м. А ведь никаких различий в формах между Ленкой и Элен
не было - тело-то оставалось тем же самым. Конечно, может быть, в  выражении
лица что-то поменялось, но это я попросту не мог рассмотреть в темноте. А из
того, что помнилось со света, ничего особенного не приметил: разве что глаза
у Элен были пожестче.
   Нечего и говорить, что Люба все выше поднимала с глаз веки и смотрела  на
наше секс-шоу все менее равнодушно. Постепенно она уже вовсе не прятала свой
интерес и не закрывала глаз  даже  тогда,  когда  я  откровенно  поворачивал
голову в ее сторону. Теперь мне было нетрудно совмещать совокупление с  Элен
и наблюдение за Любой, так как я лежал, прильнув щекой к щеке первой, и  мог
сколько угодно разглядывать вторую.
   А было что разглядывать. Люба по пояс спихнула с себя простыню, порывисто
распахнула халатик. Положив ладони на собственные груди,  она  принялась  их
тихо поглаживать, покручивать, пощипывать.  Потом  перевернулась  на  живот,
обхватила подушку и несколько раз ритмично потерлась об нее бюстом. Жадно, с
тихим стоном. Потом она тихо проворчала, обращаясь к Элен:
   - Поверни ты его! Смотрит он на меня...
   - И сама не поверну... и ему отворачиваться...  запрещаю!  -  выстанывала
Элен, не переставая колыхаться - Поскольку он... не знает... с кем  будет...
пусть смотрит  на  обеих...  и  любуется!  ...И  вообще...  В  наказание  за
беспамятство...  ты  должен  быть...  неистощим  и  дерзок...  иначе  будешь
подвергнут... жестокой порке!.. Всегда мечтала... поиграть в садистку!
   Я особо не пытался уловить смысл в этой ахинее, потому что Элен, испустив
сдавленный стон, стиснула меня всеми конечностями так, что кости  хрустнули.
Потом расслабилась, уронила  руки  вдоль  тела.  Только  после  этого  решил
поинтересоваться, в каком  беспамятстве  меня  обвиняют.  Даже  ради  такого
случая перестал ее толкать.
   - Ты что-то про беспамятство говорила?
   Она сама начала дергаться и забормотала:
   - Говорила... Ты  должен  был  сказать  одну  фразу...  Но  не  сказал...
Помнишь, какую? ...Ы-ых... Ну-у... Ты помнишь?
   - "Дети в подвале играли в гестапо. Зверски замучен сантехник Потапов", -
продекламировал я. - Эту, что ли? Меня что, ждет та же судьба?
   - Не надо, - проворчала Люба, неожиданно встрепенувшись. - Потапова - это
моя девичья фамилия. А мужа-гада я уже забыла.
   - Вообще если кто и не имеет памяти, так это вы, милые дамы.  А  на  меня
валите...
   - Ты помнишь, что сказал, когда в первый раз посадил меня в машину?
   - В смысле, Таню? Помню.
   - Так какой сегодня вечер?
   - Должно быть, как раз тот самый, когда я насилую случайных попутчиц...
   - Оценка "отлично"... Продолжай!
   Можно подумать, что если б я не вспомнил, то она выставила меня из  своих
объятий. Да еще и тон эдакий командный... Впрочем, если все то, что я знаю о
ныне покойной Танечке Кармелюк, славной бойцице невидимого  фронта,  то  она
ведь заканчивала какое-то заведение, стало быть, скорее всего была  офицером
КГБ. И поди-ка, могла дослужиться даже до капитана или майора.  А  я,  между
прочим, хотя и получил после окончания института звание  лейтенанта  запаса,
офицером себя считать не мог.
   - Любашку не забудь... - шепнула Элен мне прямо в ухо.
   - Опять, - вздохнул я. - Ты, кажется, решила, будто я постоянно  настроен
на секс-рекорды.
