испытывали,  ибо  имели  вполне  нормальную
сексуальную ориентацию, а то, что им  предстояло,  могло  порадовать  только
пассивного гомосексуалиста. Естественно, все это  следовало  понимать  не  в
буквальном смысле, а лишь в том, в каком  понимает  это  великий  и  могучий
русский язык.
   Если бы на месте Сэнсея сейчас сидел Фрол  или  Курбаши,  то  горе-сыщики
испытывали бы настоящий трепет. Сэнсея  боялись  меньше,  но  за  ним  стоял
Ворон, личность загадочная и страшная. Все четверо  понимали,  что  стать  в
этом деле "стрелочниками" - далеко не лучшая  перспектива.  Впрочем,  самого
главного, то есть того, что упущенный объект наблюдения найден в разобранном
виде, они еще не знали.
   - Ну что, господа? - мрачно начал Сэнсей, похлопав ладонью по  коричневой
папке, в  которой  лежали  материалы,  полученные  от  Ворона.  -  Прозевали
клиента? Прозевали.  Причем  дважды.  На  бульваре  Декабристов  он  от  вас
увернулся и получил какую-то хреновину, а от кого и как, вы не видели -  это
раз. Ну а в кинотеатре он вас вообще сделал как детей - это два.  Но  и  это
была еще поправимая ситуация. Сейчас все куда хреновее  и  скучнее.  Кто-то,
видно, более умный и толковый, чем вы, отловил этого господина и  сделал  из
него вот что...
   Сэнсей вытащил из папки пакет с фотоотпечатками и вывалил их на стол.
   - Полюбуйтесь, мальчики, полюбуйтесь, - зловеще произнес Сэнсей. - Хорошо
еще, что фото черно-белые.
   - Я извиняюсь, - осторожно проговорил Агафон, - но  на  этих  фотках  фиг
поймешь, кто это такой. С чего известно, что эта "расчлененка" и наш  объект
- одно и то же?
   - Вот на этом снимке, - пояснил Сэнсей, -  крупно  отснята  татуировочка.
Очень клевая и сложная, такие по зонам  не  колют.  Сделана  она  в  датском
"tatoo", когда Ростислав Алексеевич Воинов еще был моряком загранплавания, в
1988 году, как утверждают специалисты. А уж  потом,  когда  господин  Воинов
загремел по статье за разбой, она вошла в список его особых примет. Конечно,
для официальной идентификации личности этого мало, но  мы  ведь  с  вами  не
бюрократы. Тем более что бабушка из 66-й  квартиры  на  Пустырной,  12,  как
известно, уже опознала Ростика в нашем присутствии.
   - Он не один работал, - почти уверенно  заявил  Гребешок.  -  Кто-то  ему
подсказывал. И помогал. Неспроста к нам прицепились около бульвара.
   - Неплохая мысль, - одобрил Сэнсей, - хотя и запоздалая.
   - А какая разница? - хмыкнул Гребешок. - Мне, например, и так ясно  было,
что если он  опытный,  то  расколет  нас  намного  раньше.  Такого  надо  не
вчетвером водить, а вдесятером. И не на двух машинах или даже трех.
   - Насчет всего этого ты не торопись, - заметил Агафон.  -  Допустим,  что
гаишников он навел. Но как? У него же сотового не было.
   - Да он по телефону-автомату позвонил.  Самым  обычным  образом.  Сначала
углядел нас, когда мы его пасли в сквере перед облдрамтеатром. А может быть,
кто-то из тех, кто к нему подходил, сообщил  ему,  что  за  ним  хвостят.  И
назначил новую точку, на бульваре. Нас, само собой, отсекли. Небось и маневр
с кинотеатром могли  обговорить,  и  даже  машину  на  "Марихуанскую"  могли
подогнать, чтоб он от нас сумел оторваться.
   - Может быть, может быть... - барабаня пальцами по папке  с  документами,
произнес Сэнсей. - Одно только непонятно: почему они его  потом  кончили,  и
так жестоко?
   - Решили, что засланный казачок. Нас, допустим, за  чекистов  приняли,  -
предположил Луза.
   - Не обольщайся, - хмыкнул Сэнсей, - надо быть полным ослом, чтоб вас  за
чекистов принять. Ладно, насчет того, отчего  его  почикали  и  кто  именно,
вариантов много. А вот то, что  у  него  в  гостиничном  номере  полмиллиона
баксов в "дипломате" осталось, это загадка покрепче и поинтереснее.  Кто  из
вас этот "дипломат" видел?
