уре  Вальдес,  -  пропищала  пухлая
чернушечка. - Они готовят какое-то особенное мороженое.
   - Твое дело, малышка, - наставительно произнесла  Марсела,  -  заниматься
детьми, а не принюхиваться к мороженому. Сейчас с Энджелой и Милли сядете  в
вертолет и полетите домой. И упаси  Бог,  если  мне  скажут,  что  ты  опять
крутилась на кухне! Уволю! Не забудь накормить детей.  Они,  конечно,  будут
упираться, но ты должна быть тверже.
   Раздав все ЦУ, Марсела неожиданно для меня взяла под ручку Ленку.
   - Пойдемте, Элен, я покажу вам нашу яхту.
   - Я здесь бывала, миссис Браун. Два года назад нас катала  на  этой  яхте
сеньора Эухения Дорадо.
   - О, - усмехнулась Марсела, - эта гадалка совершенно запустила яхту и все
тут испохабила. А мы восстановили ее почти такой же,  как  тогда,  когда  мы
ходили на ней с Мэри и Синди. Конечно,  поставили  новые  компьютеры,  более
мощные дизели, поменяли вертолет.
   - А "Аквамарин"? - Это уже я поинтересовался.
   -  Построили  заново.  Форма  осталась  почти   такой   же,   а   начинка
посовременнее.
   Пристроившись за спинами дам (напоминаю,  что  я  был  в  одних  плавках,
Марсела  -  в  шортиках,  явно  страдавших  от  перегрузки,  и   коротенькой
безрукавочке, завязанной узелком в районе титек, а Ленка  -  в  купальничке,
явно рассчитанном на  французскую  фигурку  и  тоже  работавшем  на  пределе
возможностей), я проследовал на  каютную  палубу.  Охрана  Марселы  осталась
наверху, но,  пока  мы  спускались,  прямо-таки  слюнявила  Хрюшкины  телеса
липкими взглядами. Даже при том, что  за  время  пребывания  на  всяких  там
Мартиниках свежеиспеченная мадемуазель подмосковного  производства  прилично
загорела, она все-таки смотрелась белым человеком. Тем более что  волосья  у
нее на здешнем солнышке дошли до лимонно-золотистого оттенка.
   - Я думаю, что вам не помешает принять душ, - деликатно сообщила  Марсела
Ленке,  открывая  перед  ней  дверь  каюты,  где  в  свое  время   проживали
"лесбиянки" Синди и Мэри. - Во что переодеться, найдете вон в том  шкафчике.
И постарайтесь не  опоздать  к  ленчу.  Сегодня  у  нас  будет  великолепное
мороженое.
   Ленка приняла эти наставления с тем же  энтузиазмом,  с  каким  Россия  -
рекомендации Международного валютного фонда. Хреново,  унизительно,  но  что
сделаешь?
   Едва за Ленкой закрылась дверь, как Марсела прошептала мне на ухо:
   - Тебе тоже надо отмыться, греховодник! И я сама сделаю это!
   Не знаю, смог бы я чего-нибудь,  не  жравши-то,  но  проверять  это  дело
экспериментально, слава Аллаху, не пришлось.
   Тю-лю-лю-лю!
   Я мысленно поблагодарил изобретателей  спутниковых  телефонов.  Аппаратик
запищал прямо из чехольчика на пояске Марселиных шортов.
   - Алло! - отозвалась хозяйка "Cooper shipping industries". - Хай, Энди! У
тебя опять проблемы? Хорошо, я даю тебе три минуты,  можешь  излагать  суть.
Так... Приятно слышать. Какой  осел  это  сделал?  Гнать  в  шею  и  вычесть
стоимость этой партии. Энди, я не  предлагаю  вариантов.  Это  окончательное
решение. О'кей, я позвоню тебе через десять минут.