   -  Так  приятно  вспоминать  о  невозвратном  прошлом!  -   саркастически
вздохнула Элен. - А вот мы привыкли думать о настоящем и мечтать о  будущем.
Верно, кошка?
   Это относилось к Любе.
   - Сама ты кошка! - обиделась та. - Я сюда не напрашивалась...
   Элен сделала знакомый  финт:  вертанула  меня  на  спину.  Точно  так  же
некогда, на все той же достопамятной полянке,  Танечка  перевернула  Кота  и
оседлала его. Однако продолжения  я  не  предугадал.  Ленка  натуральная  до
такого бы в жизни не додумалась.
   Мамзель Шевалье сперва сомкнула и вытянула ноги, а потом довольно быстро,
будто стрелка компаса на иголке, повернулась и улеглась поперек меня. Что  я
разумею под "иголкой", народ понял.
   Оказавшись в этакой позиции, она  дотянулась  руками  до  Любы,  сдернула
простыню и настежь распахнула на подруге халат.  Та  порывисто  привскочила,
уже мало чего стесняясь, и Любины  ляжки  оказались  на  плечах  у  Элен,  а
физиономия мамзель Шевалье уткнулась между  ними,  зашуршала,  заворочалась,
зачмокала...  Мне  осталось  вытянуть  руки  и  сперва  осторожно,  а  потом
поактивнее - благо  не  было  возражений!  -  поглаживать  Любе  грудь.  Как
выглядела вся эта фигура со стороны  -  фиг  поймешь,  я  лично  затрудняюсь
представить.
   Дальнейшая  возня  (в  балете  оно  называется,  кажись,   по-французски,
па-де-труа)  представляла  собой  сложную  последовательность  переползаний,
скруток, объятий, а также всяких, скромно выражаясь, изъятий и  засовываний.
Запомнить ее во всех подробностях я ни в жисть  не  сумел  бы.  Что  в  этот
период произносилось - лучше не вспоминать. С одной стороны -  сплошной  мат
на три голоса, с  другой  -  абсолютная  бестолковщина,  которую  несли  три
совершенно неразумных языка.
   Более-менее четко я запомнил лишь  пару  ситуаций,  причем  вырванных  из
общей череды событий. То есть сказать с полной достоверностью, что было до и
после того, не сумею при всем желании.
   Первая ситуация была где-то в начале всей кутерьмы  втроем,  когда  Элен,
облапив Любашу со спины, повалила ее на себя, а  я  полез  следом  и  угодил
сразу между двух пар ног. При этом толкушка вкатилась уже не  к  Элен,  а  к
Любаше, которая, впрочем, возмущаться не стала и под радостное сопение Элен,
тискавшей подругу за сиськи, минуты через две кончила. Как позже  -  но  все
еще в процессе траха! - мне объяснили, с мужиком это у нее  вышло  в  первый
раз.
   Кроме того, в памяти отложился финал, относящийся  уже  не  к  балету,  а
скорее к цирковой акробатике.
   Может быть, он запомнился лучше всего  потому,  что  к  этому  моменту  в
комнате уже горел красноватый ночничок (когда мы зажгли его и каким  образом
сделали это, не слезая с постели и не отлипая друг от друга,  -  не  помню).
Так или иначе, но в момент финиша  Люба  лежала  спиной  на  спине  у  Элен,
стоявшей, как выражаются греко-римские борцы, "в партере". Ноги Любаши  были
сплетены где-то за моей спиной,  руками  она  держалась  за  живот  Элен,  а
толкушка вовсю орудовала, как отбойный  молоток.  При  этом  я  одной  рукой
держался за бедро Элен, а другой массировал  ей  мокренькое  место.  Кто  из
троих загорелся первым, понять сложно. Но ясно одно: все свое  содержимое  я
отправил Любе, которая,  видимо,  настолько  забалдела,  что  совершенно  не
беспокоилась насчет всяких там последствий.
   Впрочем, в ванну мы  все-таки  попали,  смыли  с  себя  все,  что  можно.
