играй,  покрутись  -  ты  это  умеешь.  Надо  создать  у  него
впечатление, что ты просто  боишься  продешевить.  Можно  сделать  несколько
реальных шагов в  нужном  для  Соловьева  направлении.  Но  только  до  того
предела, который я тебе укажу.  И,  конечно,  самое  главное  -  постоянная,
откровенная информация. Все  встречи  с  Соловьевым  и  его  представителями
должны фиксироваться. Луговой поможет тебе с оборудованием, я с ним  сегодня
встречусь  и  дам  нужные  указания.  Уже  к  вечеру  у  тебя  будет  группа
специалистов, которые войдут в состав охраны "Русского вепря", содержание их
вам с Олечкой придется взять на себя. Все  расходы  компенсируем  позже.  Не
скрою, Витя, тебя эти ребята  тоже  будут  контролировать  и  очень  плотно.
Обижаться не надо, это  просто  мера  безопасности.  В  первую  очередь  ты,
конечно,  должен  сам  себя  контролировать.  Соблазны  будут,  страх  может
возникнуть, захочется в свою игру поиграть... Иногда это только  со  стороны
можно увидеть. Лучше будет, если мы это вовремя  узнаем  и  подскажем,  если
заметим, что ты пошел куда-то "не в ту степь". Поэтому, Витя, заклинаю тебя:
не выводи дело из-под нашего контроля. Помни,  в  подобных  случаях  никаких
гарантий не будет.
   - Ну, Михалыч, я же не младенец! Все ясно.
   - Если бы я тебя не изучал столько лет, может, и не  предупреждал  бы,  -
нахмурился старик. - Потому что  твое  поведение  буду  оценивать  не  я.  И
решения по дальнейшей работе с тобой будут принимать другие.  Чем  больше  у
меня будет достоверной информации, тем проще будет влиять на тех,  кто  пока
со мной советуется. Не будет такой информации - я оказываюсь хламом, который
никому не нужен и даже вреден. Тогда со мной перестанут советоваться и будут
работать с тобой на минимум риска. А это очень опасно. Сгоришь в два счета.
   На деревне у бабушки
   Солнце уже касалось верхушек деревьев  дальнего  леса,  когда  "девятка",
управляемая  Гребешком,  добралась  до  деревушки,  расположенной  в   самом
отдаленном от облцентра  районе.  Путешествие  затянулось  из-за  того,  что
Гребешок, который несколько  лет  в  эти  места  не  наведывался,  перепутал
проселки и, лишь прокатавшись без толку целый час, вышел на верную дорогу.
   Деревня называлась Конец. Когда Гребешок  поведал  об  этом  товарищам  в
первый раз, народ бурно заржал. Известно, какой предмет в обиходе  именуется
"концом". Само собой, неоднократно то один, то другой,  то  третий  начинали
гоготать насчет того, что Гребешок  потерял  Конец.  Миша,  само  собой,  не
оставался в долгу, и ржачка продолжалась всю дорогу.
   Когда впереди показалась  колокольня,  уцелевшая  в  центральной  усадьбе
бывшего колхоза, развалившегося на несколько ТОО, и Гребешок понял,  что  на
сей раз находится на правильном пути, то невольно скаламбурил:
   - Ну вот, скоро и Конец...
   - Этот, что ли? - хихикнул  Налим,  указывая  на  колокольню,  увенчанную
куполом. Действительно, для человека с фантазией, работающей в  определенном
направлении, найти знакомые черты  в  этом  культовом  сооружении  труда  не
составляло. Креста на луковице купола не было, церковь,  несмотря  на  новые
веяния, не функционировала - то ли денег на восстановление не  было,  то  ли
прихожан.
   - Нет, - мотнул головой Гребешок, - это село Воронцово. Имение тех  самых
чуваков, которые парком в облцентре  владели.  А  Конец  в  семи  километрах
отсюда, на горке.
