вающих ляжек. Хотелось,  чтобы  эти  гибкие,  ласковые,
обманчиво-ленивые руки, то бессильно падавшие в стороны, то  вползавшие  мне
на плечи, то  вдруг  с  жаром  скользящие  по  спине  и  бокам,  никогда  не
прекращали этой непредсказуемой игры. А груди - с моей  точки  зрения  самое
великолепное, чем располагала Соледад! Утром, когда мы играли в миллионера и
горничную, я их не видел и ощущал лишь сквозь платье. Сейчас они  были  подо
мной, нагие, свободные, дышащие зноем и поблескивающие от  пота,  украшенные
высокими коническими сосками. Боже мой! Изначальное назначение  этих  чудных
наростов на теле всякой женщины точно такое же, как у  коровьего  вымени!  Я
уже сравнивал однажды женскую  грудь  с  коровьим  выменем,  когда  описывал
пробуждение после взятия Лос-Панчоса. Но у супруги мэра Мануэлы Морено, этой
суперписклявой супертолстухи, действительно были такие груди, что впору было
спрашивать о суточном надое,  к  тому  же  дряблые  и  украшенные  какими-то
прыщами и бородавками. Вероятно, если  б  я  был  не  пьян  так  сильно,  то
застрелился бы, но не полез к ней в постель. Что же касается Соледад, то мне
казалось, наоборот, чудовищной несправедливостью, что эти упругие, ласкающие
глаза, руки и губы предметы, источающие дурманящий аромат (в подборе  букета
запахов Соледад была неповторима!), так чутко вздрагивающие от прикосновения
пальца, щеки, носа - всего лишь молочные железы  человеческой  самки!  Точно
так же меня оскорбляло  сознание  того,  что  вообще  весь  этот  фейерверк,
каскад, водопад наслаждений, низвергнутых на  меня  Соледад,  -  всего  лишь
естественная  случка  двух  приматов,  акт  полового   размножения!   Я   не
сомневался, конечно, что Соледад приняла  все  меры  контрацепции,  но  ведь
именно деторождение, убогий, животный процесс и ничто другое лежит в  основе
любви и страсти между мужчиной и женщиной. Вот это осознание  несоответствия
ощущений реальной значимости процесса меня угнетало всегда. С одной стороны,
по тебе пробегают волны высоких чувств,  с  другой  -  ощущаешь  грубость  и
низменность  всего  этого.  Впрочем,  случай  с  Соледад  имел  существенную
особенность. Все женщины, которые мне встречались  до  этого  (Мэри,  Синди,
Марсела не составляли исключения), даже очень красивые и почти не уступающие
в этом Соледад, во время  сношения  менялись  не  в  лучшую  сторону.  Проще
сказать, они дурнели, лицо приобретало какой-то иной, грубый  вид,  на  лице
появлялись какие-то пятна, морщины, ложбины, отчего партнерша  выглядела  на
десять лет старше, чем на самом деле.
   У Соледад лицо тоже менялось, но... в лучшую сторону. Она хорошела,  хотя
куда уж дальше ей вроде бы хорошеть.  Лицо  становилось  более  тонким,  его
озарял какой-то дополнительный, почти потусторонний, из глубин  души  идущий
свет. Позже я понял, отчего это происходило. В  обычное  время  Соледад  все
время кого-то играла, держала на лице маску того персонажа,  которым  хотела
казаться. Предаваясь страсти, она становилась естественной, теряя эту  маску
на то время, пока шло  сношение.  Едва  же  все  кончалось,  как  она  опять
обретала контроль над своим лицом и превращалась  в  один  из  бесчисленного
множества типажей, которые у нее были в запасе. И хотя актерский дар у  нее,
несомненно,   был   неплохой,   лживость    маски,    вероятно,    ощущалась
подсознательно, а фальшь на лице всегда заставляет  воспринимать  его  менее
красивым, чем оно кажется в естественном состоянии.
   Сколько  бы  ни  хотелось  мне  продлить  все  это  сладкое,   бесстыдное
удовольствие, кончиться оно все же должно было. Соледад разряжалась уже пять
раз и каждый раз угощала меня залпом порывистых, жадных поцелуев  и  укусов,
крепкими  объятиями  рук  и  ног.  Ее  шестой  раз  точно  совпал   с   моим
единственным, но долгожданным, а оттого очень сильным. По-моему, я  даже  на
секунду потерял сознание...
   ... - Вам понравилось  быть  моим  мужем,  мистер  Родригес?  -  спросила
Соледад, когда я, все еще лежа у нее между ног,  тихо  гладил  ей  волосы  и
прикасался губами к липким от пота плечам.