Простыню, которая после нашей возни стала совершенно сырой, заменили сухой и
развесили на веревке в  ванной.  Я  с  удовольствием  вытирал  смуглые  тела
блондинок огромным махровым полотенцем. Ухаживать  за  каждой  было  приятно
по-своему. Например, рассматривая при свете  Элен,  я  радовался  тому,  что
Хрюшкино тело,  видимо,  не  шибко  изменилось,  умилялся  наличию  знакомых
царапинок, ямочек, пятнышек. Все, как у Ленки, ничего  лишнего  не  выросло.
Даже отпечатки купальников совершенно идентичны.
   - Интересно, - спросил я, - а чайку тут попить можно?
   - Чай? - в один голос спросили обе. - Замерз, что ли? Может,  чего-нибудь
со льдом лучше?
   - Нет, со льдом не надо. А то глотку простужу и буду  разговаривать,  как
боцман Сиплый. Опять же еще ночь впереди...
   - Чего-чего? - поинтересовалась Элен  с  удивлением.  -  Ишь,  разошелся,
старый хрыч. Впрочем, надо бы попить, ты прав.
   - У меня есть заварка, - созналась Люба, и я вспомнил, что она ведь  и  в
зоне побывать успела.
   Нашелся чай, кипятильник и большая кружка. Заварили что-то вроде  чифира,
добавили сахара и пустили чару по кругу.
   - Я балдею... - сказала Элен. - В голову ударило. Но учти:  за  этот  чай
надо платить. И дорого! Если после него ты не будешь соответствовать  своему
высшему предназначению, мы примем крутые меры.
   - Штаны я уже снял, - покорно доложил я. - Точнее, надевать не стал.
   Мы сидели на кровати, прикрыв  ноги  простынями  и  опершись  спинами  на
подушки. Я - в середине, Люба и Элен - по краям.  Их  мягкие  бока  грели  и
возбуждали. "Батюшки-светы! - внутренне удивлялся я. - Ведь вроде  бы  ничто
таких  событий  не   предвещало.   Пожалуй,   наоборот,   Элен   все   время
предупреждала, что она вовсе не Хрюшка Чебакова. Даже требовала, чтоб  я  на
нее не пялился. Явная чертовщина! Опять, что ли, "дурацкий сон"? Ни фига, не
похоже на это. Что-то много "снов" у меня на этой неделе, которые от яви  не
могу отличить. Но до чего же эти заразы приятны. Особенно на ощупь!"
   - Дух пробуждается... - хихикнула Элен,  показывая  пальчиком  на  бугор,
неожиданно образовавшийся на простыне у моих ног.
   - Пик Коммунизма, - определила Люба, - заснеженная вершина,  покорявшаяся
немногим. Но мы, истинные восходители, не боимся трудностей!
   - И тут привлекли политику! - проворчал  я  с  досадой.  -  Если  начнете
рассуждать о комсомоле, КПСС и прочем - провалится ваш пик.
   Две озорные руки - левая, принадлежавшая Элен, и правая - Любе, нырнули в
подпростынный мир...
   - Сенсационное научное  открытие!  -  объявила  Люба.  -  Пик  Коммунизма
скрывает в себе гигантский этот...  Ну,  который  в  пещерах  растет...  Во,
сталактит!
   - Сталагмит, - поправила Элен. - Сталактиты растут  сверху  вниз,  а  это
чудовище - снизу вверх.
   - Я тоже сейчас займусь спелеологией, - предупредил я  угрожающе.  -  Две
группы исследователей отправляются на поиски таинственных пещер в  джунглях.
Одну нашел, вторую - тоже...
   - А эти исследователи ничего... - промурлыкала  Элен.  -  Осторожненькие.
Все вокруг, по джунглям гуляют. О, двое кажется, в пещеру пролезают?
   - По-моему, - опуская веки, сказала Люба, - они там тоже сталактит нашли.
