в.
   Едва она ослабила хватку и перестала судорожно дергаться, я  развернулся,
просунул руки ей в подмышки, коленями раздвинул ее ляжки, толкнулся  вперед,
и застоявшаяся, но ничуть не ослабевшая от долгого ожидания, упертая на дело
Главная толкушка,  смачно  прошелестев  по  колючим  кудряшкам,  победоносно
ворвалась в просторную, нежную и уже порядочно взмыленную писулю. От резкого
толчка жалобно скрипнула кровать, и звякнули стаканы, стоявшие на  тумбочке.
Эухения, ощутив в себе то, о чем мечтала и грезила, сладко дернулась, крепко
стиснула меня жирными ляжками, радостно взвыла:
   - Ого-о-о!
   Тут уж я не жеманничал  и  не  осторожничал.  Толчки  получались  резкие,
хлесткие, как  выстрелы.  Ухватив  Эухению  за  запястья,  я  распял  ее  на
безудержно скрипящей кровати и яростно  драл,  рыча  как  медведь  или  иной
хищник при пожирании добычи. При этом я еще  и  старался  как  можно  теснее
притереться  к  ее  грудям,  будто  собирался  размазать  их  как  масло  по
бутерброду. Но ей все это нравилось - сомнения у меня не было.  Ладони  наши
сцепились пальцами, ее бедра резко и мощно дергались, рот  исторгал  хриплые
ритмические стоны:
   - О-ох! О-ох! О-ох!
   Отпустив руки Эухении, я перебросил ладони ей на грудь и,  не  переставая
накачивать, стал вращать одну титьку по часовой стрелке, а другую -  против.
Струмент от интенсивного трения распалился, занялся многообещающим огоньком,
Эухения вцепилась руками мне в бока, мяла их  и  тискала  пальцами,  рот  ее
оскалился, а там, в горяче-мокром месте, где бешено метался неутомимый живой
челночок, какое-то крепкое колечко жадно охватило толкушку... Бедра, живот и
вообще все увесистое тело супергадалки так раскачалось и раздрыгалось, что я
ощущал себя катером, несущимся по бурному морю, подпрыгивающим на волнах, но
не сворачивающим с избранного курса.
   - У-у-у-уо-а-а! - взревела Эухения, изо всех сил прижав  меня  к  себе  и
вмяв в свои пышные телеса. Толкушку окатило ласковым  кипяточком.  Еще  пара
лихих тычков сквозь пылающую плоть - и меня прожгло аж до костей  и  глубже!
Толкушка азартно пальнула, чтоб не оставаться в долгу,  а  я,  не  раскрывая
рта, промычал что-то нечленораздельное...
   - ‚-ма-а-а...
   БЕСНОВАНИЕ
   - Сказка!  -  блаженно  вытянув  ноги  и  закинув  руки  за  голову  а-ля
"Обнаженная маха", произнесла Эухения. - Я не верю, что это со мной было...
   К этому моменту я уже выполз из ее объятий и  распростерся  на  простыне,
ощущая приятную расслабуху и общее  удовлетворение.  То  есть  такое,  когда
больше ничего не надо. Окромя того, чтоб вздремнуть минут 600 или  побольше.
Все-таки проспал я перед этим мероприятием не так уж и много, а  силушки  из
меня эта самая "still sexy granny" выкачала порядочно.
   - Ты  устал,  мой  мальчик?  -  вполне  материнским  голосом  озаботилась
Эухения. - Это ничего. Минут через десять ты снова будешь в отличной форме.
   - Это не от твоего коктейля случайно? - поинтересовался я.
   - Конечно. Он для того и изготовлен, малыш. Все должно было произойти еще
три года назад, но тогда, должно быть, судьбе это было  неугодно.  А  теперь
все свершилось именно так, как я хотела... Я готова была черту продать душу,
чтобы быть с тобой!
   Раньше я отнесся бы к такому заявлению, как к некой гиперболе,  и  ничуть
бы им не обеспокоился. Но сейчас, после того, как я уже сам продал  одну  из
населяющих меня душ, вопрос показался мне очень серьезным.
   - Ты еще не жалеешь, что переспал  с  такой  старушкой,  а?  -  кокетливо
спросила Эухения, повернувшись ко мне лицом. - А то у тебя какое-то грустное
личико...
   - Нет, - ответил я, погладив ее по прохладной, липкой от испарины  груди.
- Все было очень здорово, просто я устал.
   -  Это  скоро  пройдет,  не  беспокойся.  И  тебе  снова  захочется  меня
потерзать... - Эухения игриво подула мне в лицо. - Может быть, принести тебе
покушать?
