да, их не так уж много  ос-
талось - не будут больше смотреть на него с завистливым уважением. Инте-
ресно, достигнут ли слухи Думетриуса и торговцев картинами. Единственное
утешение, что Флер не узнает. Флер! Ах, если бы у нее все прошло  благо-
получно! На минуту он забыл обо всем остальном.  Потом  действительность
снова нахлынула на него. Почему они все разговаривают так, как  будто  в
комнате покойник? Впрочем, пожалуй, в комнате и правда  покойник  -  его
былая непогрешимость! Денежные потери казались ему делом второстепенным,
отдаленным, неправдоподобным, как будущая жизнь. Монт что-то сказал нас-
чет лояльности. Какое отношение имеет ко всему этому лояльность? Но если
они думают, что он собирается трусить, - они жестоко ошибаются. Он  ощу-
тил прилив упрямой решимости. Пайщики, директоры  -  пусть  воют,  пусть
потрясают кулаками: он собой помыкать не позволит! Он услышал голос:
   - Прошу пожаловать, джентльмены.
   Сомс снова занял место перед торчавшим без употребления  гусиным  пе-
ром; его поразила тишина. Пайщики ждали, что скажут директоры, а  дирек-
торы ждали пайщиков. "Я бы с наслаждением прошелся по их рядам  с  хлыс-
том!" Нелепые слова произнесла эта "старая морская свинка", но  какой-то
смысл в них есть.
   Наконец председатель, чей голос напоминал Сомсу кислый винегрет,  по-
литый маслом, иронически произнес:
   - Что же, мы к вашим услугам, джентльмены.
   Толстый краснолицый человек, сидевший подле Майкла, раскрыл пасть.
   - Коротко говоря, господин председатель, мы совершенно не  удовлетво-
рены; но прежде чем принять решение, мы бы желали послушать, что вы ска-
жете.
   Кто-то вскочил под носом у Сомса и добавил:
   - Мы бы хотели знать, сэр, какие гарантии вы можете нам  дать  против
повторения чего-либо подобного в будущем.
   Сомс увидел, как председатель улыбнулся, - нет у него  настоящей  вы-
держки!
   - Разумеется, никакой, сэр, - проговорил председатель. - Вряд  ли  вы
полагаете, что если бы мы знали, как наш директор-распорядитель злоупот-
ребляет нашим доверием, мы держали бы его на службе лишнюю минуту.
   "Не годится, - подумал Сомс, - он сам себе противоречит, и этот толс-
томордый тип, наверно, заметил".
   - В том-то и дело, сэр, - сказал он. - Двое из вас знали, и  все-таки
этот мошенник сидел несколько месяцев на своем посту, обделывая свои де-
ла и обкрадывая Общество, как только мог.
   Все вдруг словно сорвались с цепи:
   - А помните, что вы говорили?
   - Вы взяли на себя коллективную ответственность.
   - Вы говорили, что вполне одобряете поведение  ваших  содиректоров  в
этом деле.
   Настоящая свора собак!
   Сомс увидел, что председатель в сомнении наклонил голову, старик Фон-
теной что-то бормотал, старик Мозергилл сморкался, Мэйрик пожимал остры-
ми плечами. Вдруг их заслонил от него сэр Лоренс Монт, вставший с места.
   - Разрешите мне слово! Что касается меня лично, то я считаю невозмож-
ным принять великодушную попытку председателя, которому угодно взять  на
себя часть ответственности, целиком лежащей  на  мне.  Если  я  допустил
ошибку, не рассказав о наших подозрениях, я должен за нее  расплатиться,
и я думаю, что могу... м-м... упростить ситуацию, если попрошу  собрание
принять мою отставку.
   Он слегка поклонился, вставил монокль в глаз и сел.
   Слова были встречены ропотом одобрения, удивления, порицания,  восхи-
щения. Это был благородный жест. Но Сомс не верил в благородные жесты  -
в них всегда была Доля хвастовства. Неожиданно его охватило бешенство.
