ой стенке были скобы, а  свежий  -  более-менее  -  воздух
тянул сверху. По скобам я и полез, хотя сил у меня оставалось  чуть  больше,
чем у курицы. К тому же организм, который  приучили  за  столько  месяцев  к
режиму, очень не хотел лезть куда-то в четвертом часу утра. Он спать  хотел,
этот организм.
   Я лез. Переставлял правую ногу, опираясь на левую и  держась  за  верхнюю
скобу двумя руками. Потом поднимал левую ногу к правой и, опираясь  на  Них,
переносил руки на более высокую скобу, сперва одну, потом  другую.  Ощущение
недоваренности меня не покидало. Как я не заснул, пока лез - трудно сказать.
   Фонарь погас, когда скобы кончились, и я очутился  на  обрезе  квадратной
шахты, из которой вылез наружу. Я перевалил через бетонную горловину шахты и
оказался на полу,  но  пол  этот,  судя  по  всему,  был  не  искусственного
происхождения. Под ногами лязгнуло железо; я ощупал железяку  и  понял,  что
это была решетка, которой когда-то перекрывали шахту. На мое  счастье,  тот,
кто уже прошел этим путем, вынужден был эту решетку сорвать. Судя  по  тому,
как были искорежены толстые, сантиметровые прутья, из которых  была  сварена
решетка, этот  товарищ  использовал  взрывчатку.  "Спасибо"  я  ему  сказал,
мысленно, конечно.
   Ощупав стены, я уловил: это уже не туннель, а  пещера.  Будь  я  способен
соображать получше, то, может быть, и вовсе расстроился. Сооружения, которые
человек долбит под землей, всегда имеют выход, через который другой  человек
может вылезти (если его, конечно, не замуруют).  А  вот  природа  -  главным
образом, вода - долбит под землей все, что хочет. Очень могло быть,  что  на
мою фигуру она дырку не рассчитала.
   Пошел я туда, откуда тянуло свежим воздухом. Пещера раза  три  виляла  из
стороны в сторону, но воздух становился все свежее, а потому я шел,  вытянув
одну руку вверх, чтобы  не  треснуться  о  потолок.  И  не  прогадал.  Из-за
очередного поворота забрезжил свет.
   На часах было 5.32 утра по  среднеевропейскому  времени.  Я  выбрался  из
дыры, через купу можжевеловых кустов на склон лесистой горы и сел на  мокрую
траву. Сосны, можжевельник, целая куча летних утренних запахов обрушилась на
меня. Впечатление было такое, что выпил чего-то очень крепкого, не  в  меру.
Однако время на часах меня немного отрезвило. "Надо хоть к подъему  успеть!"
- подумалось мне.
   Отчего-то мне казалось, что, поколесив в недрах земли, я далеко от родной
части не отошел. Сосны,  горки  и  все  прочее  выглядели  знакомо.  Я  даже
подумал, что, поднявшись на вершину горки, я рано или поздно  упрусь  в  наш
забор. А там - дело техники.
   Пройдя метров с полсотни вверх по склону, я вышел на  дорогу.  Неширокую,
но гладкую, с аккуратными кюветами. Точно такая же дорога вела к нашему КПП.
Мне даже казалось, что я узнаю какие-то детали - наверное, с неспанья.  И  я
пошел по этой дороге в полной уверенности, что с каждым шагом приближаюсь  к
родной части, к грядущему завтраку и неизбежному дембелю. Но на самом деле я
уходил от них все быстрее и быстрее.
   Я действительно увидел впереди забор, ворота, но не те. Не наши. И тут  я
услышал слова, которые отлично знал с самого раннего детства:
   - Хальт! Хенде хох!
   Я  и  сам  эти  слова  не  раз  произносил,  когда  играл   в   войну   с
корешками-детдомовцами. Но тот, кто стоял у меня  за  спиной,  не  играл.  И
произнес он эти слова не кривляясь, как русский  Иван,  а  вполне  серьезно.
