тала
известна "чарли", и роту вашу, по сути дела, отправили на убой...
   -  Ну,  допустим...  -  сказал  Салливэн.  -  Мы  действительно  называли
вьетконговцев "чарли".
   - Приват Браун  летел  с  вами  на  одном  вертолете,  Вы  его  чуть-чуть
подтолкнули, когда он зацепился прикладом за край вертолетной двери. А потом
выскочили сами. Вот тут и начался ад...  "Чарли"  заминировали  площадку  не
нажимными минами, а электрическими фугасами. Когда  вертолеты  приземлялись,
эти фугасы ни на что не реагировали,  спокойно  лежали  под  слоем  почвы  и
дерна. Но когда все сели, фугасы были подорваны. Плюс к  тому  вам  устроили
"огневой мешок", то есть стали расстреливать из  "ДШК",  "РПД"  и  минометов
калибра 82 миллиметра. В результате те, кто уцелел, и вы вместе с Брауном  в
том числе, угодили в болото, ибо только с той  стороны  у  "чарли"  не  было
пулеметов...
   - Все верно, - кивнул Салливэн, - пока я  еще  не  вижу  той  информации,
которую вы могли бы получить не от ГРУ или КГБ... Кстати,  мы  подъезжаем  к
метро.
   - Когда вы и Браун вынуждены были вбежать в болото, то справа от вас были
еще двое: сержант Стив Бергман и специалист Моллесон. Мина досталась  им,  а
осколок - вам.
   - А вы не хотите поесть  за  счет  мирового  капитала?  -  вдруг  изменил
намерения Салливэн. - Идемте, я приглашаю...
   - Haljava, please!  -  процитировал  я  какой-то  анекдот  или  эстрадное
выступление.
   - Это я слышал, - ухмыльнулся Салливэн. - Заодно доскажете, как там  было
у нас во Вьетнаме.
   Заведение было частное, не шибко шикарное, но  и  не  особо  вредное  для
здоровья. Посетители здесь были редки, а постоянного клиента, каким числился
Салливэн,  готовы  были  на  руках  носить.  Два  официанта  довольно  бодро
принялись за обслуживание, и минут  через  пять  мы  уже  ели.  Поскольку  я
действительно здорово  проголодался,  то  лопал  все  с  большой  скоростью,
успевая при этом довольно быстро продолжать свой рассказ. Должно  быть,  это
полностью  соответствовало  представлениям  Салливэна  о  нищем  и  голодном
русском журналисте, который торопится пожрать  на  халяву,  прежде  чем  его
успеют выставить.
   - Браун штурмовым кинжалом распорол вашу штанину и обнаружил, что осколок
пробил вам ногу выше колена (как потом оказалось, повредил связки) и  ходить
вы попросту не можете.  Все  это  он  сделал,  разумеется,  не  сразу  после
ранения, а примерно через полчаса после того,  как  сумел  вытащить  вас  на
более или менее сухой островок, разогнав оттуда кучу гадюк.
   - А где вы встречались с Брауном? - быстро спросил Салливэн.  -  Конечно,
все эти подробности вы узнали от него?
   - И да,  и  нет.  Я  встречался  с  Брауном  исключительно  внутри  моего
собственного мозга.
   - Ладно, - усмехнулся Салливэн. - Продолжайте.
   - Дик оказал вам первую доврачебную помощь, хотя и сильно сомневался, что
у вас не начнется столбняк или заражение крови.
   - Мне он об этих сомнениях не говорил, - заметил Салливэн.
   - Как, наверно, и о том, что он два или три раза хотел пристрелить вас  и
утопить в болоте?
   - Этого он не сказал даже нашему капеллану Смитсону,  но  я  догадываюсь,
что такие мысли могли прийти ему в  голову.  Я  прекрасно  помню,  как  этот
насупленный мальчишка тащил меня  через  болото  и  молился,  чтобы  Господь
уберег его от соблазна оставить меня на месте.
   - Если б вы знали, каково ему приходилось, то молились бы вдвое  сильнее,
- сказал я по-английски, неожиданно для самого себя вновь обретя интонации и
"кукурузный акцент" Брауна. - Тащить  на  плечах  двести  пятьдесят  фунтов,
когда чувствуешь, что ил еле-еле тебя самого выдерживает, и  при  этом  быть
уверенным в том, что никто и никогда не заподозрит тебя в убийстве, если  ты
решишься на него, ибо, кроме Господа Бога, все  равно  ни  одного  свидетеля
нет... Соблазн - это мягко сказано, сэр!
   На Салливэна все это произвело впечатление.
