ки.
   - Может быть, поднимемся немного  выше?  -  предложила  Марсела,  которая
понятия не имела о сложившейся обстановке.
   - Со временем обязательно, - сказал я, кивая, - но туда, - я поднял палец
кверху, указывая направление к Престолу Всевышнего, - мы всегда успеем...
   Словно бы в подтверждение этих слов вертолет начал "чихать" и  "кашлять",
будто подхватил вирусный грипп. С этим сделать было ничего нельзя - еще пять
минут, и  машина  плавно  плюхнулась  в  спокойные  и  лениво-тяжелые  волны
океана...
   Часть вторая. ЧЕТЫРЕ ДАМЫ НА РУКАХ
   Ночные похождения продолжаются
   В общем и целом нам опять повезло. Во-первых, мы шлепнулись не отвесно, а
как бы спланировали на все еще вращавшихся лопастях ротора, во-вторых, когда
нос и шасси коснулись волн, нас не  перевернуло  и  не  шмякнуло  мордами  о
приборную  доску.  В-третьих,  вертолет  тонул  не  сразу,   а   постепенно,
в-четвертых, там, где  он  пытался  затонуть,  глубина  оказалась  не  более
четырех  футов.  Мы  сели  на  отмель,  как   видно,   служившую   подводным
продолжением песчаной косы, начинавшейся от мыса Педро  Жестокого.  Конечно,
если бы волнение не было близким к нулю, нам навряд ли удалось бы так гладко
сесть,  да  еще  и  встать,   что   называется,   "на   три   точки".   Даже
трех-четырехбалльная волна вдоволь бы  покувыркала  вертолет  и  в  конечном
итоге сделала бы из него дюралевую отбивную. Но волны были такие,  что  даже
не перехлестывали через кабину. Вода, однако, довольно  быстро  залила  весь
пол.
   - Марсела! - Я дернул за рукав свою спутницу. Она по  обыкновению  слегка
отключилась, и пришлось ее похлестать по щекам.
   - Мы тонем?! - завизжала она, выйдя из шока,  я  пожалел,  что  вывел  ее
оттуда.
   - Пока нет. - Я уже убедился, что вертолет стоит на дне, но стекла кабины
и дверцы находятся над водой. - Мы сидим на мели.
   - Ну и слава Богу, - закрестилась Марсела, и я тоже для страховки  осенил
себя крестным знамением.
   Кое-как я открыл дверцу кабины  и,  стоя  по  колено  в  воде,  высунулся
наружу, чтобы поглядеть, куда же нас принесло. Уцепившись за скобы на борту,
я вылез на "верхнюю палубу",  к  ротору.  Луна  сияла  вовсю,  и  серебряная
дорожка тянулась через океан. Она была дьявольски красива, но, к  сожалению,
пробежаться по ней было невозможно. Чуть ниже Луны очень хорошо рисовались у
горизонта округлые вершины гор на острове Хайди. Мигали на  берегу  какие-то
слабые огоньки. Из-за гор немного правее по горизонту в небе висело какое-то
зарево. Кроме того, от острова довольно отчетливо долетали  глухие,  тяжелые
удары. Похоже, что там кого-то обстреливали из  пушек.  Меня,  конечно,  это
немного удивило. Я никак не мог взять в толк,  против  кого  еще  там  можно
воевать, если я нахожусь так далеко от  места  событий.  По  самым  скромным
прикидкам, от места нашей посадки до острова было миль десять.  Уворачиваясь
от атак истребителей, я так и не смог удалиться от Хайди достаточно  далеко.
Повернувшись спиной к  острову  Хайди,  я  осмотрел  противоположный  сектор
горизонта.  На  расстоянии  в  две-три  мили  светились  какие-то   огоньки.
По-видимому, там стояло на якоре небольшое судно, а  левее  огоньков  смутно
проглядывалось в лунном свете какое-то туманное пятно,  вероятно,  небольшой
островок. По логике вещей надо было добраться до островка или дать сигнал на
судно, если тамошние вахтенные не разглядели еще, что рядом с ними на отмель
плюхнулся вертолет. Проще всего было пойти вторым путем: дать в воздух  пару
трассирующих очередей, дождаться, когда с судна спустят шлюпку или  моторку,
а потом посидеть несколько минут спокойно. Однако силуэт корабля был слишком
неясен. Это могла быть безобидная частная яхта,  которую  нетрудно  было  бы
использовать для бегства с этого дурацкого Хайди, но  могло  быть  и  судно,
принадлежащее торговцам наркотиками. Это мог быть мирный сейнер, а возможно,
и вполне солидный вооруженный катер лопесовских ВМС. Особенно неприятно было
бы повстречаться с последним. В этом случае  остаток  ночи  я,  вне  всякого
сомнения, провел бы уже в тюрьме.
