по крышам.
   В комнате рядом Холли тоже не спала и вспоминала ресницы Вэла,  верх-
ние и нижние, особенно нижние, и думала, что бы ей сделать, чтобы Джолли
его полюбил. Запах гардении наполнял всю ее маленькую комнату, и ей  это
было приятно.
   А Вэл, высунувшись из окна второго этажа  Брэйсноз-колледжа,  смотрел
на квадрат лунного света, не видя его, и видел вместо этого  Холли,  то-
ненькую, в белом платье, как она сидела у камина, когда он вошел в  ком-
нату.
   Только Джолли в своей комнатке, узкой, как щель, спал, подложив  руку
под щеку, и ему снилось, что он сидит с Вэлом в одной лодке и они состя-
заются между собой, а отец кричит с берега:  "Второй!  Перестань,  брось
грести, ах, господи!"


   II
   СОМС РЕШИЛ УДОСТОВЕРИТЬСЯ

   Из всех лучезарных фирм, которые украшают своими витринами лондонский
Вест-Энд, "Гейвз и Кортегел" казалась Сомсу наиболее "видной" - это сло-
во тогда только что входило в моду. Он никогда не  страдал  пристрастием
своего дяди Суизина к драгоценным камням, а когда Ирэн в 1887 году,  по-
кинув его, оставила все безделушки, которые он ей подарил, это  навсегда
отбило у него охоту к такого рода помещению денег. Но Сомс и теперь знал
толк в бриллиантах, и всю неделю до ее рождения он не упускал случая  по
дороге в Полтри или обратно постоять перед витринами крупных ювелиров, у
которых можно было получить за свои деньги если не полный их эквивалент,
то во всяком случае товар с известной маркой.
   ...Непрерывные размышления, которым он предавался со  времени  своего
путешествия в кэбе с Джолионом, все больше и больше убеждали его в  том,
что в его жизни наступил момент величайшей важности и что ему совершенно
необходимо предпринять шаги, и на этот раз безошибочные. И рядом с  этим
сухим и рассудительным соображением о том, что он должен теперь или  ни-
когда позаботиться о продлении своего рода, теперь  или  никогда  устро-
иться, создать семью, взывал тайный голос его чувств, пробудившихся  при
виде женщины, которая когдато была его страстно любимой женой,  и  голос
глубокого убеждения, что отказаться от собственной жены было бы преступ-
лением против здравого смысла и благопристойной скрытности Форсайтов.
   Запрошенный по делу Уинифрид королевский адвокат Дример (Сомс предпо-
чел бы Уотербака, но его назначили судьей, при этом в  таких  преклонных
годах, что невольно напрашивалось подозрение, нет ли здесь какой-то  по-
литической интриги) посоветовал прежде всего требовать через суд восста-
новления в супружеских правах, то есть сказал то, в чем Сомс  не  сомне-
вался с самого начала. Получив соответствующее постановление  суда,  они
должны будут некоторое время выждать, чтобы посмотреть, будет ли оно вы-
полнено. Если нет, то в глазах  закона  это  будет  рассматриваться  как
действительный уход от жены, и тогда, представив доказательства  дурного
поведения, можно возбуждать дело о разводе. Все это Сомс и сам прекрасно
знал. Это простое разрешение дела сестры приводило его в еще большее от-
чаяние по поводу запутанности его собственного положения. Все решительно
толкало его к единственному простому выходу - вернуть Ирэн. Если ей  это
и не совсем по душе, то ведь и ему придется подавить свои чувства, прос-
тить обиду, забыть перенесенные страдания! Он, по крайней мере,  никогда
не оскорблял ее, и он же идет на такую большую уступку! Он может предло-
жить ей настолько больше того, что у нее есть сейчас! Он готов  положить
на ее имя неотъемлемый капитал. В эти дни он часто рассматривал свою фи-
зиономию в зеркале. Он никогда не был павлином, как этот Дарти, не вооб-
ражал себя покорителем женщин, но у него была  известная  уверенность  в
своей внешности - и не без основания, ибо он был хорошо сложен и  вполне
сохранился, опрятен, здоров, у него был бледный цвет лица, не  испорчен-
ный пьянством или какиминибудь другими излишествами. Форсайтский  подбо-
родок и сосредоточенное выражение лица  являлись  в  его  глазах  досто-
инствами. Насколько он сам мог судить, у него не было  ни  одной  черты,
которая могла бы вызывать отвращение.