   Он внимательно посмотрел на меня сквозь очки, словно бы пытаясь  углядеть
черты сходства с Ричардом Брауном.
   -  Пластическая  операция?  -  спросил  он  вполголоса,  даже,  по-моему,
оглянулся, чтобы убедиться в отсутствии подслушивающих.
   - Нет, - мотнул головой я, - я не Браун. Просто во мне есть его память.
   - Хорошо, - сказал он, поманив официанта. - Я готов сейчас же съездить  с
вами к Белогорскому. Я понимаю, что у вас нет денег на  подобный  визит,  но
могу вам посодействовать. Вы меня почти убедили. Это будет сенсация!
   Я скромно промолчал, хотя готов был закричать "банзай!" от восторга.
   Салливэн расплатился, и мы вновь уселись в "Вольво".
   - Конечно, надо бы позвонить, - заметил Утенок Дональд,  вынимая  сотовый
телефон. - Сейчас лето, и он мог уехать из Москвы.
   Я об этом как-то не подумал.
   Телефонный номер, по которому позвонил Салливэн, поначалу оказался занят.
По второму  телефону  милый  женский  голос,  принадлежавший  автоответчику,
посоветовал оставить свое сообщение после гудка, если оно не касается записи
на  прием  к  доктору  Белогорскому.  По  вопросам  записи  на  прием  милый
автоответчик рекомендовал звонить по другому телефону, который тоже оказался
занят.
   - Попробуем еще вот этот, - сказал Салливэн,  нажимая  на  кнопки.  -  О!
Свободен.
   Прошло несколько секунд, и на том конце взяли трубку.
   - Алло! Я слушаю.
   - Вадим? Это Салливэн. Я не помешал твоему отдыху?
   - Нет, мне, наоборот, стало  немного  скучно  на  даче.  Подъезжай,  если
хочешь. Поболтаем.
   - У меня есть к тебе дело! Со мной один русский  парень,  который,  может
быть, тебя заинтересует.
   - Знаешь, у меня все штаты забиты. Он врач?
   - Нет, он мой коллега.
   - Вот этого не надо. В рекламе я не нуждаюсь,  а  пустопорожних  интервью
давать не хочу.
   - Он хотел бы  к  тебе  обратиться  как  к  экстрасенсу.  У  него  весьма
интересные мозговые явления.
   - Пусть запишется на прием в "ARZT", через недельку я  его  посмотрю.  Не
помрет ведь, надеюсь?
   - Вадим, я тебя убедительно прошу. Это очень и очень интересно.
   - Ладно, привози своего писаку. Только учти,  если  потом  что-то  лишнее
попадет в газету - наша дружба закончится.
   - О'кей! Жди через час.
   Моя  голова  взялась  соображать.  Отступать  было  поздно,  но   кое-что
подсказывало мне, что вообще-то я только что сунул  голову  в  петлю.  Более
того, впечатление было такое, будто, стоя с петлей на шее, я убеждаю себя  в
том, что если  я  сейчас  спрыгну  с  табуретки,  то  ничего  особенного  не
произойдет.
   К сожалению, теперь надо было либо "прыгать с табуретки", надеясь на  то,
что "веревка оборвется", либо хлопать себя по лбу, вспоминать о  "неотложном
деле", о какой-нибудь планерке-летучке или что там еще в редакциях бывает...
Я явно был не готов встречаться с доктором. Хотя бы потому, что был в парике
и с приклеенной бородкой. Приличные люди с загримированными господами обычно
дела  не  имеют,  а  неприличные,  к  которым,  надо  думать,  относился   и
Белогорский, вообще могут в расход вывести. При этом меня мало волновало  то
обстоятельство, что рядом со мной американский журналист и в его присутствии
опасность быть  закатанным  в  асфальт  чуточку  поменьше.  Во-первых,  если
Белогорский действительно руководит киллерской фирмой, из  которой  я  изъял
Кармелу, водит дружбу с наследниками Джампа-Косматова, то ему его  моральный
кодекс  не  помешает  закатать  меня  в  асфальт  не  только  в  присутствии
представителя американской прессы, но и вместе  с  ним.  А  во-вторых,  если
мистер Салливэн достаточно тесно и  близко  знаком  с  Белогорским,  то  моя
грядущая закатка в асфальт не произведет на него негативного впечатления.
   Так что разумнее всего было отказаться от встречи с экстрасенсом. Вряд ли
владелец контрольного пакета АОЗТ "ARZT" не имеет на  своей  даче  приличной
охраны, которая страховки ради ощупывает карманы незнакомых посетителей. А у
скромного корреспондента "Бреда наяву" в наличии было огнестрельное  оружие.
