на остается вашей, - сказал Вэл, - не возражаю.
   - Вот и отлично, - проговорил мсье Профон и отошел.
   Вэл посмотрел ему вслед: "Безобидный чертяка!"  Да,  как  будто  -  и
вдруг опять подумалось: нет! Вэл заметил, как он подошел к Джорджу  Фор-
сайту, и затем потерял его из виду.
   В эти  дни  после  скачек  он  ночевал  у  своей  матери  в  доме  на
Грин-стрит.
   Уинифрид Дарти в шестьдесят два года  удивительно  сохранилась,  если
принять во внимание, что тридцать три года она прожила с Монтегью Дарти,
пока ее не избавила от него - почти что к счастью - французская  лестни-
ца. Возвращение любимого сына из Южной Африки после стольких лет  доста-
вило ей огромную радость; приятно было видеть, что он так мало  изменил-
ся, чувствовать симпатию к его жене. До замужества, в конце  семидесятых
годов, Уинифрид шла в авангарде свободомыслящих ревнительниц наслаждения
и моды; но теперь она должна была признать, что современные девицы дале-
ко превзошли молодежь ее века. Например, они,  по-видимому,  смотрят  на
брак как на эпизод, и Уинифрид иногда жалела, что в свое время  не  при-
держивалась тех же взглядов; второй,  третий,  четвертый  эпизод,  может
быть, дал бы ей в спутники жизни не такого блистательного пьяницу; прав-
да, в конце концов он оставил ей Вэла, Имоджин, Мод и Бенедикта (без пя-
ти минут полковника, невредимо прошедшего через войну), и никто  из  них
пока не развелся. Постоянство детей часто изумляло ее, помнившую их  от-
ца; но Уинифрид любила тешиться мыслью, что все они настоящие Форсайты и
пошли в нее, за исключением разве Имоджин. И откровенно смущала Уинифрид
"дочурка" ее брата, Флер. Девочка так же беспокойна, как любая современ-
ная девица. "Маленький огонь на сквозном ветру", - сказал о  ней  как-то
за десертом Проспер Профон, но она не  вертлява  и  говорит  не  громко.
Стойкая в своем форсайтизме. Уинифрид бессознательно отвергала новые ве-
яния, не одобряла повадок современной девушки и ее девиза: "Была не  бы-
ла! Трать - завтра мы будем нищие!" Ее  успокаивала  в  племяннице  одна
черта: раз чего-нибудь пожелав, Флер не  отступалась,  пока  не  получит
своего, а дальше... Но Флер, конечно, слишком еще молода, сейчас об этом
нельзя судить. Она к тому же прехорошенькая, да еще унаследовала от  ма-
тери ее французский вкус и умение носить вещи: каждый  оборачивался  при
виде Флер, что очень льстило Уинифрид, ценительнице элегантности и  сти-
ля, так жестоко ее обманувших в случае с Монтегью Дарти.
   Говоря о ней с Вэлом за завтраком в субботу, Уинифрид не могла обойти
молчанием их семейную тайну.
   - Эта история с твоим тестем и твоей тетей Ирэн, Вэл... Все это,  ко-
нечно, давно быльем поросло, но не нужно, чтобы Флер что-нибудь  узнала.
Дяде Сомсу это было бы очень неприятно. Не проговорись.
   - Хорошо. Но это трудновато: к нам приезжает младший брат Холли,  бу-
дет жить у нас, изучать сельское хозяйство. Он, верно, уже приехал.
   - Ах! - воскликнула Уинифрид. - Как это некстати! Какой он из себя?
   - Я видел его только раз я Робин-Хилле, когда мы  приезжали  домой  в
тысяча девятьсот девятом году; ом был голый и раскрашен в желтые и синие
полосы, славный был мальчуган.
   Уинифрид нашла это "очень милым" и добавила успокоительно:
   - Ну, ничего. Холли очень благоразумна; она сумеет все уладить. Я  не
стану ничего говорить твоему дяде. Зачем его зря  тревожить?  Такая  ра-
дость для меня, дорогой моя мальчик, что ты опять со мной теперь,  когда
я старею.
   - Стареешь? Брось! Ты такая же молодая, как была. Мама, этот Профом -
он вполне приличный человек?
   - Проспер Профон? О! Я в жизни не встречала более занимательного  со-
беседника!
   Вэл что-то промычал и рассказал историю с мэйфлайской кобылой.
   - Совсем в его стиле, - проговорила Уинифрид. - Он делает самые  нео-
жиданные вещи.