Маленький, но хорошенький. Изучают... м-м-м!
   Я повернул голову налево, и нежно коснулся губами губ  Любы,  испустившей
легкий вздох, а затем, повернув голову направо, точно так же поцеловал Элен.
Потом скользнул своей еще мокрой шевелюрой по груди Любы, а затем, точно так
же, - по груди Элен.
   Это было как бы сигналом. Бесовочки, как по команде, обрушились на меня с
обеих сторон, затопив водопадами золотистых волос.
   - Жадина! - обжигающе прошептала Элен. - Ну почему ты один, а нас - двое?
Почему не наоборот? Все! Провожу  государственную  границу!  Любанька,  надо
провести демаркацию. Значит, так. Мне принадлежит вся левая половина, а тебе
правая.
   Они отбросили одеяло и стали делить меня.
   - Граница начинается от макушки, проходит  вот  через  эту  морщинку  над
переносицей, - разглагольствовала Элен, - а далее вдет  через  кончик  носа,
пересекает губы, вот эту ямку на подбородке, этот дурацкий кадык, опять ямку
у основания шеи...
   - А потом между сосками на равном расстоянии, - вступила Люба. -  Кстати,
зачем они мужикам?
   - В крайнем случае, возьмем на запчасти...  -  деловито  решила  Элен,  -
пригодятся. Вот тут  начинается  пузо,  точнее,  брюшной  пресс,  это  нечто
деревянное или бетонное. Пуп оставим на нейтральной полосе.
   - Согласна, - кивнула Люба, - идем дальше.
   - Дальше - самое существенное! - объявила Элен. -  Все  остальное  только
приложение к этому чертову сталагмиту. Закон подлости: ушей -  два,  глаз  -
тоже, ноздрей пара, бровей пара, ноги-руки - по две штуки, а эта штуковина -
одна.
   - К ней, правда, еще кое-что приложено, - заметила Люба, - тоже в двойном
размере.
   - Тем сыт не будешь, -  проворчала  Элен.  -  Дурацкая  вещь  -  природа.
Неужели трудно было еще один прицепить?
   - Он бы только мешался, - захихикал я.
   - Резонно, - сказала Люба, - а можно это лизнуть?
   - Вот  здесь,  -  объявила  неугомонная  Элен,  -  проходит  естественная
граница, ложбинка, как на сливе. Справа - мое! А слева - лижи, не протестую.
   - Бардак! - восхищенно взвыл  я  безо  всякой  дипломатии,  ощутив  некое
бессовестно-хулиганское  поведение  двух  проворных   язычков.   Как   будто
специально тренировались!
   - Не бардак, а бордель, месье Димуля, - наставительным  тоном  произнесла
Элен, просовывая колено под ляжку г-на Баринова и  обхватывая  другой  ногой
сверху. Люба тут же продублировала ее действия. Шумно дыша  и  хихикая,  они
потянули каждая в свою сторону,  немного  поелозили  животиками  по  крепким
бедренным  мышцам  и,  сталкиваясь  лбами,  еще  раз  набросились  ртами  на
сталагмит.
   - Бандитки... - пробормотал я. - Какая была когда-то тихая, добрая, милая
Танечка, сама невинность, сущий цветочек...
   - Ты бы еще сказал: "божий одуванчик", - проворчала  Элен,  -  и  вообще,
мистер Баринов, делаю вам две тыщи второе серьезное предупреждение. Если  вы
не прекратите делать дамам похабные комплименты, то будете жестоко наказаны.
   - Давай, и правда, его выпорем? - Алчно блеснули  глазки  Любы.  -  А  то
задается очень!
   - Ну нет! - взревел я. - Мужское достоинство  забижать?!  Да  я  вас  сам
выдеру! Точнее, отдеру!
   - Ой! - с жутким испугом пискнула Люба. -  Нас  будут  пороть!  Или  даже
трахать...
