ых чувств,  -  продолжал  Сомс  более  реши-
тельно, - есть еще те двое, и они не пойдут мне навстречу, что бы  я  им
ни говорил. Они... они меня ненавидят, как люди  всегда  ненавидят  тех,
кому нанесли обиду.
   - Но он? Но Джон?
   - Он их плоть и кровь, единственный сын у своей матери. Вероятно,  он
для нее то же, что ты для меня. Это - мертвый узел.
   - Нет, - воскликнула Флер, - нет, папа!
   Сомс откинулся на спинку стула, бледный и терпеливый, как будто решил
ничем не выдавать своего волнения.
   - Слушай, - сказал он. - Ты противопоставляешь чувство, которому все-
го два месяца - два месяца, Флер! - тридцатипятилетнему чувству. На  что
ты надеешься? Два месяца -  первое  увлечение,  каких-нибудь  пять-шесть
встреч, несколько прогулок и бесед, несколько поцелуев - против...  про-
тив такого, чего ты и вообразить себе не можешь, чего никто не может во-
образить, кто сам не прошел через это. Образумься, Флер. У  тебя  просто
летнее умопомрачение.
   Флер растерзала жимолость в мелкие летучие клочки.
   - Умопомрачение у тех, кто позволяет прошлому портить все. Что нам до
прошлого? Ведь это наша жизнь, а не ваша.
   Сомс поднес руку ко лбу, на котором Флер увидела вдруг блестящие кап-
ли пота.
   - Чьи вы дети? Чей он сын? Настоящее сцеплено с  прошлым,  будущее  с
тем и другим. От этого не уйти. - Флер никогда до сих  пор  не  слышала,
чтобы ее отец философствовал. Как ни сильно было ее волнение, она смути-
лась; поставила локти на стол и положила подбородок на ладони.
   - Но, папа, обсудим практически. Мы с ним любим друг друга.  Денег  у
нас обоих много, нет никаких существенных препятствий - только  чувства.
Похороним прошлое, папа!
   Он ответил глубоким вздохом.
   - К тому же, - ласково сказала Флер, - ведь ты не  можешь  нам  поме-
шать.
   - Может быть, - сказал Сомс, - если бы все зависело от меня одного, я
и не пытался бы вам мешать; я знаю: чтобы сохранить твою  привязанность,
я многое должен сносить. Но в этом случае не все зависит от меня. Я  хо-
чу, чтобы ты поняла это, пока не поздно. Если ты будешь думать и впредь,
что все должно делаться по-твоему, если поощрять тебя в  этом  заблужде-
нии, тем тяжелее будет потом для тебя удар, когда ты поймешь, что это не
так.
   - Папа! - воскликнула Флер. - Помоги мне! Ты можешь, я знаю!
   Сомс испуганно мотнул головой.
   - Я? - сказал он горько. - Я? Ведь все препятствие - такты,  кажется,
выразилась? - все препятствие во мне. В твоих жилах течет моя кровь.
   Он встал.
   - Все равно жалеть теперь поздно. Но не настаивай на  своей  прихоти,
будешь потом  пенять  на  себя.  Оставь  свое  безумие,  дитя  мое,  мое
единственное дитя!
   Флер припала лбом к его плечу.
   Все ее чувства были в смятении. Но что пользы показывать это ему? Ни-
какого толку! Она оторвалась от него и убежала в сумерки, без ума от го-
ря и гнева, но не убежденная. Все было в ней неотчетливо и  смутно,  как
тени и контуры в саду, за исключением воли к обладанию. Тополь  врезался
в темную синеву неба, задевая белую звезду. Роса смочила туфли и обдава-
ла прохладой обнаженные плечи. Флер спустилась к  реке  и  остановилась,
наблюдая лунную дорожку на темной воде. Вдруг запах табака защекотал  ей
ноздри, и вынырнула белая фигура, как будто сотворенная лучами луны. Это
стоял на дне своей лодки Майкл Монт во фланелевом костюме. Флер услышала
тонкое шипение его папиросы, погасшей в воде.
   - Флер, - раздался его голос, - не будьте жестоки  К  несчастному.  Я
так давно жду вас!
   - Зачем?
   - Сойдите в мою лодку.
   - И не подумаю.
   - Почему?
   - Я не русалка.
   - Неужели вы лишены всякой романтики? Не будьте  слишком  современны,
Флер!
   Он очутился на тропинке в трех шагах от нее.
   - Уходите!
   - Флер, я люблю вас. Флер!
   Флер коротко рассмеялась.
   - Приходите снова, - сказала она, - когда я не получу, того, чего же-
лаю.
