уда-юда". Пора  было  думать  о  делах
домашних. Хотя, скажем  прямо,  в  нашем  семействе  семейные  дела  и  дела
служебные переплетались между собой так туго, что понять, где кончаются одни
и начинаются другие, сам черт не сумел бы.
   ДОМАШНИЕ ДЕЛА
   В  покоях,  выделенных  Чудом-юдом  для  проживания   старшего   сына   с
семейством, пребывали тишь, да гладь, да Божья благодать. Больше  никого  не
было. Колька с Катькой катались  на  великах  по  поселку,  а  где  законная
пребывала, я особо не интересовался. Пожрать, что-то было оставлено -  и  на
том спасибо. Ужинал в гордом одиночестве.
   Подкрепившись, завалился на диван. Впечатление было, будто я сегодня пару
вагонов разгрузил или марафон пробежал - умаялся. А на самом деле я  сегодня
лишь немного покатался по городу, где  были  самые  обычные  рутинные  дела.
Сперва съездил к одному хорошему и понимающему человеку из некого  солидного
и уважаемого учреждения, расположенного на  одной  из  улочек  перекопанного
Китай-города, которому надо было завизировать пару-тройку  бумажек.  Обычным
порядком такие бумажки оформляются  очень  долго  и  требуют  многочисленных
поездок в течение минимум месяца, а иногда и двух-трех. У  меня  все  заняло
полчаса. Потом я немного  покрутился  в  офисе  родной  фирмы  "Барма",  где
пообщался с брательником Мишкой и передал ему  оформленные  бумажки,  заодно
объяснив в меру своего понимания, как надо с этими  бумажками  обращаться  и
что полезного в них заложено. Мишка рассказал мне о какой-то очередной бабе,
которую он трахал прямо на палубе  приватизированного  речного  трамвайчика,
особо упирая на то, что дело было средь бела  дня  и  на  глазах  пассажиров
большущего двухтрубного теплохода, шедшего встречным курсом. Правда,  они  с
бабой  были  завернуты  в  тонкую  простынку  и  особо  не  отсвечивали.   Я
порадовался за смышленого братца - надо же, догадался насчет простынки! -  и
на полном серьезе сказал, что, не будь  ее,  рулевой  теплохода  беспременно
обалдел бы и вылетел на мель.  При  этой  беседе  присутствовала  секретарша
Люся, которая весело подхихикивала.
   Из "Бармы" мне удалось уехать около полудня,  хотя  Мишка  не  прочь  был
потрепаться еще часок-другой. Вообще-то можно было и не спешить, но в  12.30
мне нужно было объявиться к Соломонычу, поскольку предстояла встреча с одним
типом, жаждущим сообщить небольшую новость, и  показывать  этому  типу  свою
настоящую рожу  мне  не  следовало.  Соломоныч  быстренько  сделал  из  меня
какого-то кудрявого усача неясной национальности, после чего  я  пешкодралом
отправился на это мероприятие.
   Стукач пришел относительно вовремя, уселся за  столик  в  летнем  кафе  и
мирно попил пивка. Сигаретку выкурил с душой, не торопясь.  Говорить  ничего
не стал, просто "забыл" на  столе  спичечный  коробок.  В  наши  дни,  когда
большая часть населения пользуется зажигалками, это слишком приметно, но  не
ругать же этого чувырлу при всем  народе?  Я  по-тихому  прибрал  коробок  в
карман, дохлебал из горла "Carlsberg" и не  спеша  отвалил  из  кафе.  Снова
вернулся к Соломонычу, преобразился в нормального Баринова и опять уселся  в
тарантас Лосенка. Уже едучи в "Чероки", слегка поинтересовался запиской. Она
касалась не меня, а бывшей бригады Кубика-Рубика, которую с тех пор, как  ее
бывший начальник подался в  арабские  шейхи,  возглавлял  сильно  поумневший
Утюг. Начальник близлежащей ментуры скромно  намекал,  что  такого-то  числа
"город"  будет  слегка  шмонать  торгашей  по  поводу  нелегальной  водки  и
желательно навести порядок на точках, дабы потом не переплачивать.
   Само собой, что своей запиской я Утюга сильно порадовал, он весь напрягся
и помчался работать  согласно  диспозиции.  Вообще  в  период  подготовки  к
850-летию любимой столицы надо было быть умненькими и благоразумненькими.