   - У меня нет слов, - пробормотал  я,  проводя  ладонями  по  ее  выбритым
подмышкам и ласковой коже рук.
   - Нет слов сказать, что вам не понравилось? - Соледад чуть сдвинула ноги,
вероятно, для того, чтобы подольше не отпускать  пенис,  который  постепенно
слабел.
   - Наоборот, - произнес я, кое-как восстанавливая дыхание.
   - Значит, понравилось все-таки?
   - Конечно... - я подул ей в ухо.
   - Тогда выдерни его... - лениво приказала она. Это  был  подвох:  она  не
отпускала. Видно, она умела так управлять мышцами на входе во влагалище, что
они, сжимаясь, не давали вынуть головку.
   - Отдай! - попросил я, ощущая, что скорее я  разорву  свой  самый  ценный
орган, но не вытащу его из плена.
   - Ишь ты, чего захотел! - самодовольно заявила Соледад. -  Это  судорога,
теперь ты навечно составишь  со  мной  единое  целое.  Ты  раб  моей  дырки,
понятно? Тебе не освободиться иначе, как путем ампутации.
   - Судороги бывают только со страху, - сказал я, - например, когда  кто-то
внезапно застает нас за этим делом. Ты  это  нарочно  сделала.  Да  и  когда
случаются такие судороги, все исправляется каким-то расслабляющим уколом.
   - Хорошо, - ухмыльнулась Соледад, - пусть так. Но я  тебя  все  равно  не
отпущу.
   - А если я захочу пи-пи?
   - Тогда я позову своих парней, и они отрежут тебе эту  штуку,  -  в  этот
момент мне припомнились страшные россказни Марселы, и я с большой внутренней
тревогой, но внешне очень беззаботно произнес:
   - Я и забыл, что твой  любимый  деликатес  -  это  пенис,  зажаренный  на
угольях с луком, перцем и под острейшим томатным соусом.
   - Кто тебе это сказал? - спросила она очень серьезно, и тут я ощутил  уже
самый настоящий страх.
   - Об этом говорит весь Хайди, - пробормотал я.
   - Самое смешное, что это правда, - сказала она и отпустила меня на  волю.
Я поспешно лег рядом с ней.
   - Ты действительно... - пробормотал я, не решаясь договорить.
   - Да, - сказала Соледад, обвивая рукой мою шею, - я грешу  каннибализмом,
это правда. Я хочу попробовать  все  мыслимое  и  немыслимое.  А  мои  люди,
ужасаясь, одновременно видят во мне сверхчеловека. К тому же я  удовлетворяю
естественную женскую страсть - приготовить блюдо, которое никто не  готовил.
И еще - мне хотелось превзойти в жестокости самого  Хорхе  дель  Браво.  Его
называют "людоедом", но он не съел ни куска человеческого мяса,  а  я  съела
фунтов двести. Ты просто не представляешь, какое наслаждение побеседовать  с
человеком, очаровать его, а потом убить, разделать и съесть!
   - Со мной будет то же самое? - поинтересовался я на всякий случай.
   - Не знаю! - лукаво улыбнулась Соледад. - Я еще не решила.  Женское  мясо
вкуснее,  мягче,  особенно  филейные  части,  прямо  тают  во  рту.  Немного
напоминают молодого поросенка. Ты пробовал кочинильяс? Вот если  приготовить
с теми же приправами попку от Марселы или Синди, ты пальчики оближешь!
   - А от Мэри не подойдет? - спросил я.
   - Она жестковата.  Когда  мы  баловались  с  ней  в  душе,  я  все  время
испытывала чувство, что это  мужчина.  Мышцы  -  их  у  нее  много.  Из  нее
получился бы неплохой фарш, из которого можно было бы  сделать  котлеты  или
колбаски. А кровяные колбаски из человечины - это просто  объедение!  Только
надо уметь приготовить!
   Странно, но меня не тошнило. Соледад рассуждала о людоедстве  так,  будто
это было самое обычное дело, и у меня, как это  ни  ужасно,  даже  появилось
подсознательное желание... попробовать.
   - Когда приготавливаешь пенис, - продолжила свою  кулинарно-каннибальскую
лекцию Соледад, - очень важно, чтобы он был наполнен кровью и надо  не  дать
ей стечь, когда отрезаешь его у живого человека. А резать надо обязательно у
живого! Перед тем как его отрезать, надо  возбудить  его,  затем  перевязать
натуго у самого корня, после чего просунуть сквозь мочеиспускательный  канал
спицу так, чтобы конец спицы просовывался чуть выше места перевязки.  Резать
надо много выше перевязки, а потом сразу же стянуть узел.  С  помощью  спицы
можно промыть и прочистить канал...
