-
биле. Вам с нами по дороге, Монт? Мистер Монтросс, вы знаете эту  песен-
ку: "Мы в дом к Алисе все зайдем"? Мой мальчик-молочник ею  прямо  увле-
чен. Я все думаю, что это за  Алиса?  Подозрительная,  по-моему,  особа.
Спокойной ночи, миссис Монт. У вас прелестный дом!
   - Спокойной ночи, сэр!
   Его рука, рука "моржа"; рука свекра.
   - Кит здоров. Флер?
   - Цветет.
   - Спокойной ночи, милая!
   Милая - мать его внука! "Завтра, завтра, завтра!" Дряхлый груз  укрыт
пледом, дверца захлопнулась - какая мягкая, бесшумная машина. Опять  го-
лоса.
   - Привести вам - такси, дядя Хилери?
   - Нет, спасибо, Майкл, мы с епископом пройдемся.
   - Я дойду с вами до угла. Идемте, сэр Годфри?  До  свидания,  родная.
Твой отец остался обедать. Я вернусь от Блайта часов в десять.
   И вышли звери из ковчега по четыре!
   - Не стой здесь, озябнешь! -  Голос  отца!  Единственный,  с  кем  ей
страшно встретиться глазами. Нельзя снимать маску.
   - Ну, папа, что сегодня делал? Пойдем в гостиную, скоро обедать.
   - Как твой портрет? Не преувеличивает этот  молодчик?  Нужно  бы  мне
зайти посмотреть.
   - Подожди еще, папа. Он очень обидчивый.
   - Все они такие. Я думал завтра поехать на Запад,  поглядеть,  откуда
вышли Форсайты. Тебе вряд ли удалось бы вырваться и поехать со мной?
   Флер слушала, не выдавая чувства облегчения.
   - На сколько ты уезжаешь, папа?
   - Вернусь на третий день. Туда меньше двухсот миль.
   - Боюсь, что мой художник расстроится.
   - Я и не думал, что это тебя соблазнит. Блеска ни малейшего. А я  уже
давно собирался. И погода стоит хорошая.
   - Я уверена, что будет страшно интересно, милый;  ты  мне  все  потом
расскажи. Но с этими сеансами и с домом отдыха я сейчас очень связана.
   - Так я буду ждать тебя в воскресенье. Твоя мать  уехала  в  гости  -
только и знают, что играть в бридж; пробудет  там  до  понедельника.  Ты
ведь знаешь, я всегда хочу тебя видеть, - добавил он просто.
   И чтобы уйти от его взгляда, она встала.
   - Сейчас, папа, я только сбегаю наверх переодеться.
   После этих собраний комитета я всегда чувствую, что  нужно  помыться.
Не знаю почему.
   - Пустая трата времени, - сказал Сомс.  -  Трущобы  всегда  будут.  А
все-таки занятие вам обоим.
   - Да, Майкл наслаждается.
   - Вот старый дурак этот сэр Тимоти! - И Сомс подошел к  Фрагонару.  -
Ту картину Морланда я повесил, Маркиз - приятный старик. Я тебе,  кажет-
ся, говорил, что оставлю свои картины государству? Тебе  они  не  нужны.
Когда-нибудь переедешь жить в этот Липпингхолл. Там картины не ко двору.
Предки, да оленьи рога, да лошади - вот там что. Да.
   Тайная жизнь и Липпингхолл? Пусть еще долго, долго этого не будет!
   - О, папа, Барт никогда не умрет!
   - Н-да! Что и говорить, живуч. Ну, беги к себе!
   Смывая пудру  и  пудрясь  опять.  Флер  думала:  "Милый  папа!  Какое
счастье! Он будет далеко".
   Теперь, когда она окончательно решилась, было сравнительно легко  об-
манывать и спокойно улыбаться свеженапудренным лицом над тарелками  чел-
сийского фарфора.
   - Где ты думаешь повесить свой портрет, когда он будет готов? - заго-
ворил Сомс.
