хорошо,  если
проиграл - плохо. Я ранил - хорошо, меня ранили - плохо. Я  убил  -  хорошо,
меня убьют - плохо. Я был  католиком,  пока  мог  получать  от  этого  нечто
полезное, но вслед за тем пришлось стать протестантом, опять-таки чтобы было
хорошо...  Все  люди  думают  и  делают  примерно  так,   только   некоторые
оправдываются, а другие - нет. Я не оправдываюсь. Я знаю, что  в  этом  мире
надо не стесняться, а рвать кусочки пожирнее, пусть кем-то и  надкусанные  и
пусть даже прямо из чужой глотки. Мне хочется, чтобы  у  меня  были  деньги.
Сейчас время больших возможностей, милашка! Наша добрая Англия, якорь  ей  в
печенку, уже скушала, как  пудинг,  нашу  Ирландию.  Сэр  Оливер  -  крепкий
парень, за таких надо держаться.
   - Ваш сэр Оливер - узурпатор и цареубийца! - воскликнула я. - Я прекрасно
понимаю, что творится в стране, где орудуют такие головорезы, как он,  ты  и
иже с вами! Ты же предатель, вероотступник! Продал веру,  продал  отечество,
предал, трон тоже предал и продал... Что ты еще продашь, меня?
   - Безусловно, - сказал О'Брайен, -  тебя  я  продавал  уже  неоднократно.
Точнее, я  кое-что  брал  за  пользование  тобой...  Ты  удобная  вещь,  как
неразменный фартинг, сколько его не отдавай, а он все равно  возвращается  к
хозяину. Вот так, Мерседес, запомни это...
   - Значит, все пойдет так, как было раньше? - дрожа от  гнева,  произнесла
я.
   - Кое-что, может быть, изменится... - сказал Он,  но  без  издевательской
нотки.
   - Послушай, - сказала я почти в отчаянии, - оставь меня в покое!  Забирай
все из этого дома, забирай все золото, фрегат -  хоть  весь  остров!  Только
меня отпусти!
   - Послушай, милая! - Обросшее щетиной медно-красного  цвета,  обветренное
лицо О'Брайена расплылось  в  жестокой  улыбке.  -  Зачем  же  брать  только
частично то, что можно взять целиком?!
   Кстати, я хотел сказать, что у меня теперь собрана коллекция  из  четырех
перстней. Вот, полюбуйся!
   Он подтянул к  себе  свой  широкий  ремень,  к  которому  был  пристегнут
небольшой кошелек.  Открыв  его,  капитан  вытащил  один  за  другим  четыре
перстня. Все они были одинаковы и по размерам, и по форме, различаясь только
тем, что было на печатке. Я узнала и тот, что нашел  Мануэль  -  с  вогнутой
черточкой, и тот, что нашла сама в шкатулке - с выпуклой черточкой,  и  тот,
что Мануэль снял с мертвого  Рамона  -  с  вогнутым  крестом.  Четвертый,  с
выпуклым крестом, я увидела впервые.
   - А откуда у тебя этот? - спросила я, указав на последний перстень.
   - Этот? - Майкл криво усмехнулся. - Он мне достался уже давно...
   Ну-ка, надень-ка вот этот, с вогнутым крестом!  Не  бойся,  ты  ведь  уже
надевала эти, с черточкой... А я возьму с выпуклым крестом, и  мы  попробуем
соединить кресты...
   Что вспыхнуло у  меня  перед  глазами?  Молния?  Воистину  пути  господни
неисповедимы! Кто я? Мерседес-Консуэла или  негритенок  Мануэль?  Куда  меня
несет, что это за ледяной ветер и тьма? Ад? Нет, не хочу туда! Не пойду! Я -
честная женщина, я грешила лишь от тоски! Почему ж чувствую себя так  плохо?
Ах да, я, кажется, беременна! Да Бог с тобой, как может быть такое?  Ведь  я
мужчина!  Да,  мужчина!  И  не  какой-нибудь  раб-негритенок!  Я  -  капитан
О'Брайен, верный слуга лорда-протектора! Пусть даже этот негодяй и втоптал в
грязь  мою  добрую  католическую  Ирландию,  а  меня  заставил  отречься  от
Апостольской церкви. Он - личность, он - сила, он - гений! Он -  победитель,
который решился судить и казнить короля! А  силу  -  уважают  все.  Даже  я,
которому  приходится  чаще  действовать  хитростью.   Я,   Майкл   О'Брайен,
ирландский  дворянин,  верно  служащий  Республике   Англии,   Шотландии   и
Ирландии...
