не раньше пятницы. Они сидели по обе стороны  го-
рящего камина. И, глядя в лицо сестры, прелестное и задумчивое, Джон по-
чувствовал искушение. Она такая умная и отзывчивая. Рассказать ей все  -
и стало бы легче. Но удержало приказание Флер - тайна была не его.
   - Ну, Джон, с фермой все в порядке?
   - Получил еще кой-какие цифры. Сегодня ими займусь.
   - Уж скорей бы это решалось, чтобы нам знать,  что  вы  будете  здесь
близко. Страшно будет обидно, если это сорвется.
   - Да; но на этот раз надо действовать наверняка.
   - Энн спит и видит, как бы там жить. Она мало говорит, но это  ничего
не значит. Такой чудесный старый уголок.
   - Мне лучшего и не нужно, только пусть будет выгодно.
   - Ты поэтому и тянешь, Джон?
   - А почему бы еще?
   - Мне казалось... может, ты в душе боишься опять  прочно  осесть?  Но
ведь ты глава семьи, Джон, тебе нужно осесть.
   - Глава семьи!
   - Да, единственный сын единственного сына старшего сына -  и  так  до
самого первого Джолиона.
   - Хорош глава! - горько вымолвил Джон.
   - Да, хорошая голова, - и Холли быстро встала, наклонилась и  поцело-
вала его в макушку.
   - Спокойной ночи! Не засиживайся! Энн что-то невеселая.
   Джон погасил лампу и остался сидеть, сгорбившись, в кресле у  камина.
Глава семьи! Достойно он ведет себя! А если... Ха! Вот это и правда  бу-
дет весело! Что сказал бы на это старик, чей портрет он разглядывал вче-
ра вечером? Ох, какая путаница! Ведь в глубине души он знал, что Энн ему
больше товарищ, что с ней, а не с Флер он может жить и работать и обрес-
ти себя. Безумие, мимолетное безумие нахлынуло на него  из  прошлого,  -
прошлое и ее воля, стремящаяся забрать и держать его! Он встал и раздви-
нул занавески. Там, между двумя вязами, светила луна, загадочная и  все-
сильная, и в свете ее все словно уплывало вверх, на гребень холмов. Кра-
сота какая, тишина! Он распахнул стеклянную дверь и  вышел;  как  темная
жидкость, разлитая по побелевшей траве, резная тень вяза почти  доходила
до его ног. Наверху светилось окно их комнаты.  Довольно  трусить,  надо
идти. Он не был с ней вдвоем с тех пор, как... Если бы только знать  на-
верное, как поступить. И тут он понял, что ошибся, поддавшись внезапному
желанию убежать от Флер, надо было остаться и тут же  все  выяснить.  А,
между тем, кто в его положении мог бы поступить  разумно  и  здраво?  Он
сделал шаг назад к двери и замер на месте. Между лунным светом и  отсве-
том камина стояла Энн. Тоненькая, в плотно запахнутом  легком  халатике,
она искала его глазами. Джон закрыл дверь и задернул занавеску.
   - Прости, родная, не простудись, меня  лунный  свет  выманил.  -  Она
проскользнула к дальнему концу камина и стояла, не сводя с него глаз.
   - Джон, у меня будет ребенок.
   - Что!..
   - Да. В прошлом месяце я тебе не сказала, потому что не была уверена.
   - Энн!
   Она подняла руку.
   - Подожди минутку!
   Джон стиснул спинку стула, он знал, что она сейчас скажет.
   - Что-то произошло между тобой и Флер.
   Затаив дыхание, Джон смотрел ей в глаза: темные, испуганные, немигаю-
щие, они отвечали на его взгляд.
   - Все произошло, да?
   Джон опустил голову.
   - Вчера? Не объясняй, не оправдывай ни себя, ни ее. Только -  что  же
теперь будет?
   Не поднимая головы, Джон ответил:
   - Это зависит от тебя.
   - От меня?
   - После того, что ты только что сказала. Ах, Энн, почему ты не сказа-
ла мне раньше?
   - Да, я опоздала.
   Он понял, что она хотела сказать, - она приберегала это как  средство
защиты. И, чувствуя, что ему нет прощенья, он сказал:
   - Прости меня, Энн, прости!
   - О Джон, я не знаю.
   - Клянусь, что больше ее не увижу.
   Теперь он поднял глаза и увидел, что она опустилась на  колени  перед
огнем, тянется к нему рукой, словно озябла. Он упал на колени с нею  ря-
дом.
   - По-моему, - сказал он, - любовь самое жестокое, что есть на свете.
   - Да.