   - По-видимому, - сказал он вставая, - я являюсь вторым обвиняемым ди-
ректором. Очень хорошо. Я полагаю,  что  от  начала  до  конца  выполнял
только свой долг. Я убежден, что не допустил никакой ошибки. Я считаю  в
корне неправильным, что я должен за что-то расплачиваться. Я и так  дос-
таточно беспокоился и тревожился, а теперь становлюсь  козлом  отпущения
для пайщиков, которые безропотно приняли политику иностранных  страхова-
ний еще раньше, чем я вступил в правление, а теперь возмущаются, что она
принесла им убытки. Я добился того, что эта политика была прекращена;  я
добился того, что мошенник не стоит больше во главе Общества,  и,  нако-
нец, я добился того, что вас сегодня созвали для обсуждения этого вопро-
са. Я отнюдь не намерен петь перед вами Лазаря. Но существует  и  другая
сторона дела. Я не считаю возможным отдавать свои услуги людям,  которые
их не ценят. Меня возмущает ваше сегодняшнее поведение. Если  кто-нибудь
считает, что у него есть ко мне претензии - пусть подаст в суд. Я с удо-
вольствием доведу это дело до Палаты лордов, если нужно. Я всю жизнь ра-
ботаю в Сити и не привык к подозрениям и неблагодарности. Если  то,  что
произошло здесь, - образец современных нравов, то больше меня в Сити  не
увидят. Я не прошу собрание принять мою отставку - я ухожу!
   Поклонившись председателю и оттолкнув свой стул, он  твердо  пошел  к
двери, распахнул ее и вышел. Он отыскал свою шляпу. Он ни на секунду  не
сомневался, что преподнес им хороший сюрприз. Как эти толстомордые рази-
нули рты! Ему очень хотелось посмотреть, что там творится, но он  решил,
что еще раз открыть дверь - несовместимо с чувством собственного  досто-
инства. Вместо этого он взял сэндвич и начал уничтожать его, став спиной
к двери, со шляпой на голове. Вдруг рядом послышался голос:
   - "И что произошло дальше - его не интересовало".
   Вот не думал, Форсайт, что вы такой оратор!  Вы  им  здорово  задали.
Первый раз видел, чтобы собрание так бесилось. Что ж, вы спасли  правле-
ние, отведя всю их досаду на себя лично. Это был удивительно благородный
жест, Форсайт.
   - Ничего подобного, - буркнул Сомс, дожевывая сэндвич. - Вы тоже  уш-
ли?
   - Да, я настоял на своей отставке. Когда я выходил, этот красномордый
человек предлагал вотум доверия правлению - и  вотум  пройдет,  Форсайт,
вот увидите. Кстати, они что-то говорили о материальной ответственности.
   - Говорили? - Сомс сердито усмехнулся. - Ну, этот номер  не  пройдет.
Единственное, что они могли еще сделать, - это предъявить иск  правлению
за заключение иностранных контрактов ultra vires [26]; а раз они  утвер-
дили правление после того, как вопрос был поднят на общем собрании,  они
сами себя закопали. А нас с вами, конечно, нельзя притянуть за  то,  что
мы не раскрыли наших подозрений, - это факт!
   - И то хорошо, - вздохнул сэр Лоренс. - Но вы, Форсайт, вы никогда  в
жизни не произносили лучшей речи!
   Сомс и сам это знал - и все-таки покачал головой. Он не только  боял-
ся, что о нем заговорят газеты, он еще вдруг почувствовал, что вел  себя
экстравагантно: никогда не следует выходить  из  себя!  Горькая  усмешка
тронула его губы. Никто, даже Монт, не понимает, как несправедливо с ним
обошлись.
   - До свидания, - сказал он, - я ухожу.
   - Я, пожалуй, подожду, Форсайт, посмотрю развязку.
   - Развязку? Назначат двух других дураков и распустят слюни от  умиле-
ния. Пайщики! Прощайте!
   Он двинулся к выходу.
   Проходя мимо Английского банка, он почувствовал, будто уходит от сво-
ей собственной жизни. Его проницательность, его осведомленность, его де-
ловой опыт - все опозорено! Не хотят? Что ж, и не надо! Попробуйте  зас-
тавить его еще когда-нибудь вмешиваться в эти дела. И это и  вообще  все
современное положение вещей - одно и то же:  крохоборство;  а  настоящих
людей оттесняют к стенке - людей, для которых фунт есть фунт, а не  слу-
чайный клочок бумаги, людей, которые знают, что благо страны - это чест-
ное, строгое ведение своих собственных дел. Такие люди больше не  нужны.
Одного за другим их выставят, как выставили его, ради  всяких  проходим-
цев, революционеров, беззаботных типов или ловких,  беспринципных  людей
вроде Элдерсона. Это настоящее поветрие. Честность! Нельзя  обыкновенную
честность подменить сидением меж двух стульев.