   - О, ведь он твой, милый.
   - Мой? Ну конечно; но ты его повесь у себя. Майкл захочет.
   Майкл - в неведении! Эта мысль ее больно кольнула. Что же, она  будет
с ним по-прежнему ласкова. К чему старомодная щепетильность?
   - Спасибо, милый. Думаю, что он захочет повесить его в гостиной.  Как
раз подойдет: серебро и золото - мой маскарадный костюм. - Помню, - ска-
зал Сомс, - что-то с колокольчиками.
   - Эта часть картины, по-моему, очень хорошо вышла.
   - Что? А лицо ему разве не удалась?
   - Не знаю, мне как-то не очень нравится.
   И правда, в тот день, после сеанса, она стала сомневаться, В лице по-
явилось что-то жадное, словно рафаэлит почуял, как в ней  крепнет  реше-
ние.
   - Если плохо выйдет, я не возьму, - сказал Сомс.
   Флер улыбнулась. У рафаэлита найдется, что сказать на это.
   - О, я уверена, что будет хорошо. Собственным портретом никто, навер-
но, не бывает доволен.
   - Не знаю, - сказал Сомс, - не пробовал.
   - А следовало бы, милый.
   - Пустая трата времени! Он отослал портрет этой молодой женщины?
   Флер не сморгнула.
   - Жены Джона Форсайта? О да, уже давно.
   Она ждала, что он скажет: "Ты с ними виделась это  время?"  -  но  он
промолчал. И это смутило ее больше, чем смутил бы вопрос.
   - Ко мне сегодня заходил твой кузен Вэл.
   У Флер замерло сердце. Неужели говорили о ней?
   - Его подпись подделали.
   Какое счастье!
   - Есть люди, абсолютно  лишенные  нравственных  устоев,  -  продолжал
Сомс. Она невольно вздернула белые плечи; но  он  не  заметил.  -  Самая
обыкновенная честность - куда она девалась, не знаю.
   - Я сегодня слышала, папа, как лорд Шропшир говорил, что "честность -
лучшая политика" - это просто пережитое викторианства.
   - Хоть он и старше меня на десять лет, не  понимаю,  с  чего  он  это
взял. Все теперь вывернуто наизнанку.
   - Но если это лучшая политика, так особой добродетелью это никогда  и
не было, так ведь?
   Сомс резко взглянул на ее улыбающееся лицо.
   - Почему?
   - Ой, не знаю! Куропатки из Липпингхолла, папа.
   Сомс потянул носом.
   - Мало повисели. Ножки куропатки должны быть куда сочней.
   - Да, я говорила кухарке, но у нее свой взгляд на вещи.
   - А в хлебном соусе должно быть чуть  побольше  лука.  Викторианство,
подумаешь! Он, верно, и меня назвал бы викторианцем!
   - А разве это не так, папа? Ты сорок шесть лет при ней прожил.
   - Прожил двадцать пять без нее и еще проживу.
   - Долго, долго проживешь, - мягко сказала Флер.
   - Ну, это вряд ли.
   - Нет, непременно! Но я рада, что ты не считаешь себя викторианцем. Я
их не люблю: слишком много на себя надевали.
   - Не скажи.
   - Во всяком случае, завтра ты будешь в царствовании Георга.
   - Да, - сказал Сомс. - Там, говорят, есть кладбище. Кстати,  я  купил
место на нашем кладбище, в углу. Чего еще  искать  лучшего?  Твоя  мать,
верно, захочет, чтобы ее отвезли хоронить во Францию.
   - Кокер, налейте мистеру Форсайту хереса.
   Сомс не спеша понюхал.
   - Это еще из вин моего деда. Он дожил до девяноста лет.
   Если они с Джоном доживут до девяноста лет, так никто и не  узнает?..
В десять часов, коснувшись губами его носа, она ушла к себе.
   - Я устала, папа; а тебе завтра предстоит длинный день. Спокойной но-
чи, милый!
   Счастье, что завтра он будет в царствовании Георга!