   - Это прекрасно, дочь моя, - тоном старой аббатисы произнесла Элен. - Нет
ничего великолепнее в этом мире...
   - Но ведь эта штука всего одна, - посетовала Люба.
   - Умелый  человек  решит  все  проблемы!  -  продекларировал  я.  -  Гомо
эдукатус! (Откуда вспомнил - сам не пойму!)
   - Хорошо, что не гомосексуалист, - заметила Элен.
   - Не надо путать латынь и греческий, - сказал я, обращаясь к ней, но  при
этом подхватывая Любу под ягодицы  и  притягивая  к  себе.  -  Говорят,  что
сталагмиты растут в пещерах?
   - Ну почему именно я? - поскромничала Люба. - Может  быть,  разыграем  на
спичках?
   - Потому что перед этим Элен была первой, -  доверительно  сообщил  я,  -
поздно, милая!
   - Да, действительно, - как ни в чем  не  бывало  произнесла  Люба,  -  не
вытаскивать же... Но чем будет занята вторая?
   - Я могу подождать, - великодушно сообщила Элен.
   - Как раз совсем необязательно,  -  укладываясь  вместе  с  Любой  набок,
заметил я и, дотянувшись до Элен, поволок ее ноги к себе.
   - О, какие ненасытные эти мужчины! - со сладким вздохом пробормотала  та,
должно быть, ощущая, как мои не слишком бритые  щеки  покалывают  внутреннюю
поверхность ее ляжек. Г-н  Баринов  жадно  уткнул  лицо  в  нечто  мокрое  и
мохнатое, словно голодный кот в свежего пескарика.
   Нижняя половина моего тела занималась  более  традиционной  работой,  под
сладкие вздохи Любаши.
   - Остается только замкнуть наш любовный треугольник, - жмурясь и  корчась
от удовольствия, прошептала Элен. Она обнялась с Любой, нежно поцеловалась с
ней взасос, а потом они стали  тереться  грудками,  но  и  обо  мне  изредка
вспоминали.
   - Мистер Барин... - проворковал хмельной голос Элен. - Ты красивая,  злая
и неистощимая горилла!
   - Нет, он - шимпанзе! -  возразил  точно  такой  же,  только  еще  больше
опьяневший от собственного бесстыдства голос Любы.
   Мы, все жарче распаляясь, увлеклись игрой...
   ...К концу мероприятия стало  жарко  и  влажно,  даже  душно,  как  будто
кондиционер отключился. Отдуваясь, я распростерся на кровати, а растрепанные
бабы прикорнули с двух сторон к моим плечам. Они лениво поглаживали  меня  с
боков, пошлепывали и пощипывали.
   - Теперь вы не будете выяснять, где чья территория? - не  открывая  глаз,
спросил я.
   - Нет, - мурлыкнула Элен, - это уже несущественно. Важно, что  теперь  мы
точно знаем: были с тобой обе, и каждая по два раза кончила.
   - Это я не считал, может, и больше.
   - Скажи, а я похожа на твою Ленку? В постельном смысле?
   - Похожа, конечно. И все-таки, - посерьезнел я, - какая-то разница  между
вами есть. Внутренняя, где-то в душе. Очень хочу понять, какая, но  пока  не
могу сказать точно.
   - Интересно,  -  нахмурилась  Элен,  -  значит,  ты  все-таки  чувствуешь
разницу?
   - Само собой. Ведь Чудо-юдо вас не дублировал. Он, по идее,  хотел,  чтоб
получилась Таня с душой Ленки,  и  наоборот.  А  вышло  совсем  не  так.  Вы
получились какие-то другие... Но очень похожие внутренне.
   - То есть вышло, будто он продублировал наши  души,  но  дал  нам  разные
тела? - заинтересовалась Элен.