   Вслед за тем я взял курс на офис Варана, которому, видишь ли,  захотелось
по старой памяти посоветоваться  насчет  кандидатуры  на  роль  одноразового
киллера. Строго говоря, мне не стоило соглашаться на эту консультацию.  Если
б это было необходимо, то такую  задачу  мне  поставил  бы  лично  Чудо-юдо.
Потому что моей башке вовсе не обязательно знать все, а в некоторых  случаях
даже просто противопоказано. У Сергея Сергеевича  обычно  строго  соблюдался
принцип, согласно которому человек, проявлявший интерес к делам, которые его
лично  не  касались,  брался  на  специальный  контроль.  Чаще   всего   это
заканчивалось "удалением с поля" или "увольнением без выходного  отверстия".
В   отношении   меня   таких   резкостей   не   допускали,   но   втык    за
несанкционированное вмешательство я получал обязательно. Чудо-юдо,  конечно,
не мог ежесекундно контролировать все мои действия и  передвижения,  даже  с
учетом того, что микросхема, стоявшая у меня в голове, постоянно докладывала
ему обо всем. Но все, что эта микросхема настукивала, непрерывно писалось на
какой-нибудь  магнито-оптический  диск  или  иное   вместилище   информации.
Совершенно автоматически или под контролем какого-либо оператора -  этого  я
не знал. Просматривал ли Чудо-юдо эти записи  перед  сном  или  в  обеденный
перерыв,  докладывал  ли  ему  обо  всяких  интересных  делах   этот   самый
гипотетический оператор - меня  не  информировали.  Очень  может  быть,  что
микросхема  вообще  передавала  информацию  непосредственно  в  мозг  Сергея
Сергеевича, а все эти примитивные "операторы" и  "магнито-оптические  диски"
вообще не существовали. Но так или иначе, в последнее  время  Чудо-юдо  знал
обо  мне  буквально  ВСЕ.  И  более  того,  мог  в  любую  минуту   напрямую
подключиться к моей микросхеме и дать какие-нибудь ЦУ, что-нибудь  запретить
или просто обматерить. То, что он  никак  не  отреагировал  на  мое  решение
съездить к Варану,  могло  пониматься  трояко:  либо  ему  по  фигу,  что  я
поинтересуюсь этим делом, либо он одобряет это решение, либо шибко  занят  и
пропустил информацию, условно говоря, мимо ушей. При всем своем  чудо-юдстве
он все-таки всего лишь человек. Но я решил рискнуть и пообщаться с  Вараном.
Все же он в некотором роде мой крестник.  С  точки  зрения  общечеловеческих
ценностей, конечно, нельзя сказать, что я  вывел  его  на  верную  и  прямую
дорогу к светлому будущему, а с точки зрения  старопрежней  коммунистической
морали - и подавно, но для нынешней социально-экономической модели  Варан  и
его ребятки устроились не так уж плохо. Во всяком случае, значительно  лучше
огромного большинства людей.
   Оценивая свои советы, данные Варану, я считал, что ничего особо  опасного
с точки зрения вышестоящей инстанции, то есть Чуда-юда,  не  сотворил.  Хуже
было бы, если б я сказал  наплевательски:  "Знаешь,  мне  по  фигу  все  эти
бомжики один к одному".  Саша  наверняка  воспринял  бы  это  как  одобрение
кандидатуры. А я довольно четко  сказал,  что  кадр  мне  не  нравится,  ищи
получше. Так что если Варан теперь упрется и потянет  этого  Тимофеева,  или
как его там в натуре, на дело, а потом загремит, извиняюсь,  "под  фанфары",
то я могу умыть ручки и назидательно сказать: "Тебе же говорили!" Ну а ежели
Варан залетит с другим, самостоятельно подобранным кадром, никто  не  сможет
доказать,  что  этот,  забракованный  мной,   был   лучше.   Так   что   все
культурненько, все спокойненько и нет проблем...
   От расслабухи  и  размышлений  меня  отвлекли  щелчок  замка  и  знакомые
цокающие шаги. Вика пришла.
   Нет, хоть она и убеждала меня изо  всех  сил,  что  является  всего  лишь
Хавроньей Премудрой в лягушачьей шкурке, то есть  Ленкой,  перегруженной  на
носитель Вик Мэллори, дело оказалось гораздо сложнее. То ли Чудо-юдо слишком
торопился, то ли его знания о всяких там интротрансформациях и  реноминациях
личности были недостаточны, но,  только  забрав  у  меня  и  детишек  вполне
естественную и целостную Хрюшку  Чебакову,  он  заменил  ее  каким-то  новым
существом, к которому я ни  в  прошлый,  ни  в  этот  раз  так  и  не  сумел
привыкнуть. Сравнивая впечатления, полученные  от  общения  с  ней  тогда  и
сейчас, я  пришел  к  выводу,  что  никаких  отличий  она  не  претерпела  и
по-прежнему представляла собой  составную  сущность,  в  которой  сочетались
Ленка, Таня Кармелюк, Кармела О'Брайен и в самой малой степени Вик  Мэллори.