   - Наверно, кого-то будить придется? - спросил я, пожалев всей  душой  тех
несчастных эксплуатируемых трудящихся, которые ради кайфа похотливой госпожи
и ее хахаля вынуждены будут прервать свой законный сон и  в  три  часа  ночи
идти к плите или катить сюда не то поздний ужин, не то ранний завтрак.
   - Это не твоя забота, - сказала Эухения успокоительно, - здесь я хозяйка,
и никто пикнуть не посмеет. Тут все делают тогда, когда мне это надо. У меня
нет профсоюза и ни в одном контракте не записано, что я не могу  потребовать
завтрак в три утра!
   Само собой, мне показалось бессмысленным выступать в роли защитника  прав
трудящегося и эксплуатируемого народа. К тому же я надеялся, что  заботы  по
организации моего питания займут хотя бы час,  и  я  смогу  некоторое  время
подремать.
   Однако оказалось, что у меня устарелые представления на этот счет.
   Эухения вынула из тумбочки,  на  которой  стояли  стаканы,  некий  пульт,
похожий на те, что употребляют для  дистанционного  управления  телевизором,
только еще и со штыревой антенной, как на радиотелефоне.  Затем  она  нажала
какую-то кнопку. Послышалось легкое урчание, и небольшая  картина,  висевшая
на стене слева  от  кровати,  убралась  куда-то  в  багет,  а  на  ее  месте
засветился экран - никак не меньше 51  дюйма  по  диагонали,  то  есть  если
по-русски, то метр с хвостиком. На экране возник  план  второго  этажа  того
корпуса "Горного Шале", где мы сейчас находились, а на изображении  комнаты,
где мы лежали на постели, мерцал зеленый  "зайчик".  Здесь  же,  на  экране,
располагался столбик, обозначавший всякие этажи и  уровни,  вплоть  до  того
подземного стометрового, где пролегало метро гражданина Лопеса.
   Но Эухении так глубоко погружаться не требовалось. Она нажала  на  пульте
две кнопки  с  цифирьками,  и  на  плане,  видимо,  на  изображении  нужного
помещения зажегся красный мерцающий "зайчик".
   Сразу после этого схема исчезла с экрана, и на нем появилось  изображение
интерьера небольшой кухни, где сидела и дремала за столиком служанка Пепа. С
экрана донеслась трель звонка, и Пепа, встрепенувшись, вышла из-за столика и
подошла поближе к телекамере, заняв собою все изображение.
   - Слушаю вас, сеньора, - с легкой сонливостью в голосе произнесла инженю.
   -  Мне  нужен   полный   кофейник,   сахарница   и   десяток   сандвичей,
поразнообразнее. Через пятнадцать минут, - сказала Эухения тоном, совершенно
не терпящим возражений. Пепа тут же  стряхнула  с  себя  остатки  дремоты  и
принялась за работу.
   - Интересно, она нас видит? - спросил я, отчего-то засмущавшись.
   - Нет, только слышит. Я могу видеть все, что делается во всех  помещениях
дома, а меня только слышат. Если, конечно, я захочу, чтоб меня слышали. Пока
я не нажму кнопку вызова, которая сперва заставляет звенеть звонок, а  потом
кнопку передачи, никто не слышит, что  я  говорю.  Если  я  отпускаю  кнопку
передачи, меня уже никто не слышит.
   Тут я вспомнил, что три года назад Эухения  показывала  мне  подобную  же
систему теленаблюдения у себя в доме на Боливаро-Норте. Тогда с  ее  помощью
мы  подслушали  и  подсмотрели  весьма  занятную  беседу  Тани-Вики   с   ее
"биоматерью" Бетти Мэллори.
   - Ты и здесь завела то же самое, что в городе? -  спросил  я,  указав  на
экран.
   - Нет, это было сделано раньше, еще при Лопесе, - ответила Эухения.  -  Я
просто ее немного модернизировала. А потом, после  того,  как  "джикеи"  три
года назад сильно повредили "Шале", ее еще более усовершенствовали.
   - Но ведь ты вернулась из России всего-навсего  вчера.  Значит,  это  все
восстанавливали без тебя?!
   - Ну и что тут такого? Все это делали  мои  служащие,  которым  я  вполне
доверяю.
   - Тем не менее ты  уверена,  что  эта  система  работает  только  в  одну
сторону?
   - То есть что кто-то может нас подсматривать  и  подслушивать?  Абсолютно
уверена, что никто не может этого сделать.