   Конечно, я немного боялся, что ей захочется посвятить  эти  десять  минут
мне. Но экс-проститутка высшего качества уже не могла  отвлечься  от  своего
крутого бизнеса.
   - К сожалению, - проворчала она, - мне надо немного поработать. Ты еще не
забыл, где тут наша каюта?
   - Нет, - сказал я, указывая на дверь, за которой у нас  все  произошло  в
первый раз. Там же, однако, все в первый раз получилось и  с  Соледад.  И  с
обеими вместе там тоже было в первый раз.
   - Правильно, - порадовалась Марсела, а я подумал, что Ленке через хлипкие
переборки это отлично слышно.
   Я зашел в родную каюту. Да, постаралась Марселочка! При Эухении два  года
назад все было тут  зачухано.  А  теперь  в  меру  уютно,  в  меру  шикарно,
прибрано, начищено... Порядок, одним словом.
   Марсела открыла  модернизированный  гардероб,  вытащила  ворох  одежды  и
сказала:
   - Выбирай. Смокинг тебе вряд ли понадобится, у нас тут принято обедать  в
шортах и рубашках. Тобой я займусь после ленча,  а  сейчас  у  меня  срочное
дело.
   И она убежала, оставив меня наедине с душем и со смятением в душе.
   Душ в каюте был тоже осовременен, облагорожен  и  оборудован  по  высшему
классу. Попади я к Марселе в одиночестве, он бы меня сильно порадовал,  и  я
бы просто полоскался под ним без всяких скучных  размышлений.  Но  поскольку
впереди просматривались кое-какие сложности и неприятности, связанные с тем,
что на "Дороти" собрались две дамы, убежденные в том, что все законные права
на  меня  принадлежат  именно  им,  причем  не  обеим  вместе,  а  каждой  в
отдельности, пришлось размышлять.
   И не только поэтому. Микросхема, незримо и неслышимо  пищавшая  из  моего
мозга,  словно  магнитом   притягивала   к   себе   головорезов.   "Джикеи",
"куракинцы", "сорокинцы", отец родной - этих хватит, чтобы потерять покой  и
сон. А ведь есть еще обиженный французами Доминго Косой. И  некий  заморский
шейх Абу Рустем, который теперь, как я понял, владелец  Хайди.  Есть  старый
знакомый, бывший рыботорговец Фелипе  Морено,  дослужившийся  до  президента
Хайди, которому подчиняются напрямую всякие там "тигры", "пантеры", "ягуары"
и "леопарды". Да и подводные пловцы у них - славные профессионалы, к тому же
вооруженные всякими дарами  российского  ВПК,  которыми  тут  приторговывали
покойные соратники Сорокина. И все это может быть привлечено к моей поимке.
   Такие прохиндеи, как дон  Фелипе,  вполне  безопасны,  если  не  облечены
властью и не имеют под рукой  подходящей  банды.  Тогда  они  часами  готовы
страдать о бедном хайдийском народе, которому не по карману фарфоровые  зубы
или маринованные анчоусы. Или жаловаться на произвол лопесистов,  отбирающих
водительские права, а могут и на  коммунистов,  которые  поят  их  водой  из
унитаза.
   Но если у них есть власть и стволы, готовые  всласть  пострелять  за  эту
власть, такая публика перестает быть безвредной. Она в  тысячу  раз  опаснее
любого идейного коммуниста или фашиста. Потому что для тех получение  власти
- лишь необходимый этап в программе преобразований. Что-то сделают по  дури,
что-то по-умному и даже могут принести кое-какую пользу. Но  Фелипе  Морено,
Хосе Соррилья и иже с ними берут власть только ради нее самой. И ни для чего
более. Грубо говоря, для того, чтобы разрешать  или  запрещать,  собирать  и
распределять деньги, провертывать  за  счет  казны  свои  личные  делишки  и
принимать парады.
   Поэтому Морено  тоже  может  оказаться  активным  фактором  в  борьбе  за
содержимое моих мозгов.