Потому что это был его родной, немецкий язык. И не оборачиваясь,  я  почуял,
что в  спину  мне  глядит  не  только  человек,  но  и  ствол.  О  том,  что
гэдээровские "гренцеры" ребята отнюдь не сахарные и всегда  готовы  бить  на
поражение тех, кто не выполняет их  распоряжений,  мы  слыхивали.  "Залез  в
погранзону!" - подумал я. Это было хреново. Конечно, измену Родине  мне  так
просто не пришьешь, но бесед с  особистами  и  замполитами  впереди  светило
очень много... Я совершенно четко понял, что сейчас главное - не выступать и
вести себя прилично. А раз так, то надо было поднять  руки,  остановиться  и
ждать дальнейших указаний.
   Но тут  из-за  кустов  на  дорогу  неторопливо  вышел  человек  в  форме.
Разумеется, увидеть кого-то в советской форме я не ожидал. Я ожидал  увидеть
знакомую серо-зеленую - один к одному, как у бывшего вермахта, - форму наших
меньших классовых братьев. Однако это была совсем не та форма,  а  какого-то
иного, никогда не  виданного  мною  в  натуре  оттенка.  Правда,  мне  такую
доводилось видеть на одном из учебных пособий... И оружие, которое держал  в
руках этот парень, я узнал.  Это  был  9-миллиметровый  израильский  автомат
"узи" под патрон от немецкого "люгер-парабеллума"...
   Сердце сжалось, екнуло и чуть не застопорилось. "Бундесы!" - только здесь
я понял, что влип капитально и основательно.
   Плен без войны
   Голова у меня работала плохо. Тот бундес, что спереди,  деловито  подошел
ко мне, охлопал карманы, подмышки, рукава. Второй что-то бубнил,  видимо,  в
рацию. Передний вытащил из моего кармана  военный  и  комсомольский  билеты,
спрятал их себе в планшетку, а затем ловким движением опустил мои руки вниз,
защелкнув на них браслетки. Второй, зайдя сзади, расстегнул ремень у меня на
поясе и снял его вместе с фонарем. Подкатил джип с  зарешеченными  стеклами,
мне открыли заднюю дверь и показали автоматом:
   - Ком, битте!
   В машине бундесы усадили меня посередке между своими  плотными  задами  и
всю дорогу молчали. Видно было, что они немного  озадачены,  но  знают,  что
задавать мне вопросы - не  их  дело.  Они  задержали,  а  спрашивать  должны
другие. Те, кому по штату положено.
   Ехали недолго, а то я бы все-таки заснул. Ночь-то я проболтался,  к  тому
же в машине, да на ровной дороге, да под шум мотора - отчего не поспать? Все
равно теперь от меня ничего не зависит.
   Но задремать времени не оказалось. Джип подкатил к какому-то  обсаженному
деревьями забору из металлической сетки, притормозил, чтобы какие-то молодцы
в камуфляже могли заглянуть к нам в кузов, а потом покатил  дальше,  миновав
этот ихний КПП. Попетляв по  аллеям  мимо  аккуратно  подстриженных  кустов,
водила подогнал джип к небольшому дому со стеклянными дверями. Мне  показали
на дверь: мол, вылазь!
   Бундесы под ручки ввели меня в какой-то предбанник, где сидел дежурный  в
рубашке с погонами и серой пилотке. Тот из моих конвоиров, что был постарше,
прогавкал какие-то слова и протянул дежурному документы. Дежурный, не  глядя
на меня, защелкал  клавишами  компьютера,  и  на  экране  дисплея  появилась
надпись латинскими буквами:  "Korotkoff  Nikolai  Iwanowitsch"  -  "Коротков
Николай Иванович". Потом  -  моя  дата  рождения:  "1962.03.05".  Потом  еще
пощелкал, компьютер  пискнул,  хрюкнул,  помелькал  сменяющимися  строчками.
