случай, если кто пожелает  взять  что-нибудь  на  память.  Ос-
тальное пошло с молотка; торги обличались почти трагической вялостью. Ни
один предмет обстановки, ни одна картина, ни одна  фарфоровая  статуэтка
не отвечали современному вкусу. Колибри осыпались, как  осенние  листья,
как только их вынули из шкафа, где они красовались шестьдесят лет. Сомсу
больно было видеть, как стулья, на которых сидели его тетки,  рояль,  на
котором они почти никогда не играли, книги, корешки которых они  разгля-
дывали, фарфор, с которого они стирали пыль, портьеры, которые они разд-
вигали, коврик, который грел им ноги, а главное, кровати, в которых  они
спали и умерли, - переходили в руки мелких торговцев и хозяев из  Фулхе-
ма. Однако что можно было сделать? Скупить самому все вещи и  свалить  в
чулан? Нет; они должны пережить судьбу всякой плоти и  всякой  мебели  -
служить, пока не придут в разрушение. Но когда  выставили  кушетку  тети
Энн и уже готовились пустить ее с молотка за  тридцать  шиллингов,  Сомс
вдруг выкрикнул: "Пять фунтов!" Произошла большая  сенсация,  и  кушетка
досталась ему.
   Когда закончилась распродажа в душном аукционном зале и рассеялся  по
Лондону этот викторианский прах, Сомс вышел в туманный свет октябрьского
дня с таким чувством, словно умер последний уют старого мира и  в  самом
деле вывешена дощечка: "Сдается в наем". На горизонте - революция;  Флер
в Испании; от Аннет никакой радости; и нет больше дома Тимоти на Бэйсуо-
тер-Род. В унынии, в досаде отправился Сомс в Гаупенорскую галерею.  Там
были выставлены акварели Джолиона Форсайта. Сомс прошел поглядеть на них
и пофыркать - это доставит ему некоторое удовольствие. От Джун к  миссис
Вэл Дарти, от нее к Вэлу, от Вэла к Уннифрид, а от Уинифрид  к  Сомсу  -
так просочилась молва, что дом, роковой дом в РобинХилле,  продается,  а
Ирэн едет к сыну в Британскую Колумбию или куда-то еще. На  одно  сумас-
шедшее мгновение у Сомса мелькнула мысль: "А почему бы мне  его  не  ку-
пить? Я предназначал его для своей..." Но мысль тотчас  была  отброшена.
Слишком мрачное было бы торжество; слишком много связано с  этим  местом
воспоминаний, унизительных и для него и для Флер. После всего, что  слу-
чилось, Флер никогда не стала бы там жить.  Нет,  пусть  дом  достанется
спокойно какому-нибудь пэру или спекулянту. С самого начала сделался  он
яблоком раздора, раковиной, таящей в себе моллюска вражды; а с  отъездом
этой женщины он превратился в пустую раковину. "Продается или сдается  в
наем". Духовным взором Сомс видел уже доску с такою надписью,  водворен-
ную высоко над увитой плющом стеною, которую он сам построил.
   Сомс прошел по первым комнатам галереи. Что и говорить, работ немало!
Теперь, когда художник умер, они не  кажутся  такими  скучными.  Рисунок
приятен, краски передают воздух, и чувствуется в письме что-то индивиду-
альное. "Его отец и мой отец; он и я; его ребенок и мой, - думал Сомс. -
Так оно и пошло! А все из-за этой женщины!" Умиленный событиями  послед-
ней недели, поддавшись грустной прелести осеннего дня. Сомс  ближе,  чем
когда-либо, подошел к раскрытию истины, недоступной пониманию чистокров-
ного Форсайта: что тело красоты проникнуто некой духовной сущностью, ко-
торую может полонить только преданная любовь, не думающая о себе. В кон-
це концов к этой истине приближала его любовь к дочери; может,  эта  лю-
бовь и позволила ему понять хоть отчасти, почему он упустил приз. И  те-
перь, среди акварелей своего двоюродного брата, получившего то, что  для
него самого осталось недоступным, он думал о нем и о ней с удивившей его
самого терпимостью. Но не купил ни одной акварели.