Вроде бы  Ленка  доминировала,  но  Таня  и  Кармела  оказались  куда  более
живучими, чем  предполагал,  должно  быть,  Чудо-юдо.  Правда,  что  он  там
предполагал, мне, конечно, не докладывали. Не раз  мне  казалось,  будто  он
поставил какой-то очередной эксперимент с неясными  для  нас  целями.  Может
быть,  хотел  проверить,  как  уживутся  между  собой  люди   с   составными
сущностями?
   Так или иначе, но если в первые несколько недель (так было  оба  раза)  я
еще пытался заставлять себя называть ее Ленкой, Хрюшкой Чебаковой, Хавроньей
Премудрой и другими наименованиями, выработанными в ходе  семейной  жизни  с
телом, которое содержало всего одну душу и в данный момент  находилось  хрен
знает где, то позже уже не мог этого делать. И она тоже, должно быть, не без
внутренней борьбы (мне она представлялась как некий кухонный  скандал  между
четырьмя бабами, собранными даже не в одной кухне, а в одной голове) поняла,
что восстановить "все, как было" невозможно. Как-то  постепенно,  исподволь,
мы оба поняли, что придется привыкать друг к  другу  заново.  Незаметно  для
самого себя я стал называть ее Викой, потому что гораздо хуже  было  назвать
ее  Таней  или  Кармелой.  Ленкино  доминантное  "я"  заставляло   морщиться
рябоватую и неброскую, хотя  и  довольно  симпатичную  мордашку.  В  зеркало
бабоньке тоже было нелегко смотреться. Хрюшке  очень  нравились  ее  прежние
пышные и нежные телеса, длинные золотистые и очень яркие волосы. Не такой уж
я непонятливый, чтоб не догадаться: она себя  чувствует,  как  обворованная.
Дескать,  была  я  красавицей,  а  вы  меня   поуродовали.   С   Чудом-юдом,
естественно, на этой почве - он, гадский гад, меня в  лягушку  превратил!  -
Ленкино доминантное "я" ладило плохо впрочем, остальные  "я",  прежде  всего
Танино, конечно тоже не жаловали свекра. Вика, как целое, вообще стала  куда
более жесткой и резкой. Иногда мне казалось, что  Ленкой  в  ее  душе  и  не
пахнет, "осталась одна Таня", как было написано в каком-то  дневнике,  забыл
чьем. Правда, ночами иногда на волю вырывался темперамент Кармелы О'Брайен -
а у нее, если б была жива, уже климакс наступал бы!  Не  знаю,  чем  природа
одарила в этом смысле собственно Танечку, поскольку никогда не имел  дела  с
ней, так сказать, "в чистом виде", но то, что она унаследовала от  потаскухи
Кармелы, зачастую выглядело полномасштабным безумием. Все  это  обрушивалось
отнюдь не на пылкого юношу, а на мужичка с заметно поскромневшими  запросами
и к тому же проводящего дни в разного рода трудах и  заботах  конечно,  иной
раз я с удовольствием купался в этом море сумасшествия,  например,  если  не
шибко уставал и был  в  хорошем  настроении.  Но  иногда  Викины  фейерверки
приходились на такие дни, когда мне хотелось только одного: упасть в койку и
вырубиться, причем в некоторых случаях было горячее желание помереть во сне,
чтоб наутро не просыпаться. Ленкино  доминантное  "я",  конечно,  хоть  и  с
трудом, но гасило эти "души прекрасные порывы", но Вика как целое испытывала
явный дискомфорт. Она уходила в тренажерную комнату  -  это  нововведение  в
нашей части дома появилось только после повторного прилета из Эмиратов  -  и
начинала с остервенением наносить удары по боксерским  мешкам  и  макиварам.
Мышечная память Танечки  сохранилась  полностью,  и  мне  оставалось  только
благодарить Господа, что эти удары достаются бессловесным чучелам, а не мне,
грешному.