Потом выдал что-то короткое. Дежурный сказал понятное мне слово:
   - Гут! - и нажал кнопку. Через минуту появился  еще  один  бундесфриц,  и
меня довольно вежливо отвели в коридор, похожий на вольеру зоопарка,  потому
что с обеих сторон были решетки, а за  решетками  сидели  мужики  в  майках,
камуфляжах или в форме. Похоже, это была бундесовая  губа.  Сидело  на  этой
губе немного, человек пять.  Меня,  однако,  провели  мимо  этих  полупустых
камер, сняли наручники и впихнули в отдельную, с дверью и узким  окошком.  Я
сел на табурет, прислонился спиной к стене и заснул.
   Поспать дали недолго. Опять появились бундесы, опять надели  наручники  и
повели. Но не к дежурному, а куда-то наверх, где была комнатка со  столиком,
за которым сидел один мужичок, а сзади - второй.
   - Привет! - сказал тот, что сидел за столиком. - Меня зовут  Курт.  А  ты
Николай  Коротков,   рядовой   солдат   Советской   Армии.   Очень   приятно
познакомиться. Ты задержан федеральной пограничной службой Германии. Я  буду
задавать вопросы, ты - отвечать. Имя?
   - Николай.
   - Отчество?
   - Иванович.
   - Фамилия?
   - Коротков.
   - Год рождения?
   - 1962-й.
   - Место рождения?
   - Кажется, Москва. Я подкидыш.
   - Так. Теперь объясни, зачем перешел границу?
   - Я не знал, что перехожу. Не заметил.
   Курт улыбнулся.
   - Знаешь, я был бы очень рад, если бы ты был прав. Тысячи людей здесь и в
Восточной зоне - тоже.  Но  не  заметить  эту  границу  нельзя.  Перейти  ее
невозможно. Ты прыгал с парашютом?
   - Да, - сказал я, не сообразив, что он спрашивает не про то, прыгал ли  я
вообще, а о том, как я перешел границу.
   - Где? - спросил Курт, и я ответил:
   - В Союзе прыгал, в ГДР тоже...
   - Нет, ты не так понял, - закивал Курт. - Ты сюда с парашютом прыгал?
   - Нет. Сюда я пешком пришел. Случайно. Через подземный ход...
   И я честно и благородно рассказал Курту про то, как решил прогуляться  по
подземелью...
   - Зер интерессант! - сказал Курт. - Теперь  вопрос:  ты  хочешь  остаться
здесь или надо вызывать ваше посольство?
   - Наверное, надо посольство, - сказал я.
   - Ты знаешь, чего тебе будет дома?
   - А чего я сделал? Я ж нечаянно.
   - Это КГБ будешь говорить. Уголовный кодекс РСФСР, статья 83 - незаконный
выезд за границу - от одного года до трех лет лишения  свободы.  Еще  статья
259 - разглашение военной тайны - от двух до пяти.
   - Отсижу, - сказал я, - чего пугаете? Прямо как в кино.
   - Из комсомола выгонят, в институт не  примут,  на  завод  нормальный  не
возьмут... - начал загибать пальцы Курт.
   - Ну и что, - хмыкнул я. - Может, я  всю  жизнь  мечтал  тунеядцем  быть!
Воровать буду. У воров жизнь клевая, романтика: украл,  выпил  -  в  тюрьму.
Украл, выпил - в тюрьму!
   Как раз в прошлое воскресенье нам в очередной раз  крутили  "Джентльменов
удачи" с Леоновым и компанией.
   - Хм, - сказал второй мужик, сидевший за спиной у Курта, а затем встал со
своего места и обошел меня со спины. Отчего-то показалось, что он двинет мне
чем-нибудь по затылку, сшибет на пол и будет топтать ногами, как в  гестапо.
Вообще-то в этот момент стало не по себе.