   Она закрыла лицо рукой; и бесконечно долго, казалось, он стоял на ко-
ленях, ожидая движения, знака, слова. Наконец она опустила руку.
   - Ничего. Прошло. Только подожди целовать меня.


   X
   ГОРЬКОЕ ЯБЛОКО

   Утром, за повседневными делами. Флер ожила. Стоя  под  лучами  солнца
среди мальв и подсолнухов сада при "Доме  отдыха",  она  с  лихорадочной
энергией переживала прошлое и будущее. Понятно, что Джон растерялся. Она
взяла его с бою. Он старинного склада, болезненно-честный; он  не  может
легко смотреть на вещи. Но раз уж он согрешил против совести, он поймет,
что случившееся важнее всего, что может еще случиться. Важен только пер-
вый шаг! Они всегда принадлежали друг другу. Ее совесть не  мучает;  что
же ему страдать, когда его смятение уляжется? Может,  и  лучше,  что  он
убежал от нее, он сам увидит безвыходность своего  положения.  Пережитое
волнение ничуть не поколебало ее планов. Джон теперь завоеван, он не вы-
даст их тайны, если не получит на то ее разрешения. Ему ничего не  оста-
ется, как пойти на единственно возможное - на тайную связь. Измена нали-
цо; а один раз или много - не все ли равно? Но взамен за потерю самоува-
жения она даст ему всю свою любовь, все силы своего ума. Она выведет его
в люди. Несмотря на эту американскую малышку, он должен добиться  успеха
в своем хозяйстве, стать видным человеком в графстве, а может, и во всей
стране. Она будет сама осмотрительность ради него и себя, ради Майкла, и
Кита, и отца.
   С большим букетом осенних цветов, за  которые  цеплялась  пчела,  она
вернулась в дом, чтобы поставить их в воду. На  столе  в  передней  жена
сторожа приготовила кучу пакетиков с порошком  от  моли,  которой  много
развелось в доме, пустовавшем целый год. Флер стала  рассовывать  их  по
ящикам.
   Со второй почтой пришло письмо Джона.
   Она прочла его, и два красных пятна запылали у нее на щеках. Он напи-
сал это раньше, чем уснул, это все его смятение! Но надо увидеться с ним
сейчас же - сейчас же! Она вывела из гаража машину, поехала  в  деревню,
где ее не знали, и отправила Джону телеграмму в Нетлфолд до  востребова-
ния. Какой ужас, что надо ждать до завтра! Но она знала, что  он  заедет
на почту только вечером или даже на следующее утро.
   Никогда еще так не тянулось время. Теперь ее опять  одолевали  сомне-
ния. Неужели она переоценила свои силы, слишком положилась на свою мгно-
венную победу, одержанную в минуту забытья, недооценила твердость  реше-
ний Джона? Она вспомнила, как в те далекие дни ей не удалось  переломить
его решения отказаться от нее. И, не в силах сидеть на месте,  она  одна
поднялась на Бокс-Хилл и там среди тисов и зарослей брусники, бродила до
изнеможения, пока солнце не склонилось к западу. В бледнеющем свете лес-
ное безлюдье стало ей в тягость, у нее не было настоящей любви к  приро-
де, да и плохой природа утешитель, когда на сердце тревожно. Приятно бы-
ло очутиться в доме, послушать болтовню девушек за ужином. Интереса  это
не представляло, но хоть не наводило уныния, как простор и тени за окна-
ми. Она вдруг вспомнила, что пропустила сеанс и не дала  о  себе  знать.
Рафаэлит, верно, злится; может быть, он надел ее костюм на манекен и пи-
шет с него звук серебряных бубенчиков... Бубенчики! Майкл! Бедный Майкл!
Но стоит ли жалеть его, когда он годами владел ею, хотя она в душе  при-
надлежала другому? Спать она легла рано. Хоть бы  проспать  подольше,  а
потом сразу ехать! Что это за сила играет сердцами, рвет  их  на  части,
бросает трепетные - велит им ждать и болеть, и болеть и ждать!  Интерес-
но, приходилось ли благонравной викторианской  мисс,  о  которой  теперь
опять так много кричат, - приходилось ли ей переживать то, что  пережила
она с тех пор, как в первый раз перед этой нелепой Юноной - или Венерой?
- в галерее на Корк-стрит увидела посланного ей  судьбой?  Викторианская
мисс с ее устоями! Допустим - о, безусловно! - что у нее. Флер Монт, ус-
тоев нет; а все-таки она не изливалась всем и каждому.  Не  противилась,
не буянила. Разве не заслужила она  немножко  счастья?  Пусть  немножко,
больше она и не требует. Все проходит, сердца  изнашиваются!  Но  прижи-
маться сердцем к желанному сердцу, как вчера,  а  потом  сразу  потерять
его? Быть не может. Заснула она не скоро, и луна - свидетель ее победы -
заглядывала в щели занавесок, нагоняла сны.