   - Почему?
   - Во-первых, потому что здесь, в моей спальне, нет ни одной телекамеры. А
во-вторых, только я, и больше никто, знаю код включения этой системы.
   - А его не могли расшифровать каким-то образом?
   - Нет.
   - Но ведь эту систему устанавливали специалисты, которых ты даже  в  лицо
не знаешь?
   - Почему? Знаю. Ее устанавливали Борис, Глеб и  Богдан.  Ваши  ребята  из
ЦТМО. Разумеется, не без общего руководства со стороны Чуда-юда.
   - Стало быть, решающее слово, за кем следить, все-таки принадлежало ему?
   -  Вовсе  нет.  Он  еще  вчера  утром,  едва  мы  прилетели,   специально
продемонстрировал  мне,  что  система  без  введения  специального  кода  не
работает. Вначале он загрузил программу перекодировки, сообщив  мне  прежний
код, ибо без знания его перекодировка невозможна, а затем  вышел  на  десять
минут, и я в его отсутствие сменила код системы.
   - Значит, он сейчас тоже у тебя под колпаком? - спросил  я  с  превеликим
недоверием. - Что-то это на него не похоже...
   - Я не трачу времени на то, чтобы следить за ним, - сказала Эухения, -  у
меня к нему нет никаких претензий, и у него, по-моему, тоже.
   - Вообще-то, когда  у  него  бывают  претензии,  дело  не  ограничивается
слежкой, - осторожно произнес я, - а следит он за всеми, и за друзьями, и за
врагами, и за собственными сыновьями. Кстати, за последними даже больше, чем
за кем-то еще.
   - Если хочешь, я могу включить ту комнату,  где  он  должен  ночевать,  -
недовольно проговорила Эухения. - Проверим, следит ли он за нами или  просто
спит.
   Она тут же набрала новый номер, и изображение кухни, где Пепа лихорадочно
укладывала на тарелку  бутерброды,  исчезло.  Вместо  нее  появилась  темная
картинка, где нельзя было почти ничего различить. Эухения тут же переключила
какой-то  рычажок,  и  появилось  зеленоватое  изображение  в   инфракрасном
спектре. Кровать просматривалась четко, на ней никого не было, как, впрочем,
и вообще в комнате. Эухения заметно помрачнела.
   - Никого нет, - проворчала она, - может быть, в туалете?  И  набрала  еще
две цифры. Нет, в туалете и в душе тоже было пусто.
   - Надо посмотреть в лаборатории. - Озабоченность уже вовсю сквозила в  ее
голосе.
   - У тебя тут что, и лаборатория оборудована? - удивился я.
   - У меня ее не было, но твой  отец  еще  два  года  назад,  когда  "Шале"
восстанавливалось,  устроил  на  горизонте  82  небольшой  экспериментальный
комплекс.
   - Зачем? Что ему, ЦТМО было мало?
   - Он говорил мне, что ему нужно заглубленное помещение, где  до  минимума
сведено влияние солнечной радиации и других электромагнитных  волн,  которых
на поверхности слишком много. А в ЦТМО нет помещений, погруженных более  чем
на двадцать метров. Рыть их - долго и дорого, опять  же  это  может  вызвать
нездоровый интерес спецслужб, как собственных, русских, так и иностранных. А
здесь - готовые помещения, с дренажом, вентиляцией,  проводкой.  Практически
сразу  можно  было  монтировать  оборудование.  Ну  ладно,   переключаю   на
лабораторию...
   На сей раз инфракрасное  изображение  не  понадобилось.  Экран  осветился
ярко, и на нем все было четко видно.
   Я хорошо помнил этот самый горизонт 82. Три года назад там  располагалась
сохранившаяся еще со времен Лопеса подземная  тюряга,  сооруженная  в  такой
преисподней   для   того,   чтоб    его    высокопревысокопревосходительство
генералиссимус Педро Лопес и его верный генеральный палач Хорхе  дель  Браво
могли лично пытать особо важных госпреступников и тем отводить  душу.  Здесь
было все точно так же, как в той, где сидели я,  Эухения,  Лусия  и  местный
авторитет "койотас хуниорес", любимый племянник сеньоры Дорадо, Эктор Амадо.
Попали мы в ту тюрьму после того, как угодили в лапы "джикеев" после  взрыва
"Маркизы". Должно быть, абсолютно все эти заведения Лопес строил по  типовым
проектам. Сводчатый коридор длиной примерно в сотню  метров  перегораживался
решетками на пять отсеков. В каждый отсек выходило  по  три  двери  с  обеих
сторон - итого шесть камер в отсеке, тридцать во всем коридоре.