Правда, не в кармане, а в дождевом зонте, рукоять которого  вполне  обыденно
торчала из дерматиновой  сумки,  висевшей  у  меня  через  плечо.  Это  была
симпатичная  конструкция  одного  мастера-умельца.  Он  вписал  в   габариты
автоматического   зонта   вполне   надежный   10-зарядный   револьвер    под
малокалиберный патрон 5,6. Уже само по себе наличие такого прибора  (если  б
его у меня обнаружили) вызвало бы самые негативные последствия.
   Пока у меня, правда, не было серьезных оснований подозревать Салливэна  в
каких-либо замыслах, опасных для моего здоровья.  Я  попытался  вытянуть  из
памяти  Брауна  все,  что  касалось  Утенка  Дональда.  Ничего   угрожающего
репутации респектабельного корреспондента "Today  review  of  Europe"  я  не
помнил. Но, к сожалению, я не был  полностью  уверен,  что  помню  все,  что
помнил Браун. Как-никак, когда его выселяли из  моей  черепной  коробки,  то
запросто могли забрать и какие-то избранные места из его памяти. А  Салливэн
совершенно не обязан был знать, что в моей памяти оставили,  а  что  -  нет.
Недаром он с явной настороженностью  слушал  мои  воспоминания  о  том,  как
"я"-Браун тащил его по джунглям. Что-то  там  было...  Некоторое  время  мои
мысли, словно мухи об оконное  стекло,  бились  о  какую-то  прозрачную,  но
непреодолимую преграду. Раз за разом я  мысленно  проходил  весь  тот  путь,
который прошел Браун, спасая своего раненого командира.
   Первые  полчаса  помнились  очень  отчетливо,  даже  сохранились  мерзкие
ощущения, оставшиеся от змей, которых я разогнал с  островка,  куда  вытащил
Салливэна. Эти твари здорово плавали, выставляя  из  воды  только  маленькие
головки, и когда мне пришлось вновь влезать по пояс  в  воду,  я  все  время
думал о том, что какая-то гадина может обвиться вокруг ног  Утенка  Дональда
или заползти по одной из винтовок на уровень моей шеи.  Впрочем,  не  меньше
неприятностей сулили  и  змеюки,  принимавшие  воздушные  ванны  на  стволах
деревьев, лианах или залитых водой кустах. Стоило  мне  припомнить  об  этих
пакостных произведениях Господа Бога, которые в свое время так подвели Адама
и Еву, как инстинктивный  ужас  и  рефлекторное  отвращение  заставили  меня
поежиться. Ежился, естественно, гражданин Коротков, он же  Баринов,  который
своими глазами ни одной змеи в природе не видел. А в террариуме  Московского
зоопарка Коля Коротков последний (и единственный) раз был  аж  в  1970  году
вместе с детдомовской экскурсией. Мы, правда, еще  несколько  раз  ходили  в
зоопарк, но почему-то всякий раз тогда, когда террариум был  закрыт.  А  вот
глазами Брауна я сподобился увидеть немало змей.  Гремучую  змею  я  впервые
увидел тогда, когда ходил в поход со скаут-мастером, а всяких прочих  випер,
мамб и жарарак вдоволь насмотрелся во Вьетнаме, Африке и на острове Хайди.
   Но черт с ними, со змеями. После того островка я  шел,  наверное,  больше
часа, хотя и не смотрел на часы. Присесть  было  некуда  -  лишь  на  топкое
илистое дно. Оставалось только  подходить  к  торчащему  из  воды  дереву  и
приваливаться спиной, ставя  Салливэна  в  воду,  чтобы  дать  хоть  чуточку
отдохнуть плечам. Самое неприятное в таком отдыхе было то, что обе ноги  без
движения уходили в ил и к концу  привала  заглублялись  в  него  минимум  по
щиколотку. А Салливэн, который стоял на здоровой ноге,  подогнув  раненую  и
привалившись ко мне боком, погружался в ил почти на целый фут, и  перед  тем
как продолжить путь, мне приходилось приложить усилия,  чтобы  выдернуть  из
ила его здоровую ногу. Пока я его выдергивал, обе моих ноги успевали вмяться
в ил, и тогда сила требовалась для того, чтобы сдвинуться с места самому.  В
общем, прогулка была еще та, и товарищу Дмитрию Баринову очень  не  хотелось
бы повторить что-то подобное.
