..
Мануэль и Росита возились у плиты.
   - Скорей! - закричала я, запыхавшись. Они бросили все и побежали за  мной
на стену.
   На берегу уже толпились индейцы, вытащившие на  берег  свои  пироги.  Там
были не только мужчины, но и женщины, старики, дети. На  первый  взгляд,  их
было несколько сотен. Многие уже  бродили  по  острову,  но  большинство  не
решалось далеко отходить от пирог, ибо их пугал,  как  мне  показалось,  вид
замка, а также выжженная вчерашним пожаром земля...
   - Ну и место же мы  нашли!  -  стараясь  воодушевить  Мануэля  и  Роситу,
пошутила я. - Каждый день  у  нас  приемы!  Вчера  прибыли  пираты,  сегодня
навестили дикари... Это ты нас завез сюда, Мануэлито!
   - Нет, сеньора! - серьезно ответил этот глупыш.  -  Это  лодка  нас  сюда
привезла! А что, это и есть голландцы?
   Я чуть не прыснула, несмотря на всю серьезность момента. Похоже,  Мануэль
никогда не поймет разницы между индейцами и голландцами!
   - Нет, - сказала я. - Это индейцы. Дикари!
   - Тогда в них надо выстрелить из пушки, - посоветовал малыш.
   Честно говоря, я до сих пор удивляюсь, как быстро общение с белыми влияет
на черных! Бабка этого черномазика еще не так давно бегала в Африке вместе с
обезьянами по веткам, а он уже советует, что делать с краснокожими дикарями!
Он уже знает, что по диким можно пальнуть из пушки. Впрочем, тут я  виновата
сама... Однако мысль пальнуть мне показалась не слишком  уж  плохой.  Дикари
народ неприятный, особенно на пустынном острове...
   - Смотри за ними в трубу, Мануэль! - приказала я. - А ты, Росита, пойдешь
со мной, надо зарядить пушки.
   Опять, как и  вчера,  мы  вытащили  бочку  с  порохом,  картечь,  пыжи  и
инструменты. Мануэль тем временем сообщил:
   - Они поймали белых людей, сеньора!
   - Каких? - спросила я.
   - Наверное, тех, с корабля...
   - Сколько?
   - Я вижу... один, два, три, четыре, пять...
   - Пять?
   - И еще есть, сеньора, только другой  рукой  я  держу  трубу  и  загибать
неудобно...
   - Ладно, тащи ведро! Наверх,  Росита,  живее!  Пока  мы  заряжали  пушку,
Мануэль рассмотрел еще кое-что:
   - Дикие люди зажгли костер!
   - А белые?
   - Белые... - Мануэль замялся, - белые стоят, а красные вокруг них.
   - Ну и что? - спросила Росита. Мануэль не ответил.
   - Что тут происходит, кузина? - услыхала я голос из-за спины. По лестнице
на стену, опираясь на палку, поднимался  Рамон.  Для  меня  так  и  осталось
загадкой, как он выбрался из заключения...
   - Ваших друзей  с  фрегата,  похоже,  собираются  съесть,  -  сказала  я,
указывая на берег бухты.
   - Вы, стало быть, считаете, что они  это  заслужили?  Мануэль  с  Роситой
зарядили еще одну пушку и подошли ко второй.
   - Нет, слава Богу, я христианка, - ответила я на вопрос  Рамона.  -  Быть
может, их следует повесить, а может быть, сжечь живьем, но съесть -  это  уж
слишком.
   - Дай-ка мне трубу, черномазый! - сказал Рамон, отбирая подзорную трубу у
Мануэля. - Так... Прекрасно! Свежуют... Смотри-ка, забили самых  худых.  Вот
как... Марселино, стало быть, а также этого скрягу по  кличке  Полпесо.  Оба
прохвосты, каких мало, туда им и дорога! А Альберто Карриага, наверно, будут
к празднику откармливать... Половины его окорока  хватит,  чтобы  все  племя
нажралось до отвала...