   VIII
   ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД

   Неожиданно затормозив машину на дороге между фермой Гейджа и рощей  в
Робин-Хилле, Флер сказала:
   - Джон, милый, мне пришла фантазия. Давай выйдем  и  погуляем  здесь.
Вельможа в Шотландии. - Джон не двинулся, и она прибавила: -  Мы  теперь
долго с тобой не увидимся, раз твой портрет готов.
   Тогда Джон вышел, и она отворила калитку, за которой начиналась  тро-
пинка. В роще они постояли, прислушиваясь, не заметил ли кто их незакон-
ного вторжения. Ясный сентябрьский день быстро меркнул. Последний  сеанс
затянулся, было поздно, и среди берез и лиственниц рощи сгущались сумер-
ки. Флер ласково взяла его под руку.
   - Слушай! Правда, тихо? Как будто и не прошло семи лет, Джон. А  тебе
хотелось бы? Опять были бы невинными младенцами?
   Он ответил сердито:
   - К чему вспоминать - все случается так, как нужно.
   - Птицы ложатся спать. Тут совы водились?
   - Да; скоро, наверно, услышим их.
   - Как пахнет хорошо!
   - Деревья и коровники!
   - Ваниль и тмин, как говорят поэты. А коровники близко?
   - Да.
   - Тогда не стоит идти дальше.
   - Вот упавшее дерево, - сказал Джон, - Можно  сесть  подождать,  пока
закричит сова.
   Они сели рядом на старое дерево.
   - Росы нет, - сказала Флер. - Скоро погода испортится.  Люблю,  когда
веет засухой.
   - Люблю, когда пахнет дождем.
   - Мы с тобой никогда не любим одно и то же, Джон. А между  тем  -  мы
любили друг друга. - Она плечом почувствовала, как он вздрогнул.
   - Вот и часы бьют! Уж поздно. Флер! Слышишь? Сова!
   Крик раздался неожиданно близко, из-за тонких ветвей. Флер встала.
   - Попробуем ее отыскать.
   Она двинулась прочь от упавшего дерева.
   - Ну, где ты? Побродим немножко, Джон.
   Джон поднялся и побрел рядом с ней между лиственниц.
   - Кажется, сюда - верно? Как быстро стемнело. Смотри - березы еще бе-
леют. Люблю березы, - она положила ладонь на бледный ствол. -  Какой  он
гладкий, Джон, словно кожа, - и, наклонившись вперед, приникла к  стволу
щекой. - Вот потрогай мою щеку, а потом кору. Правда, не отличишь,  если
бы не тепло?
   Джон поднял руку. Она повернулась и коснулась ее губами.
   - Джон, поцелуй меня один раз.
   - Ты ведь знаешь, я не могу поцеловать тебя "один раз". Флер.
   - Тогда целуй меня без конца, Джон.
   - Нет, нет, нет!
   - Все случается так, как нужно, - это ты сказал.
   - Флер, не надо! Я не вынесу.
   Она засмеялась - нежно, еле слышно.
   - И не нужно. Я семь лет этого ждала. Нет! Не закрывай  лицо.  Смотри
на меня! Я все беру на себя. Женщина тебя соблазнила. Но, Джон, ты всег-
да был мой. Ну вот, так лучше. Теперь я вижу твои  глаза.  Бедный  Джон!
Поцелуй меня! - В долгом поцелуе она словно лишилась  чувств;  не  знала
даже, открыты его глаза или закрыты, как у нее.
   И опять прокричала сова.
   Джон оторвался от ее губ. Он дрожал в ее объятиях, как испуганная ло-
шадь.
   Она прижалась губами к его уху, шептала:
   - Ничего, Джон, ничего. - Услышала, как у него захватило  дыхание,  и
ее теплые губы продолжали шептать: - Обними меня, Джон, обними меня!
