вший  с
каждой секундой. На поверхности бассейна  появилась  заметная  рябь,  а  это
означало, что субмарина Лопеса вошла в подводный туннель  и  вот-вот  должна
была появиться здесь.
   Я растерялся, черт побери, и могу в этом признаться без особого труда. Уж
стыда за свою растерянность у меня не было  никакого!  Единственным  местом,
куда я мог бы спрятаться, оставался портал большого туннеля. Я  осветил  его
фонарем. Нет, никаких кнопок, красных, черных или зеленых, тут не было. Была
только сплошная стена из выкрашенной в серо-голубой  цвет  стали.  Под  этот
железный занавес уходили две линии узкоколеек, а широкая, но тоже утопленная
в бетон колея обрывалась, выйдя  из-под  занавеса  прямо  в  воду.  Это  был
эллинг, куда лодки втаскивали на ремонт...
   Я пометался вдоль портала, не находя никакой лазейки, через которую можно
было ускользнуть. Боже, как я только не проклинал себя  за  нерешительность!
Ведь я мог бы успеть ухлопать этих головорезов, когда они возились у двери с
кодом и ключами! Я мог бы уже сейчас, напялив один или два акваланга,  плыть
по малому туннелю и счастливо разминуться с проклятой субмариной... А теперь
я бегал по пирсу, не зная, что предпринять, хотя, наверно, действуй я  более
решительно, мог бы еще успеть перехватить Мигеля  и  Мартина  на  выходе  из
двери ј 2. В довершение всего я споткнулся и треснулся  коленом  о  какой-то
металлический предмет, выронил при этом фонарь,  ушиб  себе  бок  о  приклад
"шмайсера", но, слава Богу, не потерял сознания.
   Зато я обнаружил ту самую соломинку, которая остается утопающему. Я  упал
на  чугунную  крышку  колодца.  С  трудом,  изрыгая  проклятия,  потому  что
ушибленное колено  адски  болело  -  не  треснула  ли  чашечка!  -  я  сумел
подковырнуть эту порядком приржавевшую крышку, а затем, сдвинув ее, влезть в
люк и стать двумя ногами на скобы, а задницей - упереться в  стенку.  Затем,
опять-таки не без ругани, я  сумел  задвинуть  крышку  на  место,  а  заодно
прихватить с собой фонарь, который, слава Богу, далеко не укатился и даже не
разбился. Последнее, что я успел увидеть, задвигая крышку, была узкая полоса
света, появившаяся на противоположной стороне гавани: аквалангисты  выходили
из двери ј 2, чтобы встретить своего патрона.
   Я стал осторожно, насколько позволяла ушибленная нога,  спускаться  вниз.
Это было мучительной, но  весьма  необходимой  процедурой.  Фонарь  я  вновь
прицепил к шлему и полагал, что чем дальше я уползу вниз, тем меньше  шансов
будет, что свет моего фонаря будет заметен на пирсе.
   По скобам я добрался до  горизонтального  кабельного  туннеля.  Тут  было
сухо. Изоляция кабелей, многослойная, надежная, ничуть не пострадала даже от
крыс. Их тут не было, вероятно, чем-то этот туннель их не устраивал.
   Колодец опускался на угол туннеля.  Одна  из  линий  уходила  параллельно
пирсу, а вторая, судя по всему, шла под эллинг. Вот туда-то я и пошел  было,
но тут сверху донеслось громкое шипение, клокотание - всплыла  лодка.  Зная,
что ребята Хорхе дель Браво могут привезти с собой, например, пару  овчарок,
вроде тех, что гоняли нас с Марселой по джунглям на Хайди, я поспешил пройти
ярдов двадцать, прихрамывая, лишь бы оказаться подальше.
   Дошел я до колодца, который выводил кабели куда-то наверх,  а  по  другой
стене шла лестница, сваренная из крепких стальных уголков. По этой  лестнице
я поднялся уже довольно спокойно, нога перестала болеть  так  сильно,  и  по
опыту еще школьных футбольных матчей я знал,  что  скоро  перестанет  болеть
вообще.
