логии, что и стол, неизвестные хозяева состряпали и  табурет.  Позже  я
разглядел, что и кровать такая же, только два уголка, заменявших ножки, были
вцементированы в пол. Как видно, граждане не хотели, чтоб их гости,  отломав
от кровати дужку  со  спинки,  начали  ею  махать.  Впрочем,  больше  одного
человека на эту жилплощадь заселить было невозможно,  поэтому  точнее  будет
сказать не "гости", а "гость".
   Самым интересным оказалась прочная стальная дверь. В ней  было  окошечко,
чтоб пролезли миска и кружка,  а  также  стеклянный  глазок,  чтоб  за  мной
подсматривать. На случай, если мне придет  в  голову  залепить  этот  глазок
хлебным мякишем или замазать соплями, на  потолке  имелась  пара  телекамер,
дотянуться до которых я не мог ни с кровати, ни со стола, ни с батареи.  Так
же высоко была и лампа, защищенная металлической сеткой. Разбить ее  мне  не
удалось бы ни миской, ни кружкой. Впрочем, пока у меня ни миски, ни  кружки,
ни даже ложки не было. Когда меня начнут кормить и начнут ли  вообще,  никто
сообщать не собирался.
   Утешало, что дали белье. То, что из крана в умывальнике полилась вода,  и
даже  не   ржавая,   как   можно   было   предположить,   тоже   настраивало
оптимистически, не говоря уже о том, что очень хорошее впечатление  произвел
сливающий унитаз. Вся эта забота означала вроде бы, что я нужен на  какой-то
длительный срок и скорее всего в достаточно здоровом состоянии.
   Правда, эта надежда заколебалась  от  первого  поворота  ключа  в  замке,
который я услышал примерно через полчаса после  того,  как  меня  привели  в
камеру. Когда  дверь  отворилась,  на  пороге  появились  два  гражданина  с
автоматами, правда, уже без бронежилетов и касок, но по-прежнему  в  вязаных
масках-подшлемниках. Наконец-то я услышал от них человеческие слова:
   - Лицом к стене! Ладони - на стену! Ноги - шире!
   Полное впечатление, что переодевали меня не эти ребята,  а  из  какого-то
другого ведомства, а потому из вредности  могли  подарить  мне  гранату  или
карманный огнемет. Жаль, конечно, но ничего у меня не  нашлось,  хотя  бойцы
обшмонали меня ужас как усердно.
   - Руки за спину! Выходи! - на сей раз мне дозволили идти без  наручников.
Это немного портило настроение, потому что  у  мальчиков  было  минимум  два
ствола, а коридор,  по  которому  меня  вели,  очень  неплохо  подходил  для
расстрела. Вот-вот могла последовать команда "Бегом  марш!",  а  через  пару
секунд  после  ее  исполнения  мною  -  короткая  или  длинная  очередь   (в
зависимости от настроения исполнителя).
   Провели меня по коридору и впрямь недолго. Но расстреливать не  стали,  а
ввели в дверь, почти такую же, как та, что была у моей камеры.  Комната  эта
была заметно больше, в ней стоял нормальный письменный стол, чуть поодаль  -
книжный шкаф. За столом сидел человек в камуфляжной  куртке  и  просматривал
лежащие на столе бумаги, среди которых была моя липовая ксива на имя  майора
Котлова. На стене над  головой  этого  человека  висели  портреты  Ленина  и
Сталина, а ближе к углу стола в подставке располагалось полуразвернутое алое
знамя с вышитой золотом серпасто-молоткастой  звездой  и  надписью:  "Смерть
буржуазии! Боевая революционная группа Неокоммунистической партии России".
   Странно, но я как-то успокоился. То  ли  оттого,  что  бывший  комсомолец
Коротков еще был жив в господине Баринове и не привык опасаться чего-либо  с
серпом и молотом, то ли  оттого,  что  липовый  корреспондент  Коротков  уже
побывал на пресс-конференции данного объединения граждан  и  примерно  знал,
чего от этих граждан ожидать.  А  ждать  можно  было  одного  -  вышки,  ибо
принадлежащий к паразитирующему слою общества гражданин Баринов  ее,  строго
говоря, уже  заслужил.  Это  там,  на  поверхности  земли,  надо  еще  найти
прокурора, чтобы решился  возбудить  уголовное  дело  против  старшего  сына
Чудо-юда, или адвоката, который не сумел бы это дело развалить. А здесь  все
может решиться попросту, "именем Революции"...