   Гребешок - именно  он  под  видом  оперативника  заходил  в  гостиницу  -
пробормотал:
   - Я видел. Но не открывал и даже не трогал. Я только в сумку заглядывал.
   - И то приятно. У меня уж  опасения  возникли,  что  ты  где-то  пальчики
оставил. Ведь это все могло быть и подставой на нашу контору.
   Агафон повертел снимок с общим видом  изуродованного  трупа,  кашлянул  и
сказал:
   - Если это подстава, то  очень  дурная.  По-моему,  его  вообще  какие-то
придурки ухайдокали. Непохоже, чтобы кто-то его  пытал.  Просто  мучили  для
удовольствия и все. Маньячья работа. Садист какой-то поразвлекся. Такого фиг
вычислишь, пока сам не попадется. Днем может быть совсем нормальный, а ближе
к вечеру на подвиги потянет.
   - Слишком просто, - хмыкнул Сэнсей. - Хотя и логично.
   - А чего лишнее придумывать? - пожал плечами Агафон.
   - Понимаешь, кореш, - Сэнсей щелкнул пальцем по фотографии. - То, что так
с человеком могут обойтись маньяки, понятно  даже  школьнику.  Но  гражданин
Воинов-Лушин, мягко говоря, не их клиент. Маньяки давят детишек,  женщин,  в
крайнем случае юношей. Они народ не самый мощный, на  такого  паренька,  как
наш Ростик, да еще один на  один,  средний  маньяк  просто  не  сунулся  бы.
Конечно, может, у нас по окрестностям какой-нибудь  Терминатор  разгуливает,
но очень это  сомнительно.  Однако  скосить  под  маньяков  могут  и  вполне
здравомыслящие  люди.  Ради  того,  например,  чтобы  правоохранительные   и
криминальные структуры искали этих липовых  придурков,  пока  здравомыслящие
тихо покинут российскую территорию, имея при себе ту самую вещичку,  которую
кто-то передал Ростику на бульваре Декабристов.
   - По-моему,  ты  перемудрил,  Алексей,  -  возразил  Агафон.  -  Если  бы
здравомыслящие были, то они прежде всего чемодан с баксами оприходовали, тем
более что его искать не надо было.
   - А по-моему, - решился  вякнуть  Луза,  -  его  как  раз  за  чемодан  и
порешили. Небось должен был на встречу с деньгами прийти, а пришел пустой.
   - Помолчал бы? - отмахнулся Агафон. - Сошел бы за умного...
   - Сама идейка,  конечно,  дурная,  -  с  неожиданным  интересом  произнес
Сэнсей. - Но надо вокруг всей  этой  ситуации  немного  пошевелить  мозгами.
Ясно, что пятьсот тысяч баксов он привез не на мелкие расходы. На эти деньги
у нас в области пять хороших коттеджей поставить можно. Конечно, он мог быть
курьером, который без особого шума и крутой охраны вез  бабки  для  большого
человека. Но тогда, извиняюсь, он  должен  был  не  оставлять  "дипломат"  в
гостинице, откуда его даже уборщица могла свистнуть, а первым делом забивать
"стрелочку" и сдавать груз, потому что при таких деньгах, да  еще  и  чужих,
никто спокойно разгуливать не станет.
   - Резонно, - заметил Гребешок, - а потому  мне  показалось,  что  он  про
деньги в "дипломате" вообще ничего не знал.
   - Ну ты даешь, блин! - скривился Агафон. - Ты бы послал кого-то с  такими
бабками, ничего не сказав?
   - Я еще не дорос, чтоб посылать, - скромно заметил Гребешок, - но  иногда
бывает лучше, чтобы курьер не знал, что везет.
   - Допустим, - веско сказал Сэнсей.  -  Возьмем  это  на  заметку.  Теперь
насчет той штуки, которую он заполучил  на  бульваре.  Если  кто-то  ему  ее
передал, то пол-"лимона" в кейсе к ней не имеют отношения.  Потому  что  еще
товарищ Карл Маркс вывел удивительно умную  формулу  -  "товар  -  деньги  -
товар", благодаря которой мы сейчас и колупаемся  в  нашей  родной  рыночной
экономике. Ясно, хрен бы ему  отдали  эту  фигулину  на  руки,  если  бы  не
получили взамен кейс с баксами.
   - Командир, - осклабился Агафон, - умные люди такой бизнес среди бела дня
на бульваре делать не стали бы. Потому что денежки счет  любят,  а  товар  -
качество. Даже если, допустим, качество той штучки, которую Ростик в  пакете
унес, он смог сразу определить, на глаз, на вкус или  по  запаху,  то  баксы
надо куда круче контролировать, иначе впарят самоделки  и  будут  правы.  Во
всяком случае, так, чтобы все на полном доверии, - это несерьезно.