   - Шпана детдомовская, - заметил мужик, зашедший со  спины.  -  А  как  ты
думаешь, что будет,  если  тебя  найдут  в  штольнях,  разрезанного  пополам
вагонеткой, а?
   Вот это я как-то не подумал.
   - Тебя если и ищут, - пояснил этот второй, - то под землей.  Мы  тоже  не
имеем полного плана этих подземных сооружений. Не знаем, что взорвано, а что
осталось. Даже мы! А русские - тем более. Даже не знали, что вход в  штольни
находится в овощехранилище. А ваша часть тут уже двадцать лет  стоит,  и  до
нее тут ваши были. Ну, пропал ты без вести - и все. Родителей  у  тебя  нет,
похоронку посылать некуда. Несчастный случай! Погиб по собственной дури. Мог
ты там угробиться сам по себе? Мог! Вот и угробился...
   - Тебя нет, - улыбнулся Курт, - ты пустое место.
   - Но вы же протокол пишете, - сказал я, - стало быть, все  по  закону.  В
компьютер записали. Полицаи ваши меня видели...
   - Это все мелочи, - улыбнулся Курт. - При  перевозке  бывают  катастрофы,
нападения неизвестных лиц.
   - Вам что, нужно, чтоб я еще раз на весь мир сказал, как у  нас  в  Совке
хреново? - спросил я. - Думаете, это у нас никто не знает или во всем мире?
   - Странный ты парень, - улыбнулся Курт, - знаешь, что хреново, а поменять
местожительство на лучшее не хочешь? Знаешь, сколько пареньков хотят сюда? У
вас, у ГДР, у поляков? Миллионы!
   - Может, они, миллионы, и хотят, а я нет.
   - Коммунистов любишь?
   - Да мне они как-то до фени. Я по-русски говорить хочу, а  немецкого  сто
лет не знаю, только "хенде хох!". И что я у вас делать буду? Мусор  убирать?
С турками на пару?
   -  Те  турки,  которые  первыми  приехали,  сейчас  уже   миллионеры,   -
ухмыльнулся Курт. - Начинали с мусора, а сейчас очень богатые.
   - Он дурак, - сказал второй, - не мечи бисер перед свиньей.
   Однако в этот момент появился  еще  один  человек.  Он  сказал  что-то  с
веселой улыбкой, вроде бы по-английски. Этот язык я учил в школе, но знал на
слабый-преслабый трояк.
   - О'кей, - кивнул Курт.
   Вошедший повернулся ко мне и, улыбаясь, пшикнул мне в морду чем-то  вроде
нашей "Примы" или "Секунды", которыми пытаются тараканов или  мух  морить...
Только это было покрепче, потому что я потерял сознание.
   ...Очнулся я совсем в другом месте. Голова немного гудела,  но,  судя  по
всему, не от ударов. Наручников не было, но ни рукой, ни ногой я  пошевелить
не мог. Все накрепко зафиксировано, даже голова. Повернуть ее было нельзя, я
мог смотреть только вверх и чуть-чуть скашивать глаза вправо и влево.  Пахло
какой-то медициной. Пиликали компьютеры и приборы.  Изредка  в  поле  зрения
попадали люди в белых, голубых и зеленых халатах, с масками  на  лицах.  Они
перебрасывались короткими фразами на английском, но ни одной я понять не мог
- трояк не позволял.
   Впечатление было, что меня собираются резать. В свое время наши советские
врачи удаляли мне аппендицит без наркоза. То есть не совсем без наркоза, а с
одним новокаином. Это было очень больно. Но тогда я, хотя  мне  и  было  лет
четырнадцать, все-таки понимал, что если не отрезать,  то  будет  еще  хуже.
Сейчас я как раз наоборот догадывался, что резать меня вовсе не обязательно.
У меня, тьфу-тьфу, ничего не болело. Операции я не заказывал,  жалоб  ни  на
что не делал. Какого хрена эти штатники  за  меня  взялись?  Неужели  они  и
впрямь такие суки, как утверждал наш замполит?