   В общем, куды ни кинь - всюду клин. Как всегда, ничего  не  сумев  толком
придумать, я решил: пусть события сами собой развиваются, а там посмотрим.
   Выбравшись из душа с ощущением свежести, я выбрал  себе  шорты.  Это  был
свежак,  а  не  наследство  от  мистера  Брауна-Атвуда.  В  полиэтилене,   с
бирочками. Плавки тоже подобрал  неплохие.  Тут  их  уйма  была:  хошь  бери
красные - революционные, хошь голубые  -  демократические,  хошь  зеленые  -
экологически  чистые...  Рубашка  тоже  нашлась.  Я  причесался,   побрился,
напшикав на морду пены из баллончика с  надписью  "Gillette.  Shaving  foam"
(значит, пена для бритья). Погляделся в зеркало и подумал, что теперь  самое
главное - выжить. Чтобы бабы на куски не разорвали -  жуть,  до  чего  себе,
родимому, понравился!
   В этот самый момент вернулась деловая Марсела. И не одна, а в компании  с
просыхающей, то есть сушащей свою гриву, мадемуазель Шевалье.
   - О, я так вспотела! -  произнесла  миссис  Браун.  -  Сумасшедший  день!
Поскучайте без меня, я схожу в душ...
   И поскольку супруге, каковой она себя  считала,  нечего  было  стесняться
законного мужа,  Марсела  скоренько  сбросила  свои  тряпочки  и,  повиливая
умопомрачительной попкой, величаво скрылась за полупрозрачной дверцей.
   - Сколько ей лет? - спросила Ленка, естественно, на родном языке.
   - По-моему, тридцать пять или чуть больше. Самое удивительное, что, когда
я был Брауном, Марсела казалась мне совсем девочкой. А ведь  на  самом  деле
она была старше меня.
   - Ничего тут нет удивительного. В восемьдесят третьем Брауну было уже  за
тридцать, и он не замечал, что сидит в шкуре сопливого юнца, которому еще  и
двадцати одного не было.
   - Было. Мне и по коротковским, и по бариновским  документам  в  мае  1983
года уже исполнилось двадцать один. Только  по  коротковским  3  мая,  а  по
бариновским - 5-го.
   - Она у тебя самая первая была?
   - Самая первая, наверно, не она, а Киска. Во время подготовки  к  десанту
на Хайди. Но это было так, в порядке ее служебных обязанностей. К тому же  я
был все-таки Брауном, который еще во Вьетнаме целомудрие  потерял.  Ему  это
было все равно что в туалет сходить  по-маленькому.  Второй,  конечно,  если
Морено не врет, была жуткая супертолстуха Мануэла...
   - Сифилитик тебя, помнится, в извращенцы зачислил в связи с этим делом, -
съехидничала Хрюшка. - "Господи! Да ты, наверно, извращенец, компаньеро!"
   Цитату из покойного Бернардо Вальекаса она произнесла его сиплым басом.
   - Клево! - одобрил я. - Так вот, Марсела была третьей.
   - Четвертой - Мэри,  пятой  -  Синди,  шестой  -  Соледад...  -  загибала
пальчики Хавронья. - И все это в течение недели с небольшим...
   - Зато потом, когда я опять стал Коротковым, ничего такого не было...
   - Мы с Зинкой, Марьяшка, Танечка, чтоб ей  пусто  было...  Паскудник  ты,
Волчара, - резюмировала Ленка. - Вот сейчас увидел эту прости господи  после
долгой разлуки в голом виде и рассопелся.
   - Ну, не то чтобы очень... - возразил  я.  -  Мне  ее,  если  откровенно,
всегда было очень жалко. Патологически. Она ж,  в  общем,  несчастная  баба.