   Точка в точку как там, все было устроено и в подземельях "Лопес-28",  как
называлось до Кискиной революции "Горное Шале". Как раз тогда, когда  я  там
сподобился побывать, в эти камеры  попали  некие  "воины-интернационалисты",
навербованные,   должно   быть,   Сорокиным-Сарториусом,    непосредственное
командование которыми осуществлял Браун-Атвуд. Тогда эти  ребятки  захватили
было меня, Эухению  и  Лусию,  но  воспользовались  нештатным  пультом  и  в
результате сами угодили в плен к  бабушке  Эухении.  Тогда  каждый  из  этих
усыпленных специальным газом бойцов Брауна получил персональную  жилплощадь,
да еще и место осталось.
   Сейчас на экране был не коридор с решетками, а довольно  просторный  зал,
образованный,  должно  быть,  путем  сноса  перегородок  между   несколькими
камерами. Все было очень  чистенько  и  аккуратно,  на  полу  -  голубоватый
линолеум, стены отделаны  плиткой  примерно  того  же  оттенка.  Потолок  не
создавал впечатления подвала, и вообще,  посмотрев  на  все  это,  никак  не
думалось, что отсюда 82 метра до поверхности земли.
   На переднем плане я почти сразу же увидел Зинку, Ларису и  Вику,  сидящих
перед мониторами. Странно, но все три дамы  совершенно  не  переговаривались
между собой, рассматривая какие-то разноцветные  кривые,  синие,  красные  и
зеленые, которые медленно выписывались электронными лучами на мониторах. Что
они означали, я даже предположить не мог. Кроме компьютеров, установленных в
ряд  на  длинном  рабочем  столе,  и  поворотных  кресел,  занятых   учеными
красотулями, имелся длиннющий стеллаж,  занятый  многочисленными  приборами.
Приборы были  опутаны  целой  паутиной  кабелей  и  проводов,  тянувшихся  к
компьютерам, к сетевым розеткам и просто куда-то за  стеллаж.  Хотя  в  поле
нашего зрения, точнее, в поле зрения телекамеры было не больше  одной  пятой
всего зала, я понял, что Чуда-юда здесь быть не может. Потому что  мне  было
доподлинно известно: батя не  умеет  заниматься  научной  работой  в  полной
тишине. Да и вообще он не хотел быть тихим. Если он беседовал, то его  можно
было слышать с расстояния  в  полсотню  метров  при  работающем  вертолетном
движке, если кого-то ругал - то за  сто  метров  при  работающем  реактивном
двигателе. Если он присаживался в  свое  кресло  на  третьем  этаже  "дворца
Чуда-юда",  то  люстра  в  приемном  зале  на  первом  заметно   позванивала
хрусталем. Здесь, в зале общей площадью не более ста квадратных метров, даже
при гудящих приборах и шуршащих компьютерах, вполне, на  мой  взгляд,  можно
было расслышать его дыхание. Даже если б он находился метрах в  двадцати  от
микрофона.
   - Его тут нет, - констатировал я.
   - Это еще не значит, что он не находится где-то за стеллажом, - возразила
Эухения. - Сейчас переключу на другую камеру.
   Изображение сменилось. За стеллажом обнаружились три хорошо знакомых  мне
ложемента - сам в таком лежал, - где находились Валерка,  Ваня  и  еще  один
пацан примерно того же возраста. Все  они  были  одеты  только  в  плавки  и
облеплены датчиками, вроде тех, что  когда-то  налепляла  на  меня  покойная
Клара  Леопольдовна.  Судя  по   всему,   все   трое   были   усыплены   или
загипнотизированы, потому что если б еще и не дышали, то их можно было и  за
покойников принять.
   Больше всего меня, конечно, заинтересовало, откуда взялся третий  парень.
Он вообще выглядел как-то не так. Необычность эта  заключалась  в  том,  что
этот пацан был седой. Не белобрысый, не светловолосый, даже не альбинос, а в
натуре седой, как старик.
   Сначала  мне  показалось,  будто  у  седого  пацана   какая-то   странная
татуировка на руках и ногах. Только почему-то нанесенная красной  тушью.  На
левой ноге, по кольцу вокруг голени,  в  сантиметре  ниже  колена,  тянулась
тонкая, удивительно ровная черта, не больше миллиметра в ширину.  На  правой
ноге такая же черточка была проведена вокруг бедра, примерно сантиметров  на
двадцать выше колена. А  на  предплечьях  были  изображены  некие  замкнутые
зигзагообразные линии, не симметричные и не ровные, но тоже замкнутые.