   На  центральной  усадьбе  стояло  домов  семьдесят,  вытянувшихся   вдоль
трех-четырех улиц, сходившихся к  небольшой  площади,  где  и  располагались
церковь с колокольней, магазины и сельская администрация, над  которой  реял
вылинявший трехцветный флаг, казавшийся белым, как знамя капитуляции.
   - Надо в магазин забежать, - предложил Агафон, - бабульке  конфет  купить
или бутылочку. Слышь, Михаил, она у тебя чего больше уважает?
   - Я уж забыл, - сознался Гребешок. - Вообще-то раньше от ста  граммов  не
отказывалась.
   - Мы тут народ не напугаем? - озабоченно спросил Луза, у которого здорово
распух нос и была крепко ободрана щека.
   Осмотрелись. Налим и Агафон  никаких  серьезных  внешних  повреждений  не
имели. У Гребешка была прокушена нижняя губа,  а  правый  кулак  ободран  до
крови, распух и посинел. Крови на одежде почти не было.
   - Сойдет для сельской местности, - резюмировал Агафон. - Тут и  не  такие
красавцы гуляют.
   Из машины вылезли вчетвером, неторопливо вошли в магазин.
   - Мать честная! - воскликнул Гребешок. - Да тут как в городе...
   Действительно, бывшее  сельпо  преобразилось,  глаза  разбегались.  Одних
водок стояло сортов  двадцать!  Коньяки,  французские  и  итальянские  вина,
сигареты, о которых раньше лишь московские стиляги  мечтали  и  готовы  были
променять на них свою комсомольскую совесть. Колбас было сортов пять. Сыра -
три, масла - четыре. Даже красная и черная икра в маленьких баночках  стояла
в охлаждаемой импортной витрине. А про  баночную  селедку  и  вспоминать  не
стоит. И никакой очереди. Единственно, чего в  магазине  не  было,  так  это
хлеба. На пустых лотках белела пришпиленная записка:  "Сегодня  завоза  нет.
Обращайтесь напротив".
   Кудрявая продавщица, от нечего делать читавшая  дамский  роман  в  мягкой
обложке, услышав  шаги  и  увидев  сразу  четырех  представительных  мужчин,
встрепенулась и поглядела на дяденек так, что даже не  самый  проницательный
психолог увидел бы в этом взоре смесь тревоги с надеждой. С  одной  стороны,
девочка, безусловно, надеялась, что молодые люди  находятся  при  деньгах  и
могут что-то купить. С другой, ее, конечно, посетила весьма тревожная  мысль
насчет того,  что  эти  четыре  гражданина,  не  выглядящие  рафинированными
интеллигентами, пришли грабить торговое заведение.
   - Женечка! - сказал Гребешок с огромной воодушевляющей улыбкой,  и  страх
сразу испарился с лица юной продавщицы. - Узнала?
   - Мишка! - просияла Женечка. - Сколько лет, сколько зим! На своей  машине
приехал?
   - А зачем чужую занимать?! На своей надежней.
   - К бабке-то заезжал или еще нет?
   - Да нет, пока еще не доехал...
   - Болеет Евдокия Сергеевна,  -  доложила  Женя.  -  Сильно  болеет.  Ноги
прихватывает, голова кружится. Ты бы ей лекарств каких привез, что ли.
   - Она же мне не писала, что больна.
   - Так она матери твоей писала!
   - Да-а... - удивился Гребешок, напряженно вспоминая, когда  он  последний
раз заходил к родителям. Выходило, что не меньше четырех месяцев назад.
   - Чудные вы там в городе,  обалдеть!  -  констатировала  Женя.  -  Живете
рядом, а друг к другу не ходите...
   - Да, мы такие, загадочные... - пробурчал  Гребешок,  заметив,  что  Женя
присматривается к его разбитой губе и распухшей руке, а также  рассматривает
Лузу с явными следами мордобоя на лице. - Короче, решили мы тебе помочь план
выполнить...