   Она проснулась, лежала и думала повышенно интенсивно, как всегда  бы-
вает рано утром. Люди осудят ее, если узнают; а возможно ли, собственно,
устроить так, чтобы не узнали? Что если Джон так и не согласится на тай-
ную связь? Что же тогда? Готова она бросить все и идти за ним?  Для  нее
это было бы страшнее, чем для других. Это остракизм. Ведь за  всем  этим
непрестанно маячила все та же преграда семейной распри: ее  отец  и  его
мать, и неприемлемость для них союза между ней и Джоном. И все, что было
в  ней  светского,  содрогнулось  и  отпрянуло  перед  суровой  действи-
тельностью. Деньги? Денег у них будет достаточно. Но положение,  друзья,
поклонники - как добиться всего этого вновь? А Кит?  Его  она  потеряет.
Монты возьмут его себе. Она села в постели, с потрясающей ясностью  видя
во мраке истину, никогда раньше не являвшуюся ей в таком неприкрытом ви-
де, что всякая победа требует жертв. Потом она  возмутилась.  Нет,  Джон
поймет, Джон образумится! Тайком они изведают, должны  изведать  счастье
или хотя бы не изголодаться свыше меры. Он будет не целиком с нею, она -
не целиком с ним, но каждый будет  знать,  что  другое  -  только  прит-
ворство. Но будет ли он только притворяться? Всем ли существом он тянет-
ся к ней? Разве не так же сильно тянется он к жене? До ужаса ясно  вста-
вало перед ней лицо Энн, странный, такой красивый  разрез  темных  живых
глаз. Нет! Не нужно о ней думать! От этого слабеешь, труднее будет отво-
евать Джона. Лениво потянулась, просыпаясь,  заря;  чирикнула  птица;  в
комнату вполз рассвет. Флер легла на спину, снова покорившись тупой боли
ожидания. Встала не отдохнувшая. Утро ясное, сухое, только роса на  тра-
ве! В десять можно выезжать. В движении ждать будет легче, как  бы  мед-
ленно ни пришлось ехать. Она дала нужные распоряжения  на  день,  вывела
машину и пустилась в путь. Сверялась с часами, чтобы  приехать  ровно  в
полдень. Листья желтели, осень наступала ранняя. Так ли она одета?  Пон-
равится ли ему мягкий тон ее платья цвета перезрелых яблок? Красное кра-
сивее, но красный цвет привлекает внимание. А сегодня привлекать  внима-
ние нельзя. Последнюю милю она еле тащилась и наконец остановила  машину
на обсаженной деревьями дороге, там, где кончался  фруктовый  сад  фермы
Грин-Хилл и начинались поля. Очень внимательно изучила свое лицо  в  ма-
леньком зеркальце из сумочки, Где это она читала, что  зеркало  отражает
лицо в самом невыгодном свете? Счастье, если это так. Она вспомнила, что
Джон как-то говорил, что терпеть не может губную помаду; и, не подкрасив
губ, убрала зеркальце и вышла из машины. Она медленно двинулась к  воро-
там. Отсюда шла широкая дорога, отделявшая дом от сеновала и других над-
ворных построек, расположенных за ним по склону холма. Они вытянулись  в
ряд на мягком осеннем солнце - внушительные, сухие, заброшенные; ни ско-
та не видно, ни одной курицы. Даже для непосвященной Флер было ясно, что
нелегкая работа ждет того, кто возьмется за эту ферму. Сколько  раз  она
слышала от Майкла, что в теперешней Англии  нет  дела  более  достойного
мужчины, чем сельское хозяйство! - Она позволит Джону купить эту  ферму,
пусть хоть на этот счет его несчастная совесть будет спокойна. Она вошла
в ворота и остановилась перед старым домом, смотрела на острые крыши, на
красные листья дикого винограда. Когда она проезжала последнюю  деревню,
било двенадцать. Не может быть, чтобы он обманул ее! Пять минут ожидания
показались пятью часами. Потом с быстро бьющимся сердцем она  подошла  к
двери и позвонила. Звонок отозвался где-то далеко в пустом доме. Шаги  -
женские шаги!
   - Что угодно, мэм?
   - Я должна была в двенадцать часов встретиться здесь с мистером  Фор-
сайтом по поводу фермы.
   - Ах да, мэм. Мистер Форсайт заезжал рано утром.  Он  очень  сожалел,
что должен уехать. Оставил вам письмо.