   Сдвинув люк в сторону, я вылез из  колодца,  снял  с  себя  переполненный
свинцом ранец с патронами и немного помассировал колено. Лишь после этого  я
осмотрелся. Да, это был эллинг. Потолок тут оказался пониже, чем в зале,  но
тоже приличный - в зале было до потолка около ста футов, а в туннеле-эллинге
-  примерно  пятьдесят.  Прочные   стальные   конструкции,   многочисленные,
внушительных размеров механизмы, наконец, здоровенная подлодка,  стоящая  на
трех могучих восьмиколесных рельсовых тележках - все это впечатляло.  Почему
наци  оставили  здесь  лодку,  я  догадался  сразу  -  она  была  совершенно
непригодна для выхода в  море.  Должно  быть,  ее  где-то  настигли  эсминцы
союзников и так обработали глубинными бомбами, что она  с  трудом  приползла
сюда, в эту тайную гавань. Здесь ее вытащили на ремонт, но  сделать  это  не
успели - пришел приказ об эвакуации. Так она и осталась с пробитым и помятым
верхним корпусом, примятой -  возможно,  от  таранного  удара!  -  рубкой  и
погнутыми пулеметами.
   Меня беспокоило, что металлический гул от моих шагов по палубе  брошенной
субмарины привлечет внимание тех, кто находился за воротами эллинга. Поэтому
я не стал взбираться на леса и осматривать эту немецкую рухлядь. Вряд ли там
осталось что-либо интересное. Я пошел вдоль путей  узкоколейки,  проложенных
справа от широкой колеи, на которой стояли тележки с лодкой. Судя по  всему,
два или четыре мотовоза при помощи тросов втягивали лодку с подведенными под
нее тележками на наклонную плоскость, а затем  по  рельсам  укатывали  ее  в
глубь эллинга. Точно такая же колея шла по другую сторону от корабля.
   Пройдя от кормы до носа лодки, немного не доходившего до конца туннеля, я
обнаружил, что рельсы узкоколейки  идут  дальше  в  глубь  горы,  в  туннель
диаметром десять футов. Такой же туннельчик был  и  слева.  Прохромав  ярдов
двадцать, я пришел к месту, где эти туннели соединялись в один с  двухпутной
коле„й. Когда-то здесь горели лампы, но  теперь,  естественно,  единственным
источником света был мой фонарь. Туннель с небольшим уклоном уводил  куда-то
влево.
   Если бы кто-то спросил меня, зачем я иду  дальше  и  дальше,  все  глубже
погружаясь в каменный лабиринт, - я  не  знал  бы,  что  ответить.  Ранец  с
патронами снова был на моих плечах, я порядком умаялся - ведь наверху, как я
прикидывал, уже светало! Но с упрямством, достойным  лучшего  применения,  я
все шел и шел по извилистому туннелю  и  прошел  не  меньше  мили,  пока  не
оказался, наконец, на маленькой подземной  станции.  Здесь,  вероятно,  было
депо,  где  стояло  в  аккуратных,  полукруглого   сечения   боксах   восемь
законсервированных, но,  видимо,  вполне  исправных  мотовозов,  а  напротив
каждого из них, тоже в боксах - по четыре  вагонетки  с  откидными  бортами,
легко превращавшихся в платформы. Кроме того, в еще одном небольшом  боксике
находилось  две  одноместные  дрезины  оригинальной   конструкции,   которые
приводились в действие педалями.
   Я не был бы американцем, если бы считал, что ходить пешком -  лучше,  чем
ездить. Именно поэтому я опять снял ранец с  патронными  коробками,  положил
его на багажник дрезины, уселся на  удобное  сиденье  и,  поставив  ноги  на
педали,  отпустил  тормоз.  Конечно,  многим,  наверно,  я  покажусь   сущим
балбесом:  в  таинственной,  заброшенной  нацистами  базе,  где  к  тому  же
высадились  хайдийские  главари-диктаторы  со  своими  подручными,  которые,
разумеется, не дадут мне и микронного шанса выйти отсюда живым - и  кататься
на дрезине, словно мальчишка! А что делать было, леди и  джентльмены?  Выход
через гору, к вертолету, где  ждала  меня  Марсела,  был  от  меня  отрезан.
Подводный выход - тоже. Оставалось искать третий, которого, в  принципе,  не
было. Но я этого  не  знал,  а  потому  надеялся,  что  штольня  с  рельсами
где-нибудь выходит на поверхность.