   Женя едва не упала в обморок, когда Гребешок вынул из  поясного  кошелька
десяток   стотысячных   бумажек   и   стал   тыкать   пальцами   в    разные
продовольственные товары. Луза с Налимом раскрыли огромную сумку, а Агафон с
Гребешком стали загружать туда все подряд. У  бедняжки  было  ощущение,  что
Гребешок в конце концов махнет рукой и скажет: "А хрена мелочиться?  Заверни
весь магазин с прилавками!"
   Но Гребешок просто  бабушку  хотел  порадовать.  Товарищи  это  понимали.
Правда, далеко не хилые Луза и Налим донесли сумку  до  машины  с  некоторым
напрягом, а Агафон почти всерьез спросил, выдержит ли задний мост лишние сто
килограммов.
   - На фига ты столько купил? - спросил Агафон. - Даже если  ты  тут  месяц
торчать собрался, столько не нужно. Думаешь, завтра все налетят и раскупят?
   - Нет, насчет этого я не боюсь. А вот если завтра, скажем, дождик польет,
мы с Конца не слезем. Надо еще хлеба купить, а то раз бабка болеет, то могла
и не сходить. Семь километров пехом ходить - это нездорово.
   Зашли в булочную напротив. Там хлеб был, но по таким  ценам,  на  которые
народ не очень решался. Гребешок оставил там  еще  тысяч  тридцать,  набрав,
кроме хлеба и булок, калачиков и баранок.  На  одном  ценнике  баранок  была
надпись: "Соленые, к пиву". Луза припомнил, что в предыдущем  магазине  было
пиво, которое они не купили. Гребешок инициативу одобрил, Агафон утвердил, и
они приобрели два ящика "Балтики".
   После этого наконец поехали.  Прокатили  через  все  Воронцово  к  мосту,
перебрались на другую сторону реки, стали помаленьку  въезжать  на  косогор.
Через пару километров дорога опять вошла в лес.
   - Пока сухо, - пояснял Гребешок, - вполне ничего, проехать можно. Но одна
гроза с ливнем - и сутки сиди. Только на тракторе.
   Некоторое время дорога постепенно поднималась  по  краю  холма,  а  затем
вдруг круто пошла  вверх.  Потом  открылась  просторная  поляна,  а  на  ней
полтора-два десятка старых деревянных домов, вытянутых в две линии.  Никаких
столбов с проводами к деревне не подходило, из чего можно  было  догадаться,
что в эти  края  электрификация  так  и  не  дошла.  Телефонизация  -  тоже.
Казалось,   что   здесь   никто   не   живет,   но   огородики   соток    по
пятнадцать-двадцать, на которых густо зеленела картофельная ботва,  говорили
об обратном. Некоторые дома стояли с  наглухо  заколоченными  окнами,  часть
была уже полуразобрана. На улице, истоптанной коровьими и овечьими копытами,
лежали свежие лепешки. Стало быть, кто-то здесь держал скот.
   - Вот сюда, - сказал Гребешок, притормаживая около крепкого дома, крытого
шифером и обшитого тесом, крашенным в  темно-зеленый  цвет.  Во  дворе  было
несколько кустов смородины и  крыжовника,  три-четыре  грядки  с  клубникой,
заросли малины и крапивы вдоль забора. Из деревьев росли только  черемуха  и
рябина.
   Во двор вошли через калитку в низеньком  заборчике  -  Луза  его  мог  бы
просто перешагнуть, но застеснялся и поступил как все.
   До крыльца дотопали по крепкому деревянному тротуарчику. А  с  крытого  и
застекленного крыльца-терраски уже  спускалась  навстречу  гостям  невысокая
старушка  в  темно-зеленом  платочке,  в  валенках  с  калошами   и   теплой
телогрейке. Она радостно улыбалась и облобызала подошедшего Гребешка.