   Теперь не оставалось ни проблеска света; между темных перистых  веток
глядели звезды, и далеко внизу, там, где  начинался  подъем,  дрожало  и
подбиралось к ним сквозь деревья неверное мерцание всходящей луны.  Лег-
кий шорох нарушил безмолвие, стих, раздался  снова.  Ближе,  ближе  Флер
прижималась к нему.
   - Не здесь, Флер, не здесь. Я не могу... не хочу...
   - Нет, Джон, здесь, сейчас. Ты ведь мой.
   Когда они снова сидели на упавшем дереве, сквозь деревья светила  лу-
на.
   Джон сжимал руками виски, и ей не были видны его глаза.
   - Никто никогда не узнает, Джон.
   Он уронил руки и посмотрел ей в лицо.
   - Я должен ей сказать.
   - Джон!
   - Должен!
   - Не можешь, пока я не позволю. А я не позволяю.
   - Что мы сделали? О Флер, что же мы сделали?
   - Так суждено было. Когда я тебя увижу, Джон?
   Он вскочил на ноги.
   - Никогда, если только она не узнает. Никогда, Флер,  никогда!  Я  не
могу продолжать тайком!
   В мгновение и Флер была на ногах. Они стояли, положив, руки друг дру-
гу на плечи, точно в борьбе. Потом Джон вырвался и как безумный  ринулся
назад в рощу.
   Она стояла дрожа, не решаясь позвать. Стояла ошеломленная, ждала, что
он вернется к ней, но он не шел.
   Вдруг она застонала и опустилась на колени;  и  опять  застонала.  Он
должен услышать и вернуться! Не мог, не мог он уйти от нее в такую мину-
ту!
   - Джон!
   Ни звука. Она встала с колен, стояла, вглядываясь в  побелевший  сум-
рак. Прокричала сова; и Флер с ужасом увидела, что  луна  зацепилась  за
верхушки деревьев, следит за ней как живая. Задохнувшись  рыданьем,  она
заплакала тихо, как обиженный ребенок. Стояла, слушала изо всех сил.  Ни
шороха, ни шагов, ни крика совы - ни звука, только далеко и тихо  проез-
жают по лондонской дороге машины. Что он, пошел к автомобилю или прячет-
ся от нее в этой роще, жуткой, полной теней?
   - Джон! Джон!
   Не отвечает! Она побежала к калитке. Вот машина - пуста! Она  села  и
склонилась над рулем, чувствуя, что вся онемела. Что это значит? Что же,
она проиграла в самый час победы? Не мог, не мог он оставить  ее  здесь!
Машинально зажгла она фары. Прошли двое пешком, проехал велосипедист.  А
Флер так и сидела онемев. И это - свершение? Свершение,  о  котором  она
мечтала? Несколько мгновений торопливой, исступленной страсти - и это? К
обиде и растерянности примешивался стыд, что в такую минуту он мог  убе-
жать от нее, и страх, что, добившись его, она его потеряла!
   Наконец она пустила машину и тоскливо поехала вперед, посматривая  на
дорогу, безнадежно надеясь догнать Джона. Ехала очень медленно и, только
добравшись до поворота на Доркинг, окончательно  потеряла  надежду.  Как
она вела машину остальную часть пути, она и сама не знала. Жизнь  словно
разом ее покинула.


   IX
   ПОХМЕЛЬЕ

   Джон, ринувшись назад в рощу, повернул налево, миновал пруд и,  выйдя
на опушку, полем побежал в гору, к дому, как будто он все еще  там  жил.
Дом высился над террасой и газонами - неосвещенный, призрачный в  лунном
сиянии. За кустом рододендронов, где маленьким мальчиком  Джон  играл  в
прятки или с луком и стрелами охотился на жука-оленя,  он  опустился  на
землю, так как ноги вдруг отказались его держать, и сжал  пылающие  щеки
горячими кулаками. Он давно уже знал и не знал, мечтал и боялся  мечтать
об этом! Подавляюще, внезапно, неотступно! "Так суждено было!" - сказала
она. Ее можно всячески оправдать; но где оправдание для него? Он не  на-
ходил его среди этих озаренных луной рододендронов. А, между  тем,  дело
сделано! Чей он теперь? Он встал и, словно ища ответа, поглядел на  дом,
где родился, рос и играл. Побеленный луной, без огней, дом казался приз-
раком, хранил какую-то тайну. "А я не позволяю тебе сказать!.. Когда  мы
опять  увидимся?"  Значит,  она  хочет  тайного  любовника?  Невозможно!