   - Он больше не приедет?
   - Нет, мэм, он очень сожалел, но сегодня приехать не сможет.
   - Благодарю вас.
   Флер вернулась к воротам. Стояла" вертела в руках конверт. Потом сло-
мала печать и прочла:
   "Вчера вечером Энн сама сказала мне, что знает о случившемся.  И  еще
сказала, что ждет ребенка. Я обещал ей больше с тобой не видеться. Прос-
ти и забудь меня, как я должен забыть тебя, Джон".
   Медленно, словно не сознавая, что делает, она разорвала бумагу и кон-
верт на мелкие кусочки и засунула их глубоко в изгородь. Потом медленно,
словно ничего не видя, Прошла к автомобилю  и  села.  Сидела,  окаменев,
возле фруктового сада; солнце грело затылок,  пахло  упавшими,  гниющими
яблоками. Четыре месяца, с тех пор как она увидела  в  столовой  усталую
улыбку Джона, все ее помыслы были о нем. И это конец! О, скорее  уехать,
уехать отсюда!
   Она пустила машину и, выбравшись на шоссе, дала полный ход. Если  она
сломает себе шею - тем лучше! Но судьба, опекающая  пьяных  и  пропащих,
хранила ее, расчищала ей путь. И шеи она не сломала. Больше  двух  часов
Флер мчалась, сама не зная куда. В три явилось первое здравое ощущение -
страшно захотелось курить, выпить чаю. Она перекусила в гостинице и  по-
вернула машину к Доркингу. Теперь она убавила скорость и домой попала  в
пятом часу. Почти шесть часов за рулем! И первое, что она увидела  перед
"Домом отдыха", был автомобиль ее отца. Он! А ему что нужно?  Почему  не
оставят ее в покое? Она готова была опять пустить машину, но в эту мину-
ту он появился в дверях дома и стал смотреть на дорогу. Что-то ищущее  в
этом взгляде тронуло ее, она вышла из машины и пошла к нему.


   XI
   "БОЛЬШОЙ ФОРСАЙТ"

   Наутро после заседания комитета по перестройке трущоб Сомс рано  пус-
тился в путь. Он решил переночевать "где-нибудь  там",  на  другой  день
посмотреть корни Форсайтов и проделать часть обратной дороги; а еще  че-
рез день вернуться в Лондон и попытаться увезти Флер к себе в  Мейплдер-
хем на весь конец недели. Часов в шесть он прибыл в приморскую  харчевню
в десяти милях от местожительства предков, съел неважный  обед,  выкурил
привезенную с собой сигару и лег спать, для  верности  застелив  кровать
пледом из верблюжьей шерсти.
   Он все обдумал и запасся военной картой большого масштаба. Свои  исс-
ледования  он  собирался  начать  с  осмотра  церкви,  руководясь,   как
единственной вехой, воспоминанием, что когда-то здесь побывал  его  отец
Джемс и, вернувшись, говорил, что видел церковь над морем и что,  "веро-
ятно, есть приходские записи и все такое, но времени прошло много, и  он
не знает".
   После раннего завтрака он велел Ригзу ехать к церкви.  Она  стояла  у
самого моря, как и сказал Джемс, и была открыта. Сомс вошел. Старая  се-
рая церковка, смешные скамьи, запах сырости. Вряд ли будут на стенах до-
щечки с его фамилией. Дощечек не оказалось, и он вышел  на  кладбище,  и
там, среди могильных плит, его охватило чувство нереальности - все скры-
то под землей, могильным плитам больше ста лет, ни одной надписи не про-
честь. Он уже собрался уходить,  как  вдруг  споткнулся,  Неодобрительно
вперив глаза в плоский камень, он увидел на  его  выветренной,  замшелой
поверхности заглавное Ф. Минуту постоял, вглядываясь, потом что-то дрог-
нуло в нем, и он опустился на колени. Два слова  -  первое,  несомненно,
начинается на Д, и есть в нем лин; во втором - то самое заглавное Ф, а в
середине что-то вроде с, и у последней буквы хвостик, как у г. Дата?  Э,
дату можно прочесть! 1777. Он тихонько поскреб первое имя и откопал бук-
ву о. Четыре буквы из слова "Джолион", три - из слова  "Форсайт".  Почти
не оставалось сомнений, что он споткнулся о своего прапрадеда! Если ста-
рик дожил до обычного возраста Форсайтов, значит он родился в начале во-
семнадцатого века. Глаза Сомса жестким серым взглядом  буравили  камень,
словно пытаясь добраться до глубоко зарытых костей, давно уже, вероятно,
чистых, как палочки. Потом он поднялся с колен и отряхнул  с  них  пыль.