   Мысли и желания, которыми человек живет изо дня  в  день,  становятся
для него естественными, даже если вначале они и казались нелепыми.  Если
только он сможет дать ей достаточно ощутимое доказательство того, что он
решил забыть прошлое и готов делать все от него зависящее, чтобы она бы-
ла довольна, почему бы ей и не вернуться к нему?
   Итак, утром девятого ноября он вошел к "Гейвзу  и  Кортегелу"  купить
бриллиантовую брошь.
   - Четыреста двадцать пять фунтов, сэр, это почти даром, сэр, за такую
вещь.
   Сомс был в решительном настроении, он взял  брошь  не  раздумывая  и,
спрятав плоский зеленый сафьяновый футляр во внутренний  карман,  отпра-
вился в Полтри. Несколько раз в этот день он открывал футляр, чтобы пос-
мотреть на семь камней, мягко мерцающих в овальном бархатном гнездышке.
   - Если только леди не понравится, сэр, мы  с  удовольствием  обменяем
ее, в любую минуту. Но на этот счет можете не беспокоиться, сэр.
   Если бы только действительно можно было не беспокоиться!  Он  сел  за
работу - единственное испытанное средство успокоить нервы. Пока он был в
конторе, принесли каблограмму от агента  из  Буэнос-Айреса,  сообщавшего
некоторые подробности и адрес горничной, служившей на пароходе и готовой
в случае надобности выступить в качестве свидетельницы. Это  словно  еще
подхлестнуло Сомса, преисполнив его глубочайшим отвращением к  подобному
перемыванию грязного белья на людях. А когда он, спустившись в подземку,
сел в поезд и развернул вечернюю  газету,  подробное  описание  громкого
бракоразводного процесса еще раз подстегнуло  его  желание  восстановить
свою супружескую жизнь. Инстинктивное тяготение к семье, появлявшееся  у
всех истинных Форсайтов, когда у них были заботы или горе,  их  корпора-
тивный дух, делавший их сильными и крепкими,  побудили  его  отправиться
обедать на Парк-Лейн. Он не мог, да и не хотел говорить родителям о сво-
ем намерении - он был слишком скрытен и горд, - но мысль,  что  они,  во
всяком случае, порадовались бы,  если  бы  узнали,  и  пожелали  бы  ему
счастья, ободряла его.
   Джемс был в мрачном настроении, ибо огонь,  зажженный  в  нем  наглым
ультиматумом Крюгера, был быстро погашен  сомнительными  успехами  этого
месяца и призывами "Таймса" к новым усилиям. Он не знает, чем  это  кон-
чится. Сомс старался подбодрить его беспрестанным упоминанием имени Бул-
лера. Но Джемс ничего не мог сказать! Там еще Колли [17],  но  он  точно
прилип к этой горе, а Ледисмит [18] остается незащищенным на голой  рав-
нине, и, по-видимому, тут заваривается такая каша... Он считает, что ту-
да нужно послать матросов, это молодцы ребята. Сомс  перешел  к  другому
способу утешения. Вэл написал Уинифрид, что в Оксфорде в день Гая  Фокса
[19] устраивался маскарад и фейерверк и он так ловко зачернил себе лицо,
что его никто не узнал.
   - Да, - пробормотал Джемс, - смышленый  мальчишка,  -  но  сейчас  же
вслед за этим покачал головой и прибавил, что он не знает,  что  еще  из
него выйдет, и, грустно посмотрев на сына, прошептал, что  вот  у  Сомса
никогда не было ребенка. Ему бы так хотелось иметь внука, который бы но-
сил его имя. А теперь - вот как оно получается!
   Сомс вздрогнул. Он не ожидал такого вызова на признание в своих самых
сокровенных мыслях. А Эмили, которая заметила, как его передернуло, ска-
зала:
   - Глупости, Джемс, перестань говорить об этом.
   Но Джемс, не глядя ни на кого, продолжал бормотать. Вот Роджер, и Ни-
колае, и Джолион - у всех у них есть внуки. А Суизин и Тимоти так  и  не
женились. Сам он сделал все, что мог, но теперь его уже скоро не станет.
И, словно сообщив что-то глубоко утешительное, он  замолчал  и  принялся
есть мозги, подцепляя их вилкой и кусочком хлеба и проглатывая вместе  с
хлебом.
