ь в  углу,
откуда он мог видеть целых три своих отражения. Она посадила  его,  ска-
зав: "Ну, теперь сиди тихо!" Он давно уже относился  ко  всем  остальным
собакам в комнате совершенно равнодушно; хотя они были одной с ним поро-
ды и в точности той же масти, но у них не было запаха, их языки не умели
лизать - нечего было делать с ними  -  поддельные  существа,  совершенно
бесчувственные.
   Сняв платье, Флер прикинула новое, придерживая его подбородком.
   - Можно тебя поцеловать? - послышался голос, и двойник  Майкла  вырос
за ее собственным изображением в зеркале.
   - Некогда, милый мой мальчик! Помоги мне лучше, - она натянула платье
через голову. - Застегни три  верхние  крючка.  Тебе  нравится?  Ах  да,
Майкл! Может быть, завтра к обеду придет Гэрдон Минхо -  Уилфрид  занят.
Ты его читал? Садись, расскажи мне о его вещах. Романы,  правда?  Какого
рода?
   - Ну, ему всегда есть что сказать. Хорошо описывает  кошек.  Конечно,
он немного романтик.
   - О-о! Неужели я промахнулась?
   - Ничуть. Наоборот, очень удачно. Беда нашей публики в том, что гово-
рят они очень неплохо, но сказать им нечего. Они не останутся в  литера-
туре.
   - А по-моему, они именно потому и останутся. Они не устареют.
   - Не устареют? Как бы не так!
   - Уилфрид останется...
   - Уилфрид? О, у него есть чувства, ненависть,  жалость,  желания,  во
всяком случае, иногда появляются; а когда это бывает, он пишет  прекрас-
но. Но обычно он просто пишет ни о чем - как и все остальные.
   Флер поправила платье у выреза.
   - Но, Майкл, если это так, то у себя мы... я встречаюсь совсем  не  с
теми людьми, с которыми стоит.
   Майкл широко улыбнулся.
   - Милое мое дитя! С теми, кто в моде,  всегда  стоит  -  встречаться,
только надо хорошенько следить и менять их У побыстрее.
   - Но, Майкл, ведь ты не считаешь, что Сибли не переживет себя?
   - Сиб? Конечно нет.
   - Но он так уверен, что все остальные уже отжили свой век или отжива-
ют. Ведь у него настоящий критический талант.
   - Если бы я понимал в искусстве не больше Сибли, я бы завтра же  ушел
из издательства.
   - Ты понимаешь больше, чем Сибли Суон?
   - Ну конечно, я больше понимаю. Вся критика Сиба сводится к  высокому
мнению о Сибе - и самой обыкновенной нетерпимости ко всем остальным.  Он
их даже не читает. Прочтет одну книгу каждого  автора  и  говорит:  "Ах,
этот? Он скучноват", или "он - моралист", или "он сентиментален", "уста-
рел", "плетет чушь", - я сто раз это слышал.  Конечно,  так  он  говорит
только о живых. С мертвыми авторами он обходится иначе. Он вечно выкапы-
вает и канонизирует какого-нибудь покойника - этим он и  прославился.  В
литературе всегда были такие Сибы. Он яркий пример того, как человек мо-
жет внушить о себе какое угодно мнение. Но, конечно, в литературе он  не
останется: он никогда ничего не создал своего - даже по ошибке.
   Флер упустила нить разговора. Да, платье ей очень к лицу - прелестная
линия. Можно снять - надо еще написать три письма, прежде чем одеваться.
   Майкл, снова заговорил:
   - Ты послушай меня, Флер. Истинно великие люди не болтают и не толка-
ются в толпе - они плывут одни в своих лодочках по тихим протокам. Но из
протоков выходят потоки! Ого, как я сказал! Прямо - mot! Или  не  совсем
mot?
   - Майкл, ты на моем месте сказал бы Фредерику Уилмеру, что он  встре-
тит Губерта Марсленда у меня за завтраком на будущей неделе?  Будет  это
для него приманкой или отпугнет его?
   - Марсленд - милая старая утка, а Уилмер  -  противный  старый  гусь;
право, не знаю!
   - Ну, будь же серьезен, Майкл, - никогда ты мне  не  поможешь  ничего
устроить. Не щекочи мне, пожалуйста, плечи!
   - Дорогая, ей-богу, не знаю. У меня нет, как у тебя, таланта на такие
дела. Марсленд рисует ветряные мельницы, скалы и всякие штуки - я сомне-
ваюсь, слышал ля он что-нибудь об искусстве будущего. Он просто уникум в
смысле умения держаться далеко от современности. Если  ты  думаешь,  что
ему будет приятно встретиться с вертижинистом... [7]
   - Я не спрашиваю тебя, захочется ли ему  встретиться  с  Уилмером;  я
спросила тебя, захочет ли Уилмер встретиться с ним.