Теперь у него есть дата. И, полный непонятной бодрости, он вышел с клад-
бища и подозрительным взглядом окинул Ригза. Не видел  ли  тот,  как  он
стоял на коленях? Но шофер сидел, как  всегда,  повернувшись  спиной  ко
всему на свете, покуривая неизменную папиросу. Сомс сел в машину.
   - Теперь мне нужен дом священника, или как его там.
   - Хорошо, сэр.
   Всегда он отвечает "Хорошо, сэр", а сам понятия не имеет, куда ехать.
   - Вы бы лучше спросили дорогу, - сказал он, когда машина двинулась по
изрытому колеями проселку. Этот тип скорей в Лондон вернется, чем  спро-
сит. Спрашивать, впрочем, было некого. Полное безлюдье прихода, где  по-
коились его корни, поражало Сомса. Кругом были холмы и простор,  большие
поля, налево в овраге - лес, и почва, видно, неважная - не красная, и не
белая, и не то чтобы бурая; вот море - то было синее, а скалы, насколько
он мог разглядеть, - полосатые. Дорога свернула вправо, мимо кузницы.
   - Эй, - сказал Сомс, - остановитесь-ка!
   Он сам вышел спросить дорогу. Ригз все равно перепутал бы.
   Кузнец бил молотом по колесу, и Сомс подождал, пока  он  заметит  его
присутствие.
   - Где дом священника?
   - Прямо по дороге, третий дом направо.
   - Благодарю вас, - сказал Сомс и, подозрительно оглядев кузнеца,  до-
бавил:
   - Что, фамилия Форсайт здесь еще известна?
   - Что такое?
   - Вы когда-нибудь слышали фамилию Форсайт?
   - Фарсит? Нет.
   Сомс испытал смешанное чувство разочарования и облегчения и  вернулся
на свое место. Вдруг бы он сказал: "Ну да, это моя фамилия!"
   Быть кузнецом - почтенная профессия, но  он  чувствовал,  что  в  его
семье она не обязательна. Машина двинулась.
   Дом священника задыхался в зарослях ползучих растений. Священник, на-
верно, тоже задохнулся! Сомс потянул ржавый звонок и стал  ждать.  Дверь
отворила краснощекая девушка. Все было просто, по-деревенски.
   - Мне нужно видеть священника, - сказал Сомс. - Он дома?
   - Да, сэр. Как о вас сказать?
   Но в эту минуту в дверях появился жидкий мужчина в жиденьком  костюме
и с жидкой бородкой.
   - Это ко мне, Мэри?
   - Да, - сказал Сомс, - вот моя карточка.
   Наверно, думалось ему, можно расспросить о своем происхождении в  ка-
ких-то особых, изысканных фразах; но они не подвернулись,  и  он  сказал
просто:
   - Мои предки жили в этих местах несколько поколений назад. Мне  хоте-
лось поглядеть эти края и кой о чем расспросить вас.
   - Форсайт? - сказал священник, глядя на карточку. - Имя мне  незнако-
мо, но, полагаю, что-нибудь найдем.
   Одежда на нем была старая, поношенная, и Сомсу подумалось, что  глаза
его обрадовались бы, если б умели. "Чует деньги, - подумал он, -  бедня-
га!"
   - Зайдите, пожалуйста, - сказал священник. - У  меня  есть  кой-какие
записи и старая десятинная карта [37]. Можно посмотреть. Церковные книги
ведутся с тысяча пятьсот восьмидесятого года. Я мог бы проглядеть их для
вас.
   - Не знаю, стоит ли, - сказал Сомс и прошел за ним в комнату,  неопи-
суемо унылую.
   - Присядьте, - сказал священник, - я сейчас достану  карту,  Форсайт?
Теперь я как будто вспоминаю.
   Любезен до крайности и, наверно, непрочь заработать!
   - Я был возле церкви, - сказал Сомс. - Она очень близко от моря.
   - Да; в кафедре, говорят, в прежнее время прятали контрабандную  вод-
ку.
   - Я нашел на кладбище дату - тысяча семьсот  семьдесят  семь;  могилы
сильно запущены.
   - Да, - сказал священник, роясь в шкафу, - это все морской воздух ви-
новат. Вот карта, о которой я говорил. - Он принес  большую  потемневшую
карту, разложил ее на столе, а углы придавил жестянкой с  табаком,  чер-
нильницей, книгой проповедей и плеткой. Плетка была  слишком  легкая,  и
карта, медленно свертываясь, удалялась от