   ВСЕ НАДО ДЕЛАТЬ ВОВРЕМЯ
   Все надо делать вовремя. Эту истину знают все, кто хочет хорошо  служить,
да и вообще все, кто хочет прожить жизнь достаточно приятно. Я  не  могу  не
похвастаться - именно так я всегда и делал, потому и дожил до  седых  волос.
Несколько раз в моей жизни случалось  так,  что  передо  мной  очень  близко
качалась веревочная петля, но каждый раз я вовремя  находил  способ  от  нее
отделаться. Один раз я был повешен, но вопреки старой  судебной  формуле  не
стал висеть, пока умру. Я решил нарушить эту дурную  традицию...  А  сколько
раз шпаги готовы были пропороть мне грудь или брюхо?!  Черт  его  знает,  не
считал! Один раз какой-то француз лихо вышиб шпагу  из  моих  рук.  Я  стоял
перед каленым острием его рапиры и полагал, что пора молиться за упокой моей
грешной души,  хотя,  признаюсь,  безнадежное  это  дело.  "Просите  пощады,
сударь!" - воскликнул французик, который был большим чудаком...  Само  собой
разумеется, что пощады я попросил, даже снял шляпу. Потом  я  весьма  учтиво
сказал французику, что готов отдать ему свою шпагу, дабы ему  не  склоняться
за ней самому. Этот дуралей ответил ответной учтивостью, подобрав мою шпагу.
Когда он нагнулся за ней, я ткнул его ножом в  шею,  вот  и  все.  Бывали  и
другие случаи, где я не без помощи друзей, где сам по себе, где по дурости и
наивности врагов, но всегда делал все вовремя. Разбогател  я  тоже  вовремя,
когда служба этой республике мне  стала  надоедать.  Во-первых,  я  все-таки
терпеть не могу этих ханжей-пуритан и мне в их хлеву,  который  они  считают
молельней, конечно, скучно. У католиков хотя и врут, но врут красиво, как  в
театре. Во-вторых, как мне показалось, наш многопрославленный лорд-протектор
явно стал крениться под ветер, а это ничего хорошего не сулило. Вот тут-то в
пятьдесят четвертом году я и сумел поймать за хвост свою птицу  -  испанскую
донью, и по совместительству потаскуху, Мерседес. Конечно, все это  было  не
просто, до этого мне немало пришлось поработать, но  в  конечном  итоге  все
стало на свои места. Один из проходимцев, некий Алонсо, помог мне найти этот
куш, случай дал в мои руки координаты остро
   ва... Словом, где везло, там везло. Я довольно часто не мог  пожаловаться
на судьбу, хотя бывало, конечно, и так, что приходилось работать самому,  не
уповая на Провидение.  Остров,  где  почти  неделю  благополучно  прожили  в
благоденствии донья Мерседес, ее  наперсница  и  служанка  Росита,  а  также
черномазый поросенок по имени Мануэль, дал мне капитал  в  полтора  миллиона
фунтов. Я вернулся в добрую старую Англию, приведя  с  собой  два  трофейных
фрегата -  французский  и  голландский,  на  борту  которых  было  аккуратно
упаковано все мое состояние. Привез я в Англию  и  своих  пленниц  вместе  с
негритенком. Несколько раз я подумывал о том, чтобы отправить всех троих  за
борт, однако некое чувство признательности, которое я питал к  Мерседес,  не
позволило мне этого сделать. Я привез ее в Портсмут, после чего  женился  на
ней. Здесь меня  ждал  неприятный  сюрприз:  испанка,  как  оказалось,  была
беременна. Она сообщила мне эту новость, и мы долго  размышляли  с  ней  как
быть. Спустя положенный срок она родила  мулата,  причем  через  день  после
того, как ее служанка Росита принесла точно такое же дитя.  Это  значительно
упростило дело. Я велел отечески высечь розгами Мануэля, поскольку нельзя же
было оставить дело без поощрения,  а  затем,  призвав  священника,  обвенчал
Мануэля с Роситой. Это я сделал вовремя, так как обоих младенцев можно  было
вполне выдать за близнецов. Росита нянчила всех троих негритят с  превеликим
удовольствием. Не мудрствуя лукаво, я дал Мануэлю фамилию  Джонсон,  которую
стали носить его несколько побелевшие потомки.  Когда  отец  и  его  сыновья
подросли, они стали прекрасными лакеями.