   Собравшись выйти снова на свежий воздух и проходя мимо кассы, он - не
совсем неожиданно, ибо мысль о такой возможности все время присутствова-
ла в его сознании, - встретил входившую в галерею Ирэн. Итак, она еще не
уехала и отдает прощальные визиты останкам Джолиона!  Сомс  подавил  не-
вольную вспышку инстинктивных побуждений, механическую реакцию всех сво-
их пяти чувств на чары этой женщины, некогда ему принадлежавшей, и, гля-
дя в сторону, прошел мимо нее. Но, сделав несколько шагов, не выдержал и
оглянулся. В последний раз, и - конец: огонь и мука его жизни, безумие и
тоска, его единственное поражение кончатся, когда на этот раз образ Ирэн
угаснет перед его глазами; даже в таких воспоминаниях  есть  своя  мучи-
тельная сладость. Ирэн тоже оглянулась. И вдруг она подняла затянутую  в
перчатку руку, губы ее чуть-чуть улыбнулись, темные глаза как будто  го-
ворили. Настала очередь Сомса не ответить на улыбку  и  на  легкое  про-
щальное движение руки; дрожа с головы до ног, вышел он на  фешенебельную
улицу. Он понял, что говорила ее улыбка: "Теперь, когда я ухожу  навсег-
да, когда я недосягаема ни для тебя, ни для твоих близких, прости  меня;
я тебе не желаю зла". Вот  что  это  значило;  последнее  доказательство
страшной правды, непонятной с точки зрения нравственности, долга,  здра-
вого смысла: отвращения этой женщины к нему, который владел ее телом, но
никогда не мог причаститься ее души или сердца.  Это  было  больно;  да,
больнее, чем если бы она не сдвинула маски с лица, не шевельнула бы  ру-
кой.
   Три дня спустя, в быстро желтеющем октябре, Сомс взял такси  на  Хай-
гетское кладбище и белым лесом крестов и памятников поднялся к семейному
склепу Форсайтов.
   У старого кедра, над катакомбами и колумбариями,  высокий,  безобраз-
ный, индивидуальный, этот склеп, казалось, возглавлял систему  конкурен-
ции. Сомс припомнил спор, в котором Суизин отстаивал  предложение  поса-
дить на фасад герб с фазаном. Предложение было отклонено в пользу скром-
ного каменного венка над словами: "Фамильный  склеп  Джолиона  Форсайта,
1850 год". Склеп был в полном порядке. Все  следы  недавнего  погребения
были устранены, и трезвый серый камень покойно хмурился на  солнце.  Вся
семья теперь лежала здесь, исключая жены старого Джолиона, которая, сог-
ласно договору, вернулась почивать в склеп своей  собственной  семьи,  в
Сэффоке; самого старого Джолиона, лежащего в Робин-Хилле, и Сьгозен Хэй-
мен, которую кремировали, так что никто не скажет, где она теперь.  Сомс
глядел на склеп с удовольствием: массивен, не требует больших  забот;  и
это немаловажно, ибо он знал, что, когда сам он умрет, никто  не  станет
больше заботиться о склепе Форсайтов, а ведь и ему уже скоро пора  поду-
мать о новом жилище. Может быть, у него еще двадцать лет впереди, но ни-
когда нельзя знать. Двадцать лет без теток и дядей, с женой,  о  которой
лучше не знать ничего, с дочкой, покинувшей дом! Сомса клонило к  мелан-
холии и к размышлению о прошлом.
   Кладбище полно, говорят, именитых людей, похороненных с отменным вку-
сом. Отсюда, с высоты, открывается прекрасный вид на Лондон.  Аннет  од-
нажды дала ему прочесть рассказ этого  француза,  Мопассана,  -  мрачная
кладбищенская история, где ночью поднимаются из  могил  мертвецы  и  все
благочестивые надписи на их плитах превращаются в  описания  их  грехов.