   Через час такой ходьбы я добрался до места, где воды стало  поменьше,  но
зато грязь пожиже. Здесь оказалось удобнее не нести Салливэна за плечами,  а
волочь его, благо скользкая поверхность выдерживала лежачего. А вот ходячий,
то есть "я"-Браун, еле-еле вытаскивал из грязищи ноги, которые проваливались
минимум по колено. Салливэн  изредка  стонал,  когда  его  больная  нога  за
что-нибудь цеплялась, но я не  обращал  на  это  внимания  и  тащил,  тащил,
тащил... К вечеру я выполз на почти сухое место и наконец-то  смог  улечься,
усесться, чуть-чуть отойти от всех этих партизан, болота, змей, пиявок.
   Но самое интересное случилось ночью, когда у  Салливэна  начались  жар  и
бред...
   Бред! Стоп! А не проговорился ли он о чем-то в бреду?
   И тут я ощутил что-то похожее на то, что происходило  со  мной  несколько
дней  назад,  когда  вскрывались  и  разворачивались  ячейки  архивированной
памяти. Не то щелчок, не то треск какой-то услышался  где-то  внутри  мозга,
меня как бы осветило изнутри какой-то вспышкой... Правда, когда я  переходил
в память негритенка Мануэля, впечатления были поярче. Ведь тогда  я  спал  и
полностью отключился как Баринов. На сей раз я, не теряя понимания того, что
я - Коротков-Баринов, мчащийся в  машине  мистера  Салливэна  на  встречу  с
доктором Белогорским, просто вспомнил, как уложил на траву тогдашнего Утенка
Дональда, которого била дрожь и сжигал жар. Он очень хотел пить, но  у  меня
оставалось только две таблетки для обеззараживания болотной  воды,  а  я  не
знал, сколько нам еще ползать по джунглям.
   Да, у него начался бред. Он кого-то  звал,  кем-то  командовал,  ругался.
Ему, похоже, казалось, что при нем ротная рация, и он несколько раз  называл
позывной нашей базы, намереваясь  допроситься  помощи.  Это  было  не  очень
страшно, но неприятно. Человек  в  бреду  -  существо,  чья  душа  готова  к
самостоятельному существованию. Самое главное, что я  уже  извел  почти  все
средства из полевых аптечек, которые были у нас обоих, но  жар  не  отпускал
его. Именно тут я подумал, что не худо бы пристрелить его и пойти  дальше  в
одиночку.  Вряд  ли  я  не  сделал  этого  из  христианского  человеколюбия.
Наоборот, мне казалось, что будет очень  человеколюбиво  прекратить  мучения
лейтенанта. Если я не всадил ему пулю калибра 5,56  из  своей  "М-16А1",  то
только потому, что побоялся остаться один. Наверно, если бы я решился  убить
его, то уже через пару-другую часов свихнулся бы, а то  и  застрелился  сам.
Впрочем, это были только предположения.
   Но вот примерно на десятой минуте своего  сбивчивого,  обрывочного  бреда
Утенок Дональд вдруг заговорил очень связно, отчетливо выговаривая  слова  и
явно представляя себе какого-то вполне реального человека.
   - Грег, этой травы тут сколько угодно. Если ты договоришься с  Лином,  то
он заставит ее сеять всю общину. Мы станем монополистами. Эта  дрянь  никому
не нужна. Даже если платить Линю по сто долларов с тонны,  то  представляешь
себе, сколько можно выгадать! Ну не молчи, отвечай,  Грег!  Тебя  устраивают
условия?
   - Устраивают, устраивают! - зачем-то ответил я, то есть Браун.
   - Тогда надо идти к Линю, Он тут же оговорит все условия. А  он  здесь  -
большой человек. Пойми, если нас опередят и кто-то доберется раньше, -  все,
наш бизнес кончен.
   - Почему ты так думаешь? - спросил я.  По  молодости  лет,  "меня"-Брауна
даже позабавил этот диалог с бредящим человеком.
   - Потому что его перехватят. Рано или поздно  кто-то  из  парней  до  нее
доберется. Но самое страшное - если об этом узнают  те  ребята,  что  делают
баксы на героине  и  марихуане.  Наша  травка  может  их  подрезать,  и  они
постараются нас убрать, понимаешь?
   Вот тут я  еще  раз  подумал,  что  лучше  мне  пристрелить  Салливэна  и
продолжать путь без него. Я уже знал, что лишнего о всяких там травках лучше
не слышать. То есть если ты куришь или колешься, ты должен знать, у кого эту
дрянь  покупать,  но  не  стоит  интересоваться,  откуда  она   приходит   к
продавцу... Я не курил, не кололся, не нюхал, хотя иногда завидовал тем, кто
пребывал в кайфе, - наверно, опять-таки по молодости и по глупости.