   Сомс простился тотчас же после обеда. Хотя было, в сущности,  не  хо-
лодно, он надел меховое пальто, чтобы защитить себя от приступов нервной
дрожи, которая не покидала его целый день. Кроме того, он как-то  безот-
четно сознавал, что так он выглядит лучше,  чем  в  обыкновенном  черном
пальто. Затем, нащупав возле сердца сафьяновый  футляр,  он  двинулся  в
путь. Он редко курил, но сейчас, выйдя на улицу, достал папироску и  за-
курил на ходу. Он медленно шел по Роу  к  Найтсбриджу,  рассчитав  время
так, чтобы попасть в Челси к четверти десятого. Что она делает вечер  за
вечером, одна, в этой жалкой дыре? Загадочные существа женщины! Живешь с
ними рядом и ничего о них не знаешь. Что она такого нашла в этом Боснии,
что он ее свел с ума? Потому что, в конце концов, это же было сумасшест-
вие, все, что она сделала, - форменный приступ сумасшествия, перевернув-
ший все представления о ценности вещей, сломавший и ее, и его  жизнь!  И
на мгновение Сомса охватило  чувство  какой-то  экзальтации,  он  словно
превратился в человека  из  трогательной  повести,  который,  проникшись
христианским милосердием, возвращает провинившейся все блага жизни,  все
прощает, все забывает и становится ее добрым гением. Под деревом  против
казарм Найтсбриджа, где лунный свет ложился яркой белой полосой, он  еще
раз вытащил сафьяновый футляр и взглянул на игру камней при свете  луны.
Да, это бриллианты чистейшей воды! Но когда он захлопнул футляр,  резкий
звук защелкнувшейся крышки отдался нервной дрожью в его теле; он зашагал
быстрее, засунув руки в перчатках в карманы пальто, почти  надеясь,  что
не застанет ее дома. Мысль о том, как она непостижима,  снова  завладела
им. Обедает одна изо дня в день, наряжается в  вечерний  туалет,  словно
воображает, что находится в обществе! Играет на рояле - для себя!  Около
нее нет даже кошки или собаки, насколько он мог заметить. И внезапно ему
вспомнилась кобыла, которую он держал  в  Мейплдерхеме  для  поездок  на
станцию. Когда бы он ни вошел в конюшню, она стояла там  одна,  полусон-
ная, и все же она всегда бежала домой быстрее, чем на станцию, словно ей
не терпелось поскорее снова очутиться одной в своей конюшне. "Я буду об-
ращаться с нею ласково, - без всякой последовательности  подумал  он.  -
Буду очень осторожен". И все его стремления  и  наклонности  к  семейной
жизни, которой насмешливая судьба, казалось, лишила его навеки, ожили  в
нем с такою силой, что он незаметно для себя остановился,  замечтавшись,
против вокзала Саут-Кенсингтон. На Кингс-Род какой-то человек вышел, по-
шатываясь, из трактира, наигрывая на концертино. Секунду Сомс  наблюдал,
как он бессмысленно топчется на тротуаре под неровные  заливистые  звуки
своей музыки, потом перешел на другую сторону, чтобы избежать встречи  с
этим пьяным идиотом. Проведет ночь в полицейском участке! Бывают же  та-
кие ослы! Но человек заметил, что Сомс перешел от него на другую  сторо-
ну, и поток благодушной брани понесся ему вдогонку.  "Надеюсь,  что  его
заберут, - злобно подумал Сомс. - Как это можно, чтобы такие негодяи ша-
тались по улицам, когда женщины ходят одни?" Мысль эта возникла  у  него
потому, что впереди шла какая-то  женщина.  Походка  ее  показалась  ему
странно знакомой, а когда она свернула за тот угол, к которому  он  нап-
равлялся, сердце его усиленно забилось. Он прибавил шагу, чтобы поскорее
дойти до угла и убедиться. Да! Это была Ирэн; он не мог  ошибиться,  это
ее походка. Она прошла еще два поворота, и у последнего угла  Сомс  уви-
дел, как она завернула в свой подъезд. Чтобы не упустить ее, он пробежал
эти несколько шагов, взбежал по лестнице и нагнал ее у самой  двери.  Он
слышал, как щелкнул ключ в замке, и остановился около нее как раз  в  ту
минуту, когда она, открыв дверь, обернулась и замерла в удивлении.
   - Не пугайтесь, - сказал он, едва переводя дыхание. - Я вас увидел на
улице. Разрешите мне зайти на минуту.
   Она прижала руку к груди, в лице ее не было ни кровинки, глаза расши-
рились от ужаса. Затем, по-видимому овладев собой, она наклонила  голову
и сказала:
   - Хорошо.