   От депо две колеи вели в  эллинг,  а  перпендикулярно  им  шла  еще  одна
двухпутка. В эллинг я пока возвращаться не  собирался  и  потому  поехал  по
неизвестной мне линии. Всегда мечтал о таком  аттракционе!  Фонарь  на  моем
шлеме  пробивал  темноту,  я  крутил  педали,  едва   успевая   разглядывать
проносившиеся мимо тюбинги. Изредка на них были какие-то надписи на немецком
языке, непонятные обозначения белой,  красной  и  черной  краской.  Примерно
через триста ярдов я обнаружил  новое  разветвление  линии.  В  луче  фонаря
мелькнула надпись: "Ахтунг!" и череп с костями.  Я  не  успел  притормозить,
дрезина свернула по стрелке в  боковую  штольню  и,  промчавшись  под  уклон
несколько десятков ярдов, сумела остановиться перед  стальными  воротами.  У
меня были неплохие шансы  расшибить  себе  башку  об  эту  железку,  но  все
обошлось. Дверь была завинчена на штурвальчик, который охотно повернулся под
моими руками, я проехал в дверь пешком. Это было  хранилище  торпед  и  мин,
аккуратно уложенных на стеллажи, кроме того, здесь лежало несколько десятков
ящиков со снарядами для пушек субмарин, а также ящики  с  толовыми  шашками.
Тол за  сорок  лет  не  только  не  теряет  своей  разрушительной  силы,  но
становится очень чувствительным к сотрясениям и ударам. Аккуратно,  стараясь
лишний раз не кашлять, я убрался  из  этого  опасного  места  и  покатил  на
дрезине вверх, обратно к стрелке. На сей раз я перевел ее на "главный  путь"
и поехал прямо.
   Вот эта дорожка могла привести меня к мгновенной и очень быстрой  смерти,
невзирая на то, что "череп и кости" тут никто не рисовал. Спасло меня только
то, что ранец мой на одном из поворотов слетел с багажника и упал на  колею.
Я притормозил и пошел поднимать  ранец,  но  в  это  время  тележка  моя  по
собственной инициативе снялась  с  тормоза  и  покатила  дальше,  постепенно
набирая ход.
   Я побежал было за ней, оставив мешок, потом  решил,  что  она  далеко  не
укатится, вернулся за мешком, нагнулся за ним... И тут там,  куда  укатилась
тележка, то есть в той стороне, куда была в тот момент обращена моя задница,
грохнул сильный взрыв! Самого грохота я, кажется, даже  не  услышал,  только
увидел оранжевый отблеск вспышки, а затем ощутил, как горячий  тугой  воздух
оторвал меня от земли и швырнул ярдов на десять... Было такое ощущение,  что
какой-то великан пнул меня сапожищем под зад. Слава Богу, что в полете  меня
выпрямило, и ранец с патронами, вырвавшись из моих рук, улетел на  два  фута
дальше, чем я. Иначе я расшиб бы себе лицо, а при особо удачном падении  мог
бы и вогнать себе в мозг собственные носовые хрящи. Подобным образом  я  сам
уложил,  если  помните,  Варгаса,  так  что,  видно,  Господь   не   захотел
рассчитываться со мной за этот грех. Шмякнулся я вообще очень удачно,  точно
между рельсов, и ничего  себе  не  сломал,  хотя  ушибся  очень  прилично  и
минуту-другую лежал в нокауте.
   Потом, когда смог привстать, сесть и ощупать себя, восстановить дыхание и
избавиться от легкого гудения в голове, я, наконец, стал соображать на тему:
что же произошло?
   По туннелю тянуло запахом взрывчатки. Толовую вонь я хорошо помнил еще  с
вьетнамских времен. Рванула  мина,  на  которую  наехала  моя  неуправляемая
тележка. Если бы в тележке сидел я, то никто и никогда не узнал  бы  о  моих
приключениях.
   Нормальный и даже, может быть, слегка  контуженный  человек  не  стал  бы
долго думать, а пошел бы  туда,  откуда  пришел.  Но  то  ли  я  был  совсем
ненормальным, то ли контузия была серьезной, только пошел я именно туда, где
произошел взрыв. Мало того, я еще напялил на себя  ранец  с  патронами!  Нет
никакого сомнения, что голова у меня в это время соображала плохо.
   Фонарь - он так и не разбился, -  высветил  впереди  развороченный  путь,
воронку, над которой еще курился дымок, загнутые вверх  концы  рельсов.  Все
тюбинги  были  исчирканы  осколками.  Тележка,  сброшенная   с   рельсов   и
перевернутая, валялась здесь же, однако то, что ее не разнесло в  клочья,  а
лишь  изломало  и  издырявило,  убедило  мою  голову,  что  это  была   лишь
противопехотная мина. Противотанковая скорее всего под  пустой  тележкой  не
сработала бы, а если бы сработала, то вышибла бы тюбинги и завалила туннель.