   Вот эти подробности мне не понравились. Уж очень явственно  я  представил
себе,  как  Соледад  будет  приготовлять  свое  фирменное  блюдо  из   моего
материала.
   - А отчего ты такая кровожадная? - спросил я, проводя  кончиками  пальцев
по остриям сосков ее грудей.
   - Во мне течет кровь одного  из  индейских  племен  из  группы  караибов,
которые очень любили кушать побежденных врагов. От этого и я люблю тоже. Это
дурная наследственность, - поглаживая меня по  груди,  ответила  Соледад.  -
Кроме того, у меня было  очень  бедное  и  жестокое  детство.  Меня  бросили
родители, я никогда не видела ни отца, ни матери. В  приюте  была  жуткая  и
очень суровая дисциплина, сестра Долорес, которая им  заведовала  и  обучала
нас грамоте, зверствовала, как настоящая садистка. Правда,  у  нее  не  было
богатой фантазии, но она страстно любила сечь девочек розгами.  У  нее  даже
румянец появлялся, глаза блестели, как масляные, и она все обставляла  очень
торжественно.  Обреченную  приводили  непременно  в  большой  зал,  где  все
воспитанницы стояли вдоль  стен  с  молитвенниками,  горели  свечи,  освещая
тусклым светом скамью. Туда ложилась наказуемая, а сестра Долорес вымачивала
розгу в морской воде, сладострастно улыбалась, а потом била... По-моему, она
кончала от этого, потому что с каждым разом  все  больше  зверела,  хлестала
чаще, а последний удар наносила со стоном. Самое интересное, что, хотя почти
все девчонки боялись ее, я была в нее влюблена!  Все  ходили  по  струночке,
боялись сделать лишнее движение, а я назло делала всякие поступки, о которых
ни одна воспитанница и подумать не смела. Мне нравилось, когда меня  пороли,
поскольку это  делала  Долорес.  Когда  мне  было  уже  двенадцать,  Долорес
заметила эту страсть, и я призналась ей в любви. Тогда она стала сечь меня в
своей комнате, один на один, очень больно и  жестоко,  до  крови.  Но  потом
однажды ей захотелось самой испробовать, и тогда она  приказала  мне  высечь
самое себя. Я испугалась, но выполнила и  почуяла  сама,  какое  наслаждение
причинять боль... Потом она заставляла меня вводить ей во влагалище свечку и
дергать взад-вперед, целовать  груди  и  тискать  их.  А  она  в  это  время
почесывала мне пальцем  половую  щель...  Мне  было  приятно  и  стыдно,  но
по-настоящему я ничего не понимала. А Долорес,  которой  было  лет  тридцать
пять, напротив, каждый раз бурно кончала и зажимала самой себе рот, чтобы ее
крики не услышали дети. Она, по-моему, очень привязалась ко  мне,  перестала
меня сечь на людях, прощала мне все, и тогда наши  глупые  девчонки  решили,
что я доношу на них. Боже, как они меня избили! Я была вся в синяках, от лба
до пяток. Я болела очень долго, все думали, что я умру, а многие думали, что
если я выживу, то стану калекой или уродом. Но мне было тринадцать лет, я не
только выжила, но и не стала уродом. Пока я лежала в больнице, мне пришла  в
голову идея отомстить всем тем, кто меня бил. Я знала, что в подвале  нашего
монастыря травили крыс и осталось много маиса,  протравленного  мышьяком.  Я
набрала этого маиса в целлофановый пакет, а  потом,  пробравшись  на  кухню,
подсыпала его в котел. Мне  удалось  отравить  насмерть  пятнадцать  человек
сразу, но при этом, как ни странно, я ни чуточки  об  этом  не  пожалела.  К
сожалению, меня очень легко вычислили. Одна девочка из  тех,  кто  отделался
только легким отравлением, узнав, что их отравили мышьяком,  вспомнила,  что
видела,  как  я  лазила  в  подвал...  Меня  арестовала  полиция.  В  тюрьме
Сан-Исидро меня держали в одиночке, камере  предварительного  заключения.  В
первую же ночь меня изнасиловал надзиратель! Когда я пришла  к  следователю,
вся избитая и разодранная, он сказал: "Бедная девочка! Мне тебя так жалко! Я
обязательно разберусь с этими скотами!" А ночью меня насиловали  уже  пятеро
подряд, и я едва осталась жива. Я все подтвердила,  все,  что  ни  спрашивал
следователь, даже подписала какие-то совсем лишние и не относящиеся к  моему
делу показания, по  обвинению  некого  Гаспаро  Гомеса  в  принадлежности  к