Думаешь, ей было весело, когда она со здешними монстрами кувыркалась? Лишнее
сболтнула - башку открутят, чего-то  не  доложишь  кому  следует  -  тот  же
результат. Может, она и любила меня-Брауна, а ей Сергей  Николаевич  Сорокин
вместо меня Майка Атвуда подсунул.  Она  и  не  заметила.  Шестерых  детишек
родила, фигурку испортила, а Сарториус  ее  муженька  завез  сюда  и,  грубо
говоря, укантовал во имя идеалов мировой революции. Теперь, я  чувствую,  он
опять все  перепрограммировал,  и  она  с  детишками  чужого  дядю  за  отца
семейства принимает... Играют нами, понимаешь?
   - Ладно, - сказала Ленка, - я твою филантропию и политические устремления
через шорты вижу. И похабства в своем присутствии не допущу. Всеми силами  и
средствами.
   - Ты хочешь, чтобы она тебя за борт выкинула? - спросил я без обиняков. -
Видела, какие у нее хлопцы на судне?
   - Не выкинет, потерпит.
   - Учти, она за секретами О'Брайенов и технологиями "Зомби"  не  гоняется.
Ей начхать на все мировые проблемы, лишь бы ее детишкам было хорошо, а у нее
мужик был под боком.
   - У нее мужиков и без тебя - хи-хи! - полон рот!
   - Тем не менее то, что для всяких прочих контор главная ценность, для нее
ноль без палочки. В том числе и твой код,  которым  никто,  кроме  тебя,  не
может воспользоваться. Так что, если будешь хамить, она с тобой ничуточки не
посчитается.
   - Посчитается. У меня ведь есть еще один код. Знаешь, от чего?
   - Представить себе не могу...
   - А зря! Мог бы догадаться, что от тебя требуется Марселе больше всего.
   - Ну, допустим, возвращение в  семью...  -  предположил  я,  уже  начиная
догадываться, куда нацелен удар "всех сил и средств" Премудрой Хавроньи.
   -  Это,  как  говорится,  формально-юридическая  сторона  дела,  хотя   и
немаловажная. Но на фига ей, скажем,  мужик,  у  которого  главная  толкушка
потерялась?
   - Ты это всерьез?
   - Абсолютно. Я просто выключу у тебя все мужские способности. Одно только
слово: де-ро-гейшн, и ты, Волчище, как  мужик  -  пустое  место.  Могу  даже
сказать код, которым все обратно включается: то-ле-ранс.
   - И не боишься, что я это слово Марселе продам?
   - Не-а! Ни ты сам, ни  Марсела,  никто,  кроме  меня,  эту  кодировку  не
снимет. Потому что все рассчитано исключительно на мой голос  и  ни  на  чей
больше.
   Блеф или нет?  Этот  вопрос  меня  вдруг  несказанно  взволновал.  Хрюшка
становилась очень серьезным зверем. И теперь надо было поразмыслить над тем,
не приведет ли эта акция к тому, что Марсела нас  обоих  отвезет  на  Акулью
отмель.
   Но тут  из  душа,  закутавшись  в  полотенце,  вышла  наша  гостеприимная
хозяюшка.
   Унижение и терпимость
   Именно  так  надо  было  понимать  кодовые   словечки   "derogation2"   и
"tolerance3". Свинтусятина не случайно выбрала их для  осуществления  своего
пакостного замысла. Дескать, будешь облизываться на свое давнее увлечение  -
потерпишь унижение, а поведешь себя хорошо - проявлю терпимость...
   Бедняжка Марсела, еще не знавшая, что ее лучшие надежды и  чувства  взяты
под безжалостный прицел, попросила:
   - Милый, протри мне спинку...
   Наверно, это было бы очень приятно сделать  пять  минут  назад  или  чуть
раньше. Теперь я делал это  примерно  с  тем  же  энтузиазмом,  с  каким  бы
промывал керосином закопченные детали мотоциклетного  двигателя.  А  вредное
парнокопытное,  храня   на   лице   нейтрально-невинную   гримасу,   скромно
посматривало в иллюминатор.