   Сидеть верхом на вертолете перспективы не имело  тоже.  Во-первых,  ночью
или утром мог подняться ветер,  и  тогда  расшибло  бы  либо  нас  вместе  с
вертолетом, либо - только вертолет, а нас унесло бы подальше и утопило.
   Оставалось придумать, как добраться до островка. Рассчитывать на то,  что
отмель идет до самого берега, и мы по грудь в воде сможем дотуда  дойти,  не
приходилось. Как плавает Марсела, я не знал, но зато  прекрасно  представлял
себе, что у меня лично, после суточного голодания, сил хватит, дай  Бог,  на
полмили, да и то без груза. Бросать оружие мне не хотелось, потому что и  на
островке нас могла поджидать  какая-либо  интересная  встреча,  для  которой
нужен по крайней мере пистолет.
   Я влез обратно в залитую водой кабину, где увидел Марселу, восседающую на
приборной доске,  поджав  ноги  и  упираясь  спиной  в  полушарие  огромного
лобового стекла. И тут мне пришло в голову, что в эту плексигласовую  чашку,
пожалуй, можно без опаски погрузить оружие, боеприпасы  и  одежду,  а  самим
плыть налегке, держась за ее края. Кроме того, можно было свинтить с  кресел
поролоновые сиденья и спинки, которые добавят плавучести всей системе  -  по
крайней мере, пока не намокнут.
   Набор инструментов лежал на своем месте, в ящичке, и  я  довольно  быстро
сумел снять с кресел спинки и сиденья. Они действительно неплохо плавали.  С
помощью проволоки и телефонных  проводов,  которые  нашлись  в  хозяйстве  у
покойных пилотов, я соединил сиденья и спинки в своеобразный плот.  Потом  я
примерно два часа выворачивал крепление лобового стекла и наконец,  отвинтив
последний болт, опустил стекло на воду. Когда я сложил в него все  автоматы,
пистолеты, патроны, стекло лишь немного погрузилось. Затем я с  наслаждением
выбрался из одежды, оставшись в одних  плавках.  После  этого,  стараясь  не
упустить груз, мы выбросили в оставшийся  после  снятия  стекла  проем  свой
плотик из кресел. Марсела улеглась животом на правую половину, я - на левую,
руками уцепились за стекло и заболтали ногами.
   Конечно, только сейчас я как-то осознал, насколько опасно  и  безрассудно
было наше решение. Во-первых, даже небольшой ветер мог унести нас в открытый
океан, где мы в конце  концов  утонули  бы  или  были  бы  сожраны  акулами.
Во-вторых, акулы вполне могли бы  нас  сожрать  и  тут,  если  бы  случились
поблизости. Но, по-видимому,  смывавшаяся  с  меня  канализационная  грязища
сыграла роль репеллента. В-третьих, с воды мы почти не видели, куда плывем -
это ведь не с крыши вертолета глядеть! - а потому ориентировались только  на
едва заметные огоньки судна. Стоило ему сняться с якоря или погасить огни  -
и мы начисто сбились бы с курса.
   Все это, повторяю, я осознал уже много  времени  спустя.  А  тогда  мы  с
Марселой были  совершенно  безмятежны.  Чтобы  не  подвергать  испытанию  на
прочность хлипкие связки из проволоки  и  телефонных  проводов,  я  попросил
Марселу обнять меня за талию и сам сделал то же самое. Свободными руками  мы
держали стекло, ноги играли  роль  движителя,  а  глаза  напряженно  глядели
вперед, на расплывчатые контуры островка, а также на огоньки кораблика.
   - Слушай, - неожиданно прошептала она мне в ухо, - никогда не думала, что
придется плыть вот так, при луне, по океану... да еще и с мужчиной, которого
едва знаю.
   - Со знакомым было бы приятнее, - сказал я, - и я бы  предпочел  бассейн.
Здесь слишком много воды...
   Едва я это сказал, как зацепил ступней за дно.
   - Да здесь всего по колено! - удивился я. - Давай-ка  встанем  и  пойдем,
плыть нам еще придется.
   Мы встали и пошли, волоча за собой плотик и стекло с грузом.  Шли  молча,
лишь изредка чертыхаясь, когда вода начинала вдруг подниматься. Впрочем,  мы
несколько раз сходили с отмели. Она шла  не  прямо,  а  извивалась  змейкой.