   - Ну, Уилмер только скажет: "Люблю маленькую миссис  Монт,  уж  очень
здорово она кормит", и ты действительно хорошо кормишь, детка. А  верти-
жинисту нужно хорошо питаться, иначе у него голова не закружится.
   Перо Флер снова быстро забегало по бумаге - строчки стали чуть нераз-
борчивее. Она пробормотала:
   - По-моему, Уилфрид выручит - ведь тебя не будет.
   Один, два, три, Каких женщин звать?
   - Для художников? Хорошеньких и толстеньких; ума не требуется.
   Флер рассердилась:
   - Где же мне взять толстых? Их теперь и не бывает. -  Ее  перо  бегло
застрочило:
   "Милый Уилфрид, в пятницу завтрак: Уилмер, Губерт Марсленд и две жен-
щины. Выручайте!
   Всегда Ваша Флер".
   - Майкл, у тебя подбородок - как сапожная щетка!
   - Прости, маленькая; у тебя слишком нежные плечи.  Барт  сегодня  дал
Уилфриду замечательный совет, когда мы шли сюда.
   Флер перестала писать.
   - Да?
   - Напомнил ему, что состояние влюбленности здорово  вдохновляет  поэ-
тов...
   - По какому же это поводу?
   - Уилфрид жаловался, что у него стихи что-то не выходят.
   - Какая чепуха! Его последние вещи лучше всего.
   - Да, я тоже так считаю. А может быть, он уже предвосхитил совет?  Ты
не знаешь, а?
   Флер взглянула через плечо ему в лицо. Нет, такое же, как  всегда,  -
открытое, добродушное, слегка похожее на лицо фавна: чуть торчащие  уши,
подвижные губы и ноздри.
   Она медленно проговорила:
   - Если ты ничего не знаешь, то никто не знает.
   Какое-то сопенье помешало Майклу ответить. Тинг-аЛинг,  длинный,  ни-
зенький, немного приподнятый с обоих концов, стоял  между  ними,  задрав
свою черную мордочку. "Родословная у меня длинная, -  казалось,  говорил
он, - да вот ноги короткие; как же быть?"


   III
   МУЗЫКА

   Следуя великому руководящему правилу. Флер и Майкл пошли  на  концерт
Гуго Солстиса не для того, чтобы испытать удовольствие,  а  потому,  что
были знакомы с композитором. Кроме того, они чувствовали,  что  Солстис,
англичанин русско-голландского происхождения, - один из тех, кто возрож-
дает английскую музыку, великодушно освобождая ее от мелодии и  ритма  и
щедро наделяя литературными и математическими достоинствами. Побывав  на
концерте музыкантов этой  школы,  невозможно  было  не  сказать,  уходя:
"Очень занятно!" И спать под такую обновленную  английскую  музыку  было
тоже невозможно. Флер, любившая поспать, даже и не пыталась. Майкл  поп-
робовал и потом жаловался, что это все равно, что спать на Льежском вок-
зале. В этот вечер они занимали у прохода в первом  ряду  амфитеатра  те
места, на которые у Флер была своего рода естественная  монополия.  Видя
ее здесь, Гуго и прочие могли убедиться, что и она принимает  участие  в
английском возрождении. И отсюда легко было ускользнуть в фойе  и  обме-
няться словом "занятно!" с какими-нибудь знатоками, украшенными бачками;
или, вытянув папироску из маленького золотого портсигара - свадебный по-
дарок кузины Имоджин Кардиган, - отдохнуть за двумя-тремя затяжками. Го-
воря совершенно честно, Флер обладала врожденным чувством  ритма,  и  ей
было очень не по себе во время этих бесконечных "занятных" пассажей, яв-
но изобличавших все перипетии тернистого пути  композитора.  Она  втайне
любила мелодию, и невозможность сознаться в этом,  не  выпустив  из  рук
Солстиса, Баффа, Бэрдигэла, Мак-Льюиса, Клорейна  и  других  обновителей
английской музыки, иногда требовала предельного  напряжения  всех  спар-
танских сторон ее натуры. Даже Майклу она не решалась "исповедаться",  и
ей становилось труднее, когда он, с присущим ему непочтением к авторите-
ту, еще усилившимся от жизни в окопах и работы в издательстве,  бормотал
вполголоса: "Боже, ну и заверчено!" или: "Эк его разбирает!" А ведь  она
знала, что Майкл гораздо лучше ее переносит эту музыку, потому что у не-
го больше склонности к литературе и меньше танцевального зуда в  пальцах
ног.