История весьма неправдоподобная. Как насчет французов, он не  знает,  но
англичане довольно безобидный народ - только зубы у них и вкусы действи-
тельно в плачевном состоянии. "Фамильный склеп Джолиона  Форсайта,  1850
год". Множество людей похоронили здесь с тех пор,  множество  английских
жизней распалось в прах и тлен! Гудение аэроплана, проплывшего под золо-
тыми облаками, заставило Сомса поднять глаза. Какая чудовищная экспансия
за эти годы! Но в конце концов все возвращается на кладбище - к имени  и
дате на могильной плите. И Сомс не без гордости подумал, что ни  он,  ни
его семья ничем не содействовали этой лихорадочной экспансии.  Солидные,
добропорядочные посредники, они с достоинством делали свое дело:  управ-
ляли и владели имуществами. Правда, "Гордый Досеет" в  бездарный  период
занимался строительством и Джолион в сомнительный период занимался живо-
писью, но больше никто в их семье, насколько помнил Сомс, не пачкал  рук
созиданием чего бы то ни было, если не считать Вэла Дарти с его конноза-
водством. Были среди них сборщики налогов, стряпчие, юристы, купцы,  из-
датели, бухгалтеры, директоры, агенты по продаже земель, даже военные  -
это да! Страна расширяла свои границы независимо от них. Они же  сдержи-
вали, контролировали, защищали, забирали доходы от этого процесса,  -  и
как подумаешь, что "Гордый Досеет" вступил  в  жизнь,  почти  ничего  не
имея, а его прямые потомки по оценке Грэдмена уже имеют что-то около по-
лутора миллионов, то жаловаться, право, не приходится! Тем не менее Сом-
су казалось иногда, что его семья расстреляла все свои  заряды,  что  ее
собственнический инстинкт выдыхается. Форсайты четвертого поколения  как
будто уже неспособны зарабатывать деньги: сил уходят в искусство, в  ли-
тературу, в сельское хозяйство или в армию; а то и просто проживают нас-
ледство - нет у них ни хватки, ни напора. Если не принять мер, им грозит
вымирание.
   Он отвернулся от склепа и подставил лицо ветру. Воздух здесь на холме
был бы восхитителен, если бы только нервам не чудился в нем  запах  тле-
ния. Сомс раздраженно глядел на кресты и урны, на ангелов, на иммортели,
на цветы, безвкусные или увядшие, и вдруг заметил место,  настолько  от-
личное от всего прочего здесь, что решил пройти  необходимые  для  этого
несколько шагов и посмотреть поближе. Спокойный уголок: массивный,  нео-
бычной формы крест из серого нетесаного гранита, и четыре темных тиса на
страже. Вокруг не было тесно от других могил, так как позади  лежал  не-
большой обнесенный решеткой садик, а впереди стояла  тронутая  позолотой
береза. Этот оазис в пустыне  трафаретных  могил  затронул  эстетическую
струну в душе Сомса, и он сел там на солнце. Сквозь трепетные листья зо-
лотой березы он смотрел на Лондон и отдавался  волнам  воспоминаний.  Он
думал об Ирэн на Монпелье-сквер, когда волосы  ее  были  ржаво-золотыми,
когда ее белые плечи принадлежали ему,  -  Ирэн,  награда  его  любовной
страсти, не дающаяся в руки собственника.  Видел  тело  Босини  в  белой
мертвецкой, Ирэн на диване, глядевшую в пространство  глазами  умирающей
птицы. Видел ее снова перед маленькой зеленой Ниобееи в Булонском лесу -
опять она его отвергла! Воображение перенесло его на полноводную реку  в
ноябрьский день, когда родилась Флер, к мертвым листьям, плывущим по зе-
леноватой воде, змееголовым водорослям, что вечно покачиваются  и  шипят
на привязи, извивающиеся, слепые. Повело дальше, к окну, открытому в хо-
лодную звездную ночь над Хайд-парком, в комнату, где лежал  мертвым  его
отец. Переметнулось к той картине "Города будущего",  к  первой  встрече
того мальчика и Флер; к синеватому дымку сигары  Проспера  Профона  и  к
Флер, указывающей вниз, в окно - "рыщет"! К стадиону Лорда, где Ирэн си-
дела на трибуне рядом с тем, умершим. К ней и ее сыну  в  РобинХилле.  К
дивану, в уголок которого забилась Флер; к ее  губам,  поцеловавшим  его
Щеку, к ее прощальному "папочка!" И вдруг он опять увидел облитую лайкой
руку Ирэн: машет ему напоследок в знак отпущения.
   Долго сидел он там, вспоминая свой жизненный путь, неизменно  направ-
ляемый собственническим инстинктом, и даже память о  неудачах  согревала
его.
   "Сдается в наем" форсайтский век, форсайтский образ жизни, когда  че-
ловек был неоспоримым и бесконтрольным владельцем своей души, своих  до-
ходов и своей жены. А теперь государство посягает на его доходы, его же-
на сама над собой хозяйка, а кто владеет его душой - одному богу извест-
но. Сдается в архив здоровая и простая вера!