   Он свернул в Полтри, не подумав, зачем он туда идет. Что ж,  пожалуй,
надо сразу сказать Грэдмену, что он может теперь вести дела по собствен-
ному усмотрению. На углу переулка он еще раз остановился, как будто  хо-
тел запечатлеть его в памяти. Да, он откажется от всех доверенностей,  и
частных и  других.  Он  не  желает,  чтобы  над  ним  подсмеивались  его
собственные родственники. Но волна  воспоминаний  заставила  его  сердце
сжаться от боли. Сколько было подписано доверенностей, возобновлено  до-
говоров, продано домов, распределено вкладов там, в его кабинете;  какое
удовлетворение он испытывал от правильного управления имуществом! Что ж,
он и будет управлять своим собственным имуществом. А другие  пусть  сами
заботятся о себе. Туго же им придется при нынешних настроениях!
   Он медленно поднялся по каменной лестнице.
   В святилище форсайтских дел он увидел непривычное  зрелище:  Грэдмена
не было, а на большом тяжелом столе рядом с соломенной  кошелкой  лежала
большая, тяжелая дыня. Сомс понюхал воздух. Дыня пахла  изумительно.  Он
поднес ее к окну. Зеленовато-желтый цвет, кружевная сетка жилок - что-то
в ней совсем китайское! Будет ли старый Грэдмен так же разбрасывать кор-
ки, как та белая обезьяна?
   Он еще держал дыню в руках, когда раздался голос:
   - А-а! Я вас не ждал нынче, мистер Сомс. Я собирался уйти пораньше, у
моей жены сегодня гости.
   - Как же, вижу, - сказал Сомс, водворяя дыню на место. - Сейчас вам и
нечего делать, я только зашел просить вас составить отказы  от  доверен-
ностей по форсайтским делам.
   На лице старика появилось такое выражение, что Сомс не  мог  сдержать
улыбки.
   - Пожалуй, оставьте дела Тимоти; от остальных я отказываюсь. Можно их
передать молодому Роджеру. Ему делать нечего.
   Ворчливо и угодливо старик сказал:
   - Ох, не понравится им это!
   Сомс рассердился.
   - Ничего, утешатся. Я хочу отдохнуть.
   Он не собирался входить в объяснения - Грэдмен сам все прочтет завтра
в "Вестнике финансов", или что он там выписывает.
   - Значит, я теперь вас буду редко видеть, мистер Сомс? По делам  мис-
тера Тимоти ничего обычно не бывает. Ах, боже мой! Я просто  огорчен.  А
как же с доверенностью вашей сестры?
   Сомс посмотрел на Грэдмена и ощутил легкие угрызения  совести  -  как
всегда, когда чувствовал, что его ценя г.
   - Ну, ее можно сохранить. Свои дела я тоже,  разумеется,  буду  вести
сам. Всего лучшего, Грэдмен! Дыня прекрасная.
   Он вышел, не дожидаясь ответа. Вот старик! Но и он недолго продержит-
ся, хотя вид у него бравый. Трудно будет подобрать другого такого.
   Выйдя снова в Полтри, он решил идти на Грин-стрит и повидать Уинифрид
- странно и неожиданно он почувствовал тоску по  Парк-Лейн,  по  прежним
спокойным дням, по своему замкнутому и благополучному детству  под  кры-
лышком Джемса и Эмили. Уинифрид одна воплощала теперь  его  прошлое;  ее
твердый характер никогда не менялся, как бы она ни гонялась за модой.
   Он застал ее в платье, не совсем подходящем ей по возрасту, за чашкой
китайского чая; она его, правда, терпеть не  могла,  но  что  поделаешь,
всякий другой чай - вульгарность. Она завела себе попугая: попугаи опять
входили в моду. Птица нестерпимо шумела. Под влиянием ли этого,  или  от
китайского чая, заваренного по-английски из смеси, специально изготовля-
емой в Китае для иностранцев, и плохо действовавшего на Сомса, последний
неожиданно для себя рассказал ей всю историю.
   Когда он кончил, Уинифрид успокаивающе проговорила:
   - И отлично сделал, Сомс; так им и надо.
   Понимая, что представил дело не в том свете, в каком его покажут пуб-
лике, Сомс заметил:
   - Все это превосходно, но в финансовых газетах ты найдешь  совершенно
другую версию.
   - О, но ведь их никто не читает. Я бы лично не беспокоилась. Ты дела-
ешь упражнения Куэ? Такой приятный человечек. Я вчера  ходила  его  слу-
шать. Иногда скучновато, но это последнее слово науки.
   Сомс сделал вид, что не слышит, - он никогда не признавался  в  своих
слабостях.
   - А как Флер, как ее дела? - спросила Уинифрид.
   - Дела! - отозвался голос над головой. Эта птица!
   Она висела на парчовой занавеси, вертя головой вниз и вверх.
   - Полли! - прикрикнула Уинифрид. - Не шали!
   - Сомс! - крикнула птица.