   Вот тут я, кажется, чуточку  больше  стал  соображать  и,  не  заходя  за
воронку, принялся просматривать впереди лежащий участок  туннеля.  Даже  при
легком обалдении, в котором я продолжал находиться, инстинкт  самосохранения
все-таки работал. Понемногу в голову стали приходить разумные мысли.  Первой
из них была, конечно, та, что надо вернуться назад. Однако не  было  никакой
гарантии, что я вновь не нарвусь на заминированный участок. А это  означало,
что мне надо возвращаться тем путем, который я уже знаю, и вывести  он  меня
может только в объятия Хорхе дель Браво.
   Все остальные мысли касались уже только того, как двигаться дальше  через
наверняка заминированный участок. Идти через него, в принципе, было  намного
безопаснее, чем через любой неизвестный. Тут-то,  по  крайней  мере,  я  уже
точно знал, чего опасаться. Кроме того, если немцы в свое  время  установили
тут мины, то, видимо, очень не хотели,  чтобы  кто-то  ходил  или  ездил  по
туннелю. А это могло означать, что либо здесь имелся выход  на  поверхность,
либо было спрятано нечто  особо  важное  и  секретное.  Первый  вариант  мне
казался предпочтительнее только  поначалу.  Наверно,  потому,  что  я  очень
надеялся выбраться. Однако мне  подумалось,  что  для  того,  чтобы  надежно
оградить вход, следовало установить противотанковую мину, а лучше - и  мину,
и хороший заряд из толовых шашек. Тогда бы при  взрыве  можно  было  наглухо
завалить туннель на протяжении многих ярдов. Скорее всего эта  цель  тут  не
преследовалась.  Кроме  того,  я  совершенно   неожиданно   обнаружил,   что
неподалеку валяется стандартная металлическая табличка,  на  которой  сквозь
пятна ржавчины можно было разглядеть следы надписи: "Ферботен!  Минен!"  или
что-то в этом роде.
   Таким образом, мины были поставлены прежде всего для того, чтобы никто из
"своих" туда не  лазил.  Наци  были  подозрительными,  опасались  шпионов  и
предателей в своих рядах, а потому доверяли минам больше, чем людям.
   Совсем рядом с местом первого взрыва других мин быть  не  могло.  Они  бы
неминуемо  сдетонировали.  Следующая  должна  была   находиться   где-нибудь
подальше. И тут мне пришла в голову дурная, но  гениальная  идея.  Я  втащил
искореженную, но способную катиться по рельсам тележку на путь  и,  поставив
впереди разорванных взрывом рельсов,  раскатил,  а  сам  быстро,  калачиком,
улегся в воронку, оставленную первой миной.  Тележка,  мерно  постукивая  на
стыках, пошла в свой крестный путь. Я, сжавшись, ждал удара, но его  все  не
было. В этом тоже была опасность для моего здоровья: если бы я высунулся  из
воронки в момент взрыва, то мог бы лишиться глаз, которые  выдавила  бы  мне
ударная волна, а мог бы и заполучить перелом шейных позвонков.  Но,  на  мое
счастье, взрыв все-таки бухнул,  горячая  и  пыльная  волна  пронеслась  над
воронкой, где-то впереди мяукнули звуки рикошетирующих осколков, ударивших в
бетонные тюбинги. Когда все улеглось, я посветил вперед  и  увидел  знакомую
картину примерно в тридцати ярдах от себя. После этого я  неторопливо  пошел
вперед, поглядывая на всякий случай под ноги. Глядел я и на стены, где  тоже
могли быть  разные  сюрпризы.  Однако  дошел  я  до  второй  воронки  вполне
благополучно.
   Тележке второй подрыв красоты  не  прибавил:  с  нее  сорвало  сиденье  и
педали, погнуло вал передней колесной пары, но катиться по рельсам  она  все
еще могла, хотя и с трудом, благо уклон увеличился и ее тянуло быстрее.
   Все получилось и в третий раз удачно. Третья мина взорвалась ровно на том
же расстоянии от второй, что вторая - от первой. Немцы были народ аккуратный
и, получив задание заминировать путь через каждые тридцать ярдов,  -  скорее
всего метров! - так и сделали. Правда, после  третьего  раза  тележку  можно
было сдавать в утиль. Катиться она больше не могла при всем  желании.  Можно
было, конечно, вернуться в депо и взять вторую тележку, но я решил, что  уже
хорошо все знаю, а потому смело пустился в  путь,  отсчитывая  нужное  число
шпал.
   Конечно, мне повезло. Я вовремя заметил торчащую  из  гравия  проволочку,
проходящую поперек  рельсов  и  именно  там,  где  должен  был  ее  увидеть.