   - Господи! - воскликнула я. - Да вы изверг,  изверг  рода  человеческого,
Рамон!
   - Нельзя так говорить с доньей, - сказал Мануэль очень строго. - Хоть она
и ваша кузина...
   - А ты, черномазый, помалкивай! - сказал Рамон, сплевывая со стены в ров.
- А то нырнешь со стены, понял?
   - Донья Мерседес, - произнес Мануэль, - а застрелить его еще нельзя?
   - Что значит "еще нельзя"? - опешила я от простоты,  с  какой  был  задан
этот вопрос.
   - Значит, можно, да? - просиял Мануэль и выхватил  пистолет.  Ребенок  со
вчерашнего дня явно вошел во вкус. Надо было видеть, как побелело  у  Рамона
лицо. По простодушию, с которым Мануэльчик  захотел  его  пристрелить,  этот
верзила понял, что негритенок не шутит... Ни бежать, ни защищаться Рамон  не
мог, все же он был ранен.
   - Пока нельзя, - сказала я,  -  видишь,  Мануэльчик,  он  ранен.  Раненых
грешно стрелять...
   - Мерседес, - серьезно сказал Рамон. - Я видел тысячи  смертей.  На  моих
глазах не язычники христиан, а христиане христиан  рубили,  резали,  душили,
кололи, пристреливали, жгли, варили в смоле и кипятке... А  этих  мерзавцев,
эту дрянь стоило сожрать. Они сами людоеды... Да,  да,  дорогая  кузина,  не
удивляйся, пожалуйста! Они ели людей, и я ел людей, представь  себе!  Четыре
года назад.
   Я начала молиться, просила Деву Марию и всех святых простить раба Божьего
Рамона, простить меня за то, что я с ним в родстве, наконец, успокоить  душу
убиенных христиан... А Рамон принялся гоготать, он смеялся как  умалишенный,
и мне вдруг почудилось, что и я схожу с ума...
   - Сеньора! - испуганно вскрикнула Росита. - Они идут сюда!
   От толпы дикарей, орудовавших на берегу,  отделилось  несколько  десятков
мужчин, с копьями и луками. Они  неторопливо  направились  в  нашу  сторону,
перешагивая через обгорелые стволы поваленных пожаром и ветром деревьев.
   - Идут, - перестав смеяться, сказал Рамон. - Должно быть, у них  туговато
с провиантом... Зажигайте пальник, кузина, и да поможет нам Бог!
   Воины приближались, нестройно горланя свою монотонную песню. Когда до них
осталось не более ста шагов, Рамон сказал:
   - Палите, кузина, иначе картечь пройдет выше их голов!
   Он рванул пальник из моей руки и ловко вдавил его в  затравку  пушки.  От
грохота у меня зазвенело в ушах, а потом  я  долго  чихала  от  окутывавшего
стену  дыма.  Дикие  вопли  донеслись  со  стороны  индейцев.  Только  люди,
испуганные до смерти, могут так страшно кричать. Так кричали бы белые  люди,
если бы увидели светопреставление...
   - Пальни, Мануэль! -  подавая  пальник  негритенку,  сказал  Рамон.  Этот
бесенок моментально ухватился за поданный ему инструмент и помчался к другой
пушке... Снова грохот, снова дым, снова дикие крики...
   - Нельзя же так... - пролепетала я себе под нос, даже не понимая,  почему
я так говорю. - Они живые люди, им больно...
   - Я тоже пальну! - хлопая в ладоши и приплясывая на одной ножке, завопила
Росита и выхватила пальник у  Мануэля.  Третий  выстрел  получился  наиболее
громким, видно, Росита с Мануэлем напихали в пушку несколько больше  пороху.