   - Садитесь, Баринов, - не поднимая глаз, сказал человек,  просматривавший
изъятые у меня документы, и только тут я вспомнил, отчего голос его был  мне
знаком.  Да,  это  был  товарищ  Сергей   Сорокин,   собственной   персоной,
председатель инициативной  группы  по  созданию  Неокоммунистической  партии
России. Я бы, наверно, вспомнил этот голос гораздо раньше,  если  б  его  не
искажала вязаная маска.
   Я сел на привинченный к полу  табурет  и  стал  ждать.  То  ли  предложат
сознаться в сотрудничестве с классовым врагом, то ли в преступлениях  против
советского строя.
   Но я не угадал.
   - Вы думаете, Дмитрий Сергеевич, что мы вас привели на допрос, будем  вас
пытать и мучить? - по-прежнему глядя не на  меня,  а  на  мою  фотографию  в
удостоверении, сказал Сорокин.
   - Вообще-то опасаюсь... - сознался я, хотя после такого начала можно было
подумать, что с меня пылинки собираются сдувать.
   - Это хорошо, что вы опасаетесь, - заметил товарищ Сорокин, - потому  что
ежели человек занимается пытками и зверскими убийствами, ему стоит опасаться
того, что и с ним поступят так же... Но все-таки опасаетесь вы  зря.  У  нас
здесь не ГПУ-НКВД, плана по разоблачению врагов народа не имеем, признания в
антисоветской деятельности от вас никто не требует. Нам  даже  показаний  от
вас никаких не требуется, потому что вы вот уже почти десять  лет  работаете
под нашим контролем...
   - Под чьим конкретно? - за этот вопрос можно было получить по шее,  но  я
все-таки спросил.
   - Под контролем РНС, - сказал Сорокин, и в голосе его  прозвучала  легкая
усмешка.
   - Русского Национального Собора, что ли? - спросил я для контроля.
   - Да нет, "руководящей и направляющей силы", - ответил он, - вы  же  сами
придумали это название еще десять лет назад, а совсем недавно мы  подсказали
вам аббревиатуру - РНС. И Таня Кармелюк - тоже. У нее своя история, не менее
сложная, чем у вас, но она, по сути дела, - ваш аналог.
   Наверно, этого было бы достаточно, чтобы я ему поверил. Но мне в глаза уж
очень  ярко  краснело  знамя.  Слишком  уж  странно  было  узнать,  что  моя
деятельность могла быть хоть как-то выгодна тем, кто сохранил ему  верность.
Но тут товарищ Сорокин вдруг оторвал свой  взгляд  от  удостоверения  майора
Котлова и посмотрел мне прямо в глаза. И  я,  соответственно,  смог  увидеть
глаза товарища Сорокина. Строгие, усталые, но не злые. Одни глаза, ибо  лицо
было закрыто вязаным подшлемником-маской.
   Десять лет назад я уже видел точно такие же глаза. У  человека,  которого
помнил, как Главного Камуфляжника...
   НА ПРОМЕЖУТОЧНОМ ФИНИШЕ
   Едва до меня дошло, что гражданин Сорокин и Главный  Камуфляжник  -  суть
одно и то же лицо, как я ощутил быстрый, жаркий прилив крови  к  голове.  Ни
разу не получал инсультов, а потому не знаю, было ли то, что происходило  со
мной, похоже на предынсультное состояние. Голова, казалось,  вот-вот  лопнет
от  внутричерепного  давления,  в  глазах  закрутились   золотистые   круги,
молниеобразные линии, спирали и сетки. Одновременно заколотилось в груди,  я
почуял нарастающую нехватку воздуха, стал торопливо  тянуть  его  в  себя  и
носом, и ртом, и даже, кажется, ушами. Потом вдруг стало нарастать  ощущение
падения. Я  уже  не  видел  вокруг  себя  ничего,  кроме  черноты,  пустоты,
бездонности, мечущихся и наползающих друг на друга кругов, спиралей, сеток и
молний. Разум явно не мог оценить происходящее. Он не понимал, что  творится
со мной, и единственное, что он смог сделать,  -  это  поднять  в  организме
тревогу. Даже не тревогу, а панику. Все, кто служил в армии, знают,  что  на
случай тревоги в каждой части существует  расписание,  кому,  куда  и  зачем
бежать, идти, ехать, чего и на что грузить. Опять  же  известно,  как  вести
себя при  воздушном  нападении,  угрозе  радиоактивного  заражения,  пожаре,
наводнении и прочем. Но ни  в  одной  части,  насколько  мне  известно,  нет
никаких инструкций, как вести себя  при  высадке  инопланетян,  при  явлении
Христа  народу  или,  допустим,  при  обнаружении  на  территории  какого-то
подразделения отдельно стоящей ведьмы, барабашки  или  иной  нечистой  силы.