   Сомс закрыл за собою дверь. Ему тоже нужно было  прийти  в  себя,  и,
когда она прошла в гостиную, он целую минуту стоял молча, с трудом пере-
водя дыхание, чтобы успокоить биение своего сердца. В эту минуту,  кото-
рая решала все его будущее, вынуть  сафьяновый  футляр  казалось  как-то
грубо. Однако у него нет никакого иного предлога, чтобы  объяснить  свой
приход. И это неловкое положение вызвало в нем досаду на всю эту церемо-
нию предлогов и оправданий. Предстояла, сцена, ничего  другого  быть  не
может, и надо на это идти.
   Он услышал ее голос, встревоженный, томительно мягкий:
   - Зачем вы, пришли опять? Разве вы не поняли, что мне  приятней  было
бы, чтобы вы этого не делали?
   Он обратил внимание на ее костюм - темно-коричневый  бархат,  соболье
боа и маленькая круглая шапочка того же меха. Все это удивительно шло  к
ней. У нее, по-видимому, хватает денег на туалеты. Он сказал отрывисто:
   - Сегодня ваше рождение, я принес вам вот это, - и он протянул ей зе-
леный сафьяновый футляр.
   - О нет, нет!
   Сомс нажал замочек; семь камней сверкнули на бледносером бархате.
   - Почему нет? - сказал он. - Просто в знак того, что вы не питаете ко
мне больше дурных чувств.
   - Я не могу.
   Сомс вынул брошь из футляра.
   - Дайте мне взглянуть, как это будет на вас.
   Она отшатнулась и попятилась. Он шагнул  к  ней,  протягивая  руку  с
брошью к ее груди. Она снова отшатнулась.
   Сомс опустил руку.
   - Ирэн, - сказал он, - забудем прошлое. Если я могу, то и вы,  конеч-
но, можете. Давайте начнем снова, как будто ничего не было. Хотите?
   В голосе его звучало невысказанное желание, а в глазах,  устремленных
на ее лицо, было почти молящее выражение.
   Она стояла, прижавшись к стене, и теперь только судорожно глотнула  -
это был весь ее ответ. Сомс продолжал:
   - Неужели вы действительно хотите прожить здесь всю жизнь,  полумерт-
вая, в этой жалкой дыре? Вернитесь ко мне, и я дам вам все, что вы хоти-
те. Вы будете жить своей собственной жизнью, я клянусь в этом.
   Он увидел, как ее лицо иронически дрогнуло.
   - Да, - повторил он, - но теперь я говорю это всерьез. Я прошу от вас
только одного. Я только хочу... я хочу сына. Не смотрите  на  меня  так.
Да, я хочу сына. Мне тяжело.
   Слова срывались поспешно, так что он едва узнавал собственный  голос,
и он дважды закидывал голову назад, точно ему не хватало воздуха. Но вид
ее глаз, устремленных на него, ее потемневший, словно застывший от ужаса
взгляд привели его в себя, и мучительная бессвязность сменилась гневом.
   - Разве это так неестественно? - проговорил он сквозь зубы.  -  Разве
так неестественно желать ребенка от собственной жены?  Вы  разбили  нашу
жизнь, из-за вас все спуталось. Мы влачим какое-то полумертвое существо-
вание, и у нас нет ничего впереди. Разве уж  так  унизительно  для  вас,
что, несмотря на все это, я... я все еще хочу считать вас  своей  женой?
Да говорите же бога ради! Скажите что-нибудь!
   Ирэн как будто сделала попытку заговорить, но у нее это не вышло.
   - Я не хочу пугать вас, - сказал Сомс, смягчая голос, - боже упаси. Я
только хочу, чтобы вы поняли, что я не могу так  больше  жить.  Я  хочу,
чтобы вы вернулись ко мне, хочу, чтобы вы были со мной.
   Ирэн подняла руку и закрыла нижнюю часть лица, но глаза ее по-прежне-
му не отрывались от его глаз, словно она надеялась, что они удержат  его
на расстоянии. И все эти пустые, мучительные годы - с каких пор? ах  да,
почти с того дня, как он познакомился с нею, - вдруг словно  одной  гро-
мадной волной встали в памяти Сомса, и судорога, с которой он не в  сос-
тоянии был совладать, исказила его лицо.
   - Еще не поздно, - сказал он, - нет, если вы только захотите поверить
в это.
   Ирэн отняла руку от губ, и обе ее руки судорожно прижались  к  груди.
Сомс схватил ее за руки.
   - Не смейте! - задыхаясь, сказала она. Но он продолжал держать  их  и
старался смотреть ей прямо в глаза, которых она не  отводила  Тогда  она
спокойно сказала: - Я здесь одна. Вы не позволите себе того, что  позво-
лили однажды.