   - Именно это и непонятно, - кивнул я,  -  если  все,  как  говорится,  по
Марксу, и материя первична, а дух вторичен, то у вас не должно быть похожего
сознания. Абсолютно. А у вас оно почти идентичное, как это  ни  смешно.  Вы,
понимаешь ли, смахиваете  на  две  разные  оболочки,  начиненные  одинаковым
содержанием. И я, хотя вы очень не похожи внешне, только постепенно  начинаю
вас различать по словам и по манере говорить. И  в  памяти  вашей,  по  сути
дела, одно и то же, вот какой фокус получается!  Вот  ты,  например,  иногда
кажешься несколько вульгарней  и  грубее,  но  зато  намного  сексуальнее  и
пикантнее.  А  она  -   чуточку   скромнее   и   застенчивее,   но   заметно
интеллигентнее, хотя ты явно в чем-то подражаешь ей. Но  это,  повторю,  все
очень слабо заметно, как говорят инженеры, микронные зазоры.
   - У тебя глаз-алмаз, конечно, -  согласилась  Элен,  -  ты  помнишь  нашу
первую встречу, когда ты подвозил меня до дому?
   - Да, - подтвердил г-н Баринов, - помню. А ты что имеешь в виду?
   - Я бы хотела знать, на кого по манерам походила та девушка, на меня  или
на нее?
   - Сказать по правде, ни на кого.  Там  была  совсем  другая  девушка.  Со
скрипкой, с поэтическим беспорядком в душе. Отрешенная от жуткого,  грязного
и кровавого мира. Вот такое было у меня впечатление. Просто я еще  не  знал,
что у этой девушки в футляре "винторез", что за несколько дней до этого  она
достала с пятисот метров  Костю  Разводного,  а  еще  через  несколько  дней
вышибет мозги из герра Адлерберга...
   - Но там ты видел ту внешность, которую теперь имеет  Вика.  Значит,  она
тебе тогда понравилась?
   - Понравилась. Только не внешность, а душа. По  крайней  мере,  та  душа,
которую я себе вообразил. А тело - это вовсе не дежурный комплимент!  -  мне
всегда нравилось только это, - я погладил Элен по плечику.
   - А Зинуля? - Вопрос воспринимался как провокационный.
   - Что Зинуля?
   - Ну, она ведь  то  же,  что  и  я,  в  смысле  телесном.  Полная,  почти
стопроцентная копия. Я знаю, что ты с ней тоже спал. Раньше они были  вдвоем
и утешали себя тем, что ты любишь одно и то же. Теперь Зинуля там одна, а ты
спал весь этот год с Викой, которая совсем другая... Как она это терпит?
   - Это не ко мне вопрос. У нее надо справляться. Чужая душа - потемки.
   - Даже своя - потемки. Моя, во  всяком  случае.  Понимаешь,  я  перестала
понимать, откуда что взялось. Например, мне кажется, что я любила  тебя  еще
задолго до того, как кто-то из нас попал на остров Хайди. Я имею в виду 1994
год. Ведь там были и Ленка, и Таня.
   - С Таней у меня там ничего  не  было,  кроме  пробежек  со  стрельбой  и
какой-то чертовщины в "Бронированном трупе". А до этого была  только  легкая
групповушка на солнечной поляночке.
   - А на кого походила та?
   - На кого  походила  та...  Пожалуй,  больше  на  тебя,  -  я  постарался
произнести это поироничнее и даже игриво ущипнул Элен, - немного  вызывающая
нудистка или эксгибиционистка (я  едва  выговорил  последнее  слово).  Такой
концерт показала, что Джековым путанкам стыдно стало. Впрочем... Может, я  и
не прав. Ты тогда притворялась, какие-то цели перед собой ставила
   - Там была та, - нахмурилась Элен, - которая сейчас Вика.
   - Правильно. Но то, что мы сегодня чудим, - очень на то похоже.
   - Но ведь тебе не это нравилось? Правда?
   - Нет. Мне нравилась та, что читала Тютчева, сидя в  скверике  проходного
двора. Я тогда даже представить себе не мог, что ты  только  что  Адлерберга
грохнула.
   - Что дел