Именно в таких случаях и возникает то, что называется паникой.
   Наверно,  почти  каждый  человек  испытывал   в   детстве   (а   наиболее
неуравновешенные и в зрелые годы) беспричинный страх.  Проснешься,  и  ни  с
того ни с сего - и во сне-то вроде ничего не снилось!  -  начинаешь  бояться
чего-то сверхъестественного. До жути! Даже пошевелиться страшно! А при  этом
никакой реальной угрозы нет. Ни воров под кроватью, ни ядерного  взрыва  под
окошком. Может, конечно, этот леденящий душу страх  производит  какой-нибудь
нечистик, окопавшийся поблизости от кандидата  на  адскую  сковородку,  или,
наоборот, добрый ангел-хранитель, призванный заставить  грешного  гражданина
покаяться и обратиться к Богу. Однако определенно и уж тем более  однозначно
этого утверждать нельзя. Скорее всего просто в каком-то отделе человеческого
мозга  имеются  клетки,  несущие  ответственность  за  безопасность   своего
хозяина. Эдакий КГБ в черепушке. В нормальном состоянии они, как и настоящий
КГБ, говорят человеку: "Низзя!" - если получают  информацию  о  его  попытке
сигануть с 9-го или хотя бы с 5-го этажа. Однако в  ужратом  состоянии,  так
же, как и все коррумпированные органы, эти клетки могут  и  не  сказать  это
самое  "низзя!"  в  самый  ответственный  момент,  в  результате  ваш,  увы,
кратковременный полет  с  завершающим  ударом  мордой  об  асфальт  все-таки
состоится. Вместе с тем, по случайности, эти  клетки  могут  самопроизвольно
возбудиться. "Перебдить", так сказать. И вы, вполне  здоровый  и  нормальный
человек, наяву готовый к быстрому реагированию на любую реальную  опасность,
будете не только бояться неизвестно чего, но и  ощутите  на  какое-то  время
полный паралич воли.
   Примерно  в  таком  состоянии  -  с  душой,  парализованной  беспричинным
страхом, я находился примерно пять минут. Все это время мне чудилось падение
в бездну. Потом падение приостановилось,  но  зато  появилось  омерзительное
ощущение зыбкой трясины под ногами. Невидимой, упругой,  колышущейся,  будто
студень, и вот-вот готовой провалиться под ногами. Самое жуткое было в  том,
что я был слеп, глух и нем. Я не видел  никакой  трясины,  а  лишь  чуял  ее
колебание под ногами.
   И еще одно: на какое-то время я перестал помнить себя ВООБЩЕ. То  есть  у
меня исчезло человеческое представление о своем имени,  фамилии,  прошлом  и
настоящем. Осталось только животное "я" - и ничего больше.
   Мне и сейчас кажется, что в этот момент я то  ли  балансировал  на  грани
жизни и смерти, то ли висел на волоске.
   Но  то  ли  я  сумел  сохранить  равновесие,  то  ли   волосок   оказался
сверхпрочным - неясно, - но это состояние кончилось. Начало  появляться  уже
знакомое  ощущение  "киселя  в  голове".  Переплетение  мыслей  на  русском,
английском  и  испанском  языках,  смешение  событий  и  собственных   имен,
неотличимость  воспоминаний  Короткова  от  пережитого  Брауном,   вплетение
впечатлений Баринова, негритенка Мануэля, Мерседес и  капитана  О'Брайена  -
все это я уже переживал неоднократно. И  мозг,  уже  знавший,  что  за  этим
последует, начал успокаиваться, паническое  стало  сменяться  тревожным,  то
есть вполне осознанным  и  небезотчетным.  Я  оживал  и  успокаивался,  хотя
процесс этот шел куда медленнее, нежели тот, благодаря которому я  "сорвался
в пропасть". Меня кто-то вытаскивал, но вытаскивал не спеша, возможно, боясь
резким движением оборвать тот волосок, который удержал меня над бездной.
   Сколько этот подъем продолжался - судить не берусь.  Может,  час,  может,
два или четыре, а может - всего минут двадцать.  Реального  представления  о
времени у меня не имелось.
   Но  так  или  иначе,  вся  мельтешня  и  мрак  исчезли,  появился   свет,
призрачно-мутный, туманный. Затем, будто  бы  на  погруженной  в  проявитель
фотобумаге, стали проступать неясные,  расплывчатые  контуры,  а  еще  через
какое-то время свет стал заметно ярче, а контуры примерно такими, какими  их
видишь в окуляры не наведенного  на  резкость  бинокля.  И  лишь  еще  через
какое-то время резкость появилась. Почти одновременно я наконец-то  вспомнил
ВСЕ о себе, а потому то, что я увидел, повергло меня в удивление.