Проволока была натянута и примотана к нагелю, вбитому в бетонный  тюбинг.  Я
срочно стал вспоминать уроки минного дела. Тут торопиться  не  следовало.  С
одной стороны, мина могла сработать от того, что  предмет,  зацепившийся  за
нее, колесо тележки  или,  например,  моя  нога  (что  особенно  неприятно),
выдернет чеку из взрывателя. Тогда, если бы я, скажем,  аккуратно  перерезал
эту проволочку, ничего страшного не произошло. Однако могло быть и так,  что
эта натянутая проволока была  привязана  не  к  чеке,  а  непосредственно  к
ударнику. Тогда, перерезав ее, я немедленно отправлялся на тот свет.  Именно
поэтому я  стал  осторожно  камешек  за  камешком  снимать  гравий  с  мины.
Понемногу открылась верхушка мины, и я увидел, что  проволочка  привязана  к
чеке. Придержав чеку, я отмотал от нее проволоку, а затем  продолжил  работу
по снятию с мины гравия. Тут тоже можно было отдать концы, если вынуть  мину
сразу. У нее мог быть еще один, а то и два взрывателя: в боку или в днище. В
боку такового не оказалось, гнездо, куда он ввинчивался, было пустое. А  вот
донный, проволочка от которого была привязана к короткому стальному  ломику,
зарытому в гравий, я углядел вовремя... Здесь  тоже  была  чека,  и  я  смог
отцепить проволочку, а затем выкрутить и этот взрыватель.
   Расправившись с этой  миной,  я  вспотел,  но  одновременно  обрел  некую
уверенность в себе, граничившую с  самоуверенностью.  Для  старого  солдата,
каковым я себя по дурости считал, это было непростительно. По идее, конечно,
я должен был на этот раз загнуться.
   Дело  в  том,  что  эти  чертовы  наци,   оказывается,   были   неплохими
психологами. Во всяком случае те, что минировали этот туннель. Они поставили
четыре мины через равные промежутки, а пятую приспособили всего в пяти шагах
от предыдущей. Причем проволоку они протянули не к стене, а между  рельсами.
Поскольку  любой  самоуверенный  болван,  считавший,  что   открыл   систему
минирования, был бы убежден, что следующую мину надо искать  через  тридцать
ярдов, он, как и я, наверняка зацепился бы за проволоку...
   Будьте уверены, я пишу эти строки пока еще не с того света и даже  не  из
инвалидной коляски. Мина, конечно, не взорвалась. Это было  маленькое  чудо,
дарованное мне, грешному, из великого милосердия Господа нашего. Именно  его
Провидение прямо над миной расположило  небольшую  протечку.  Капли  воды  в
течение многих лет  капали  точно  на  взрыватель  мины.  Пружина  ударника,
находившаяся в сжатом состоянии, проржавела вместе с чекой, капсюль  отсырел
и корродировал. Я просто сорвал проволоку сапогом и  лишь  потом  сообразил,
как мне повезло.
   Немного уняв дрожь в ногах, я стал постепенно отходить от  невзорвавшейся
мины, потом ушел даже дальше, к третьей воронке, уселся в  нее  и  некоторое
время стучал зубами, будто от холода. Все  говорило  за  то,  что  мне  надо
прекратить эту идиотскую игру со смертью и возвращаться,  хотя  бы  даже  на
радость Хорхе дель Браво.
   Но тут совершенно неожиданно - я, слава Богу, был укрыт  в  воронке  -  в
глубине туннеля грохнул взрыв. Понятия не имею, чем он был  вызван  -  крыса
зацепила за проволоку, камень свалился и ударил по взрывателю -  неизвестно.
Важно другое -  следом  за  первым,  далеким  взрывом  ухнул  другой,  более
близкий, потом - третий, четвертый, пятый, все ближе и ближе! Потом грохнуло
так, что не будь на мне шлема с наушниками и не открой  я  рот  настежь,  то
оглох бы надолго. Когда наступила тишина, звон в ушах  у  меня  не  проходил
минут десять.
   Долго я не решался высунуться, ждал,  что  бабахнет  еще  раз.  Когда  же
наконец рискнул, то понял, что мне еще раз повезло, и что я  знаю  еще  один
секрет немецких минеров. Мина, которую я считал пятой, на  самом  деле  была
седьмой. Между четвертой миной, которую я разрядил, и якобы "пятой" было еще
две, без взрывателей. Они были наглухо зарыты в гравий между  шпалами,  и  я
проходил по ним, даже не замечая их. Если бы та самая сед