   Врываются клокочущие волны новой смены, возвещая новые формы, но  это
наступит лишь тогда, когда разрушительный их разлив пойдет на убыль пос-
ле половодья. Сомс, сидя здесь, подсознательно ощущал их, но  мысли  его
были упрямо обращены к прошлому - так мог бы всадник  мчаться  в  бурную
ночь, повернувшись лицом к хвосту несущегося вскачь коня. Через виктори-
анские плотины перекатывались волны, захлестывая собственность, нравы  и
старые формы искусства. Волны оставляли на губах соленый привкус, словно
привкус крови, подступая к подножию Хайгетского холма,  где  покоился  в
могилах век Виктории. И сидя здесь, высоко, в этом обособленном  уголке,
подобный символической статуе Обеспечения, Сомс отказывался  слышать  их
неугомонный прибой. Он инстинктивно не боролся с ними: в нем было  слиш-
ком много примитивной мудрости того  животного,  которому  имя  -  Чело-
век-Собственник. Волны угомонятся, когда у них пройдет приступ перемежа-
ющейся лихорадки экспроприации и разрушения, - насытившись  ниспроверже-
нием чужого творчества и имущества, они опадут и войдут в берега, и воз-
никнет новое строительство на основе инстинкта, который старше лихорадки
изменения, - на инстинкте домашнего очага.
   "Je m'en fiche", - сказал бы Проспер Профон.  Сомс  не  говорил:  "Je
m'en fiche" - это по-французски, и чем меньше думать  о  бельгийце,  тем
лучше, но в глубине души он знал, что перемена означает лишь промежуточ-
ный период смерти между двумя формами жизни, необходимое разрушение  для
расчистки места под новую собственность. Что в том, что вывешена доска и
уютное гнездо сдается в наем? Придут другие, и в  один  прекрасный  день
кто-нибудь приберет его к рукам.
   И лишь одно действительно смущало Сомса, когда  он  сидел  у  могилы:
нывшая в сердце тоска - оттого, что солнце колдовскими чарами зажгло его
лицо, и облака, и золотую листву березы, оттого, что ветер  так  ласково
шумит, и зелень тиса так темна, и так бледен серп месяца в небе.
   Сколько бы он ни желал, сколько бы к ней ни тянулся - не будет он  ею
владеть, красотой и любовью мира!


   ПРИМЕЧАНИЯ

   1. Дорогая родина (франц.).
   2. Храбрые солдатики (франц.).
   3. "Сбор винограда" (испанск.).
   4. Хрупкие, хилые (франц.).
   5. Жалованье членам парламента.
   6. Сразу видно (франц.).
   7. Справочник, где даются важнейшие сведения о  представителях  прид-
ворных кругов и высших классов.
   8. Армянка (франц.).
   9. Как ты груб! (франц.).
   10. По созвучию с английским "grocer".
   11. Реминисценция строк из романа Вальтера Скотта "Роб-Рой", где  ге-
рой говорит Франку Осбальдистону: "Я здесь на своей родной земле, и  зо-
вут меня Мак-Грегор".
   12. Огороженное место около ипподрома, где лошадей держат перед скач-
ками.
   13. Латинская поговорка: "Умный поймет с полуслова".
   14. Герой аллергической поэмы Уильяма Лэнгленда "Видение "Петра-Паха-
ря" (1362).
   15. Buttons - по английски "пуговицы".
   16. Около 70 килограммов: стон равен 14 английским фунтам.
   17. Кончено (франц.).
   18. Завтра (франц.).
   19. "Сердце красавицы склонно к измене" (итал.).
   20. "Дама с зонтиком".
   21. Вошедшая в поговорку строка из Лонгфелло.
   22. "Наплевать" (франц.).
   23. Латинская юридическая формула с буквальным значением "пока  непо-
рочна", то есть пока сохраняет верность покойному супругу.
   24. Барышня (нем.).
   25. У меня мигрень (франц.).
   26. Один из членов крикетной команды.
   27. Английский писатель, очень популярный во второй половине XIX  ве-
ка. В своих многочисленных романах рисовал нравы высшего общества.
   28. В библии - жена царя Ахава, прославившаяся  своей  жестокостью  и
развратностью.
   29. "Харчевня королевы Педок" (роман А. Франса).
   30. Из стихотворения Р. Браунинга "Название цветка".
   31. Полли Пичем, Филч, Дженни Дайвер, Люси Локит, Мэкхит -  персонажи
"Оперы нищих", комической оперы Гэя (1728).




   Джон Голсуори
   Сага о Форсайтах: Белая обезьяна


   Изд. "Известия", Москва, 1958
   Перевод Р. Райт
   OCR Палек, 1998 г.



   Все вперед, все вперед,
   Отступления нет,
   Победа иль смерть.