   Достаточно вовремя я привез из Испании своего  сына,  воспитывавшегося  в
монастыре Эспириту-Санто, поскольку этот рыжий, веснушчатый  Педди  не  умел
говорить ни на каком языке, кроме испанского, да к тому же  был  обречен  на
монашескую рясу. Меня это не устраивало. За полторы тысячи песо  я  вызволил
его  из  лап  монахов  и  привез  в  Англию.  Здесь  он  научился   говорить
по-английски, но ирландскому языку я его учить не стал,  так  как  чертовски
хотел, чтобы мой наследник числился англичанином.  В  1665  году  я  ушел  в
отставку, поскольку назревавшая война с голландцами меня мало устраивала. До
этого я одним из  первых  во  флоте  присягнул  Стюартам,  вернулся  в  лоно
католической церкви и  от  всех  получил  прощение  и  отпущение  грехов.  В
семьдесят четвертом году,  когда  Нью-Амстердам  вновь  стал  Нью-Йорком,  я
послал туда своего сына, дабы он смог основать там дело. Пат оказался весьма
способным к коммерции и приумножил выделенные ему на  торговлю  с  ирокезами
деньги. Я послал его туда вовремя! Семь его  факторий  на  побережье  -  это
неплохо. Когда он  получит  в  наследство  три  моих  суконных  мануфактуры,
двадцать пять лавок, ссудную контору и еще кое-какие  мелочи,  я  думаю,  он
найдет им нужное применение. Когда три дня назад в Лондон прибыл  под  видом
простолюдина русский принц или герцог, которого, кажется, зовут  Питер  (вот
уж не думал, что у татар христианские имена!),  мой  отпрыск  подбросил  мне
мысль установить связи с Московской компанией... Герцог московитов, кажется,
собирается строить корабли, лить пушки, с кем-то воевать, а для всего  этого
ему может понадобиться разная дребедень. Есть возможность  подзаработать  не
меньше, чем в Вест-Индии!
   Впрочем, навряд ли я успею всем этим заняться. Сын мой уже не юноша,  ему
за сорок, он, я полагаю, справится с этими делами лучше,  чем  я...  Умирать
тоже нужно вовремя...
   В одном лишь я могу упрекнуть себя -  я  не  сумел  сохранить  те  четыре
таинственных перстенька, которые могут дать мне такую силу и  власть,  какой
позавидовали бы все короли мира
   Первый из них достался мне задолго до  всех  остальных,  полученных  мною
после поимки Мерседес. Тогда я еще не знал о них ничего.
   Дело было после одной из  неудачных  экспедиций  в  поисках  таинственной
золотой страны  Эльдорадо,  которую  я  предпринял,  будучи  совсем  молодым
офицером на испанском корабле, которым командовал сеньор Гильермо  Безносый.
Это был странный человек,  все  время  выбиравший  между  честной  жизнью  и
пиратством, а потому не преуспевший ни в том, ни в  другом.  Ему  не  стоило
вообще ввязываться в авантюры, ибо для  них  он  был  слишком  прямодушен  и
благочестив. Но для честной  службы  Его  Католическому  Величеству  он  был
слишком романтичен и не любил  рутины,  субординации,  порядка...  Он  хотел
разбогатеть, но при этом остаться с чистыми руками. Если для меня,  человека
практического склада, богатство было целью, а поиски  -  средством,  то  для
него все было наоборот. К сожалению, об этом я узнал лишь  после  того,  как
ввязался в  безумно  опасное,  но  совершенно  бессмысленное  путешествие  к
верховьям Ориноко на гребном баркасе.
   Нас было тридцать человек,  половина  из  которых  была  готова  зарезать
другую половину, дабы удвоить свою долю добычи. Сеньор Безносый набирал свою
команду по самым мрачным притонам Испанской Вест-Индии, не брезгуя ссыльными
и каторжниками. Он хотел сделать их счастливыми. Дон  Кихот  Ламанчский,  не
правда ли?
   Когда немалая часть наших людей отдала Богу  душу  от  лихорадки,  укусов
змей и пауков, а двоими  даже  полакомились  кайманы,  те,  у  кого  хватило
здравого смысла не соваться дальше в  этот  "зеленый  ад",  попросту  угнали
баркас, бросив нас четверых на берегу  этой  сумасшедшей  реки  на  съедение
москитам и прочей дряни. Не знаю, добрались ли они до устья, где нас  ожидал
корабль, и дождался ли их первый помощник Безносого. Никогда больше в  жизни
я их не видел, как, впрочем, и этого корабля.