   И  вообще  многое  в  нашей  семейной  жизни  пришлось  перестраивать   и
переналаживать. А если еще учесть, что я  знал  то,  что  не  знала  Вика  -
эпопею, происшедшую после первого возвращения из Эмиратов, я доверил  только
Чуду-юду, - то сложностей еще прибавлялось. Нет, с одной стороны, после  тех
событий, происшедших предположительно в  параллельном  потоке  времени,  мне
было легче подстроиться под ее нрав, предсказать ее реакцию на то  или  иное
слово. Но то, что было тогда и сейчас, различалось очень серьезно.
   Во-первых,  в  прошлый  раз  совместная  жизнь   начиналась   со   всяких
экстремальных ситуаций. Сначала Васю везли, потом меня Агафон  с  товарищами
зацапал и пришлось бежать. После этого я пережил  налет  на  джип  и  смерть
Лосенка, простудился, заболел. Затем во сне каким-то образом,  сам  того  не
желая, связался через микросхему с Васей Лопухиным, начал воевать с  вирусом
по кличке "Белый Волк", узнал какую-то фантастическую  историю  о  том,  как
Вася Петра I регенерировал. Потом мы с Викой  вместе  какой-то  препарат  на
себе испытывали, а затем отходняк от него переживали. Далее  Чудо-юдо  велел
мне изучать документы группы "Пихта" и, наконец, отправил  в  экспедицию  на
объект "Котловина", которая так неожиданно закончилась. В общем, нам не  так
уж много времени пришлось быть вместе, но уж когда  мы  добирались  друг  до
друга, то даром времени не  теряли...  А  сейчас  развитие  событий  шло  по
рутинно-утомительному графику. Чудо-юдо не поручал мне ничего  серьезного  и
опасного. Я ездил на какие-то встречи, вел беседы  по  заданным  программам,
передавал какие-то конверты, инспектировал разные группы, типа групп  Варана
или Утюга. Два раза прокатился  на  пару  деньков  в  другие  города,  чтобы
привезти оттуда какие-то "дипломаты". Что в них было, неизвестно. Вообще вся
эта деятельность, в которой я участвовал, была  для  меня  темным  лесом.  В
принципе, ею мог заниматься любой мальчишка на побегушках. Во всяком случае,
за все время, прошедшее с октября 1996-го (по второму варианту), я  ни  разу
не стрелял по реальной цели и ни для кого не служил живой мишенью. На  хвост
"Чероки" и всех других машин, на которых мне приходилось ездить, ни разу  не
садилась "наружка". Ни казенная, ни частная. Это было совсем не похоже на ту
жизнь, которую мне приходилось вести до лета 1994  года,  когда  у  меня  по
крайней мере раз в неделю случалось по разборке. Пожалуй, более спокойную  и
безмятежную  жизнь  я  вел  только  тогда,  когда  два  года  провалялся  на
Гран-Кальмаро в псевдокоматозном (Чудо-юдо так сказал)  состоянии.  Конечно,
за это я мог только поблагодарить отца родного, но на  отношениях  с  Викой,
как ни странно, это мирное бытование сказалось не лучшим образом.
   Во-вторых, тогда меня многое удивляло, я ощущал  новизну  и  был  намного
внимательнее к Вике. И у нее это чувство новизны было. Мы как бы  переживали
медовый месяц,  помаленьку  притираясь  друг  к  другу.  Сейчас  новизну  (в
постельном смысле) ощущала только она. Мне, по большому счету, ничего  особо
нового Вика предложить не могла. Я уже знал ее  по  прошлому  разу,  и  лишь
изредка  ей  удавалось  чем-то  меня  удивить  и   порадовать.   Приходилось
помаленьку имитировать восторги там, где я их не испытывал, играть  страсть,
превозмогая скуку и усталость. Иногда неплохо получалось, иногда  -  похуже.
Вика не была дурой и наивной девочкой, как бывшая хозяйка  ее  материального
носителя. Она довольно быстро стала разбираться в моем поведении. И, в  свою
очередь, взялась играть. Тоже с переменным успехом. В каких-то  случаях  мне
казалось, что я эту  игру  насквозь  вижу,  в  других  Вике  удавалось  меня
убедить, будто она верит моей имитации.
   В-третьих, значительно большую роль стали играть Колька и Катька.  Именно
при такой спокойной и  нормальной  вроде  бы  жизни  проблема  подрастающего
поколения выходит на первый план. Вику за маму они не  признали  и  на  этот
раз. Более того, еще и на меня обозлились.  Особенно  Екатерина  Дмитриевна.