   - Чего же вы желаете?
   - Не скажу.
   - Флер, - сказал Монт, и странно зазвучал его голос, - не издевайтесь
надо мной. Даже вивисецируемая собака заслуживает приличного  обращения,
пока ее не зарежут окончательно.
   Флер "тряхнула головой, но губы ее дрожали.
   - А зачем вы меня пугаете? Дайте папиросу. Монт  протянул  портсигар,
поднес ей спичку и закурил сам.
   - Я не хочу молоть чепуху, - сказал он, - но, пожалуйста,  вообразите
себе всю чепуху, наговоренную всеми влюбленными от сотворения  мира,  да
еще приплетите к ней мою собственную чепуху.
   - Благодарю вас, вообразила. Спокойной ночи.
   Они стояли с минуту в тени акации, глядя друг другу в лицо, и дым  от
их папирос свивался между ними воздухе.
   - В этом заезде Майкл Монт "без места" так?
   Флер резко повернула к дому. У веранды она оглянулась. Майкл Монт ма-
хал руками над головой. Было видно, как они бьют его по  макушке;  потом
подают сигналы залитым лунным светом ветвям цветущей акации. До Флер до-
летел его голос: "Эх, жизнь наша!" Флер встрепенулась. Однако она не мо-
жет ему помочь. Хватит с нее и своей заботы. На веранде она  опять  вне-
запно остановилась. Мать сидела одна в  гостиной  у  своего  письменного
стола. В выражении ее лица не приметно было ничего особенного  -  только
крайняя неподвижность. Но в этой неподвижности  чувствовалось  отчаяние.
Флер взбежала по лестнице и снова остановилась у дверей  своей  спальни.
Слышно было, как в картинной галерее отец шагает взад и вперед.
   "Да, - подумала она, - невесело! О Джон!"


   Х
   РЕШЕНИЕ

   Когда Флер ушла, Джон уставился на австрийку. Она была худая и  смуг-
лая. На ее лице застыло сокрушенное выражение женщины, растерявшей  одно
за другим все маленькие блага, которыми наделила ее когда-то жизнь.
   - Так не выпьете чаю? - сказала она.
   Уловив в ее голосе ноту разочарования, Джон пробормотал:
   - Право, не хочется. Благодарю вас.
   - Чашечку - уже готов. Чашечку чаю и папироску.
   Флер ушла. Ему предстоят долгие часы раскаяния и колебаний. С тяжелым
чувством он улыбнулся и сказал:
   - Ну хорошо, благодарю вас.
   Она принесла на подносе маленький чайник, две  чашечки  и  серебряный
ларчик с папиросами.
   - Сахар дать? У мисс Форсайт много сахару: она покупает сахар для ме-
ня и для моей подруги. Мисс Форсайт очень добрая леди. Я счастлива,  что
служу у нее. Вы ее брат?
   - Да, - сказал Джон, закуривая вторую в своей жизни папиросу.
   - Очень молодой брат, - сказала австрийка с робкой смущенной улыбкой,
которая напомнила Джону виляющий собачий хвостик.
   - Разрешите мне вам налить? - сказал он. - И может быть, вы  присяде-
те?
   Австрийка покачала головой.
   - Ваш отец очень милый старый человек - самый милый  старый  человек,
какого я видела. Мисс Форсайт рассказала мне все о нем. Ему лучше?
   Ее слова прозвучали для Джона упреком.
   - О да. Мне кажется, он вполне здоров.
   - Я буду рада видеть его опять, - сказала австрийка,  прижав  руку  к
сердцу, - он имеет очень доброе сердце.
   - Да, - сказал Джон. И опять услышал в ее словах упрек.
   - Он никогда не делает никому беспокойство и так хорошо улыбается.
   - Да, не правда ли?
   - Он так странно смотрит иногда на мисс Форсайт. Я ему рассказала всю
мою историю; он такой симпатичный. Ваша мать - она тоже милая и добрая?
   - Да, очень.
   - Он имеет ее фотографию на своем туалет. Очень красивая.
   Джон проглотил свой чай. Эта женщина с сокрушенным лицом и укоризнен-
ными речами - точно заговорщица в пьесе: первый убийца, второй убийца...
   - Благодарю вас, - сказал он. - Мне пора идти. Вы... вы не обидитесь,
если я оставлю вам кое-что?
   Он неуверенной рукой положил на поднос бумажку в десять  шиллингов  и
кинулся к двери. Он услышал, как австрийка  ахнула,  и  поспешил  выйти.
Времени до поезда было в обрез. Всю дорогу до вокзала  он  заглядывал  в
лицо каждому прохожему, как заглядывают влюбленные, надеясь без надежды.