   - Мишенька! Мишенька приехал! Здравствуй, золотенький, с  приездом!  А  у
меня сердце чего-то томило. Либо, думаю, к беде, либо к  радости  нечаянной.
Вот оно и вышло, что к радости. А это друзья твои?
   - Само собой, бабуля. Это  Сева,  -  Гребешок  похлопал  по  спине  Лузу,
скромно повернувшегося в профиль, чтоб не отсвечивать ссадиной на  щеке.  Но
Евдокия Сергеевна вдаль хорошо видела.
   - Батюшки, да тебя вроде побил кто?  -  сочувственно  произнесла  она.  -
Пойдем-ка, Севочка, я тебе компресс приложу, а то завтра все синью пойдет. А
с другими позже познакомишь. Меня можно бабой Дусей звать. Вы для  меня  все
внуки.
   На крыльце бабушка, оперевшись на плечо родного внука, скинула  калоши  с
валенок. Тут и все прибывшие, без слов, сняли кроссовки.
   С крыльца-терраски  по  скрипучей  крашеной  лесенке  -  перила  голубые,
ступеньки коричневые - поднялись  на  "мост".  В  принципе  это  можно  было
назвать и сенями, и прихожей, и даже холлом, если  у  кого  хорошее  чувство
юмора. Но сени бывают лишь в малогабаритных деревенских домишках центральной
и южной России. Сразу представляешь себе некое тесное помещеньице площадью в
два квадратных метра. Прихожая или холл - это из городского обихода. Ежели в
нормальной хрущобной квартире, то прихожая занимает те же два квадрата,  что
и сени, но имеет стены из бетонных плит,  оклеенных  обоями.  А  "мост"  был
чем-то вроде довольно широкого (больше двух метров) и длинного  (около  пяти
метров) поперечного коридора, отделяющего хозяйственную половину  от  жилой.
Гребешок хорошо знал, что у бабушки все называется по-особенному и у каждого
помещения есть свое специальное название.
   Помещение, куда они прошли, поднявшись на "мост", свернув налево и открыв
низкую, плотно пригнанную и обитую войлоком дверь, называлось "двойни".  Это
были две просторные комнаты, каждая с пятью окнами. В одной из них  чуть  ли
не четверть площади занимала огромная русская печь, точь-в-точь такая, как в
сказочных мультиках. С лежанкой, на которой  Емеля  из  фильма  "По  щучьему
веленью" вполне мог бы покататься вместе с Несмеяной, да  еще  и  прихватить
"на броню" мотострелковое  отделение.  А  в  другой  комнате  была  парадная
горница, с  иконами  в  красном  углу,  с  никелированной  кроватью  образца
послевоенного восстановления, с набивными ковриками, домоткаными  полосатыми
дорожками на крашенном в коричневый цвет полу  и  кисейными  занавесками  на
окнах.
   Ребята втащили  сумку  в  кухню  и  принялись  ее  разгружать.  Гребешок,
воспользовавшись тем,  что  бабуля  увела  в  горницу  Лузу,  взял  на  себя
подготовку торжественного ужина. Агафон и Налим подчинялись без  возражений,
тем более что Гребешок отлично разбирался, где что у бабки лежит. И скатерть
расстелил, и тарелки нашел, и рюмки, и ложки с вилками.
   - А из тебя классный официант получился бы! -  сказал  Агафон,  поглядев,
как Гребешок сноровисто расставляет  приборы.  -  Озолотился  бы,  блин,  на
чаевых, наел бы рожу, как у Коли из "Филумены". На фига ты в менты пошел?
   - Значит,  так,  -  понизив  голос,  произнес  Гребешок.  -  Давай  сразу
уговоримся: мы есть те, кто есть по официальному статусу, частные  охранники
в отпуске. Здесь, учти, несмотря на отсутствие средств массовой  информации,
все про всех вс„ знают. О том, что меня из  органов  уволили,  здесь  каждая
собака знает. Болтать, что мы менты, - лишние приключения. Участковый  мигом
дознается, в Воронцове телефон есть. Поэтому прогулок в  клуб  и  танцев  до
упаду рекомендую не предлагать.