коммунистам. Его потом повесили.  А  мне  навесили  как  несовершеннолетней,
вместо смертной казни, десять лет тюрьмы. Тут я  сидела  в  общей  камере  с
десятью девками от тринадцати до двадцати лет. Это  был  сплошной  лесбос  и
жестокие драки. Я стала любовницей Марион,  ее  кличка  была  "Вампир".  Она
сразу взяла меня под опеку - я уже знала, как  надо  ублажать  сильных.  Три
года я спала с ней и привязалась так, как жена к  любимому  мужу.  Но  потом
появилась Мерседес, новенькая. Марион бросила меня, и тогда я ночью зарезала
их обеих черенком ложки. Ух, как меня стали бояться! Правда, никто  меня  не
выдал, хотя тюремная администрация долго разбиралась в этом  убийстве.  Всех
тех, кто сидел в камере по моем прибытии, уже освободили, а к тому  моменту,
когда мне исполнилось восемнадцать и я отмотала уже половину срока, в камере
не было никого с большим тюремным стажем: какие-то  воровки,  проституточки,
хулиганки, торговки  наркотиками  с  рук  -  сущая  ерунда.  Я  стала  всеми
командовать и сама завела любовницу, а потом даже двух. Одна из  них  тайком
стала сожительствовать еще с одной заключенной, и я  задала  им  перцу!  Ту,
изменницу, я окунула головой в парашу и держала до  тех  пор,  пока  она  не
умерла, а вторую, совратительницу, избила табуреткой до того, что она  через
три дня сдохла. Но это уже не сошло, и мне вынесли смертный приговор. Вешать
меня должны были на тюремном дворе, я  уже  сидела  в  камере  смертников  и
видела, как готовят виселицу. На казнь приехал  посмотреть  сам  Хорхе  дель
Браво. Меня вывели во двор, подвели под петлю, стали зачитывать  приговор...
Я стояла уже с петлей на шее, когда вдруг священник,  напутствовавший  меня,
вспомнил, что перед казнью, по обычаю, надо было  спросить  у  приговоренной
последнее желание. Хорхе дель Браво строго посмотрел на начальника тюрьмы  -
он очень не любит, когда нарушают обычаи. С меня  сняли  петлю  и  спросили,
чего бы я хотела пожелать перед казнью. Я ответила, что  хотела  бы  наконец
по-настоящему переспать с мужчиной. Хорхе  это  понравилось,  и  он  сказал:
"Повесить мы ее успеем! Отведите ее ко мне!" Меня отвезли  на  одну  из  его
вилл, вымыли в  трех  водах,  выбрили  все  волосы,  осмотрели  и  проверили
анализами на все венерические и не венерические болезни,  а  потом  подарили
Хорхе дель Браво. После той  ночи  он  сказал:  "В  тюрьме  тебе  не  место!
Приговор можно привести  в  исполнение  когда  угодно,  а  пока  ты  станешь
вице-мисс Хайди!" И я стала  ей  всего  через  год  после  того,  как  стала
дежурной любовницей дель Браво. Когда я выиграла корону первой  вице-мисс  -
ты, наверно, знаешь от Марселы, что мисс  Хайди  неизменно  становится  дочь
Лопеса, - Хорхе познакомил меня с многими военными и  полицейскими,  даже  с
самим Лопесом и с его братом - секретным Паскуалем. Среди всех этих  обезьян
был один крупный негодяй, который в обход Хорхе дель  Браво  создал  систему
сбора дани с пиратов. Это был контр-адмирал  Ордоньес,  начальник  береговой
охраны. Хорхе поручил мне  кое-что  выведать  у  него,  а  самое  главное  -
предложить ему побег за границу, чтобы он  попался  с  поличным.  Все  вышло
о'кей, и Ордоньес попался. После этого Хорхе сказал, что  дань  с  береговых
воров и пиратов буду собирать я, ибо больше он никому не верит. С тех пор  я
и работаю в этом бизнесе. Сорок процентов плачу в казну - то есть Хорхе дель
Браво, а остальное беру себе. Могу сообщить по секрету, что  чистая  прибыль
чуть более миллиона долларов в год. Но самое главное - я получила власть над
людьми - я могу убивать, пытать, съедать их, и  мне  ничего  не  грозит!  Во
всяком случае, по линии закона. Пока у власти в стране Лопес, а  Хорхе  дель
Браво - пророк его, пока у меня дружеские отношения с  этими  юношами,  меня
никто не сможет вновь притащить на виселицу. На Хайди  у  меня  полно  своих
людей, которые без меня - ничто. Они у меня есть и на других островах Антил,
и в Штатах, и в Бразилии, и в Венесуэле, и в Колумбии. Но вот мистер Джералд
Купер-старший...