В Уординге он отправил вещи багажом с поездом местного сообщения, а  сам
пустился горной дорогой в Уонсдон,  стараясь  заглушить  ходьбой  ноющую
боль нерешимости. Быстро шагая, он упивался прелестью зеленых косогоров,
время от времени останавливался, чтобы растянуться на траве,  подивиться
совершенству шиповника, послушать жаворонка. Но  это  только  оттягивало
войну между внутренними побуждениями: влечением к Флер  и  ненавистью  к
обману. Подходя к меловой яме над Уонсдоном, он был так же далек от  ре-
шения, как и в начале пути. В способности отчетливо видеть  обе  стороны
вопроса заключалась одновременно и сила и слабость Джона. Он вошел в дом
с первым ударом гонга, звавшего обедать. Вещи,  его,  уже,  прибыли.  Он
наспех принял, ванну и сошел в столовую, где застал Холли в, одиночестве
- Вал уехал в город и, обещал вернуться последним поездом.
   С тех пор как Вэл посоветовал ему расспросить сестру о причине  ссоры
между обеими семьями, так много случилось  нового  -  сообщение  Флер  в
Грин-парке, поездка в. Робин-Хилл, сегодняшнее свидание,  -  что,  каза-
лось, и спрашивать больше нечего. Джон говорил об Испании.  о  солнечном
ударе, о лошадях Вэла, о здоровье отца. Холли  удивила  его  замечанием,
что, по ее мнению, отец очень нездоров. Она два раза ездила к нему в Ро-
бин-Хилл на воскресенье. У него был страшно усталый вид, временами  даже
страдающий, но он постоянно уклонялся от разговора о себе.
   - Он такой хороший и совершенно лишен эгоизма, правда, Джон?
   Стыдясь, что сам не лишен эгоизма, Джон ответил:
   - Конечно.
   - Мне кажется, он был всегда безукоризненным отцом, насколько я  могу
припомнить.
   - Да, - отозвался Джон, совсем подавленный.
   - Он никогда ни в чем не мешал детям и всегда, казалось, понимал  их.
Я до гроба не забуду, как он позволил мне ехать в Южную Африку во  время
бурской войны, когда я полюбила Вала.
   - Это было, кажется, до его женитьбы на маме)  -  спросил  неожиданно
Джон.
   - Да. А что?
   - Так, ничего. Только ведь она была раньше помолвлена с отцом Флер?
   Холли опустила ложку и подняла глаза. Она окинула брата  внимательным
взглядом. Что ему известно? Может, столько,  что  лучше  рассказать  ему
все? Она не могла решить. Он как будто осунулся и постарел, но это могло
быть следствием солнечного удара.
   - Что-то в этом роде было, - сказала она. - Мы жили тогда в Африке  и
не получали известий.
   Она не смела взять на себя ответственность за чужую тайну. К тому  же
она не знала, каковы сейчас его чувства. До Испании она не  сомневалась,
что он влюблен. Но мальчик остается мальчиком.  С  того  времени  прошло
семь недель, и в промежутке лежала вся Испания.
   Заметив, что он понял ее желание отвлечь его от опасной темы, она до-
бавила:
   - Ты имел какие-нибудь вести от Флер?
   - Да.
   Его лицо сказало ей больше, чем самые подробные разъяснения. Итак, он
не забыл.
   Она сказала совсем спокойно:
   - Флер на редкость обаятельна, но знаешь, Джон, нам с  Вэлом  она  не
очень нравится.
   - Почему?
   - Она из породы стяжателей.
   - Стяжателей? Не понимаю, что ты имеешь в виду, Она... она...
   Джон отодвинул тарелку с десертом, встал и подошел к окну.
   Холли тоже встала и обняла его.
   - Джон, не сердись, дорогой. Мы не можем видеть  людей  в  одинаковом
свете, не правда ли? Знаешь, мне думается, у каждого из нас бывает  лишь
по одному или по два близких человека, которые видят, что в нас есть са-
мого лучшего, и помогают этому выявиться. Для тебя, я думаю, такой чело-
век - твоя мать. Я видела раз, как она читала твое письмо; чудесное было
у нее лицо. Я не встречала женщины красивей - время как будто и не  кос-
нулось ее.
   Лицо Джона смягчилось; потом опять стало замкнутым. Все,  все  против
него и Флер. И все подтверждает ее призыв: "Обеспечь меня за собой,  же-
нись на мне, Джон!"