   - Слышишь, как я ее выучила? Ну не душка ли?
   - Нет, - буркнул Сомс. - Я бы ее посадил в клетку, она испортит  тебе
занавеси.
   Все сегодняшние обиды вдруг вспомнились ему. Что такое  жизнь?  Крив-
лянье попугаев. Разве люди видят правду? Они просто повторяют друг  дру-
га, как эта свора пайщиков, или вычитывают свои драгоценные убеждения  в
"Ежедневном вруне". На одного вожака приходится сотня баранов, идущих за
ним.
   - Оставайся обедать, мой дорогой, - сказала Уинифрид.
   Да! Он останется обедать. Не найдется ли у нее случайно дыни? Ему со-
вершенно не хотелось обедать наедине с женой на Саут-сквер. Флер, навер-
но, не выйдет из своей комнаты. Что же касается Майкла - он сам все  ви-
дел и слышал; нечего еще раз пережевывать.
   Он мыл руки перед обедом, когда горничная за дверью сказала:
   - Вас просят к телефону, сэр!
   Голос Майкла прозвучал по телефону напряженно я хрипло.
   - Это вы сэр?
   - Да, в чем дело?
   - У Флер началось. В три часа. Я вас никак не мог найти.
   - Что? - крикнул Сомс. - Говорите скорее, как?
   - Говорят, идет нормально. Но это такой ужас. Теперь, говорят,  скоро
кончится. - Голос оборвался.
   - Господи! - пробормотал Сомс. - Где моя шляпа?
   У двери горничная спросила:
   - Вы вернетесь к обеду, сэр?
   - Обед! - буркнул Сомс и вышел.
   Он шел быстро, чуть не бегом, ища глазами такси. Конечно,  ни  одного
нет. Ни одного! Против "Айсиум-Клуба" он поймал машину с опущенным  вер-
хом по случаю хорошей погоды после вчерашней грозы. Ох, эта гроза!  Надо
было предвидеть. На десять дней раньше срока! Почему, черт возьми, он не
пошел прямо туда или по крайней мере не позвонил сказать, где он  будет?
Все, что случилось в этот день, развеялось как дым. Бедная девочка! Бед-
ная крошка! Как же насчет обезболивания? Почему он не был  там  вовремя?
Он мог бы... хотя... природа! Природа, черт бы ее побрал! Как будто  она
не могла оставить в покое Флер!
   - Скорее! - бросил он шоферу. - Заплачу вдвойне.
   Мимо "Клуба знатоков", мимо дворца, по Уайтхолу, мимо всех заповедных
мест,  откуда  была  изгнана  природа,  охваченный  самыми  примитивными
чувствами, ехал Сомс, посеревший от волнения. Мимо Большого Бэна  -  без
пяти восемь! Пять часов! Пять часов такой муки!
   - Скорее бы все кончилось, - пробормотал он вслух, - скорее бы,  гос-
поди!


   XIV
   ПЫТКА

   Когда его тесть поклонился председателю и вышел, Майкл еле удержался,
чтоб не крикнуть "браво! ". Кто бы подумал, что старик  так  разойдется!
Да, он им показ ал, что и говорить! Несколько минут стоял  сплошной  гул
голосов, прежде чем его соседу, мистеру Содри, удалось всех перекричать.
   - Теперь, когда замешанный в это дело директор подал  в  отставку,  я
имею предложить вотум доверия остальным членам правления.
   Майкл увидел, как его отец поднялся, чуть фатоватый и улыбающийся,  и
поклонился председателю.
   - Я считаю свою отставку также принятой, если разрешите, я  присоеди-
нюсь к мистеру Форсайту.
   Кто-то сказал:
   - Я охотно поддержу вотум доверия.
   Задев колени мистера Содри, Майкл пошел  к  выходу.  Обернувшись,  он
увидел, как почти все подняли руки за вотум доверия. "Брошены на растер-
зание пайщикам!" - подумал он и вышел из зала.  Из  деликатности  он  не
стал разыскивать своих стариков. Они спасли свое достоинство,  зато  все
остальное полетело к черту.
   Шагая по улице, он размышлял о тернистых путях справедливости. Конеч-
но, пайщики были в обиде; кто-нибудь должен был получить по  шее,  чтобы
удовлетворить их чувство справедливости. Они прицепились к "Старому Фор-
сайту", который меньше всех виноват. Ведь если бы Барт  держал  язык  за
зубами, они, конечно, и его бы включили в вотум доверия. Все  очень  ес-
тественно и нелогично. И уже четыре часа.