   Отдернув руки, точно от раскаленного железа, он отвернулся. Как может
существовать такая жестокая злопамятность? Неужели все еще  живет  в  ее
памяти этот единственный случай насилия? И неужели это так  бесповоротно
оттолкнуло ее от него? И, не поднимая глаз, он сказал упрямо:
   - Я не уйду отсюда, пока вы не ответите мне. Я предлагаю вам то,  что
немногие мужчины могли бы предложить. Я хочу... я жду разумного ответа.
   И почти с удивлением он услышал ее слова:
   - Тут не может быть разумного ответа. Разум здесь ни при чем. Вы  мо-
жете услышать только грубую правду: я бы скорее умерла.
   Сомс смотрел на нее в остолбенении.
   - О! - сказал он, а потом у него словно отнялись язык  и  способность
двигаться, и он почувствовал, что весь дрожит, как человек, которому на-
несли смертельное оскорбление и который еще не знает, как ему быть, или,
вернее, что теперь с ним будет.
   - О! - повторил он еще раз. - Вот даже как! В самом деле!  Скорее  бы
умерли! Недурно!
   - Мне очень жаль. Вы хотели, чтобы я вам ответила. Что же мне делать,
если это правда? Разве я могу это изменить?
   Этот странный и несколько отвлеченный вопрос вернул Сомса к  действи-
тельности. Он захлопнул футляр с брошью и сунул его в карман.
   - Правда! - сказал он. - Это как раз то, чего не знают  женщины.  Все
это только нервы, нервы.
   Он услышал ее шепот:
   - Да, нервы не лгут. Разве вы не убедились в этом?
   Он молчал, поглощенный одной только мыслью: "Я заставлю себя вознена-
видеть эту женщину. - Заставлю". В этом-то и было все горе. Если  бы  он
только мог! Он украдкой взглянул на нее: она стояла неподвижно,  прижав-
шись к стене, подняв голову и скрестив руки, словно ждала, что ее убьют.
И он сказал быстро:
   - Я не верю ни одному вашему слову. У вас есть любовник. Если бы  это
было не так, вы не были бы такой... дурочкой.
   Прежде чем изменилось выражение ее глаз, он понял, что сказал не  то,
позволил себе слишком резко вернуться К той свободе  выражений,  которую
он усвоил во времена своего супружества. Он повернулся и пошел к  двери.
Но он не мог уйти. Что-то в самой глубине его существа - самое глубокое,
самое скрытое свойство Форсайтов: невозможность упустить,  невозможность
поверить в то, что упорство тщетно и бесцельно, - мешало ему.  Он  снова
повернулся и стал, прислонившись к двери, так же, как она стояла,  прис-
лонившись к стене, не замечая, что, как-то нелепо стоят"  вот  так  друг
против друга на разных концах комнаты.
   - Вы когда-нибудь думаете о ком-нибудь, кроме себя? - сказал он.
   У Ирэн задрожали губы; она медленно ответила:
   - Думали ли вы когда-нибудь, что я поняла свою ошибку - ужасную,  не-
поправимую ошибку - в первую же неделю после свадьбы;  что  я  три  года
старалась переломить себя? Вы знаете, что я старалась?  Разве  я  делала
это для себя?
   Сомс стиснул зубы.
   - Бог вас знает, что это такое было. Я никогда не понимал вас, никог-
да не пойму. У вас было все, что вы могли  желать,  и  вы  снова  можете
иметь все это и даже больше Что же во мне такого?  Я  задаю  вам  прямой
вопрос: что вам не нравится? - не сознавая всего трагизма этого вопроса,
он продолжал с жаром: - Я не калека, не урод, не неотесанный  дурак,  не
сумасшедший. В чем же дело? Что тут за секрет?
   В ответ последовал только глубокий вздох.
   Он сжал руки, и этот жест был исполнен необычайной для  него  вырази-
тельности.
   - Когда я шел сюда сегодня, я был... я надеялся, я хотел сделать все,
что в моих силах, чтобы покончить с прошлым и начать новую жизнь.  А  вы
встречаете меня "нервами", молчанием и вздохами. В этом нет ничего конк-
ретного. Это как... это точно паутина.
   - Да.
   Этот шепот с другого конца комнаты снова взорвал Сомса.
   - Ну, так я не хочу сидеть в паутине. Я разорву ее!  -  он  шагнул  к
ней. - Я...
   Зачем он шагнул к ней, он и сам не з