   - Эй, позвал я, - кто-нибудь по-русски кумекает?
   - Кумекает, кумекает, - отозвался из-под  маски  какой-то  мужик.  Что-то
подсказало мне, что это он плеснул мне в морду газом.
   - Чего вы со мной делать хотите? - спросил я.
   - Садистские эксперименты, - спокойно сказал мужик. - Ты что, не  уловил,
что я доктор Менгеле?
   - Чего? - не слыхивал я ничего про этого доктора, но кто  такие  садисты,
слышал.
   Мужик хихикнул, и я понял, что он издевается.
   - Ты не бойся, - сказал он посерьезней.  -  Ничего  тебе  не  отрежут.  И
вообще, никакой хирургии не будет. Мы будем изучать твои сны. Что ты увидишь
во сне, то нам и расскажешь, понял?
   - А если я ничего не увижу?
   - Увидишь, увидишь!
   - А если совру, скажу, что не то видел?
   - Ну, это мы сможем проверить. Ты у нас будешь к детектору лжи подключен.
   - Понятно, - сказал я.  Мне  уже  было  все  ясно.  Фрицы  передали  меня
цэрэушникам, а те с помощью всякой химии будут из меня вытаскивать секретную
информацию. Такое я  в  кино  видел.  В  общем,  это  было  ничего.  Никакой
секретной информации я не знал. Я даже не знал точно, сколько народу у нас в
части. Самым секретным, наверное, было то, что я уже  рассказал  Курту  -  о
том, что к нам на кухню из ФРГ можно пролезть через подвал.
   - Сейчас тебе сделают укольчик, - пообещал мужик, - и ты поспишь немного.
А потом расскажешь, что видел во сне. Вот и все.
   - На иглу посадите? - спросил я, сознавая, что они, гады,  могут  сделать
со мной все, что угодно, а мне останется только подчиняться...
   - У нас своих наркоманов хватает, - ухмыльнулся цэрэушник.
   Подошла тетка в маске и вколола мне в руку одноразовый  шприц.  Сперва  я
ничего не почувствовал, а потом ощутил,  что  становлюсь  каким-то  вялым  и
квелым, ленивым и успокоенным.  Глаза  сами  собой  закрылись,  и  хотя  еще
некоторое время я не совсем спал, а даже слышал голоса и пиликанье приборов,
это продолжалось недолго... Правда, засыпая, я все время думал  о  том,  что
увижу во сне, точнее,  пытался  представить  себе,  какую  пакость  они  мне
приготовили. Я почему-то подумал, что они будут стараться, чтобы  во  сне  я
увидел свою казарму, часть, офицеров  или  что-то  еще.  Потому  что  ничего
другого  интересного  для  них  я  не  знал.  Навряд  ли  цэрэушников  могли
заинтересовать  детдом,  школа  или  спортивные  секции,  где  я  занимался.
Больше-то я ничего в жизни не видел, если по большому счету!
   Но увидел я во сне совсем другое...
   ...Светило солнце, небо было синее и безоблачное, а деревья -  огромными.
А я был очень маленький, потому что рядом со мной шла собака, голова которой
была выше моей. И еще шла высокая-превысокая женщина, и ветер раздувал подол
ее платья. Мне было страшно, потому что собака  была  большая.  Но  женщина,
державшая меня за руку, меня не пугала. Это была моя мама. Я  чувствовал  ее
запах, запах духов и, кажется, сирени. Собака повернула ко мне свою огромную
морду и высунула страшный красный язык. Я испытал ужас, хотя, наверное,  она
всего лишь хотела меня лизнуть. Но я заорал, заверещал, а мама взяла меня на
руки и стала гладить, шепча:
   - Доунт край, доунт край, бэби!
   Странно, но я не удивлялся этому. Я понимал эту фразу так,  как  если  бы
она говорила:
   - Не плачь, не плачь, маленький!