   - И какой можно сделать вывод? - по-профессорски спросил Сэнсей.
   - А такой, что вещицу господину Ростику могли отдать  не  раньше,  чем  к
нему в номер зашли специалисты, поглядели бабки, пересчитали...
   - ...и оставили их на месте? - иронически продолжил Гребешок. - Лажа  все
это. Эти твои "специалисты" должны были прийти в отель намного раньше  меня:
пятьсот тысяч сотнями проверить и пересчитать не так-то быстро. Если они  не
полные лохи, то меньше чем за пару часов не уложились бы. Даже если  бы  они
администраторше заплатили, то все равно стремно сидеть  в  номере,  купюрами
шелестеть. Не дай Бог какая-нибудь уборщица старой закалки  стуканет!  Самое
оно было взять чемоданчик, пихнуть его  в  какую-нибудь  сумочку  попроще  и
культурно покинуть заведение. И где-то на родной хате все толково  посчитать
и проверить. Кстати, если бы они действительно  наведывались  в  этот  самый
"HOTEL BEREGOVIA" с ведома тамошнего персонала, то после  предъявления  моей
ксивы у этого персонала  должны  были  маленько  нервишки  заиграть.  А  они
абсолютно не дергались. По-моему, все было проще.
   - Как именно? - прищурился Сэнсей.
   - Да так. Ростик никому никаких денег не привозил. Это были, скажем  так,
его личные-кровные, которые он копил детишкам на молочишко. А на бульваре он
забирал уже давно принадлежащую ему вещичку. Которая была когда-то на черный
день заныкана. Или, наоборот, на очень светлый. Скажем, на случай переезда в
США на ПМЖ.
   - Вот это вписывается, -  одобрительно  кивнул  Сэнсей.  -  В  коробочку,
которую вы у него усмотрели, запросто можно было положить много-много мелких
брюликов, смешав их, допустим, для страховки с  сахарным  песком.  А  отъезд
этого дяди в Западное полушарие мог быть кому-то очень некстати. Вот  его  и
наказали по всей строгости советского блатного закона.
   - Вообще-то, - заметил Агафон, которому не очень понравилось, что  версия
Гребешка, то есть сущего салаги, получила поддержку Сэнсея, - это все клевые
рассуждения, только нам-то от этого не легче. Москва опять какие-то заварухи
крутит, Ворон им подтягивает, а мы втемную играем хрен  его  знает  в  какой
бейсбол. Чует мое сердце, Сэнсей-Алексей, что надо нам не маяться дурью и не
копаться во всем, а свалить куда подальше, пока руки-ноги при себе.  Извини,
но я откровенно, от души.
   - А что, откровенность  не  наказуема,  -  осклабился  Сэнсей.  -  Изложи
подробнее, может, придем к консенсусу...
   - Давай спляшем  от  Гребешковой  версии.  Все  по  делу,  убедительно  и
толково. Если этот самый Ростик рванул когти из столицы,  захватив  с  собой
трудовые сбережения, и решил  по  дороге  в  Штаты  заехать  в  нашу  родную
область, дабы прибрать, условно говоря, брюлики, то, надо думать,  в  газеты
объявления не давал. Согласен?
   - Как дважды два, - кивнул Сэнсей.
   - Однако нам  приходит  команда  его  вести,  не  брать,  а  только  тихо
смотреть, куда он пойдет, с кем повстречается. И Ворон, как я уловил, насчет
того, чтобы его сцапать, отвезти сюда, в "Куропатку", и допросить  по  делу,
был против. Так?
   - В натуре. Дальше валяй...
   - О том, что из нас топтуны никакие, ты ему докладывал? Докладывал,  хотя
Ворон не лопух и сам бы мог догадаться. Однако же он погнал  волну:  "Делай,
блин, и не выступай!" Кроме как подставой это ничем не пахнет.  Спалить  нас
Ворон хочет.
   - Пока, братан, - нахмурился Сэнсей, - это дешево смотрится.  В  принципе
Ворон, если очень захочет, может нас пописать даже без повода. Тихо, мирно и
подальше от "Куропатки", где за нас случайно сорок бойцов заступиться могут.
И сделать это так, чтобы мы не  заподозрили  ничего.  Чтобы,  скажем,  Федя,
который за меня останется, его напополам не разорвал по неграмотности. Да  и
вообще... На фига ему все это затевать?