   Первая тема нового произведения Солстиса "Пьемонтская  фантасмагория"
- ради него они, собственно, и пришли - началась рядом тягучих аккордов.
   - Вот это да! - прошептал Майкл ей на ухо. -  Мебель  двигают,  штуки
три разом, по паркетному полу!
   Невольная улыбка Флер выдала тайну, почему брак не стал для нее невы-
носимым. В конце концов Майкл все-таки  прелесть!  Обожание  и  живость,
остроумие и преданность - такое сочетание трогало и задевало даже  серд-
це, которое принадлежало другому, прежде чем было  отдано  ему.  "Трога-
тельность" без "задевания" была  бы  скучной;  "задевание"  без  "трога-
тельности" раздражало бы. В эту минуту он  был  особенно  привлекателен.
Положив руки на колени, с остекленелыми от сочувствия  к  Гуго  глазами,
навострив уши и втайне подсмеиваясь, он слушал вступление с таким видом,
что Флер просто восхищалась им. Музыка, очевидно,  будет  "занятной",  и
Флер погрузилась в состояние поверхностной наблюдательности и внутренней
сосредоточенности, ставшее столь обычным для нее в последнее время.  Вон
сидит Л. С. Д. - знаменитый драматург; она с ним незнакома -  пока  еще.
Вид у него довольно страшный, уж очень торчат кверху волосы. Флер предс-
тавила себе, как он стоит на медном полу перед  одной  из  ее  китайских
картин. А вот - да, конечно! Гэрдон Минхо! Только подумать, что он  при-
шел слушать эту новую музыку! Профиль у него совершенно римский -  авре-
лианского периода! Она оторвалась от созерцания этой древности  приятным
чувством, что завтра он, быть может, попадет ее коллекцию, и стала расс-
матривать по очереди всех присутствующих - ей не хотелось пропустить ко-
го-нибудь нужного.
   "Мебель" внезапно остановилась.
   - Занятно! - произнес голос у плеча Флер.
   Обри Грин! Весь нереальный, словно пронизанный лунным светом, -  шел-
ковистые светлые волосы, гладко зачесанные назад, и  зеленоватые  глаза;
когда он улыбался, ей всегда казалось, что он ее "разыгрывает". Но  ведь
он в конце концов карикатурист!
   - Да, занятно!
   Он ускользнул. Мог бы остаться еще минутку - все равно никто не успе-
ет подойти до исполнения песен Бэрдигэла. Вот уже выходит певец -  Чарлз
Паулз. Какой он толстый и решительный и как тащит маленького Бэрдигэла к
роялю!
   Прелестный аккомпанемент - журчащий, мелодичный!
   Толстый решительный мужчина запел. Как не  похоже  на  аккомпанемент!
Мелодия, казалось, состояла из одних фальшивых нот  и  с  математической
точностью отнимала у Флер всякую возможность испытывать удовольствие.
   Бэрдигэл, очевидно, писал, больше всего на свете боясь, что его  вещь
кто-нибудь назовет "певучей". Певучей! Флер понимала, насколько это сло-
во заразительно. Оно обойдет всех, как корь, и Бэрдигэл  будет  изничто-
жен. Бедный Бэрдигэл! Конечно, песни вышли занятные. Только, как говорит
Майкл: "Господи, что же это?"
   Три песни! Паулз изумителен - честно работает. Ни единой ноты не взял
так, чтобы было похоже на  музыку!  Мысли  Флер  вернулись  к  Уилфриду.
Только за ним, из всех молодых поэтов, признавалось право о чем-то гово-
рить всерьез. Это создавало ему особое положение - он как бы исходил  от
жизни, а не от литературы. Кроме того, он выдвинулся на войне, был сыном
лорда Мэллиона, вероятно, получит Мерсеровскую премию за "Медяки".  Если
Уилфрид бросит ее, то упадет звезда с сияющего над ее медным полом неба.
Он не имеет права так уходить от нее. Он должен научиться сдерживаться -
не думать так физиологически. Нет! Нельзя упускать Уилфрида; но и нельзя
опять вводить в свою жизнь слезы, душераздирающие  страсти,  безвыходное
положение, раскаяние. Она уже раз испытала все это: заглушенная тоска до
сих пор служила предостережением.
   Бэрдигэл раскланивался. Майкл сказал: "Выйдем покурить. Дальше - ску-
чища!" А, Бетховен! Бедный старик Бетховен! Так устарел -  даже  приятно
его послушать!