   - Н-да, - веско сказал Вал. - Навей семье с этой породой не везло,  с
такими безответственными людьми.
   Это была правда, и Уинифрид добрую минуту молчала в  унылое  задумчи-
вости, прежде чем ответила:
   - Да, конечно! Но он иностранец, Вал: не надо судить слишком строго.
   - Правильно. Буду пользоваться его кобылой. И какнибудь с ним рассчи-
таюсь.
   Вскоре за тем он пожелал матери всего хорошего и, приняв от нее поце-
луй, момчался к своему букмекеру, в "Айсиум-Клуб" и на вокзал.


   VI
   ДЖОН

   Миссис Вэл Дарти после двадцати лет жизни  в  Южной  Африке  страстно
влюбилась - к счастью, в нечто ей родное, ибо предметом ее  страсти  был
вид, открывавшийся из ее окон: холодный ясный свет на зеленых косогорах.
Снова была перед нею Англия! Англия еще более прекрасная,  чем  та,  что
грезилась ей во сне. В самом деле, случай привел Вэла  в  такой  уголок,
где Меловые горы в солнечный день поистине очаровательны. Как дочь свое-
го, отца, Холли не могла не оценить необычность их контуров и сияние бе-
лых обрывов; подниматься проселком в гору по дну лощины или брести доро-
гой на Чанктонбери или Эмберли было подлинным наслаждением, которое  она
не стала бы делить с Взлом: Валу любоваться природой мешал инстинкт Фор-
сайта, учивший всегда что-нибудь от нее получать - например,  подходящее
поле для проездки лошадей.
   Мягко и умело правя фордом на пути домой, Холли  дала  себе  обещание
воспользоваться приездом Джона и в первый же день повести его на гребень
холмов - показать ему свой любимый вид в свете майского дня.
   Она ждала младшего брата с материнской нежностью, не  израсходованной
целиком на Вэла. В те три дня,  которые  она  прогостила  в  Робин-Хилле
вскоре по приезде на родину, ей не пришлось видеть мальчика - он был еще
в школе, - так что у нее, как и у Вэла, сохранился в памяти только свет-
ловолосый ребенок в желто-синей татуировке, игравший у пруда.
   Те три дня в Робин-Хилле были  отмечены  грустью,  волнением,  нелов-
костью. Воспоминания о покойном брате; воспоминания о  сватовстве  Вала;
свидание с постаревшим отцом,  которого  она  не  видела  двадцать  лет;
что-то похоронное в его иронии и ласковости, не ускользнувшее от  чуткой
дочери; а главное - присутствие мачехи, которую она смутно  помнила  как
"даму в сером" тех давних дней, когда сама она была еще девочкой, и  де-
душка был жив, и мадемуазель Бос так  сердилась,  что  вторгшаяся  в  их
жизнь незнакомка стала обучать Холли музыке, - все это смущало и  мучило
душу, жаждавшую найти в Робин-Хилле прежний покой. Но Холли умела не вы-
давать своих чувств, и наружно все шло хорошо.
   Отец поцеловал ее на прощание, и она отчетливо ощутила, что губы  его
дрожат.
   - Правда, дорогая, - сказал он, - война не изменила Робин-Хилла? Если
б только ты могла привезти с собою Джолли! Как тебе нравится этот спири-
тический бред? Дуб, я боюсь, когда умрет, так умрет навсегда.
   По теплоте ее объятия он, верно, угадал, что выдал себя,  потому  что
тотчас перешел опять на иронию.
   - Нелепое слово "спиритизм": чем больше им занимаются, тем вернее до-
казывают, что овладели всего лишь материей.
   - То есть? - спросила Холли.
   - Как же! Взять хотя бы фотографирование привидений.  Для  фотографии
нужно прежде всего, чтобы свет падал на что-то  материальное.  Нет,  все
идет к тому, что мы станем называть всякую материю духом или всякий  дух
материей - одно из двух.
   - Но ведь ты не веришь в загробную жизнь, папа?
   Джолион поглядел на дочь, и ее глубоко  поразило  грустно-своенравное
выражение его лица.
   - Дорогая, мне хотелось бы что-то получить от смерти. Я уже  заглянул
в нее. Но, сколько ни стараюсь, я не  могу  найти  ничего  такого,  чего
нельзя было бы с тем же успехом объяснить телепатией, работой  подсозна-
ния или эманацией из материальных складов нашего мира. Хотел бы,  но  не
могу. Желания порождают мысли, но доказательств они не дают.