   - Как я понял, он хочет свергнуть Лопеса, и следовательно, я выполнял его
задание в конечном итоге?
   Соледад грустно усмехнулась, задумчиво глядя на меня. Я только поежился -
опять сболтнул лишнее.
   - Да, - ответила Соледад, - вы все, кто был заброшен на Хайди,  играли  в
его команде. Но, конечно, вам ни черта не сказали и не собирались  говорить.
Вы - только запал к заранее подготовленной бочке с порохом. Сколько вас было
в группе?
   - Семь человек, шесть мужчин и женщина.
   - Эта та, которую зовут Киска?
   - Да.
   - Знаешь, мне до ужаса хочется рассказать тебе все, - Соледад потянулась,
вытянув руки за головой, - это обычное женское качество  -  болтливость.  Но
если я это сделаю, то мне придется тут же тебя убить. Понимаешь, тут же! Или
покончить с собой.
   - Ты считаешь меня своим врагом?
   - Хм... А ты хотел бы стать мне другом?
   - Вообще, был бы не против.
   - Неоригинально! Каждый, кого прижмешь, хочет быть другом.
   - Поступи оригинальней: предложи дружбу тому, кто прижат.
   Соледад усмехнулась, как видно, она любила всякие словесные  выверты.  Не
думаю, чтобы она всерьез задумалась над моим предложением, но тем  не  менее
сказала:
   - Друг - это человек, который может  тебе  чем-то  помочь.  Я  могу  тебе
даровать жизнь. Могу подарить десяток или  сотню  золотых  брусков,  которые
сложены в коридоре. Могу сделать хозяином этой яхты и вообще  всего  золота,
могу выйти за тебя замуж, могу женить тебя на Синди,  Мэри,  Марселе...  Все
это - дружеские услуги с моей стороны. А что я могу ждать от тебя? Ты неплох
в постели, поскольку еще  довольно  молод,  но  неизвестно,  насколько  тебя
хватит. Ты хороший солдат, я знаю, что Хайди для тебя не первая война, но  у
меня немало хороших бойцов, наверняка найдутся и те, что получше. Ты  можешь
мне рассказать о том, как вас готовили, как набирали для этой операции, - но
это я знаю лучше тебя. Можешь рассказать о том, как вы действовали на  Хайди
в первые три дня после десанта,  как  сцапали  Паскуаля  Лопеса  и  Марселу,
наконец, как тебе удалось выбраться вместе с  ней  оттуда,  где  все  прочие
погибли...
   - Все погибли? - спросил я.
   - Да, все, кроме одного, не считая вас с Марселой. Его зовут Капитан.  Он
был командиром вашей группы, верно? Твоя  кличка  -  Капрал.  Малыш,  Пушка,
Камикадзе,  Комиссар,  перешедший  на  вашу  сторону  Китаец  Чарли  и  трое
носильщиков из Лос-Панчоса погибли на  асиенде  "Лопес-23".  Кстати,  именно
Чарли взорвал асиенду. Он, по словам Капитана, вырываясь из  рук  схвативших
его коммандос, наступил ногой на  пульт,  которым  Паскуаль  управлял  своей
асиендой, и все взлетело на  воздух.  Капитана  нашли  живым.  Сейчас  он  в
госпитале службы безопасности... Ему вкололи специальный препарат, и  теперь
мы знаем все то, чем ты мог бы нас порадовать. Вот видишь, я  опять  оказала
тебе дружескую услугу, а чем ответишь ты? У тебя же ничего нет  за  душой...
Ты мне можешь  пригодиться,  конечно,  как  сегодня  пригодился.  Но  это  я
придумала тебе роль в своем спектакле, а могла бы и не придумать.  А  зачем,
как ты думаешь?
   - У меня на это логики не хватит, - пробормотал я, чувствуя какой-то стыд
оттого, что Соледад так легко сбросила меня в грязь и поставила на место.
   - Поясню. Хорхе дель Браво - известная фигура. Все,  что  вокруг  него  -
мужчины и женщины, старики и дети - все это  отслеживается  спецслужбами,  у
которых есть интерес на Хайди. Я для мистера Купера не загадка -  он  знает,
что я любовница дель Браво и всего хайдийского генералитета. Он знает,  чего
хочу я, знает, ч