Первый раз, оказавшись на глубине, мы испугались, что опять придется  плыть,
но вовремя взяли правее и вновь ощутили под ногами песок. Вода была теплая и
ласковая, но все-таки вытягивала тепло,  и  после  первого  получаса  нашего
хождения по морю, аки по суху, у меня уже постукивали зубы. С Марселой  было
то же самое. Она, пожалуй, мерзла больше, чем я, потому что была закутана  в
мокрые тряпки от чехла сидений "Тойоты".
   - Интересно, там есть где согреться? - спросила она, указывая на  заметно
приблизившийся берег.
   - У нас есть полицейские зажигалки, - выдавил я сквозь  стук  собственных
зубов.
   И тут всего в пятистах ярдах от островка наш  пеший  маршрут  закончился.
Всего три-четыре фута мы прошли,  как  окунулись  с  головой.  В  воде  было
теплее, но зато здесь нас сразу же понесло течением.  Это  был  небольшой  и
узкий пролив, разрезавший подводную косу, но течение в нем было сильное.  Мы
едва не упустили наше стекло, но, упорно  работая  ногами,  все-таки  сумели
наискось пересечь этот поток воды и очутиться совсем близко от берега. Здесь
мы бросили плот, вцепились руками в края стекла и бегом побежали  к  берегу.
Господи, как мы обрадовались, когда наконец очутились на  ровном,  песчаном,
еще не совсем остывшем от дневной жары пляже!
   - Надо же, добрались! - бормотала Марсела и, упав на  колени,  молитвенно
сложила руки. Я больше  думал  о  том,  как  согреться.  Газовая  зажигалка,
обнаружившаяся среди наших трофеев, работала, но требовалось  еще  поискать,
что ей разжечь. Островок  был  совсем  маленький  -  примерно  сто  ярдов  в
поперечнике, и представлял собой всего лишь  оторвавшийся,  точнее  отмытый,
кусочек косы, начинавшейся от мыса Педро  Жестокого,  затем  переходившей  в
подводную отмель. Лишь где-то в середине островка неведомо как  образовалось
три десятка квадратных ярдов почвы, на которой росли  кустики  и  трава.  Но
зажигать их мне не хотелось, и вовсе не потому, что  жалко  было  уничтожать
природу. Просто я не хотел, чтобы костер заметили  с  корабля,  от  которого
досюда было намного ближе, чем до вертолета. Огоньки его все так же  мерцали
в темноте.
   - Снимай ты эту рвань, - сказал я Марселе, - без нее теплее  будет,  а  в
темноте я тебя все равно не разгляжу.
   - А если и разглядишь, так я не обижусь, - хмыкнула Марсела.
   Футах в пятидесяти от воды песок был совсем сухой на глубину в добрых два
десятка дюймов. Мы выкопали себе  по  ямке  и  присыпались  песком.  Снаружи
остались лишь головы.
   - Тепло... - мурлыкнула Марсела, и спустя несколько минут  я  услышал  ее
ровное дыхание. Она спала. А я  рядом  с  собой  все-таки  положил  автомат.
Впрочем, если бы нас кто-то собрался захватить, то мог бы сделать это  легко
и просто: от голода и усталости я был легкой добычей, к тому же  заснул  без
задних ног.
   Дурацкий сон ј2 Ричарда Брауна
   Этот сон я считаю  дурацким  прежде  всего  потому,  что  он  был  прямым
продолжением дурацкого сна ј1, увиденного мною после  попойки  в  доме  мэра
Лос-Панчоса Фелипе Морено  и  национализации  его  супертолстухи-жены.  Сами
понимаете, что  приключения,  пережитые  с  момента  атаки  на  бензоколонку
Китайца Чарли, предрасполагали,  как  мне  кажется,  увидеть  супербоевик  с
элементами фильма ужасов на  тему  перестрелки  и  рукопашной,  которую  мне
удалось пережить на асиенде "Лопес-23". Ничего удивительного не было бы и  в
том, если бы мне приснилось плавание по канализации, автогонка по кольцевому
шоссе, ночной кросс через шипящие от змей джунгли или, на худой конец, полет
на вертолете с падением в океан. Но ничего такого я во сне не увидел. Вместо
этого моя черепная коробка показала мне  вторую  серию  "фильма"  "Похищение
младенца", где я исполнял заглавную роль.