   В общем, как родную. И сам я тоже лепетал что-то вроде  "Мамми!  Мамми!",
но вовсе не удивлялся тому, что говорю с мамой по-английски.
   Мне было тепло, уютно и нестрашно на руках у мамми, то есть у мамочки. Но
тут что-то щелкнуло и я проснулся. Это было  необычно  быстрое  пробуждение.
Впечатление было такое, будто я сидел в кино и смотрел фильм, но вдруг экран
стал белым и зажегся свет.
   - Ты о'кей? - спросил давешний мужик. - Что видел?
   Я рассказал как есть. Ну, хотят ребята знать,  что  я  во  сне  увидел  -
пожалуйста. Вроде бы во сне я Родину не предавал, не говорил, что Брежнев  -
дурак, а Андропов - кто-нибудь еще...
   - Нормально, - сказал мужик, выслушав все, что я припомнил, от  корки  до
корки. - Продолжаем! Спать!
   На  сей  раз  мне  никакого  укола  не  делали.  Просто   слово   "спать"
подействовало, будто выключатель.
   Выключатель, повернув который меня погрузили в сон.
   Я почти сразу увидел себя на  руках  у  мамми,  в  автомобиле,  за  рулем
которого  сидел  крепкий  мужчина  в  шляпе  с  широкими  полями,  в   синем
комбинезоне и клетчатой рубахе с закатанными рукавами. И я знал - это па. То
есть папа, мой отец. Он вел машину по извилистой, неасфальтированной дороге,
машину трясло и ворочало.
   - Бен, - сказала мама, - не так быстро.  Она  сказала  это  по-английски:
"Нот coy фаст, Бен". Но опять же я даже не задумался над этим. И все  фразы,
которые потом говорились, мною понимались без труда, как  будто  я  знал  их
всегда.
   - Я тороплюсь, - ответил отец, то есть Бен. - Мне не  хотелось  бы,  чтоб
меня считали подонком.
   - Старому Брауну все равно не поможешь, - сказала мама.
   - Но он должен увидеть Дика хотя бы за час до смерти.
   Дик... Именно это имя было моим! Я - Дик. А старый Браун - мой дед.  И  я
уже знаю, да, знаю, что будет потом, в конце поездки. Я помню это!
   Картинка резко сменилась. Я увидел комнату с большой кроватью, на которой
лежал седой, бледный старик, с синими пятнами на  лице  и  лиловыми  губами.
Вокруг него стояли люди, грустные, понурые. Женщины утирали лица платочками.
Почти все были одеты в черное. Только мой отец был одет не так. Я  сидел  на
руках у матери и водил глазами из стороны в сторону.
   - Хорошо, - сказал старик очень тихо,  -  хорошо,  что  ты  пришел,  Бен.
Покажите мне малыша. Подойди сюда, Милли.
   И моя мама поднесла меня к этому страшному старику. Я был в ужасе,  когда
она нагнулась над ним и его страшная, желтая, с зеленоватыми тонкими  венами
рука медленно потянулась ко мне.
   - Ричард Браун... - прошептал дед. Это был мой дед!
   Мама всхлипнула, а старик погладил меня  по  плечику,  мне  стало  совсем
страшно, и я заревел.
   - Он похож на тебя, Милли, - седая щетина и морщины деда были так ужасны,
что я орал как резаный. - Но все же это Браун...
   И опять "включился свет".
   - Как ты себя чувствуешь, Дик? - спросил джентльмен в маске. Я ответил:
   - Олл райт, сэр.
   Эту фразу,  я,  конечно,  сумел  бы  составить  и  при  своем  трояке  по
английскому. Но произнес я ее так, как мне никогда до того не  удавалось.  И
уже произнеся, я с каким-то легким, запоздалым удивлением отметил, что понял
фразу,  произнесенную  цэрэушником  по-английски.  И  притом  признал   себя
Диком