Дым отнесло в сторону, и я увидела то, что и должна  была  увидеть.  Человек
пятьдесят валялись на земле, точно освежеванные бараньи туши. Кровь  ручьями
текла по земле и сохла, впитываясь в нее. Еще десятка два катались по земле,
вопя, хрипя и  стеная,  обливаясь  кровью.  Жалкая  кучка  уцелевших,  среди
которых были еще и раненые, с воем удирала от страшного места.  Только  один
человек, не убитый и не раненый, стоял перед стеной и не помышлял о бегстве.
Это был вождь. Он что-то громко кричал, все время  повторяя  одну  и  ту  же
фразу.
   - Что он говорит? - спросила я Рамона. - Ты понимаешь по-карибски?
   - Чушь собачью, - отмахнулся Рамон, - дай  мне  пистолет,  я  заткну  ему
глотку! Не палить же из пушки по одному идиоту!
   - Все же что он говорит? - настаивала я.
   - Он просит духов огня не губить его народ. "Пусть,  -  говорит,  -  духи
убьют меня, но позволят жить всем остальным!" Кретин! Его подданные  гораздо
умнее, вон как чешут вприпрыжку!
   - Скажи ему, что мы милуем его народ!
   Когда Рамон, хромая  и  опираясь  на  палку,  подошел  к  бойнице,  чтобы
исполнить мой приказ, произошло  что-то  непонятное.  Он  дернулся,  выронил
палку и не то упал, не то прилег, свесив голову в амбразуру.
   - Говори, - велела я и тряхнула Рамона  за  плечо.  Он  неожиданно  легко
подался назад и плашмя, словно ватная  кукла,  повалился  на  камни  боевого
хода.
   - Боже! - истерически завизжала я, не сумев сдержать чувств. Я уже видела
причину его внезапной смерти. Прямо в глаз  Рамону  воткнулась  раскрашенная
индейская стрела, пущенная вождем. Вождь уже вновь натягивал  лук,  готовясь
пустить вторую стрелу, возможно, на сей раз в меня, ибо я могла  быть  видна
ему через бойницу. Росита, Мануэль и я дружно выстрелили из пистолетов  и...
Вождь остался стоять на ногах. Он был оглушен, ошеломлен, устрашен, но  даже
не ранен. Лишь одна из трех пуль поразила лук, который он  держал  в  руках,
переломила его и выбила из ладони. Вождь горестно взвыл, стал рвать на  себе
волосы, плакать и воздевать руки к небу...
   Мануэль, склонившийся к телу Рамона, внезапно воскликнул:
   - Смотрите, сеньора, еще один перстенек!
   - Где? - я повернулась к Мануэлю, который держал за  палец  мертвую  руку
Рамона. Этот палец раньше был забинтован  грязной  тряпицей.  Видимо,  в  то
время пока Рамон палил из пушек, бинт ослаб, а падая, мой кузен стряхнул его
окончательно. И теперь мы увидели на среднем пальце  Рамона  знакомой  формы
перстень, на печатке которого был выдавлен вогнутый  равноконечный  крест...
Словно бы ледяная вода влилась в мою кровь и потекла по жилам.
   - Заряжайте пушки! - приказала я почти бесстрастным, но железным голосом.
Росита и Мануэль  бросились  исполнять  приказ.  Мои  бравые  пушкарики  уже
приспособились действовать быстро. Пока я наводила уже заряженную  пушку  на
толпу индейцев, приходивших в себя после предыдущих выстрелов и  пытавшихся,
расталкивая друг друга, влезть в  пироги,  торопыжки  уже  зарядили  вторую.
Когда грянул выстрел и ядро с воем понеслось на головы дикарей, я подошла ко
второй пушке, а Росита с Мануэлем уже заряжали третью.
   Ядра рвались одно за другим. Отплыть от берега смогла  до  сих  пор  лишь
одна лодка, остальные пироги не смогли вырваться из  кольца  обступивших  их
людей, цеплявшихся за борта и весла  и  пытавшихся  влезть  в  перегруженные
посудины. Ведь три или четыре пироги были разбиты, и увезти с  острова  всех
эти лодки не могли.