   - Учтем, - кивнул Агафон, - очень своевременно предупредил. Как  будто  и
не было часа езды.
   - Там я на дорогу смотрел, -  сказал  Гребешок  сердито.  -  Ладно,  режь
колбасу!
   Тем временем Евдокия Сергеевна,  достав  из  темно-голубого  самодельного
шкафа какие-то не менее самодельные препараты, усадила  Лузу  на  табурет  и
стала смачивать марлевый тампон жидкостью со спиртовым запахом и мерзковатым
бурым оттенком. Когда она приложила этот  тампон  к  Лузиной  щеке,  тот  аж
взвыл:
   - Уй, бабушка, а ничего менее щипастого нету?!
   - Нету, милый. Но зато лечит в два счета. Сейчас примотаю тебе эту  штуку
к щеке, покушаешь, выпьешь, а завтра проснешься  -  и  как  не  бывало  всех
болячек. А тебе наука будет - не дерись. Ты вон какой большой. Небось думал,
что тебе и сдачи не дадут? Дадут, еще как. У нас-то тут еще ничего, а вот на
центральной  усадьбе  мужики  больно  злы.  Как  изопьют,  так  и   изобьют.
Вербованных много осталось, бомжей. А милиционер-то  один,  да  и  сам  пьет
больно крепко. Его как ни разбудят, все лыка не вяжет.
   - Вот жизнь! - Луза скромно порадовался за сельских жителей, и  ему  ужас
как захотелось остаться в таком месте,  где  есть  только  один-единственный
мент, и тот алкаш.
   - А то нет? - сказала бабушка Дуся, обматывая бинтом Лузину башку. Она-то
думала, будто он возмущается поведением нерадивого стража закона.
   Когда Луза с перевязанной щекой появился перед публикой, народ не отказал
себе в удовольствии малость поржать.
   - Где-то я такого типа видел, - заметил Агафон. -  По-моему,  в  "Веселых
ребятах" такого показывали, с флюсом.
   - Ладно вам! - вступилась бабушка. - Потешаются! Небось  не  вам  попало!
Что же вы, друзья-то, не заступились за малого?
   Определение "малой" (с ударением  на  последнем  слоге)  применительно  к
двухметровому Лузе заставило присутствующих заржать  еще  громче,  так,  что
стекла в окнах зазвенели.
   - Мы заступались, бабуль, - сказал Налим, - вот видите,  Мишка  всю  руку
разбил, пока защищал.
   - И прячется, нехристь! - проворчала Евдокия Сергеевна, хватая  внука  за
руку. - Ой, да она синяя вся! Ну-ка пошли-ка, и тебе припарку поставлю.
   - Да чего там, - отмахнулся было Гребешок. - Она не болит. Я даже  машину
вел больше часа.
   - Иди-иди! - строго сказала баба Дуся, поддав внучку по мягкому месту (до
затылка  не  доставала,  ревматизм  мешал  поднять  руку  повыше).  -   Ишь,
отговаривать бабку вздумал!
   Луза злорадно захихикал.
   - Красиво стол уставили! - похвалила Евдокия  Сергеевна.  -  Надо  бы  по
такому случаю и соседей позвать, да вот угораздило ж вас  подраться-то!  Эка
срамота! Нет, сами уж повечеряем сегодня. Надо бы огурчиков, лучку принести.
Давай-ка, Мишка, пока руку не замотала, сходи с ребятами, нарви.  Небось  не
забыл еще, где чего растет.
   Гребешок прихватил с собой Лузу и вышел на двор.
   Набрав пакет лука, огурцов, укропа, они вернулись.