Единственный абсолютно невозможный выход. Он будет принадлежать или  од-
ной, или другой, но не обеим. Все его существо разрывалось, но это реше-
ние было твердо. Он пошел, пригибаясь, позади кустов  рододендрона,  тя-
нувшихся вдоль нижнего края лужайки, добрался до стены  владения,  через
которую так часто перелезал в детстве, и, подтянувшись на руках,  соско-
чил на верхнее шоссе. Никто его не заметил, и он поспешил прочь. Он глу-
хо, смятенно жаждал попасть домой, в Уонсдон, - хотя что  он  будет  де-
лать, когда попадет туда, он и сам не знал. Он повернул на Кингстон.
   Два часа в наемном автомобиле Джон напряженно думал. Как бы он теперь
ни поступил, он изменит либо одной, либо другой. И, еще не овладев собой
после пережитых страстных мгновений, он никак не мог разобраться в себе,
а, между тем, - нужно!
   В Уонсдон он попал в одиннадцать часов и, отпустив машину  на  шоссе,
пошел к дому. Все легли спать, решив, очевидно, что будет еще один сеанс
и он остался ночевать у Джун. Он увидел, что в комнате, служившей  им  с
Энн спальней, горит свет, и впервые ощутил всю тяжесть стыда за  содеян-
ное. У него не хватило духу окликнуть ее, и он бесшумно двинулся в обход
дома, ища, где бы войти. Наконец он заметил открытое окно в одной из за-
пасных комнат второго этажа, принес садовую лестницу, взобрался по ней и
очутился в комнате. Этот поступок, достойный заправского  вора,  отчасти
вернул ему самообладание. Он спустился в  холл,  вышел  из  дому,  отнес
лестницу на место, опять вошел и бесшумно пробрался наверх. Но, дойдя до
спальни, замер. Щель под дверью не светилась. Энн, видно, легла. И вдруг
он понял, что не смеет войти. Ощутить себя Иудой, целуя ее?! Он снял бо-
тинки, взял их в руки и опять пошел вниз, в столовую. Он с часу  дня  не
ел, только выпил чашку чая, и теперь достал печенья и  вина.  Настроение
изменилось. Ни один мужчина не устоял бы против поцелуев Флер в  залитой
луною роще - ни один! Так неужели нужно одну из них больно обидеть?  По-
чему не сделать, как хочет Флер, - не сохранить тайну? Оставаясь ее тай-
ным любовником, он не обидит Флер. Скрыв от Энн, он не  обидит  Энн.  Он
ходил взад-вперед по комнате, как леопард в клетке. И все,  что  было  в
нем честного и разумного, возмущалось. Разве можно остаться  мужем  двух
женщин, если одна из них знает? Разве Флер это выдержит? А ложь,  уверт-
ки! А Майкл Монт - хороший, порядочный человек! Он и  так  причинил  ему
достаточно зла. Нет! Так или иначе - но честно! Он остановился у камина,
облокотился о каменную доску. Как тихо! Только тикают старые часы,  при-
надлежавшие еще его деду, - тикают, и проходит время, которое все  исце-
ляет, которому так мало дела до земных треволнений; тикают, и идут  люди
и события к своим назначенным пределам. Прямо перед ним на камине  стоял
портрет его деда, старого Джолиона, - самая последняя фотография,  запе-
чатлевшая старое лицо с огромным лбом, белые усы, впалые  щеки,  глубоко
запавшие строгие глаза и мощный подбородок. Джон долго смотрел на  него.