   Вождь медленно шел к своему  племени,  перешагивая  через  трупы  воинов,
сраженных картечными залпами. Он хотел умереть со своим народом.
   - А мы быстро стреляем, верно, сеньора? - спросила Росита, прочищая ствол
банником. Я не ответила. Пальник опять прижался к затравке,  зашипел  порох,
грохнуло, и очередное ядро врезалось  в  переполненную  людьми  пирогу,  уже
отошедшую от берега. Ни жалости, ни злобы у меня не было.
   Пушки от частой стрельбы раскалились, и нам пришлось остановиться.
   Воспользовавшись этим, лодки, оставшиеся у берега, заторопились к  выходу
из бухты. На берегу остались вождь и десятка два  женщин  с  детьми.  Должно
быть, их мужья были убиты, и никто не мог помочь им найти место  в  пирогах.
Остались также пленные европейцы, которые при обстреле бросились наземь и не
пострадали от ядер. Они сумели  под  шумок  освободиться  от  пут  и  теперь
подходили к вождю,  который  выставил  вперед  копье  и  намеревался  дорого
продать свою жизнь. Белые были безоружны. Но их было пятеро. Вряд  ли  вождь
сумел бы справиться с ними, но тут  женщины,  схватив  валявшиеся  на  песке
копья и дубины убитых воинов, встали рядом со своим вождем  и  двинулись  на
пиратов. Теперь уже участь белых  показалась  мне  незавидной,  и  они  тоже
вовремя поняли, что им грозит, потому что бегом ринулись  к  замку.  Заметно
выделявшийся среди них толстяк на бегу размахивал грязной рубахой, как белым
флагом.
   - Христиане! - завопил толстяк, подбежав к воротам  нашего  замка.  -  Не
дайте погубить наши души нехристям!
   - Вы погубили свою душу еще тогда, когда занялись пиратством, -  заметила
я.
   - Мы готовы отдаться в руки правосудия! Мы  безоружны,  сеньор!  -  Белые
подбежали к воротам, а вождь со своими  воительницами  остановился  шагах  в
пятидесяти от них, у рва, напротив угловой башни.
   - Ну что, - спросила я у Мануэля, - может быть, пустим их сюда?
   - Вчера вы штурмовали эти ворота, - сказала я назидательно. -  А  сегодня
ищете в замке спасения. Могу ли я верить в ваше раскаяние?
   Толстяк,  сняв  пробитую  и  прожженную  в   нескольких   местах   шляпу,
торжественно заявил:
   - Сеньор, мы пираты, - но тех, кому обязаны жизнью, мы не подводим...
   Почему-то я ему поверила. Мы с Роситой и Мануэлем опустили подъемный мост
и открыли ворота.
   - Альберто де Карриага! - представился тот, что  вел  все  переговоры.  -
Держу пари, что сейчас вы сомневаетесь, не рано ли нам поверили, да?
   - Сомневаюсь, но все  же  надеюсь,  что  совесть  ваша  не  позволит  вам
отплатить нам злом за доброту...
   - Сеньора, - сказал де Карриага, разглядев меня получше. - Позвольте  нам
принести клятву на верность вашему дому! Эй, вы,  бездельники,  встаньте  на
одно колено и подымите правую руку. После того, как я скажу: "Я, Альберто де
Карриага..." - каждый из вас произнесет свое имя, а потом будет повторять за
мной все слова... Понятно?! Хоть я и лишен сана, но  все-таки  был  когда-то
падре!
   Карриага опустился на колено рядом с остальными, поднял вверх правую руку
и громко произнес:
   - Я, Альберто де Карриага...
   - Я, Хесус Бартоломее... - сказал мулат с серьгой.
   - Я, Педро Лопес... - сказал мрачноватый детина с простодушными глазами и
руками палача.
   - Я, Альфонсо Диас... - сообщил юноша, похожий на девушку.
   - Я, Леон Санчес... - буркнул громила с опаленной бородой.