   На сей раз действие началось в поезде. Я увидел  себя  лежащим  на  руках
сизоносой женщины, а над моим собственным носом висела ее огромная грудь. На
соске груди сопливилась капля желтоватого молока. Я очень хотел есть, но это
была НЕ ТА грудь, она противно пахла, и  я  запищал,  протестуя:  "Извините,
мэм! Я отказываюсь принимать пищу в таких антисанитарных условиях! С чего вы
взяли, что я собираюсь употреблять в пищу ваше молоко? У вас есть сертификат
качества? Без предъявления его я  не  притронусь  к  молоку!  Я  обращусь  в
Общество потребителей, и вас привлекут к  суду!"  Сами  понимаете,  что  мои
вопли никто не понял, да и не собирался к ним прислушиваться. Мне  запихнули
в рот этот неизвестно когда мытый сосок,  молоко  капнуло  мне  на  язык,  и
пришлось, подчиняясь грубой силе, сосать это самое НЕ  ТО  молоко.  Впрочем,
оно оказалось достаточно вкусным и пригодным в пищу. Я насосался его вдоволь
и, кажется, опять  заснул  во  сне.  Взрослого  Брауна  удивило,  что  поезд
выглядел совсем не  так,  как  те  поезда,  которые  он  привык  видеть.  Ни
трехъярусных полок, заваленных людьми, узлами, чемоданами  и  коробками,  ни
столь запыленных окон с двойными стеклами я не видывал. И уж,  конечно,  мне
никогда не доводилось нюхать столь убийственного аромата из смеси  перегара,
табака, пота и горелого угля. Вентиляция в этом  вагоне,  видимо,  полностью
отсутствовала. Судя по тьме за окнами, стояла глубокая ночь, но в вагоне  то
и дело хлопали двери, кто-то громко разговаривал и орал песни на  непонятном
языке.
   Сколько времени я проспал во сне - неизвестно. Но сон не кончился.  Когда
во сне "я"-младенец - открыл глаза, то обнаружил, что  меня  перепеленывают,
ибо  я  несколько  замарал  и  подмочил  свою  репутацию  (главным  образом,
пеленки). Поезд по-прежнему стучал колесами на стыках  рельсов,  а  страшная
обладательница царапины на носу наматывала мне какую-то сомнительной чистоты
тряпку вместо подгузника. Причем она даже не удосужилась протереть  все  как
следует. Поэтому у меня появился сильный зуд, все зачесалось и защекотало. Я
хотел было заявить, что протестую против  такого  обращения,  но  мне  вновь
заткнули  рот  соском,  и  пришлось  наполнять  свой  желудок   единственным
доступным мне деликатесом. Скорее всего я бы опять  заснул,  но  тут  что-то
лязгнуло, и поезд остановился. Страшная тетка, подхватив одной рукой меня, а
другой какую-то странную сумку или  узел,  стала,  толкаясь,  выбираться  из
вагона по невероятно узкому проходу вместе с толпой других людей. Я  заметил
в толпе и мужчину-бородача, и женщин, которые похитили мои  прежние  пеленки
вместе с атласным ватным одеяльцем.
   Выбравшись из душного вагона на перрон - впору было подумать, что из  ада
в рай, настолько свежим и приятным показался морозный воздух,  -  я  получил
возможность немного посмотреть на окружающий мир. Толпа людей с чемоданами и
узлами шла куда-то к  большому  зданию,  стоял  неимоверный  галдеж,  что-то
лязгало, гудело, тарахтело... То, что  это  был  не  американский  вокзал  -
большой Браун мог сказать сразу и однозначно.  Похожий  вокзал  он  видел  в
Сайгоне, но там было тепло  и  не  было  людей  в  меховых  шапках.  Канада?
Норвегия? Но тут младенец увидел человека в серой шинели и голубоватой шапке
с большой красной звездой, на которой золотились  серп  и  молот...  Россия!
USSR!
   Скажите после этого, что сон не дурацкий?  Мне,  Ричарду  Стенли  Брауну,
никогда и в мыслях не представлялось, что я - младенец, похищенный в России!
Я прекрасно знал всех своих предков до четвертого колена - никто из  них  не
касался Советов никаким боком. Но черепная коробка сама  по  себе  разыграла
этот сценарий. Самое удивительное, что я очень легко  узнавал,  где  солдат,
где матрос, а где милиционер (то есть, строго говоря,  полицейский).  Словно
бы это уже когда-то было в моей памяти. Откуда? Если форму русских военных я
еще  мог  видеть  на  каком-нибудь  учебном  плакате   в   Форт-Брэгге,   то
полицейских-милиционеров мы, по-моему, не проходили.
   Меня внесли, по-видимому, в зал ожидания. Здесь я некоторое  время  лежал
на руках у сизоносой женщины. Поблизости находились и ее спутницы, мужчина с
бородой куда-то ушел.