Само собой, что для десятилетней дамы бесполезно придумывать истории  насчет
того, что "мама изменила внешность", тем  более  что  для  сравнения  всегда
рядом тетя Зина. Поглядела на мамину копию - и все  ясно.  Папа  новую  бабу
привел, а с мамой развелся. Сволочь, как все мужики.
   Ситуация, в принципе, житейская, таких вокруг тысячи. Но в  нашем  случае
особенная. Ведь Вика, строго говоря, только по внешности  была  им  мачехой.
Ленкино доминантное "я" в этой части безжалостно давило  индифферентность  к
детям,  исходившую  от  других  "я",  содержавшихся  в   этой   коммунальной
черепушке. Она воспринимала их не как детей мужа от  первого  брака,  а  как
своих, в муках рожденных. Хотя мучилось, справедливости ради скажем,  совсем
не то тело. Поскольку ни Колька, ни Катька за весь "отчетный период" так  ни
разу и не назвали ее "мамой", я мог догадаться, что у Вики в душе ломило.  И
сильно. А следствием этого явилась неприязнь к  Чуду-юду.  Гораздо  большая,
чем за то, что он ей тело поменял.
   От детишек проистекала и некая напряженность между Викой и Зинкой. Сестры
Чебаковы, выражаясь по-научному, были  однояйцевыми  близнецами.  Почти  три
десятилетия каждая из них считала, что в понятие "сестра" входит почти то же
самое, что "я сама". То есть то же лицо, те же волосы, те же телесные  формы
и даже одинаковая одежда. Различие было лишь в мелких деталях, типа Зинкиной
родинки на шее, которой у Ленки не имелось. И дети у  них  тоже  были  почти
общие. Во всяком случае, сами поросята  больших  различий  между  мамами  не
находили. А тут, выражаясь языком классика, "такой  реприманд  неожиданный".
Сестрица-дубликат по форме исчезает, а вместо нее появляется рябая  брюнетка
с железными мышцами  и  нежным  девичьим  голоском,  в  котором  то  и  дело
проскальзывают  западноукраинские  нотки.  И  существо  это  по  внутреннему
содержанию ощущает себя Ленкой, считает старшим братом Игоряшку Чебакова,  а
мужем - Димочку Баринова. Умом, конечно, кандидат филологических наук 3.  И.
Баринова всю справедливость этих положений осознавала, но  сердцем  все  это
принять пока не сумела. Она привыкла, что гражданка с  описанной  внешностью
является Танечкой Кармелюк, подконтрольным и управляемым  спецсубъектом,  за
которой надо глядеть в оба  и  не  проморгать,  если  она  в  очередной  раз
взбрыкнет.
   Наверно, окажись все наоборот, то есть если б  Викой  стала  Зинка,  этой
напряженности в отношениях было  бы  поменьше.  При  всем  внешнем  сходстве
сестры Чебаковы по характеру заметно различались. Зинуля - должно  быть,  от
своего не  шибко  удачного  замужества  в  первую  очередь  -  была  позлее,
пожестче, построже.  Ленка,  наверно,  при  том  же  рациональном  понимании
ситуации постаралась бы  припрятать  все  негативные  эмоции,  не  стала  бы
наступать на больные мозоли, сыпать соль на раны и так далее. У Зинки это не
получалось. Отчужденность между сестрами по сознанию быстро  росла.  И,  как
мне казалось, Ленкина доброта и благорасположение  к  сестре,  натыкаясь  на
холод и  сухость,  все  больше  угасали.  В  этой  сфере  Викиного  сознания
медленно,  но  уверенно  утверждалось  нечто  иное,  присущее,  по-видимому,
Танечке: осторожность, расчетливость, некая оборонительная боеготовность.
   Таким образом, оснований для того,  чтоб  признать  свою  семейную  жизнь
идиллической, у меня не было.
   Итак, в нашем  обиталище  зацокали  каблучки  Вики.  Конечно,  надо  было
оторвать спину от дивана и встретить миссис Баринову. Может  быть,  хотя  бы
поинтересоваться ее самочувствием и чмокнуть в щечку. Все это было очень  уж
в лом, но я героически себя преодолел.  То  есть  сумел  встать  и  выйти  в
прихожую, где Вика уже стряхнула свои цокающие туфли на  высоком  каблуке  -
бедняжка, выходя в люди, пыталась компенсировать заметную  потерю  в  росте,
связанную с переселением в новое тело. В момент моего появления она как  раз
всовывала ноги в шлепанцы. С очень сердитым видом.
   - Привет, - сказал я, чмокая фурию в заранее намеченное место.
   - Ага, - отозвалось существо, даже  не  попытавшис