   -  ...клянусь  всемогущим  Богом  и  пресвятой   Девой   Марией,   святой
апостольской католической церковью, родной матерью и отцом, детьми,  которые
уже родились и которым предстоит родиться, что ни под каким  видом,  ни  при
какой угрозе и ни под страхом  даже  самой  смерти  не  откажусь  от  защиты
спасительницы нашей доньи Мерседес-Консуэлы де Костелло де Оро, ее дома, чад
и домочадцев! А если  я  отрешусь  от  своей  клятвы,  то  да  поразит  меня
проклятье Божье, сожрет геенна огненная и да умру я позорно и  бесчестно  от
руки Всевышнего! Амен.
   Разбойники повторяли слова клятвы, а я напряженно разглядывала их лица. Я
все хотела уловить иронию, нечто фальшивое, неискреннее...  Но  лица  их  не
выражали ничего, кроме усталости...
   - Ну что ж, сеньоры, - сказала я не без издевки, - да поможет вам Господь
вернуться к честной жизни!
   Карриага усмехнулся. Это была горькая усмешка человека, который понимает,
насколько трудно ему заслужить небесное прощение...
   До самого вечера мы занимались похоронными делами. Со стены  было  видно,
что индианки, предводительствуемые  вождем,  собирают  с  поля  битвы  своих
погибших соплеменников и уносят их за реку. Под вечер ни одного мертвеца  ни
на берегу, ни под стенами замка не было. В  это  же  время  мы  проводили  в
последний путь моего  несчастного  кузена,  схоронив  его  во  дворе  замка.
Карриага,  надев  облачение  падре,  немного  волновался,  но   вел   службу
безукоризненно. Я молила Бога отпустить все прегрешения Рамону, но понимала,
что такую бездну грехов ему не простят ни в коем случае.
   КОРАБЛЬ-ПРИЗРАК
   Расстроенная похоронами Рамона, я долго  мучилась  бессонницей  и  смогла
заснуть лишь под утро. Однако поспать вволю мне  не  удалось.  Незадолго  до
рассвета прибежал Мануэль,  который,  видимо,  вообще  не  знал,  что  такое
усталость, и закричал:
   - Сеньора! Сеньора! Проснитесь!
   - Чего тебе? - пробормотала я, не открывая глаз.
   - На стену, на стену надо! - Мануэль тащил меня  с  такой  силой,  что  я
вынуждена была ему повиноваться. Он заставил меня подняться  на  крепость  и
показал рукой в сторону бухты. На темном фоне скал и воды неясно  рисовалось
что-то мрачное, большое...
   - Это корабль, сеньора! Он уже вошел в бухту...
   - Черт побери! - сказала я. - Будет  нам  покой  или  нет?!  Каждый  день
кого-нибудь нелегкая приносит. То корабль, то индейцы, то опять корабль...
   На стену поднялся Карриага,  одетый  в  дворянское  платье,  которое  ему
все-таки шло больше, чем ряса священника.
   - Чудная посудина, - покачал головой он"  -  Не  пойму  я,  что  они  там
вытворяют...
   - Вам тоже так показалось? - воскликнула я. - Мне, глупой женщине, ничего
не смыслящей в морском деле, все кажется странным. А как  вы  находите  этот
корабль?..
   Карриага глянул, посмотрел внимательно на судно и прохрипел  преспокойным
голосом:
   - Сеньора, поверьте старому  моряку,  капитан  этой  посудины,  по-моему,
вдрызг пьян. Только осел, войдя в такую бухту, не отдаст якоря сразу же.  Да
и влезать в эту щель, которая  здесь  заменяет  пролив,  не  убрав  хотя  бы
половину парусов... похоже на сумасшествие... Впрочем, я  бы  сошел  с  ума,
если бы был на борту  этой  лоханки.  Когда  мы  сюда  пролезали  на  нашей,
царствие ей небесное, я и то  все  время  зажмуривался,  хотя  и  ветер  был
послабее, и парусов у нас не стояло никаких, кроме блинда и косого бизаня...