"Наметь себе путь и не отступай!" -  словно  говорил  глубокий  ответный
взгляд... Он прошел к письменному столу и сел писать:
   "Прости, что я сегодня убежал, но, право же, так было лучше. Мне нуж-
но было подумать. Я подумал. Пока я уверен только  в  одном.  Продолжать
тайком - невозможно. О сегодняшнем я, конечно, не скажу ни  слова,  если
ты мне не позволишь. Но, Флер, если я не смогу все рассказать, значит  -
конец. Ведь и ты не хотела бы другого, правда?  Ответь,  пожалуйста,  на
адрес почтового отделения в Нетлфолдс. Джон".
   Он запечатал письмо, надписал адрес Флер в Доркинге и, натянув ботин-
ки, тихо вышел опустить его. Вернувшись,  он  почувствовал  такую  уста-
лость, что заснул в кресле, закутавшись в старое пальто. В щелях занаве-
сок резвился лунный свет, тикали старые часы, но Джон спал без  сновиде-
ний.
   Он проснулся, когда светало, прокрался в ванную, бесшумно выкупался и
побрился и вылез в окно, чтобы не оставлять парадную  дверь  незапертой.
Пошел вверх по лощине, мимо заброшенной каменоломни, на холмы, как шел с
Флер семь лет назад. До получения ее ответа он не знал,  что  делать,  и
боялся встретить взгляд Энн, пока не улеглось его  смятение.  Он  шел  к
Чанктонбери-Рингу. Короткая трава была заткана  обильной  росой.  Солнце
только что взошло, и бесконечно прекрасно было вокруг, безлюдно и  тихо.
Красота терзала его. Он всей душой полюбил холмы, в них было особое оба-
яние, подобного которому он не находил нигде. Неужели ему теперь  предс-
тоит их покинуть, снова покинуть Англию, покинуть все  и  прилепиться  к
Флер? Если она заявит на него права, если решит предать их союз гласнос-
ти, тогда, наверно, так и будет. И Джон шел  в  таком  смятении,  какого
раньше и вообразить не мог. От Ринга он свернул в сторону, чтобы не наб-
рести на утреннюю тренировку лошадей. И эта первая увертка поставила его
перед необходимостью немедленно принять решение. Что ему делать, пока не
придет ответ от Флер? Письмо ее попадет в Нетлфолд не раньше вечера  или
даже следующего утра. С тяжелым сердцем он решил вернуться домой к завт-
раку и сказать, что опоздал на поезд и ночью пробрался в дом,  как  вор,
чтобы не тревожить их.
   Этот день, когда он мучился и неустанно следил за собой, был одним из
самых несчастных дней в его жизни; и он не мог  отделаться  от  чувства,
что Энн читает его мысли. Словно они провели этот день, украдкой  наблю-
дая друг за другом, - невыносимо! Часа в четыре он попросил лошадь, что-
бы съездить на ферму Грин-Хилл, и сказал, что вернется поздно. Он поехал
в Нетлфолд и зашел на почту. Его ждала телеграмма:
   "Нужно увидеться. Буду на ферме Грин-Хилл завтра в полдень.
   Не обмани. Ф. ".
   Джон разорвал телеграмму и поехал  обратно.  Еще  восемнадцать  часов
тоски и напряжения! Есть ли что в мире хуже неизвестности? Он ехал  мед-
ленно, чтобы меньше времени пробыть дома, страшился ночи. У  придорожной
гостиницы остановился, закусил и поехал дальше, через  ферму  Грин-Хилл,
чтобы хоть формально оправдать свои слова. Домой он приехал около  деся-
ти, когда луна уже стояла высоко в небе.
   - Чудесная ночь, - сказал он, входя в гостиную.
   - Луна прямо изумительна, - ответила Холли.
   Энн, сидевшая у камина, даже не подняла  голову.  "Знает,  -  подумал
Джон, - что-то знает". Через несколько  минут  она  сказала,  что  хочет
спать, и встала. Джон остался поболтать с Холли. Вэл из Лондона  проехал
в Ньюмаркет, его ждали