   - Я знаю этого мальчика, - сказала Эухения, - его привезли в ЦТМО прошлым
летом. Левая нога была ампутирована по колено, правая - вообще  от  середины
бедра. От обеих рук остались только какие-то подобия клешней,  торчавшие  из
закатанных по локоть рукавов камуфляжки. На груди  висел  какой-то  орден  в
виде креста. Я не разбираюсь в ваших  орденах,  но  догадываюсь,  что  этого
юношу ранили в Чечне. Кажется, его зовут Олег.
   - Стоп! - сказал я, мгновенно припомнив  то,  что  рассказала  Сарториусу
Вика. Прямо-таки слова от и до восстановились в памяти, будто  магнитофонная
запись воспроизвелась:
   "...У одного юноши, который находился в  нашем  Центре,  регенерировались
утраченные конечности. Повторяю, Умберто, все  произошло  одномоментно.  Ваш
выход на связь по РНС, исчезновение "ящика", восстановление у солдатика  рук
и ног, ампутированных после подрыва на мине  в  Чечне,  и  еще  одно...  Три
новорожденных младенца, которым шел всего второй день от роду, именно с этой
секунды начали невероятно быстро расти и развиваться. Если хотите, мы вам их
покажем. Каждый размером с десятилетнего".
   Странно, мне показалось, что я ни слова не произнес вслух. Но Эухения тут
же отреагировала на мои мысли так, будто я по крайней мере пересказал ей это
Викино заявление:
   - Ручаюсь, что в следующем отсеке мы увидим этих младенцев!
   Пока я чумел от этой фразы, пытаясь сообразить, умеет ли  Эухения  читать
мысли, либо Чудо-юдо, Сарториус или еще кто-то транслировал ей все это через
микросхему,  супергадалка  переключилась  на  третью   телекамеру,   которая
показала то, что было отделено от ложементов перегородкой.
   Эухения была права. Младенцы - если их можно так  назвать!  -  находились
именно тут. Правда, с учетом прошедших часов детишки несколько  подросли.  В
ложементах,  точно  таких  же,  как  у  Вани,  Валерки  и  седого  паренька,
находились их потомки. Никого не спрашивая и  долго  не  прикидывая,  я  сам
догадался об этом, как любой дурак на моем месте. Младенцы,  вымахавшие  под
метр восемьдесят, были так  похожи  на  Ваню,  Валерку  и  Олега,  что,  как
говорится, не  открестишься.  Конечно,  это  были  не  идеальные  копии,  не
дубликаты, но любой суд признал бы солдат за отцов и заставил бы их  платить
алименты, это точно. Если б, конечно, вся судейская бригада не сошла с ума в
полном составе, узнав, что высокорослым деткам еще нет и недели от роду.
   - Мадонна! - вскричала Эухения. - Это ужас какой-то...
   -  У  меня  есть  какое-то  предчувствие,  что  дальше  будут  мамы...  -
пробормотал я.
   Так оно и оказалось. В следующем отсеке  в  ложементах  разместились  три
молодые дамы  в  сомнамбулическом  состоянии.  В  купальничках,  облепленные
датчиками, с проводами, тянущимися  к  компьютерам  Ларисы,  Вики  и  Зинки.
Вспомнив кривые трех цветов, которые я видел на  мониторах,  я  предположил,
что каждая из кривых описывает состояние одного из девяти  спецсубъектов,  а
каждый  монитор  следит  за  одной  из  этих   счастливых   семеек.   Причем
самочувствие мам рисуется  красной  кривой,  пап  -  синей,  а  потомства  -
зеленой.
   - Все это очень интересно, - произнес я, наморщив нос, -  но  отца  здесь
нет. По-моему, в этой лаборатории больше нечего рассматривать.
   -  Не  торопись.  Я  думаю,  здесь  происходит  что-то  очень  важное,  -
напряженно пробормотала Эухения. - И он не может  быть  далеко  отсюда.  Тут
есть еще несколько помещений...
   И она вновь сменила картинку на экране.
   Помещение было тоже ярко освещено, и никакого инфракрасного вмешательства
не потребовалось. Комната или зал -  как  хошь  считай  -  была  существенно
поменьше и без перегородок. Здесь ни одного человека не было, но стоявшие  в
ней агрегаты работали вовсю. Их было два, почти одинаковых по конструкции, с
какими-то малозаметными различиями.  Несмотря  на  то,  что  конкретно  э