   А увидел я вовсе не товарища Сорокина в  камуфляже  и  маске.  И  не  его
доблестных бойцов под красным знаменем. И таинственной шахты - штаб-квартиры
НКПР или группы "Смерть буржуазии!" я не обнаружил.
   Я лежал в ложементе, том самом, куда меня помещали, когда разархивировали
ячейки памяти Брауна. Он был чуточку наклонен ногами вниз, градусов на  пять
- не больше. На мне не было ни той  боевой  экипировки,  которую  я  получал
перед полетом на "Ан-12", ни того уголовно-дезертирского костюмчика, который
на меня вроде бы надели боевики Сорокина. На мне были только плавки, да  еще
датчики, которые были  понатыканы  в  разного  рода  энергетически  активных
точках. Мне даже на секунду показалось, что с тех пор, как во мне  разбудили
негритенка Мануэля, и по настоящий текущий момент, я не  выходил  из  своего
внутреннего мира.
   Но память быстро подсказала: нет, выходил! Выходил,  ел  бутерброды,  пил
кофеек, а Ленка-Хрюшка вкупе с  Чудо-юдом  вели  научную  беседу  по  поводу
перстеньков, моих путешествий по времени и пространству, которые я совершал,
не вылезая из собственной черепушки, а также о многом другом. А  потом  я  -
опять-таки наяву - разыскивал Кармелу, ездил  за  перстеньками,  сопровождал
груз, угодил в лапы Сорокина...
   Однако Сорокина не было, а был Чудо-юдо  собственной  персоной.  И  Ленка
была рядом, и Клара Леопольдовна, и Зинка, которая  в  прошлом  эксперименте
вроде бы никак не участвовала. Но самое главное - когда  из  меня  извлекали
воспоминания обитателей XVII столетия, не было рядом второго ложемента,  где
в той же позе,  что  и  я,  пристегнутая  эластичными  ремнями  и  утыканная
датчиками, располагалась Таня Кармелюк. И не могло быть, поскольку  я  сумел
отловить ее только ПОСЛЕ того, как прожил неделю в XVII веке.
   - Привет, - сказал отец. Да, это был именно он. Я еще не совсем очухался,
но ощущение вины перед ним уже возникло. Был я у Сорокина? Был. Не  выполнил
приказ? Не выполнил...
   - Я не смог, - выдавил я. - Не получилось... Чудо-юдо  расхохотался  так,
что задребезжал плафон какой-то лампы, висевшей на потолке.
   - Знает кошка, чье мясо съела! - ухмыльнулся он и погладил свою поповскую
бородищу.  -  А  ты,  Зинуля,  утверждала,  будто  он  сразу  различит,  где
реальность, а где нет...
   - Жестоко это, Сергей Сергеевич, - заметила Зинаида.
   Чудо-юдо перестал смеяться, но не рассердился, а просто посерьезнел.
   - Видите ли, Зинаида Ивановна, насчет того,  что  жестоко  резать  бедных
лягушечек, говорили еще Сеченову, да и Павлову досталось из-за  собачек.  Но
если бы они не резали,  не  экспериментировали  и  не  открывали  того,  что
открыли,  мы  бы  ни  черта  не  понимали  в   физиологии   высшей   нервной
деятельности. А нам с вами, увы, нельзя ставить эксперименты на собачках, не
тот  уровень.  Поэтому  и  приходится  работать  с  людьми.  Рискованно,  но
необходимо. Иначе не продвинуться вперед...
   - Знать бы только, ради чего... - сказала Хрюшка. - Вы, Сергей Сергеевич,
по-моему, увлеклись.
   - Леночка, не забывай, что для меня Дима тоже не чужой человек... Я бы  с
удовольствием поставил эксперимент на себе. Но у меня нет  уверенности,  что
вы сможете его провести до конца и достаточно корректно.
   - Во всяком случае, доводить дело до  пограничного  состояния  мы  бы  не
стали, - заметила Ленка.
   - Да, - согласился Чудо-юдо, - грешен. Увлекся! Давайте поладим на  этом.
Но 329М-3 испытан. Это масса материала.
   И тут вдруг послышался голосок Тани-Кармелы.
   - Вы преступник, Сергей Сергеевич.