   В коридорах и буфете только и было  разговоров,  что  о  возрождении.
Юноши и молодые дамы с живыми лицами и растрепанными волосами  обменива-
лись словом "занятно! ". Более солидные мужчины,  похожие  на  отставных
матадоров, загораживали все проходы, флер и  Майкл  прошли  подальше  и,
став у стены, закурили. Флер очень осторожно курила свою крохотную папи-
роску в малюсеньком янтарном мундштуке. Она как будто больше  любовалась
синеватым дымком, чем действительно  курила;  приходилось  считаться  не
только с этой толпой: никогда не знаешь, с  кем  встретишься!  Например,
круг, где вращалась Элисон Черрел, - политико-литературный, все  люди  с
широкими взглядами, но, как всегда говорит Майкл, "уверенные, что они  -
единственные люди в мире; посмотри только, как они пишут мемуары друг  о
друге". Флер чувствовала, что этим людям может не понравиться, если жен-
щины курят в общественных местах. Осторожно присоединяясь к  иконоборца,
Флер никогда не забывала, что принадлежит по крайней  мере  двум  мирам.
Наблюдая все, что происходило вокруг нее, она вдруг заметила у стены че-
ловека, спрятавшего лицо за программой. "Уилфрид, - подумала  она,  -  и
притворяется, что не видит меня!" Обиженная, как ребенок, у которого от-
няли игрушку, она сказала:
   - Вон Уилфрид, приведи его сюда, Майкл!
   Майкл подошел и коснулся рукава своего друга. Показалось  нахмуренное
лицо Дезерта. Флер видела, как он пожал плечами, повернулся и смешался с
толпой. Майкл вернулся к ней.
   - Уилфрид здорово не в духе, говорит, что сегодня не годен для  чело-
веческого общества. Чудак!
   До чего мужчины тупы! Оттого, что Уилфрид - его приятель, Майкл ниче-
го не замечает; и счастье, что это так.  Значит,  Уилфрид  действительно
решил ее избегать. Ладно, посмотрим! И она сказала:
   - Я устала, Майкл, поедем домой.
   Он взял ее под руку.
   - Бедняжка моя! Ну, пошли!
   На минуту они задержались у двери, которую забыли закрыть, и  смотре-
ли, как Вуман, дирижер, изогнулся перед оркестром.
   - Посмотри на него - настоящее чучело, вывешенное из окна: руки и но-
ги болтаются, точно набиты опилками. А погляди на Фрапку с ее  роялем  -
мрачный союз!
   Послышался странный звук.
   - Ей-богу, мелодия! - сказал Майкл.
   Капельдинер прошептал ему на ухо: "Позвольте, сэр, я закрываю двери".
Флер мельком заметила знаменитого драматурга Л. С. Д., сидевшего с  зак-
рытыми глазами, так же прямо, как торчали его волосы. Дверь закрылась  -
они остались в фойе.
   - Подожди здесь, дорогая, я раздобуду рикшу.
   Флер спрятала подбородок в мех. С востока дул холодный ветер.
   За спиной раздался голос:
   - Ну, Флер, ехать мне на Восток?
   Уилфрид! Воротник поднят до ушей, папироска во рту, руки в  карманах,
пожирает ее глазами.
   - Вы глупый мальчик, Уилфрид!
   - Думайте, что хотите. Ехать мне на Восток?
   - Нет. В воскресенье утром - в одиннадцать часов, в галерее Тэйт.  Мы
поговорим.
   - Convenu! [8]
   И ушел.
   Оставшись внезапно одна, Флер вдруг словно впервые досмотрела в  лицо
действительности. Неужели ей не справиться с Уилфридом? Подъехал автомо-
биль. Майкл кивнул ей. Флер села в машину.
   Проезжая мимо заманчиво освещенного  оазиса,  где  молодые  дамы  де-
монстрировали любопытным лондонцам последнее слово парижских  дезабилье.
Флер почувствовала, что Майкл наклонился к ней. Если она намерена сохра-
нить Уилфрида, надо быть поласковей с Майклом. Но только:
   - Не надо целовать меня посреди Пикадилли, Майкл.
   - Прости, маленькая. Конечно, это преждевременно:  я  собирался  тебя
поцеловать только у Партенеума!
   Флер вспомнила, как он спал на диване в испанской гостинице в  первые
две недели их медового месяца; как он всегда  настаивал,  чтобы  она  не
тратила на него ни пенни, а сам дарил ей все, что хотел, хотя у нее было
три тысячи годового дохода, а у него только тысяча двести фунтов; как он
беспокоился, когда у нее бывал насморк, и как он всегда приходил вовремя
к чаю. Да, Майкл - прелесть. Но разобьется ли ее сердце, если он  завтра
уедет на Восток или на Запад?