   То ощущение, которое явилось у Холли, когда она еще раз прижала  губы
ко лбу отца, подтвердило его теорию, что всякая материя  превращается  в
дух, - лоб показался каким-то нематериальным.
   Но ярче всего запомнилось Холли, как однажды она незаметно для мачехи
наблюдала за ней, когда та читала письмо от Джона. Это было, решила Хол-
ли, прекраснейшее, что она видела в жизни. Ирэн, увлеченная письмом сво-
его мальчика, стояла у окна, где свет ложился косо на ее лицо и на  тон-
кие седые волосы; губы ее чуть шевелились, темные глаза смеялись, ликуя;
одна рука держала письмо, другая прижата была к груди. Холли тихо удали-
лась, как от видения совершенной любви, уверенная, что Джон, несомненно,
очень мил.
   Увидев, как он выходит из станционного здания, неся в обеих руках  по
чемодану, она утвердилась в своем предрасположении. Он был немного похож
на Джолли - давно  утраченного  кумира  ее  детства,  но  только  в  нем
чувствовалось больше горячности и меньше выдержки, глаза  посажены  были
глубже, а волосы были ярче и светлее - он ходил без шляпы; в общем очень
привлекательный "маленький братец".
   Его застенчивая вежливость подкупала женщину, привыкшую к самоуверен-
ным манерам современной молодежи; он был смущен, что она везет  его  до-
мой, а не он ее. Нельзя ли ему сесть за руль? В  Робин-Хилле  автомобиля
не держали, то есть, конечно, со времени войны. Он правил только  раз  и
тут же врезался в насыпь - Холли должна позволить ему поучиться.  В  его
смехе, мягком и заразительном, была большая прелесть, хоть это  слово  и
признано теперь устарелым. Когда они приехали домой, Джон вытащил смятое
письмо. Холли его прочла, пока он умывался, совсем  коротенькое  письмо,
которое, однако, должно было стоить ее отцу многих мучений:
   "Дорогая моя,
   Ты и Вэл не забудете, надеюсь, что Джон ничего не знает о  нашей  се-
мейной истории. Его мать и я, мы полагаем, что он еще слишком для  этого
молод. Мальчик очень хороший, он зеница ее ока. Verbum sapientibus [13].
Любящий тебя отец Дж. Ф."
   Вот и все; но, прочитав письмо, Холли невольно пожалела, что  пригла-
сила Флер.
   После чая она исполнила данное себе обещание и повела Джона  в  горы.
Брат и сестра долго беседовали, сидя над старой меловой  ямой,  поросшей
крыжовником и ежевикой. Горицвет и ветреницы звездились по зеленому  ко-
согору, заливались жаворонки и дрозды в кустах, порою чайка,  залетев  с
морского берега, кружила, белая, в бледнеющем небе, по которому уже под-
нимался расплывчатым диском месяц. Сладостный запах был разлит в  возду-
хе, точно незримые маленькие создания бегали вокруг и давили стебли  ду-
шистых трав.
   Джон, приумолкший было, сказал неожиданно:
   - Чудно! Ничего не прибавишь. Чайка парит, колокольчик овцы...
   - "Чайка парит, колокольчик овцы! Ты, дорогой мой, поэт.
   Джон вздохнул.
   - Ох! Трудная это дорожка.
   - Пробуй. Я тоже пробовала в твоем возрасте.
   - Правда? И мама тоже говорит: "Пробуй"; но я такой никудышный. Почи-
таешь мне свои стихи?
   - Дорогой мой, - мягко сказала Холли, - я девятнадцать лет замужем, а
стихи я писала, когда только еще хотела выйти замуж.
   Джон опять вздохнул и отвернул лицо: та щека, что была  видна  Холли,
покрылась прелестным румянцем. Неужели Джон "сбился с ноги", как  сказал
бы Вэл. Уже? Но если так, тем лучше: он не  обратит  внимания  на  Флер.
Впрочем, с понедельника он приступит к работе на  ферме.  Холли  улыбну-
лась. Кто это - Берне, кажется, пахал  землю?  Или  только  Петр-Пахарь?
[14] В наши дни чуть ли не все молодые люди и очень многие молодые  жен-
щины пишут стихи, судя по множеству книг, которые она читала там, в  Юж-
ной Африке, выписывая их через Хетчеса и Бэмпхарда; и, право, очень неп-
лохие стихи - много лучше тех, которые писала когда-то она сама. Она ра-
но начала - поэзия по-настоящему вошла в обиход несколько позже,  вместе
с автомобилями. Еще один долгий разговор после обеда в низкой комнате  у
камина, в котором потрескивали дрова, - и для нее ничего почти не  оста-
валось скрытого в Джоне, кроме разве чего-нибудь подлинно важного. Холли
распрощалась с ним у дверей его спальни, дважды проверив сначала, все ли
у него в порядке, и вынесла убеждение, что полюбит брата и что  Вэлу  он
понравится. Он был горяч, но не порывиста превосходно умел слушать и ма-
ло говорил о себе. Он, по-видимому, любил отца и боготворил  свою  мать.