   Потом  что-то  произошло.  Сизоносая  положила  меня  прямо  на   жесткое
деревянное  сиденье,  вскочила  и  куда-то  побежала  следом  за  остальными
женщинами. В этот момент у меня в голове неизвестно откуда  возникло  сперва
слово "джипси", а потом  его  русский  перевод  -  "tsygane"  (цыгане).  Сто
процентов - кроме слов: "Руки вверх! Сдавайся!"  -  я  по-русски  ничего  не
говорил. Однако именно тогда, когда  я  сумел  каким-то  образом  определить
национальность  женщин  по-английски,  мне  стало  известно  и  их   русское
наименование.
   "Я" - младенец - несколько минут лежал и орал дурным голосом. Наконец  ко
мне подошел огромный детина в темно-синей, почти черной шинели с  блестящими
пуговицами, в черной ушанке с овальной кокардой, перетянутый в талии широким
ремнем с портупеей через  плечо.  Это  и  был  милиционер.  Он  стал  что-то
спрашивать у тех, кто был рядом со мной, показывая на меня пальцем в  черной
кожаной перчатке. Поскольку, как я догадался, никто не мог  сказать,  чей  я
ребенок, он поднял меня на руки и  куда-то  понес.  Я  продолжал  орать,  но
русский коп только грозил мне пальцем. А пустышку,  которую  я  выплюнул  на
пол, он подбирать и совать мне в рот, конечно, не стал. Спасибо и на этом.
   В конце концов меня принесли в комнату, где стояли шкафы, столы, стулья и
висели какие-то картинки  с  детьми,  одетыми  в  белые  рубашки  и  красные
галстуки, а также большой  портрет  Ленина.  Именно  тут  мне  показалось  -
разумеется, не младенцу, а настоящему Брауну, - что оба  дурацких  сна  -  и
первый, и второй - есть следствие обучения коммунизму во время подготовки на
секретной базе перед десантом на Хайди.
   Последним, что я видел во втором дурацком сне, была женщина в темно-синем
платье с погонами и черной ушанке с кокардой. Она была  большая  и  толстая.
Поговорив с тем полисменом, что притащил меня в ее заведение,  она  закурила
какую-то странную сигарету, набитую табаком  лишь  на  одну  треть,  пустила
облако вонючего дыма прямо мне в  нос  и  начала  набирать  номер  на  диске
какого-то  допотопного  эбонитового  телефона...  И  тут  я,   слава   Богу,
проснулся.
   Новое знакомство
   Проснулся я немного раньше, чем  Марсела.  Усталость  ушла,  но  голод  я
ощущал очень сильный. К тому же я отчетливо услышал  приближающееся  гудение
лодочного мотора. В плавках и с автоматом я  выскочил  из  своего  песчаного
лежбища и, пригибаясь, а затем и  ползком  добрался  до  кустов.  Отсюда,  с
наивысшей точки  островка,  я  увидел,  как  к  берегу  быстро  приближается
небольшая надувная моторка. Лодка, видимо, отчалила от  того  самого  судна,
которое ночью стояло на якоре и светилось огоньками. Теперь, утром, на  чуть
рябистой, сверкающей под  восходящим  солнцем  поверхности  моря,  оно  было
хорошо различимо. Это была прогулочная яхта. Белая, высокобортная, не  менее
ста тонн водоизмещением, с маленьким вертолетиком на корме. Такая яхта могла
бы сделать честь даже самому здешнему диктатору.
   Нашего вертолета я не углядел - то ли его накрыл прилив, то ли его просто
отсюда не было видно.
   Следом за мной, наскоро замотавшись в уже высохший чехол  и  вооружившись
"узи", появилась и Марсела. Лодка между  тем  уже  сбавила  ход  и  вошла  в
небольшую песчаную бухточку.
   Из лодки на мелководье, смеясь,  выпрыгнули  две  девушки:  ослепительная
блондинка  в  темно-красном  купальнике  и  крепко  сбитая,  очень   коротко
подстриженная шатенка в голубом.  Они  вытащили  лодку  на  песок  и  начали
выгружать из нее пакеты, надувные  матрасы,  походную  газовую  плитку.  Обе
деятельно принялись за работу: появился тент, раскладные стулья и столик,  а
затем мой обострившийся нюх уловил  запах  свежезаваренного  кофе,  а  также
тостов - таких ароматных и так нежно прожаренных...  что  у  меня  открылось
неукротимое слюнотечение.
   - Как есть хочется! - простонала Марсела шепотом. - Ей-Богу, я  их  убить
готова, лишь бы поесть