   Здесь, где он провел с ней упоительную неделю, здесь влечение к ней и
боль в его сердце возрастали с каждой минутой  ее  отсутствия.  Нет  ее,
чтобы сделать волшебными комнату и сад и самый воздух. Как  жить  здесь,
не видя ее? И он окончательно замкнулся в себе и рано ушел спать. У себя
в комнате он мог хотя бы остаться с воспоминанием о Флер в ее  виноград-
ном наряде. Он слышал, как приехал Вэл, как разгружали форд, и опять во-
царилась тишина летней ночи. Только доносилось издалека блеяние овец  да
крик ночной птицы. Джон высунулся в  окно.  Холодный  полумесяц,  теплый
воздух, холмы словно в серебре. Мотыльки, журчание ручья, ползучие розы.
Боже, как пусто все без нее! В библии сказано:  оставь  отца,  своего  и
мать свою и прилепись... к Флер.
   Собраться с духом, прийти и сказать им! Они не могут помешать ему же-
ниться на Флер, не захотят мешать, когда узнают, как он ее любит. Да! Он
скажет им. Смело и открыто - Флер не права.
   Птица смолкла, овцы  затихли,  во  мраке  слышалось  только  журчание
ручья. И Джон уснул в своей постели, освобожденный от худшего из жизнен-
ных зол - нерешимости.


   XI
   ТИМОТИ ПРОРОЧЕСТВУЕТ

   День несостоявшегося свидания в Национальной галерее ознаменовал пер-
вую годовщину возрождения красы и гордости Англии,  или,  попросту  ска-
зать, цилиндра. Состязание на стадионе Лорда - это празднество, отменен-
ное войной, - вторично подняло свои голубые и синие флаги,  являя  почти
все черты славного прошлого. Здесь во время перерыва можно  было  наблю-
дать все виды дамских и единый вид мужского головных уборов,  защищающих
многообразные типы лиц, которые соответствуют понятию "общество". Наблю-
дательный Форсайт мог бы различить на бесплатных или дешевых местах  не-
которое количество зрителей в мягких шляпах, но они едва  ли  отважились
бы подойти близко к полю; представители старой школы - или старых школ -
могли радоваться, что пролетариат еще не в силах платить за  вход  уста-
новленные полкроны. Еще оставалась хоть эта  твердыня  -  последняя,  но
значительная: стадион собрал, по уверению газет, десять тысяч человек. И
десять тысяч человек, горя одной и той же надеждой, задавали друг  другу
один и тот же вопрос: "Где вы завтракаете?" Было в этом  вопросе  что-то
очень успокоительное и возвышающее - в этом вопросе и в  наличии  такого
множества людей, которые все похожи на вас и все одного  с  вами  образа
мыслей. Какие мощные резервы сохранила еще Британская империя  -  хватит
голубей и омаров, телятины и лососины, майонезов, и клубники, и шампанс-
кого, чтобы прокормить эту тонну! В перспективе никаких  чудес,  никаких
фокусов с пятью хлебами и несколькими жалкими рыбешками - вера  покоится
на более прочном фундаменте. Шесть тысяч цилиндров будут  сняты,  четыре
тысячи ярких зонтиков будут свернуты, десять тысяч ртов, одинаково гово-
рящих по-английски, - наполнены. Жив еще старый британский  лев!  Тради-
ция! И еще раз традиция! Как она сильна  и  как  эластична!  Пусть  сви-
репствуют войны и разбойничают налоги, пусть тред-юнионы разоряют  побо-
рами честных граждан, а Европа подыхает с голоду, - эти десять тысяч бу-
дут сыты; и за этой оградой будут они разгуливать  по  зеленому  газону,
носить цилиндры и встречаться друг с другом. Сердце старого мира  здоро-
во, пульс бьется ровно. И-тон! И-тон! Хэр-роу!
   Среди многочисленных Форсайтов, попавших в этот заповедник  по  праву
или по знакомству, был Сомс с женою и дочерью. Он никогда не учился ни в
одной из двух состязающихся школ, он нисколько не  интересовался  крике-
том, но ему хотелось, чтобы Флер могла выставить напоказ свое платье,  и
хотелось надеть цилиндр - снова явиться на парад среди мира  и  изобилия
вместе с равными себе. Он степенно вел Флер между собой и Аннет. Ни одна
женщина, насколько он видел, не могла сравниться с ними. Они  умеют  хо-
дить, умеют держаться; их красота вещественна; а у этих современных жен-
щин ни осанки, ни груди - ничего. И вспомнилось ему вдруг, с каким  гор-
дым упоением выходил он, бывало, с Ирэн в первые годы их  брака.  И  как
они, бывало, завтракали в карете, которую его мать заставила отца приоб-
рести, потому что это так шикарно: в те времена смотрели на игру из  ка-
рет и колясок, а не с этих нескладных громадных трибун. И  как  Монтегью
Дарти неизменно выпивал лишнее. Сомс вполне допускал мысль, что и теперь
люди пьют лишнее, но нет теперь в этом былого размаха; ему  вспомнилось,
как Джордж Форсайт, братья которого, Роджер и Юстас, учились один в Ито-
не, другой в Хэрроу, взобравшись на верх кареты и размахивая синим флаж-
ком в правой руке и голубым в левой, громко прокричал: "Хэтон -  Ирроу!"