Играм он предпочитал верховую езду, греблю и фехтование, он спасал бабо-
чек от огня и не терпел пауков, хотя не убивал их, а выбрасывал за дверь
в клочке бумаги. Словом, он был мил. Она пошла спать, думая о  том,  как
страшно он будет страдать, если кто-нибудь ранит его. Но кто его ранит?
   Джон между тем не спал и сидел у окна с карандашом и  листом  бумаги.
Он писал свое первое "настоящее" стихотворение - при свече, так как лун-
ного света было недостаточно: его хватало только на то,  чтобы  ночь  за
окном казалась трепетной и как бы выгравированной на  серебре.  В  такую
ночь Флер могла бы идти, оглядываться и вести за собой  в  горную  даль.
Роясь в глубине своего изобретательного мозга, Джон заносил слова на бу-
магу и вычеркивал их, и снова вписывал, и делал все  необходимое,  чтобы
завершить произведение искусства, и переживал такое чувство, какое  дол-
жен испытывать весенний ветер, пробуя свои первые песня среди  наступаю-
щего цветения. Джон принадлежал к числу тех  редких  мальчиков,  которым
удалось пронести через школьные годы привитую  дома  любовь  к  красоте.
Ему, конечно, приходилось таить ее про себя, не выдавая даже учителю ри-
сования; но она жила в нем, целомудренная и взыскательная. Стихотворение
показалось ему настолько же хромым и ходульным, насколько ночь  казалась
крылатой. Но все-таки Джон его сохранил. "Дрянь, - решил он, - но  когда
нужно выразить невыразимое, все же лучше, чем ничего". И не без  огорче-
ния он подумал: "Этого я не смогу показать маме".  Спал  он  удивительно
крепко, когда заснул наконец, захлестнутый волной новых впечатлений.


   VII
   ФЛЕР

   Во избежание неловких расспросов Джону было сказано только:
   - Вал привезет с собой на воскресенье одну знакомую.
   По той же причине Флер было сказано только:
   - У нас гостит один молодой человек.
   Оба жеребенка, как мысленно называл их Вал, встретились, таким  обра-
зом, совершенно неподготовленными. Холли так представила их друг другу:
   - Это Джон, мой маленький брат; Флер - наша родственница, Джон.
   Джон, вошедший через террасу прямо с яркого солнечного света, был так
потрясен этим счастливым чудом, что не мог произнести ни слова,  и  Флер
успела спокойно сказать "здравствуйте" таким тоном, как будто они никог-
да не виделись раньше; невообразимо быстрый кивок  головы  дал  мальчику
понять, что это - их первая встреча. Джон в упоении склонился к ее  руке
и сделался тише могилы. Он сообразил, что лучше молчать. Однажды, в ран-
нюю пору своей жизни, когда его застали врасплох за  чтением  при  свете
ночника, он сказал растерянно: "Я только переворачивал страницы,  мама".
И мать ответила ему: "Джон" с твоим лицом лучше не  выдумывать  басен  -
никто не поверит".
   Эти слова раз и навсегда подорвали уверенность, необходимую  для  ус-
пешной лжи. И теперь он слушал быстрые и восторженные замечания  Флер  о
том, как все вокруг прелестно, угощал ее оладьями с вареньем и ушел, как
только представилась возможность. Говорят, что в белой  горячке  больной
видит навязчивый предмет, по преимуществу темный, который внезапно меня-
ет свою форму и положение. Джон видел такой навязчивый предмет; у  пред-
мета были темные глаза, довольно темные волосы, и он менял положение, но
отнюдь не форму. Сознание, что между ним и  его  "навязчивым  предметом"
установилось взаимное тайное понимание (хоть он и не разгадал, в чем бы-
ло дело), наполняло мальчика таким трепетом, что он был как в  лихорадке
и начал переписывать начисто свое стихотворение,  которое  он,  конечно,
никогда не осмелится ей показать. Его заставил очнуться топот копыт,  и,
высунувшись в окно, он увидел Флер верхом в сопровождении Вала. Понятно,
она не теряет времени даром, но зрелище  это  наполнило  Джона  досадой:
он-то теряет время. Если бы он не сбежал в  робком  восторге,  его  тоже
пригласили бы на прогулку. И он сидел у  окна  и  следил,  как  всадники
скрылись, появились вновь на подъеме дороги, опять исчезли и еще раз вы-
нырнули на минуту, четко вырисовываясь на гребне холма. "Болван я! - ду-
мал он. - Всегда упускаю случай".