   Марсела явно не добилась  от  своей  демонстрации  того  впечатления,  на
которое надеялась.
   - Ты, как  видно,  очень  устал,  -  промолвила  миссис  Браун.  -  Вялый
какой-то, сонный... Ну ничего, сейчас подкрепишься, отдохнешь  -  и  станешь
человеком.
   Хрюшка едва удержалась от тихого "хи-хи", но при этом  слегка  кашлянула.
Марсела не обратила на это внимания.
   Одевшись и причесавшись, хозяйка проводила нас в носовой салон,  где  нас
дожидались к ленчу.
   Там особых трансформаций я не углядел. Впрочем, наверно, мебель  все-таки
заменили.
   За столом уже присутствовали  нынешний  капитан  "Дороти"  Джек,  адвокат
Ховельянос, глава благотворительного фонда "Изумруд"  Лаура  Вальдес  и  еще
одна дама неизвестного назначения, явно англосаксонского типа.  Поскольку  в
беседе между Марселой и Рози я краем уха услышал имя  какой-то  Сильвии,  то
догадался, что это она и есть. Все прочие, то есть охрана и матросы,  в  это
изысканное общество допущены не были.
   За столом я угодил точно в середину между Марселой и Ленкой. Уже это было
бы занятно,  если  бы  не  проклятое  слово  "derogation",  которое,  словно
холодный штормовой ветер,  задувало  все  и  всяческие  вольные  мысли.  Оно
выползало из недр организма, как скользкая  отвратительная  гадюка.  Я  даже
физически ощущал омерзение от этого слова, будто от прикосновения к какой-то
дряни. Подозреваю, что Премудрая Хавронья ввинтила  мне  все  эти  образы  в
память, и кодовое слово тут же  возбуждало  те  участки  мозга,  которые  их
хранили. Но что еще более подло - "derogation" все время вертелось у меня  в
голове, словно навязчивая мелодия. Ленка сидела и лопала, даже не  глядя  на
меня, а  голосок  ее  настырно  произносил  внутри  моего  мозга  это  самое
английское слово,  но  с  подчеркнуто  утрированным  русским  акцентом  -  у
Хавроньи такого не было даже во времена обучения по методике Чудо-юда.
   - Де-ро-гейшн... Де-ро-гейшн... - словно игла звукоснимателя застряла  на
старинной грампластинке. Я озлился, но супротив нейролингвистики не попрешь,
тем более что противодействовать подобным пакостям меня не учили.
   Я не обращал внимания на то, что ел и пил. Даже мороженое,  изготовленное
Лаурой и Сильвией по каким-то спецрецептам, не оценил. Потому что  осознание
своего бессилия в очень любимой мне сфере жизни жутко вредило  восприятию  и
всяких прочих радостей бытия.
   Конечно, первой умной мыслью была догадка о том,  что  можно  попробовать
отделаться от вредоносного слова, если  начать  произносить  полезное  слово
"tolerance". Но ничего не получалось. Как только я пытался хотя бы  мысленно
подобраться к этому слову, как из недр  мозга  начинали  косяками  всплывать
многие десятки слов на буквы "т" и "t", которые совершенно  сбивали  меня  с
толку,  а  такое,  казалось  бы,  простое  слово  намертво   забывалось.   A
"derogation", напротив, начинало звучать "громче" и  повторяться  с  меньшим
интервалом, на манер того, как в доброе старое  время  работал  автоответчик
центральной железнодорожной справочной:  "Ждите  ответа...  Ждите  ответа...
Ждите ответа..." После трех или четырех попыток прорваться к "tolerance",  я
ощутил вполне отчетливую головную боль и понял, что от подобных лобовых атак
чего доброго крыша поедет.
   Марсела, очевидно, заметила, что со мной творится неладное,  и  заботливо
спросила:
   - Тебе нездоровится?