   - Ты понимаешь? - настырничал Салливэн.
   -  Понимаю,  понимаю,  -  закивал  я,  а  потом,  наверно,  из  какого-то
полудетского озорства спросил: - А не сцапают нас с этой травой?
   - Сколько тебе можно говорить, что она не внесена в список  наркотических
веществ, запрещенных к ввозу в США! Ее можно расфасовать в пакеты с надписью
"Чай" и вполне легально  провезти  через  все  таможни.  Ведь  у  нее  запах
жасминного чая. Да, листочки у нее не похожи на чайные,  но  мы  повезем  их
измельченными и высушенными. Грег, ты можешь соображать быстрее?
   - Ага, сейчас все брошу и побегу искать этого Виня... - сказал я.
   - Линя, Грег, Линя.
   На этом месте бред Салливэна оборвался, он  впал  в  забытье,  и  я  даже
решил,  что  он  помер.  Вот  в  этот  момент  жизнь  Утенка  Дональда  была
действительно в серьезной опасности. У него вряд ли бы хватило сил вынырнуть
из болотного омута, если б я привязал ему на шею его рюкзак и винтовку. Даже
если б он и очухался в воде...
   Но он очухался раньше, попросил пить, и я даже обрадовался тому,  что  он
ожил, потому что сидеть в ночных джунглях рядом с трупом - это одно, а рядом
с живым и соображающим, пусть даже раненым человеком - совсем другое.
   И все кончилось хорошо. Утром над нами протарахтел "Ирокез", я  выстрелил
в небо ракетой, и ребята спустили нам сетчатую корзинку. Не прошло  и  часа,
как я уже смывал с себя грязь у нас на базе, а  лейтенант  был  отправлен  в
госпиталь. По-моему, именно за это мне и вручили медаль, хотя она попала  ко
"мне"-Брауну вместе с  двумя  капральскими  нашивками  только  по  истечении
контракта. Дона Салливэна, как я понял, отправили  в  Штаты  намного  раньше
меня, потому что, как говорили сведущие ребята, у  него  что-то  неправильно
срослось, и для службы в морской пехоте он больше не годился.
   Кто и каким образом законсервировал эту ячейку памяти  у  меня  в  мозгу?
Либо те, кто перегонял личность Брауна в Короткова, либо те, кто,  наоборот,
освободил меня от второго "я", которое в течение года безраздельно управляло
моим телом, подавив первородное. Чудо-юдо тоже исключался, потому  что,  как
он ни открещивался, какое-то отношение к РНС он имел. Правда, сегодня  я  не
чувствовал воздействия этой силы. Похоже, что архивированный "файл" у меня в
черепушке развернулся от случайного совпадения нескольких кодовых знаков,  и
одним из них, вероятно, было слово "бред".
   Впрочем, пора было заканчивать теоретические размышления и думать о делах
практических. "Вольво" мистера Салливэна уже  катил  по  многорядной  трассе
Ленинского проспекта в  направлении  Внукова.  Салливэн  не  беспокоил  меня
разговором,  сосредоточившись  на  управлении  автомобилем.  Это,  с   одной
стороны, было приятно, потому что я мог спокойно припоминать все,  что  меня
волновало, а  с  другой  -  немного  настораживало.  Настораживало  то,  что
Салливэн ехал очень спокойно, с видом человека, который мало беспокоится  за
свое здоровье и репутацию. Конечно, американцы всегда  играют  на  людях.  В
отличие от нашего родного Ивана, у которого обычно на роже  написаны  и  его
месячная зарплата, и отношения  с  женой,  и  политические  убеждения,  янки
белозубо улыбается всеми тридцатью двумя вставными даже в том  случае,  если
ему только что прислали чек с уведомлением  об  увольнении  с  работы.  Там,
чтобы понять, как идут дела, надо смотреть не на рожу, а на автомобиль. Если
некий мистер в 1994 году подъезжает к вам на модели  1995  года,  значит,  у
него все о'кей и дела в порядке. А вот если в этом же 1994 году он  катается
на машине выпуска 1989-го, можете  быть  уверены:  данный  мистер  в  глухом
пролете. Но тут есть тонкость. Существуют любители  автостарины  с  большими
кошельками, поэтому господин, позволяющий себе прокатиться на "Форде" времен
"Великой депрессии", скорее всего человек состоятельный.
   Но финансовое положение  Салливэна  мне  было,  в  общем,  не  и