   Я вполне понимал тех, кто дезертировал, мне было жаль только, что они  не
взяли меня с собой, полагая, что я  слишком  предан  Безносому.  К  тому  же
именно в этот день, как ни странно, мы решили, что те, кто удрал, оставили с
носом самих себя.
   Дело в том, что мы нашли  недоеденный  кем-то  труп  индейца,  на  пальце
которого был перстень с крестом. Отчего-то Гильермо подумал, что мы почти  у
цели и Эльдорадо где-то неподалеку. Напрасно я разубеждал его,  указывая  на
то,  что  перстень   с   крестом   скорее   всего   снят   с   какого-нибудь
дурака-европейца, подобно нам  забравшегося  в  это  чертово  место.  Сеньор
Безносый имел неудержимую фантазию, и потому придумал себе в утешение версию
о том, что некие конкистадоры лет сто назад нашли Эльдорадо и устроились там
на постоянное жительство.
   Те двое ребят, что оставались  с  нами,  поверили,  потому  что  это  был
сладкий миф, который застилал им глаза и заставлял надеяться на то,  на  что
надеяться не следовало. Оба они умерли после того, как еще месяц пробирались
вместе с нами все дальше к верховьям, хотя никто, разумеется, не  знал,  где
эти верховья находятся.
   После того, как мы с Безносым остались вдвоем, он наконец-то подумал, что
кое в чем ошибся. Мы забрались уже так далеко, что выбираться  было  поздно.
Видимо, сеньор Гильермо до того переживал свою  ошибку,  что  однажды  ночью
взял и повесился, предоставив мне самому решать, что делать дальше.  Уже  за
это я ему благодарен. На память о нем я взял перстенек  с  крестом,  который
надел на безымянный палец левой руки.
   Не знаю почему, но я продолжил путь вверх по реке, то есть полез в  горы.
Дело в том, что Ориноко - река очень странная. Она сперва течет с востока на
запад, потом поворачивает под 90ё и течет с юга на север, и наконец,  сделав
еще один поворот на 8 румбов, течет  с  запада  на  восток,  к  океану.  Мы,
естественно, начиная от устья, прошли все в обратном порядке, то есть сперва
плыли с востока на запад, потом - с севера на юг, и наконец -  с  запада  на
восток. В моем полубредовом сознании мелькнула мысль, что к океану  я  выйду
быстрее, если полезу дальше в горы.
   Не помню точно, где я упал замертво. Жаль, что я  не  смог  отметить  эту
точку на карте и с гордостью  показать:  "Вот,  джентльмены,  это  то  самое
место, где я первый раз умер!" Да, там я должен был умереть и быть сожранным
грифами, червями и прочими любителями падали. Но меня не съели даже индейцы,
наткнувшиеся на мой обтянутый кожей и обрывками одежды скелет, в котором  по
непонятному недоразумению еще  билось  сердце.  Возможно,  они  не  питались
человечиной вообще, а возможно - не сочли  меня  аппетитным.  Мяса  на  мне,
повторяю, практически не было.
   Все формальности, связанные с принятием в  индейское  племя,  я  тоже  не
запомнил. Не сохранилось в моей памяти и то, сколько  дней  я  провалялся  в
индейской хижине под наблюдением старухи-знахарки. Остались в памяти  только
несколько  последних  дней,  когда  я  уже  начал  осознавать,  что  жив   и
выздоравливаю.
   Удивительно, но я почти сразу стал  понимать  язык  этого  племени,  хотя
никогда раньше не видел таких индейцев. Внешне они сильно отличались от тех,
которых я до сих пор видел. Кожа у них была лишь немного темнее, чем у меня,
а черты лица многих из них походили на европейские. Средний рост и мужчин  и
женщин намного превосходил средний рост тех индейских племен, с которыми мне
доводилось  встречаться  ранее.  И  волосы  у  многих   из   них   были   не
смолисто-черные, жесткие, а каштановые или даже русые.  Рыжих  и  соломенных
блондинов я, правда, не  встречал,  но  голубоглазых  в  этом  племени  было
немало.
   Я видел, что и в обиходе у них  много  таких  вещей,  которые  у  здешних
индейцев, далеко отстоящих от испанских и португальских поселений, обычно не
встретишь. Например, посуда, в которой они варили свою  пищу,  была  гораздо
изящнее  и  легче,  чем  та,  которую  я  видел  у  других  племен.  Заметно
мастеровитее они обрабатывали камень и кость, плели из травы подстилки...
   Они говорили кратко, и слова были не более чем из двух-трех  слогов.  Вся
фраза высказывалась за пару секунд, но понималась как длинное английское или
испанское предложение не менее, чем из двадцати слов.