   - Голова побаливает, - соврал я, потому  что  едва  я  перестал  забивать
башку тщетными попытками прорваться к слову "tolerance", как  головная  боль
прекратилась.
   - Может быть, дать таблетку?  -  услужливо  предложила  дама,  которую  я
вычислил как Сильвию.
   - Это Сильвия, - нежно произнесла Марсела тоном любящей сестры. -  Она  у
меня и врач, и кулинар, и секретарь,  и  лучшая  подруга.  Тебе  понравилось
мороженое?
   - Оно было восхитительно, - ответил я. - Неповторимый вкус!
   Это была трудная задача - изобразить восхищение сквозь боль, хотя не было
ни того, ни другого.
   - Так дать вам таблеточку? - повторила Сильвия.
   - Нет, спасибо, - сказал  я,  поскольку  страсть  как  не  любил  никаких
лекарств. К тому же мне отчего-то всегда казалось, что, приняв  таблетку  от
головной боли, когда голова на самом деле не  болит,  можно  себе  эту  боль
устроить.
   - Лучше сделай ему массаж головы, - посоветовала Марсела.  -  У  нее  это
прекрасно получается! Она совершенно избавила меня от мигрени.
   Вообще говоря, от массажа, сделанного такой цыпочкой, как Сильвия,  я  бы
не отказался. И сам бы ей массаж сделать не постеснялся. Гибкая, хрупкая,  с
очень заметной талией, длинными ножками, плавными и не угловатыми бедрами, а
также коротко стриженными золотистыми  волосиками,  даже  посветлее,  чем  у
Хрюшки. Но какой тут массаж, когда в голове  сплошное  "derogation".  И  как
только мое объективное мнение о Сильвии созрело в  той  части  моего  мозга,
которая еще  что-то  соображала,  "derogation"  зазвучало  с  интенсивностью
коротких гудков в телефонной трубке. От этого точно можно было свихнуться.
   Надо отметить, что  в  течение  всего  ленча  никто  не  задавал  никаких
вопросов. Действительно, если бы я выловил в океане  лодочку  с  людьми,  то
хотя бы поинтересовался, зачем так далеко кататься они уехали. Даже если  бы
не знал столь близко кое-кого из путешественников. Но все было глухо  как  в
танке. Такое ощущение было, будто мы с Ленкой уже месячишко  проболтались  в
океане на "Дороти", после завтрака уехали кататься на резиновой моторке, а к
ленчу вернулись. Дескать, обычная  морская  прогулочка  по  теплому  морю  в
хорошую погоду. Впрочем, даже  мне  самому  все  ночные  и  утренние  страхи
казались чушью. В конце концов, если бы не  этот  пакостный  трюк  Премудрой
Хавроньи, здесь было бы почти прекрасно.
   А поросятина, злодейски ухмыляясь, - что, правда,  только  я  замечал,  -
осторожненько прикоснулась к моему бедру своим мягким, нежным, гладеньким...
Динь! "Tolerance" прозвенело хрусталем и тут же испарилось, потому что Ленка
ножку свою отодвинула.
   - Да, тебе, Дикки, надо отдохнуть... -  произнесла  Марсела.  -  Сильвия,
поразвлекай пока нашу гостью. А я позабочусь, чтобы  мистер  Браун  отдохнул
как следует.
   Хавронья скромно улыбнулась и произнесла.
   - Я тоже порядочно устала.
   -  О,  пойдемте,  я  вас  устрою.  -  Сильвия  опять   проявила   большую
услужливость.
   Ленка встала из-за стола и, не удостоив меня каким-либо взглядом  -  даже
презрительного пожалела! - удалилась с достоинством государыни императрицы,
   - Идем, идем... - поторопила меня Марсела.
   Мы с ней пошли в нескольких шагах позади Ленки  и  Сильвии.  Хрюшечка  ни
одно