   Прижимаясь к нему, она сама удивлялась своему цинизму.
   В передней она нашла телефонограмму:  "Пожалуйста,  передайте  миссис
Монт, что я заполучила мистера Гэрдина Миннер. Леди Элисон".
   Как приятно! Подлинная древность! Флер зажгла свет и на минуту  оста-
новилась, любуясь своей комнатой. Действительно мило! Негромкое  сопенье
послышалось из угла. Тинг-а-Линг" рыжий на черной подушке, лежал, словно
китайский лев в миниатюре, чистый, далекий от всего, только что  вернув-
шийся с вечерней прогулки вдоль ограды сквера.
   - Я тебя вижу, - сказала Флер.
   Тинг-а-Линг не пошевельнулся. Его круглые черные глаза  следили,  как
раздевалась хозяйка. Когда она вернулась из ванной, он  лежал,  свернув-
шись клубком. "Странно! - подумала Флер, - откуда он знает, что Майкл не
придет?" И, скользнув Б теплую постель, она тоже  свернулась  клубком  и
заснула.
   Но среди ночи она почему-то проснулась. Зов - долгий, странный,  про-
тяжный - откуда-то с реки, из трущоб позади сквера, - и  воспоминание  -
острое, болезненное - медовый месяц, Гренада -  крыши  внизу,  -  чернь,
слоновая кость, золото, - оклик сторожа под окном,  -  строки  в  письме
Джона:
   Голос, в ночи звенящий, в сонном и старом испанском
   Городе, потемневшем в свете бледнеющих звезд.
   Что говорит голос - долгий, звонко-тоскливый?
   Просто ли сторож кличет, верный покой суля?
   Просто ли путника песня к лунным лучам летит?
   Нет! Влюбленное сердце плачет, лишенное счастья,
   Просто зовет: "Когда?"
   Голос - а может быть, ей приснилось? Джон, Уилфрид, Майкл!  Стоит  ли
иметь сердце!


   IV
   ОБЕД

   Леди Элисон Черрел, урожденная Хитфилд, дочь первого графа Кемдена  и
жена королевского адвоката Лайонеля Черрела, еще  не  старого  человека,
приходившегося Майклу дядей, была очаровательной женщиной, воспитанной в
той среде, которую принято считать центром общества. Это была группа лю-
дей неглупых, энергичных, с большим вкусом и большими деньгами. "Голубая
кровь" их предков определяла их политические связи, но они  держались  в
стороне от "Шутников" и прочих скучных мест, посещаемых  представителями
привилегированной касты. Эти люди - веселые, обаятельные, непринужденные
- были, по мнению  Майкла,  "снобы,  дружочек,  и  в  эстетическом  и  в
умственном отношении, только они никогда этого не замечают. Они  считают
себя гвоздем мироздания, всегда оживлены,  здоровы,  современны,  хорошо
воспитаны, умны, Они просто не могут вообразить равных себе. Но, понима-
ешь, воображение у них не такое уж богатое. Вся  их  творческая  энергия
уместится в пинтовой кружке. Взять хотя бы их книги - всегда они пишут о
чем-то: о философии, спиритизме, поэзии, рыбной ловле, о себе самих; да-
же писать сонеты они перестают еще в юности, до двадцати пяти  лет.  Они
знают все - кроме людей, не принадлежащих к их кругу. Да, они,  конечно,
работают, они хозяева, и как же иначе: ведь таких умных, таких  энергич-
ных и культурных людей нигде не найти. Но эта работа сводится к топтанию
на одном месте в своем несчастном замкнутом кругу. Для  них  он  -  весь
мир; могло быть и хуже! Они создали свой собственный золотой век, только
война его малость подпортила".
   Элисон Черрел, всецело связанная с этим миром, таким  остроумно-заду-
шевным, веселым, непринужденным и уютным, жила в двух шагах от  Флер,  в
особняке, который был по архитектуре приятнее многих лондонских  особня-
ков. В сорок лет, имея троих детей, она сохранила свою незаурядную  кра-
соту, слегка поблекшую от усиленной умственной и физической  деятельнос-
ти. Как человек увлекающийся, она любила Майкла, несмотря на  его  чуда-
ческие выпады, так что его матримониальная авантюра сразу заинтересовала
ее. Флер была изящна, обладала живым природным умом - новой  племянницей
безусловно стоило заняться. Но несмотря на то, что Флер была податлива и
умела приспособляться к людям, она мало поддалась