   - Да потому, Алеша, что мы ему нужны как козлы  отпущения.  Прикрытие  мы
для него. Скажем,  попросила  его  Москва  постеклить  слегка  за  Ростиком,
поглядеть, откуда он брюлики вынет, а потом  взять  с  камнями  и  купюрами.
Логично, командир?
   - Около того.
   - Ворон, узнав, что у него такой  ценный  кадр  на  территории  появится,
решил маленько набарахлиться. А нас подставить. Вот, мол, эти лохи упустили,
я ни при чем. Хотя, может, у него другая команда ходила за Ростиком...
   - Понял, - оборвал Агафона Сэнсей. - Все  умно,  только  одно  невпротык:
чемодан с баксами. Его надо было прибрать, а не отдавать ментам  в  качестве
вещдока. Или тут другая игра, по другим козырям. Короче, у  нас  словоблудия
до хрена, а толку - чуть. Насчет идеи слинять,  считай,  что  я  не  слышал.
Во-первых,  это  не  так-то  просто,  а  во-вторых,  западло.  Сами  себя  и
подставим, если на то пошло.
   Он очень нехорошо посмотрел на Агафона, словно бы  договаривая  мысленно:
"А задумаешь, сучара, сам ноги сделать - я их тебе вырву и спички вставлю!"
   С удовольствием отметив, что Агафон от  этого  взгляда  поежился,  Сэнсей
продолжил:
   - А вообще, мужики, пора думать над тем, где и как искать.  Нас  простят,
если мы хотя бы "хвост" ухватим. А если по  ходу  дела  определим,  что  нас
действительно подставляли, то можем и сами в игрушки поиграть...
   "Парк горького пьяницы"
   Городской Парк культуры и отдыха имя пролетарского  писателя  никогда  не
носил. Это в Москве был ЦПКиО им. А.М.Горького, чтобы отличать его от других
ПКиО типа "Сокольников" и "Измайлово", а тут,  в  облцентре,  других  парков
культуры и отдыха не было.
   Старожилы, утирая ностальгическую слезу, утверждали, что перед  войной  и
даже после войны это было вполне приличное и культурное место.  Более  того,
многие из особо  ностальгирующих  утверждали,  что  именно  здесь,  в  Парке
культуры  и  отдыха,  они  ощущали  себя   гражданами   страны   победившего
социализма.
   Парк был разбит на окраине города. Сейчас в это не верилось,  потому  что
давно все привыкли считать этот район почти что центром. По призыву  партии,
комсомола и профсоюзов рабочий класс ежедневно выделял по триста человек  на
благоустройство парка,  которым  сохранялась  зарплата  по  основному  месту
работы. Производственную норму за  того,  кто  трудился  в  парке,  выполнял
коллектив  его  бригады.  Трудились  ударными  темпами,  на   субботники   и
воскресники туда сходилось почти все трудоспособное население. С оркестрами,
песнями,   знаменами,   лозунгами   и   транспарантами:    "Возведем    очаг
социалистической культуры!", "Долой старорежимную пьянку - даешь  культурный
досуг!", "Парк культуры - пролетарский удар по мракобесию и поповщине!".
   Каких  только  чудес  не  было  в  Парке  культуры!  И  парашютная  вышка
ОСОАВИАХИМа высотой в двадцать метров, и стрелковые тиры, где можно было  от
души  пострелять   из   малокалиберной   винтовки   по   силуэтам   буржуев,
белогвардейцев и фашистов. И карусели-качели для детей,  и  почти  настоящие
"виражные самолеты", "мертвые  петли"  и  "иммельманы".  Пруд  с  лодками  и
водяными велосипедами, а также дощатым  бассейном  с  восемью  плавательными
дорожками. Клумбы с цветочками и  гипсовыми  вазами,  подстриженные  шпалеры
кустов, деревья, аккуратно побеленные на метр от земли, желтые  скамеечки  и
симпатичные чугунные урны. Можно было сразиться в шахматы, шашки  и  домино,
попить пива или лимонада, чайку с баранками. Зимой по парку  были  проложены
освещенные лыжные трассы, работал каток, где иногда играл  духовой  оркестр.
Для детишек устроили деревянные  и  снежные  горки.  На  эстрадах  выступали
лекторы  и  массовики-затейники,   артисты   из   областной   филармонии   и
самодеятельности. Кино показывали: "Чапаева", "Трактористов", "Волгу-Волгу",
"Цирк", "Вратаря", "Ленина в Октябре",  "Александра  Невского".  Под  Новый,
1941 год даже карнавал провели с елкой и фейерверком...