   - А-а, Спящая красавица обрела дар речи! -  обрадовался  отец,  будто  не
слышал  только  что  брошенного  обвинения.  -  Кларуня,   перебазируй   ее,
пожалуйста, в 216-ю комнату.
   Клара Леопольдовна взяла в руки пульт, которым, как я  помнил,  открывали
двери, и нажала несколько кнопок. Ложемент с  Кармелой  под  легкое  гудение
электромотора сдвинулся с места  и  поехал  в  направлении  большого  сейфа,
стоявшего позади ложементов. Повернув голову, я  увидел,  что  дверцы  сейфа
автоматически открылись и за ними оказался  коридорчик.  Это  был  вовсе  не
сейф, а потайной переход. Клара вошла в  сейф  следом  за  уехавшим  куда-то
ложементом, и дверцы закрылись у нее за спиной.
   - А ты случайно меня преступником не считаешь? - спросил отец.
   - Я еще ничего толком не понял... - голосок у меня был явно слабенький.
   - Врешь, - сказал Чудо-юдо. - Все ты понял. Точнее,  начинаешь  понимать.
Чтоб не  травить  тебе  душу,  скажу  сразу:  никакого  полета  на  "Ан-12",
похищения террористами и встречи с товарищем Сорокиным не было.
   - А что было? - спросил я. - Вообще что-нибудь было или нет?
   - Что-то было, а чего-то - нет... - ухмыльнулся отец.  -  На  основе  тех
данных, что были получены после экспериментов по разархивации закрытых ячеек
памяти Брауна и  анализа  памяти  Тани  Кармелюк,  мы  с  девочками  создали
ИСКУССТВЕННУЮ РЕАЛЬНОСТЬ, в которой ты прожил более суток. Это не совсем то,
что ты испытывал, когда "превращался" в Мануэля, Мерседес и  О'Брайена.  Там
просто развернулась совершенно обычная,  естественная  человеческая  память,
хотя и сохраненная  покамест  не  слишком  понятным  способом.  Те  события,
которые ты "переживал", ощущая себя,  допустим,  негритенком,  действительно
произошли в 1654 году. А  вот  все,  начиная  с  поездки  к  Белогорскому  в
обществе Салливэна, - есть смесь иллюзии и реальности. Примерно  такая,  как
та, что получилась в памяти капитана О'Брайена.  Дело  в  том,  что,  изучая
запись импульсов, которую мы сделали при  разархивации,  удалось  достаточно
четко отделить "зерна от плевел",  то  есть  определить,  что  действительно
запомнилось капитану во время его  скитаний  по  верховьям  Ориноко,  а  что
явилось  старику  О'Брайену  в  результате  возрастных  нарушений  мозгового
кровообращения.  История  с  перенесением  его  в  Ирландию  из  Бразилии  -
следствие склеротических явлений. Но она  запечатлелась  в  его  памяти  как
реальность и через поколения пришла в мозг Дика  Брауна  в  заархивированном
виде.
   - Погоди, - сказал я, переваривая информацию, поскольку мой личный  мозг,
хоть и не страдал склерозом, но все-таки работал еще не  в  полную  силу,  -
выходит, никаких перстеньков от Белогорского я не привозил?
   - Нет, привозил. Только все было  немного  по-иному.  Вспомни,  ты  хотел
позвонить мне по радиотелефону Салливэна. Это ты должен помнить!
   - Да, - продираясь сквозь дебри собственной памяти и наморщив лоб,  будто
намеревался таким образом выдавить из головы нужное воспоминание, ответил я,
- но я им вроде бы не воспользовался... Я только хотел и собирался  просить,
но так и не попросил.
   - А на самом деле ты позвонил мне, и даже сказал, что едешь по Ленинскому
проспекту.
   - Не помню... Абсолютно не помню!
   - Правильно. Потому что этот кусок твоей памяти я стер, и не только стер,
но и ЗАМЕНИЛ.
   - Зачем?
   - Мне нужно было проверить, воспримешь ли ты эту "вставку" как реальность
или нет. Так вот, теперь я точно знаю, рассчитал верно и величину импульсов,
и вектор вихревого электромагнитного поля. В  самом  примитивном  виде  могу
сказать, что, воздействуя этим полем на структуру  белков  мозга,  можно,  в
принципе,  записать  любую  запрограммированную  заранее   картину,   и   ты
воспримешь ее как абсолютно реальную.
   - Ладно. Значит, я позвонил и даже не догадывался об этом?
   - Нет, в тот  момент,  когда  ты  звонил,  ты  прекрасно  все  понимал  и
действовал  осмысленно.  Если  хочешь,  могу  дать  т