   Почему он не умеет держаться уверенно? И, подперев подбородок  обеими
руками, он рисовал себе поездку, которую мог бы совершить вместе с  ней.
Она приехала всего лишь на два дня, а он упустил из них три часа. Ну кто
среди всех его знакомых, кроме него самого,  свалял  бы  такого  дурака?
Никто.
   К обеду он оделся пораньше и спустился в столовую первым. Он Дал себе
слово больше не зевать - и все-таки прозевал Флер, которая  пришла  пос-
ледней. За обедом он сидел напротив нее, и это было  пыткой:  невозможно
было ничего сказать из страха, что скажешь лишнее,  невозможно  смотреть
на нее так, как хотелось бы; и вообще возможно ли держаться  естественно
с девушкой, с которой ты в своем воображении уже побывал далеко за  хол-
мами, и притом все время сознавать, что и ей и  всем  остальным  ты  ка-
жешься форменным остолопом? Да, это была пытка. А Флер говорила так  хо-
рошо, перепархивая на быстрые крыльях с одной  темы  на  другую!  Удиви-
тельно, как она усвоила это искусство, которое  ему  казалось  неодолимо
трудным. Право, она должна считать его безнадежным тупицей.
   Взгляд сестры, устремленный на него с некоторым удивлением,  принудил
его наконец взглянуть на Флер. Но тотчас ее глаза, широкие и живые,  как
будто взмолились: "О! Ради бога, не надо!" - и  вынудили  его  перевести
взгляд на Вэла; но усмешка в его глазах заставила  Джона  уставиться  на
свою котлету, у которой, к счастью, не было ни глаз,  ни  улыбки,  и  он
поспешил ее съесть.
   - Джон собирается стать фермером, - услышал он голос Холли, -  ферме-
ром и поэтом.
   Он с упреком посмотрел на сестру, увидел ее забавно  поднятую  бровь,
совсем как у их отца, засмеялся и почувствовал себя значительно лучше.
   Вэл рассказал о своей встрече с Проспером Профоном как  нельзя  более
кстати, потому что во время рассказа он глядел на Холли, а Холли на  не-
го, тогда как Флер, слегка  нахмурившись,  казалось,  рассматривала  ка-
кую-то свою затаенную мысль, и Джон получил наконец  возможность  погля-
деть на нее. На ней было белое платье, очень простое и  отлично  сшитое;
руки были обнажены, в волосах белая роза. В этот быстрый миг,  когда  он
впервые посмотрел на нее свободно после  такого  напряженного  ожидания,
Джон увидел ее словно реющей в воздухе, как мы видим в темноте  стройную
белую яблоню; он "ловил" ее, как строчку  стихотворения,  вспыхнувшую  в
мозгу, как мелодию, которая выплывет вдалеке и замрет.
   Он смущенно гадал, сколько ей лет, - она так хорошо владела  собой  и
казалась настолько опытней его самого. Почему надо скрывать, что они уже
встречались? Джону вспомнилось лицо его матери, растерянное и оскорблен-
ное, когда она ответила: "Да, они нам родственники, но мы с ними  незна-
комы". Мать его так любит красоту. Неужели же, узнав Флер, она не  будет
восхищаться ею? Невозможно!
   Оставшись после обеда вдвоем  с  Вэлом,  Джон  почтительно  потягивал
портвейн и отвечал на расспросы своего новоявленного зятя. Что  касается
верховой езды (у Вэла она всегда стояла на первом плане), то Джону  пре-
доставлялся молодой караковый жеребец, только мальчик должен сам седлать
его к расседлывать и вообще ухаживать за ним после поездки. Джон сказал,
что ко всему этому он привык и дома, и убедился, что  сразу  поднялся  в
мнении своего хозяина.
   - Флер, - заметил Вал, - еще не умеет ездить как следует, во она лов-
кая. Конечно, ее отец не отличает лошади от колеса. А  твой  папа  ездит
верхом?
   - Раньше ездил; но теперь он, вы понимаете, он.
   Мальчик запнулся на слове "стар". Отец его был стар,  я  все-таки  не
стар, нет, конечно нет.
   - Поним