   В войну парк сильно сдал. Гуляли  тут  мало.  Военруки  из  средних  школ
выводили сюда старшеклассников заниматься военным делом, в  бывшей  дирекции
разместили штаб МПВО города. Правда, воздушных налетов  на  город  во  время
войны не было и бомбы в парк вроде бы не падали,  но  все-таки  у  тех,  кто
вернулся в родной город после войны, парк вызывал горечь.
   Но его сумели восстановить и сделать почти таким, как до войны. Даже  еще
чуточку приукрасить. Например, соорудили два фонтана, окруженные клумбами, а
напротив  главного  входа  установили  (посреди  большой  клумбы   в   форме
пятиконечной звезды) трехметрового бронзового Сталина в фуражке и шинели,  с
загадочной улыбкой и поднятой рукой. Он словно приглашал всех  с  кавказским
гостеприимством: "Заходи, дорогой, гостем будешь!"
   Вот с него-то, как утверждали старожилы, и началось разрушение парка.
   В 1961 году пришло с верхов распоряжение - убрать Сталина. Темной  ночкой
подъехали на грузовике  солдаты,  подогнали  мощный  кран  и  увезли  Иосифа
Виссарионовича. Говорят, сразу в  переплавку,  на  патронный  завод,  гильзы
делать. А может, и врали. Факт тот, что остался пустой постамент, на который
долго ничего не ставили.
   То ли от того, что зоркое око Вождя перестало следить за порядком, то  ли
от того, что его преемникам все стало по фигу, но парк медленно и  неуклонно
разрушался. Срезали автогеном парашютную вышку,  распилили  на  секции  и...
бросили ржаветь. Лекторы и артисты стали появляться  все  реже,  потому  что
могли предложить публике только то,  что  она  могла,  не  выходя  из  дому,
увидеть  по  телевизору.  Единственное  нововведение  хрущевских  времен   -
молодежное кафе -  очень  быстро  превратилось  в  пивняк  самого  запойного
пошиба. Фонтаны  засохли  и  проржавели,  лодочная  станция  сгорела,  лодки
рассохлись,  пруд  преобразовался  в  зачаток  болота.  Главным   культурным
мероприятием стали танцы, а спортивным - драки после танцев.
   Катастрофа  произошла  не  в   одночасье.   Иногда   что-то   подновляли,
подкрашивали, подбеливали.  Но  надолго  не  хватало.  Все  опять  ломалось,
ржавело, облезало. В солидной ограде парка  появились  дыры,  через  которые
жители новых кварталов, обступивших  парк  со  всех  сторон,  забегали  туда
распить бутылочку-другую, справить нужду под прикрытием  растительности  или
просто вывалить ведро с мусором.
   Наступление цивилизации и рыночной экономики  превратило  треть  парка  в
базар. Все ближайшие к главному входу аллеи украсились киосками  и  лотками,
где продавалось что  душе  угодно:  от  дубленок  и  кожанок  до  веников  и
декоративных лаптей. Но больше всего - бутылок.  Поэтому  в  двух  остальных
третях парка,  особенно  в  летнее  время,  то  и  дело  звучала  знаменитая
гагаринская  фраза  "Ну,  поехали!",  означавшая,   что   очередная   тройка
алконавтов приступает к своему мероприятию "по линии космоса".
   Шпана в парке завелась  еще  после  войны.  Правда,  первое  послевоенное
поколение  безотцовщины-беспризорщины  было  довольно  быстро  отловлено   и
посажено. Все те же старожилы утверждали - хотя последующие поколения им  не
верили, - будто в пятидесятые годы можно  было  спокойно  гулять  с  любимой
девушкой по самым темным аллеям и не ждать, что из-за кустов выйдут  человек
десять трудных подростков. А вот "шестидесятники" уже знали, что ходить надо
только  там,  где  свет  горит.  Причем  количество  освещенных  аллей   все
уменьшалось, фонари с завидной регулярностью расшибали камнями, а  иногда  -
должно быть, от избытка сил - выворачивали вместе со столбами. Бригадмильцы,
а после них дружинники и окодовцы (ОКОД - оперативный  комсрмольский  отряд,
если кто забыл) вели со всеми этими негативными проявлениями  борьбу,  но...
как-то  не  так,  должно  быть.  Если  при  Сталине   за   разбитый   фонарь
пятнадцатилетнего шпаненка могли запросто определить во  "вредители",  а  за
выстрел из порохового самопала признать "террористом",  то  в  "оттепельные"
годы, как и потом,  в  "застойные",  его  приводили  в  штаб  дружины,  вели
задушевные   беседы,   убеждали   записаться   в   библиотеку   или   кружок
авиамоделиста. Одним словом, ударились в другую крайность.
   Какое-то время счита