   То, что я их понимал, было следствием  таинственного  явления,  какого-то
ясновидения или прочтения мыслей.
   Но еще более интересным и таинственным было  само  отношение  ко  мне.  Я
оказался божком, которому поклонялись! Очень скоро мне удалось  понять,  что
дело не во мне самом, а в перстне, который был на моей левой руке. Он,  этот
перстень, похоже, был индейцам знаком. Возможно, тот бедняжка, с которого мы
этот перстень сняли, был из этого племени и числился у них таким же  божком,
пока это ему не надоело. Удрав, он погиб, но  перстень  вернулся  к  племени
вместе со мной.
   Однако о том, что у перстня куда более  длинная  история,  я  узнал  лишь
несколько месяцев спустя, когда повстречал старика-отшельника.
   Этот отшельник среди соплеменников почти не появлялся. Он жил в горах,  в
пещере, вход в которую прикрывали густые  заросли.  Даже  в  одном  шаге  не
удавалось  разглядеть  узкую  щель  в  скале,  через  которую  нелегко  было
протиснуться. Ни одна женщина из этого племени  войти  в  пещеру  не  могла,
среди мужчин таковых почти не было. В основном к отшельнику проникали только
дети, которых он учил наукам жизни в горных джунглях  и  прекращал  обучение
тогда, когда молодой человек переставал проходить в пещеру.
   Я встретился с  отшельником  случайно,  когда  бродил  вокруг  поселения,
пытаясь определить, как же отсюда выйти к Ориноко и попробовать добраться до
океана.
   Исходив немало троп, протоптанных охотниками, и убедившись, что  ни  одна
из них не ведет к реке, я решил возвращаться. Вот тут-то  из-за  деревьев  и
вышел этот седовласый худой человек, одетый в странную хламиду  из  каких-то
мягких листьев, напоминавшую по форме старинную кольчугу.  Он  обратился  ко
мне, не открывая рта, но у меня  в  голове  зазвучала  английская  речь!  Он
говорил, точнее,  каким-то  способом  передавал  мне  правильные  английские
фразы! Мне, ирландцу, придумать такие было не под силу.
   - Вы хотите уйти отсюда, сэр? - прозвучало в моем мозгу. - Не советую вам
делать этого. Вы не сможете спуститься  с  отвесных  обрывов  и  не  сумеете
сплести из лиан надежную веревку достаточной длины. А если  даже  и  сумеете
сделать это, то погибнете на пути к океану. Вы забрались  слишком  далеко  в
эту дикую страну и поблагодарите того, кого считаете Богом, за  то,  что  он
вывел вас к нашим охотникам, а не к индейцам других племен.
   - Неужели я обречен никогда не  увидеть  своей  родины?  -  спросил  я  у
старика, чувствуя в нем какую-то невероятную духовную силу, какой не видывал
ни у католических патеров, ни у протестантских пасторов.
   - Я этого не говорил, сэр, - послышалось мне очень  отчетливо.  -  Вы  не
способны ОБЫЧНЫМ путем уйти отсюда, но я могу помочь вам отыскать иной путь,
который очень быстро приведет вас на родину, ибо у вас есть  нечто,  могущее
помочь вам. Это вещь, которую вы называете перстнем.
   - Как эта металлическая вещица может помочь  мне  перенестись  за  тысячи
миль отсюда? - не поверил я.
   - Силою духа, милорд! - ответил он мысленно.
   - Силою духа? - переспросил я. - Но ведь силою духа  я  уже  там.  Я  все
время думаю о родине, о той природе, которую я покинул  довольно  давно.  Но
телом я по-прежнему здесь. Увы...
   - Вы правы сэр, но лишь отчасти, - сказал старик. -  Сила  духа  способна
влиять и на плоть. Ваша душа слаба и неразвита, ибо вы, жители стран, что за
Большой Водой, по-иному воспитывали ее. Вы плохо верите даже  в  того  Бога,
которого себе  придумали,  и  не  понимаете  той  священной  книги,  которую
считаете средоточием мудрости. Я не могу дать вам Истину в том виде, в каком
она существует, ибо душа ваша не сможет управиться с нею должным образом. Но
я могу на время дать вашей душе ту силу, которая потребна, дабы  переместить
тело через пространство. Свершив сие, сила исчезнет и  не  вернется  к  вам,
если, конечно, вы не найдете еще три перстня Великого Духа.
   - А что, этот перстень не единственный? - спросил я.
   - Да. Их всего четыре,