   - Агафоша, - сказал Гребешок, - пойдем-ка курнем на воздухе, чтобы в избе
не чадить.
   Агафон сразу понял, что дело вовсе не в  заботе  о  чистоте  воздуха.  Он
молча кивнул и вышел с Гребешком на крыльцо-терраску.
   - В чем дело?
   - Здесь, через два двора от нас, - вполголоса произнес Гребешок, -  серая
"Волга" стоит. Та самая, Элькина. И сама Элька тоже здесь.
   - Ты ее видел?
   - Нет. Но голос слышал в избе. С какой-то бабой беседовала.
   - А она тебя не могла засечь?
   - Нет, навряд ли. Я аккуратно подходил. Луза овощами занимался, а я из-за
забора "Волгу" увидел. Ну, думаю, надо проверить... Подошел с задов, глянул.
Точно, она.
   - Знаешь, кто в том доме живет?
   - Дарья Петровна жила, еще старше моей бабки. Но она, по-моему,  померла.
Когда тот раз приезжал, она совсем больная  была,  еле  дышала.  А  Элька  с
какой-то молодухой болтала. Ржали вовсю, небось поддавшие.
   - Машины после нас вроде бы не проезжали, значит,  она  раньше  нас  сюда
прикатила, - поразмышлял Агафон. - Говоришь, с другой стороны подъезда нет к
деревне?
   - Нет. Там только пешком ходят. По грибы или по ягоды. А  с  чего  ты  об
этом?
   - С того, что если она завтра утречком нашу "девятку" увидит,  то  сможет
проехать только мимо нас. - Она, между прочим, может  и  пешком  удрать.  Из
Воронцова в семь утра автобус идет в райцентр.
   - Резонно. Куда бы твою машинку спрятать?
   - Во "двор"... - не очень уверенно произнес Гребешок.
   - Увидит.
   - Не увидит. Тут "двором" совсем не то называется.
   - А что?
   - Пошли, покажу, - Гребешок перешел с терраски на  "мост",  Агафон  пошел
следом.
   - Вот видишь - дверь в  "двойни".  Подальше,  слева,  лестница  ведет  на
"вышку". На самом деле это не вышка, а мансарда такая. Прямо - будет  чулан.
А справа - три ступеньки и маленькая дверка. Там, за этой дверкой, повить.
   - Как?
   - Ну, типа чердака, чтоб  сено  прятать.  Сейчас  увидишь.  Они  вошли  в
маленькую дверь и очутились в просторном помещении, не уступавшем по площади
двойням. Только тут сверху не было потолка, а сразу просматривались стропила
и крепкая тесовая крыша, поверх которой с внешней стороны был  набит  шифер.
Коньковое бревно располагалось где-то в трех с лишним метрах от пола повити.
Справа лежало,  занимая  около  четверти  всей  площади,  должно  быть,  еще
прошлогоднее сено, а слева была бревенчатая перегородка с дверью.
   - Это - "клетка", - пояснил  Гребешок.  -  Тоже  кладовка.  У  бабки  там
самовары старинные стояли, медные, с медалями. Станок ручной ткацкий.  Ну  а
вот тут дырка в полу, чтобы ночью далеко не бегать.
   - А под полом что?
   - Вот там и есть "двор". Когда-то, бабка говорила, там пять коров  стояло
и три лошади. Телега, розвальни, дровни. Короче, весь транспорт.
   - И прямо туда оправлялись? - брезгливо сморщился Агафон.
   - Ни фига подобного. В этом углу типа короба устроено и яма  для  навоза.
Все, что из-под коров и лошадей выгребали,  туда  сваливали,  люди  от  себя
добавляли, а потом все это на  удобрение  вывозили.  А  "техника"  с  другой
стороны стояла. Слазаем, увидишь.
   Гребешок обошел кучу с сеном и нашел в полу деревянную крышку с  кольцом.
Открыл люк,  под  которым  к  стене  была  приставлена  лестница,