как раз в такую минуту, когда вся публика молчала, - всегда он вел себя,
как шут; а Юстас чинно стоял внизу, такой был  денди,  что  считал  ниже
своего достоинства надеть розетку того или другого цвета или  выказывать
интерес к чему-либо. Н-да! Былые дни! Ирэн в сером шелку с легким  зеле-
ным отливом. Он искоса поглядел на Флер. Лицо какое-то тусклое - ни све-
та в нем, ни жизни. Эта любовь грызет ее - скверная история! Взгляд  его
скользнул дальше, к лицу жены, подрисованному сильней, чем обычно,  нем-
ного презрительному, хотя она, насколько ему известно, меньше всех имеет
право выказывать презрение. Она принимает  измену  Профона  со  странным
спокойствием; или его "маленькое плавание" предпринято только для отвода
глаз? Если так, он предпочитает не - видеть обмана. Они прошлись по пло-
щадке мимо павильонов, потом отыскали столик Уинифрид в  палатке  "Клуба
бедуинов". Этот новый клуб, принимавший в члены и мужчин и  женщин,  был
основан для поддержания туризма и некоего  джентльмена,  унаследовавшего
стариннее шотландское имя, хотя его отец, как это ни странно, носил  фа-
милию Леви. Уинифрид вступила в клуб не потому, что занималась когда-ни-
будь туризмом, а потому, что инстинкт подсказал ей, что  клубу  с  таким
названием и таким основателем предстоит большое будущее; если  не  всту-
пить в него сразу, то потом, может быть, доступ  будет  закрыт.  Палатка
этого клуба, со стихом из Корана на оранжевом поле и вышитым над  входом
маленьким зеленым верблюдом, бросалась в глаза среди всех других. У вхо-
да стоял Джек Кардиган в синем галстуке (он  однажды  играл  на  стороне
Хэрроу) и размахивал бамбуковой тростью, показывая,  "как  тому  молодцу
следовало ударить по мячу". Он торжественно провел Сомса  и  его  дам  к
столу Уинифрид, за которым собрались уже Имоджин, Бенедикт с молодой же-
ной, Вал Дарти без Холли, Мод и ее муж; когда вновь  прибывшие  уселись,
осталось одно свободное место.
   - Я жду Проспера, - сказала Уинифрид, - но он так увлечен  своей  ях-
той!
   Сомс украдкой посмотрел на жену. Лицо ее не дрогнуло. Придет ли  этот
тип, или нет, ей, по-видимому, все известно. От него не ускользнуло, что
Флер тоже покосилась на мать. Если Аннет не считается с  его  чувствами,
она должна бы подумать о Флер. Разговор, крайне бессвязный,  перебивался
рассуждениями Джека Кардигана о "мид-оф" [26]. Он стал перечислять  всех
"великих мид-офов" от первых дней творения, считая их, как видно,  одним
из основных элементов, составляющих  расовую  сущность  британцев.  Сомс
справился со своим омаром и приступил к пирогу с голубями, когда услышал
слова: "Я немного опоздал, миссис Дарти" - и увидел, что  пустого  места
за столом больше нет. Между Имоджин и  Аннет  сидел  мсье  Профон.  Сомс
усердно продолжал есть, изредка лишь перекидываясь словом с Мод и Уиниф-
рид. Разговор жужжал вокруг него. Голос Профона произнес:
   - Мне кажется, вы ошибаетесь, миссис Форсайт; я готов  держать  пари,
что мисс Форсайт со мной согласится.
   - В чем? - раздался через стол высокий голос Флер.
   - Я высказал мнение, что молодые девушки остались такими  же,  какими
были всегда, - разница очень маленькая.
   - Вы так хорошо их знаете?
   Этот резкий ответ заставил всех насторожиться, и Сомс заерзал в  жид-
ком зеленом креслице.
   - Я, конечно, не смею утверждать, но, по-моему, они хотят идти  своей
собственной маленькой дорожкой, а это, думается мне, было и раньше.
   - Вот как!
   - Но, Проспер, - мягко возразила Уинифрид,