   "Подделки"! Старое чувство к Уилфриду проснулось  в  нем  сегодня,  в
день выхода книги. Надо сделать все, что можно, чтобы его книгу  пустить
в ход. Бедный старый дружище! Просто нельзя допустить, чтобы ее  холодно
приняли.
   Он зашел к двум крупным книготорговцам, потом отправился в свой  клуб
и заперся в телефонной будке. В прежнее время обычно брали кэб и  объез-
жали всех. Звонить по телефону быстрее - впрочем, гак ли? С бесконечными
затруднениями он наконец поймал Сибли, Нэйзинга, Эпшира, Мастера и еще с
полдюжины избранных. Он нарочно подчеркивал то, что их могло  затронуть.
Эта книга, говорил он, обязательно должна вызвать злобу старой гвардии и
вообще всяких снобов; поэтому надо, чтобы сочувствующие ее поддержали. С
каждым из них он говорил так, как будто на свете только его мнение игра-
ло роль.
   "Если вы еще не дали рецензии на книгу, дорогой, сделайте это сегодня
же. Ваше мнение особенно важно." И каждому он говорил:  "Мне  решительно
все равно, как пойдет книга, но я хочу, чтобы Уилфриду отдали  должное".
Он и вправду так думал. В течение этого часа разговоров по телефону  из-
датель в нем молчал, зато друг бился за своего друга. Он вышел из будки,
вытирая ручьи пота со лба. Было уже половина шестого!
   "Выпить чаю - и домой!" - подумал он. Он пришел домой в шесть  часов.
Тинг-а-Линг, совершенно незаметный, сидел в дальнем углу холла.
   - Что с тобой, дружище?
   В ответ послышался звук из спальни, от  которого  у  него  похолодела
кровь, - протяжный, тихий стон.
   - Боже мой! - ахнул он и полетел наверх.
   В дверях его встретила Аннет.  Он  слышал,  как  она  говорит  что-то
по-французски,  называя  его  "mon  cher",  слышал  слова  "vers   trois
heures... [27] и доктор сказал, что не надо беспокоиться, все  в  поряд-
ке". Снова этот стон! Дверь закрылась у него перед  носом:  Аннет  ушла.
Майкл остался у дверей; совершенно холодный пот катился по его  лицу,  и
ногти впивались в ладони.
   "Вот как становишься отцом! - подумал он. - Вот как  я  стал  сыном!"
Опять этот стон! Он не мог оставаться у двери, он не мог решиться  уйти.
Ведь это может длиться еще очень долго! Он повторял все время: "Не  надо
волноваться, не надо волноваться!" Легко сказать! Какая бессмыслица! Его
мозг, его сердце в поисках облегчения вдруг напали  на  странную  мысль:
что если бы там рождался не его ребенок, не его, а Уилфрида; как  бы  он
чувствовал себя здесь, на пороге? А ведь  это  могло  случиться,  вполне
могло, - ведь теперь нет ничего священного. Ничего. Да, кроме того,  что
человеку дороже его самого, - кроме того, что  вот  так  стонет  там  за
дверью. Он не мог выдержать этого стояния у двери и пошел вниз. Он ходил
взад и вперед по медному полу, с сигарой во рту,  в  бессильной  ярости.
Почему рождение должно быть таким? И в ответ пришло: "Не везде это так -
например, в Китае". Думать, что все на свете чепуха, - и потом  вот  так
напороться! То, что рождается такой ценой, должно и будет  иметь  значе-
ние. Об этом он позаботится! Но мозг Майкла отказывался работать;  и  он
стоял неподвижно, весь превратившись в слух. Ничего! Он не мог выдержать
хождения по комнате и снова пошел наверх. Сначала - ни  звука,  потом  -
опять этот стон! На этот раз он убежал в кабинет и метался  по  комнате,
смотря на карикатуры Обри Грина. Он ничего не видел и вдруг  вспомнил  о
"Старом Форсайте", Надо ему сказать!
   Он позвонил в "Клуб знатоков", в "Смену" и во все клубы отца,  думая,
не пошли ли они туда вместе после собрания. И все напрасно. Было уже по-
ловина восьмого. Сколько же это еще будет длиться? Он вернулся к  дверям
спальни: ничего не было слышно. Он пошел в холл. Теперь Тинг-а-Линг  ле-
жал у входной двери. "Ему надоело! - подумал Майкл,  поглаживая  его  по
спине, и машинально открыл ящик для писем. Только одно письмо  -  почерк
Уилфрида! Он прочел его у лестницы,  лишь  частью  сознания  воспринимая
письмо и непрестанно думая о том, другом...
   "Дорогой Монт, завтра отправляюсь в пу