   - Как вы думаете, почему он не отдает якоря?
   - Ума не приложу. Либо все пьяны, либо сошли с ума... Дрейфовать в бухте,
где совсем мало места, к тому же на  всех  парусах...  Ничем  это  объяснить
нельзя, кроме...
   - Что "кроме"?.. - удивилась я.
   - Это мертвый корабль, на нем нет живых  людей...  Слыхал  я,  что  такие
иногда встречаются в море.
   - Как это? - леденящий страх прополз по моей спине. - Отчего так бывает?
   - Первый случай: зараза. В этих жарких странах,  сами  знаете,  подцепить
заразу не трудно. Иногда она бывает не сразу заметна, а потом  от  нее  люди
мрут как мухи. Матросы живут кучей, все на корабле едят одну  пищу,  болезнь
быстро переходит от одного к другому. У них может не быть сил убрать паруса,
помочь друг другу... Судно носится по океану туда-сюда, пока его не разобьет
где-нибудь о камни... Второй случай: люди. Мы, кабальерос де фортуна, иногда
бываем в таком положении, когда нам не везет. Это значит, что не мы берем на
абордаж, а нас... Обычно после такого дела нас остается немного.  Победившая
сторона может развлечься тем, что перевешает всех пленных на реях  и  пустит
побежденное судно, увешанное трупами, на волю ветра и  волн.  Так  делали  и
пираты, если им везло... Ну и еще один случай: голод. Так тоже бывает, но уж
совсем редко, разве что корабль собьется  с  курса  и  потратит  все  запасы
раньше, чем доберется до земли.
   Мануэль тем временем разбудил всех, на стену вылезли и Росита, и пираты.
   - Фрегат! - воскликнул Хесус Бартоломео. - Французский фрегат! Не пора ли
нам выйти в море, ребята?!
   - Дуралей, - сказал Карриага,  -  похоже,  что  этот  корабль  совершенно
пустой...
   - Ты что, там был?
   - Нет, конечно, но стоит на него глянуть...
   - Это даже в трубу не разглядишь... - сказал Альфонсо Диас,  -  два  года
назад нас таким образом надули. Тоже  все  подумали,  что  корабль  дрейфует
пустой. Подошли к нему на ружейный выстрел, а он как рубанет всем лагом! Еле
удрали.
   - Правильно, Альфонсо! - сказал мулат. - Взберешься  на  палубу  и  через
полчаса попадешь на рею!
   - Веселый вы затеяли разговор, - проворчал  Карриага,  -  слезайте-ка  со
стены и за мной!
   Он сказал это так угрюмо, что все немедленно ему подчинились.
   Лодка подошла к борту дрейфующего  фрегата.  Видно  было,  как  Карриага,
приподнявшись, хватается за какую-то веревку, свисавшую с борта. Солнце  уже
вышло из-за края скал и вовсю освещало  бухту.  Мне  даже  было  видно,  что
Карриага держит в зубах тесак. Выбравшись на  палубу,  он  махнул  рукой,  и
наверх полез Санчес. Лопес сидел в лодке и придерживал ее у  борта  фрегата.
Санчес тоже забрался на корабль, и вместе с Карриагой они скрылись из  виду,
потерявшись среди переплетения канатов, блоков и парусов.
   - Они уже на корабле! - сказала я. - Похоже, их никто не тронул.
   - Забавно, - хмыкнул Хесус. - Если их через  пять  минут  не  сцапают,  я
готов поверить, что корабль пустой.
   С корабля донесся скрип  брашпиля,  а  затем  в  воду  с  шумным  плеском
бухнулся носовой якорь. Еще через какое-то время с кормы тоже отдали  якорь,
и фрегат замер посреди лагуны.
   - То-то они помучаются вдвоем, убирая паруса! - заметил Альфонсо.