   Гэй

   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

   I
   ПРОГУЛКА

   В этот памятный день середины октября 1922 года сэр Лоренс Монт,  де-
вятый баронет, вышел из "Клуба шутников", как прозвал его Джордж Форсайт
в конце восьмидесятых годов, спустился по ступеням, стертым ногами  при-
верженцев существующего порядка вещей, повел своим острым носом по ветру
и быстро засеменил тонкими ногами. Занимаясь политикой скорей  по  долгу
высокого рождения, чем по призванию, он смотрел на переворот,  вернувший
к власти его партию, с беспристрастностью, не  лишенной  юмора.  Проходя
мимо клуба "Смена", он подумал: "Да, им теперь придется попотеть!  Пусть
посидят без сладкого для разнообразия"!
   Командоры и короли удалились из "Клуба шутников"  еще  до  вступления
туда сэра Лоренса; он-то не принадлежит к этим крохоборам,  которым  те-
перь дали отставку, нет, сэр! Он не из тех людей, что отмахнулись от зе-
мельной проблемы, как только кончилась война, - брр! Однако целый час он
слушал отклики на последние события, и его живой и гибкий  ум,  насквозь
пропитанный культурой прошлого и полный скептицизма по отношению к  нас-
тоящему и ко всем политическим платформам и декларациям, с насмешкой от-
мечал путаницу патриотических мотивов и забот о личной  выгоде,  которая
осталась после этого знаменательного собрания. Как большинство землевла-
дельцев, он не доверял никаким доктринам. Его единственным  политическим
убеждением был налог на пшеницу, и, насколько он мог  судить,  единомыш-
ленников у него не осталось; впрочем, он и не думал выставлять свою кан-
дидатуру на выборах, - другими словами, на его принцип  не  могли  поку-
ситься избиратели, которым приходилось платить за хлеб. "Принципы! - ду-
мал он, - ведь au fond [1] - это карман!" И, черт побери, когда же  люди
перестанут притворяться, что это не так! Карман, разумеется,  в  широком
смысле слова, - так сказать, эгоистические интересы  каждого  как  члена
определенного общества. А как, черт возьми, это определенное общество  -
английская нация - сможет существовать, если все его поля останутся  не-
обработанными, а вражеские аэропланы будут грозить разрушением  английс-
ким кораблям и докам? В клубе он весь этот час ждал, чтобы хоть раз упо-
мянули о земле. И никто - ни слова! Это, видите  ли,  не  политика!  Вот
проклятье! Им бы только протирать брюки, чтобы удержаться на своем месте
или добиться нового. Какая связь между их брюками и  заботой  о  будущем
страны? Никакой, ей-богу! При мысли  о  будущем  страны  ему  неожиданно
пришло в голову, что жена его сына до сих пор, по-видимому,  никак  этим
будущим не озабочена. Два года! Пора им подумать о детях.  Опасная  при-
вычка - не заводить детей, когда от этого зависят и  титул  и  поместье.
Улыбка тронула его губы и лохматые брови, похожие на путаные черные  за-
корючки. Очень мила, удивительно привлекательна! И знает это сама! С кем
только она не встречается! Львы и тигры, обезьяны и кошки - ее дом  стал
просто зверинцем для всяких больших и маленьких  знаменитостей.  Есть  в
этом что-то неестественное. И, глядя на одного из  бронзовых  британских
львов на Трафальгар-скверу, сэр Лоренс подумал: "Скоро она и этого зата-
щит к себе в дом! У нее страсть к коллекционированию. Майклу  надо  быть
начеку - в доме коллекционеров всегда есть чулан для  старого  хлама,  и
мужьям легко попасть туда. Да, кстати: я обещал ей китайского  посланни-
ка. Придется ей, пожалуй, подождать до окончания выборов".
   В конце Уайтхолла, под сереющим на востоке небом,  на  миг  появились
башни Вестминстера. "Что-то нереальное даже в них, -  подумал  он.  -  А
Майкл со своими причудами! Впрочем, это модно - социалистические убежде-
ния и богатая жена. Самопожертвование и безопасность! Мир и процветание.
Шарлатанское снадобье от всех болезней - десять пилюль на пенни!"
   Миновав газетную сутолоку Чэринг-Кросса, обезумевшего от политическо-
го кризиса, сэр Лоренс повернул налево, к издательству Дэнби и  Уинтера,
где его сын состоял младшим компаньоном. Новая тема для книги только что
зародилась в мозгу, уже подарившем миру "Жизнь Монтроза",  "Далекий  Ки-
тай" - книгу о путешествиях на Восток, и фантастический диалог между те-
нями Гладс