он чувство-
вал приятное оживление.
   Так он сидел с часами в руках - тучный, лоснящийся, как  приплюснутый
шар золотистого масла, - и ни о чем не думал.
   Долговязый человек в бакенбардах, который служил когда-то у  Суиэина,
а впоследствии открыл зеленную лавку, вошел в гостиную и провозгласил:
   - Миссис Чесмен, миссис Септимус Смолл!
   Появились две леди. Та, которая шла впереди, была одета во все  крас-
ное, на щеках ее лежали широкие ровные пятна того же цвета, глаза  смот-
рели жестко и вызывающе. Она направилась прямо к Суизину, протягивая ему
руку, затянутую в длинную светло-желтую перчатку.
   - Здравствуйте, Суизин, - сказала она, - целую вечность вас не  виде-
ла. Как поживаете? Дорогой мой, как вы пополнели!
   Только напряженный взгляд Суизина выдал его чувства. Глухой  клокочу-
щий гнев стеснял ему дыхание. Полнота вульгарна, и вульгарно говорить  о
том, что человек полнеет; у него широкая грудь, только и  всего.  Повер-
нувшись к сестре, он сжал ей руку и сказал повелительным тоном:
   - Здравствуй, Джули!
   Миссис Септимус Смолл была самая высокая из  четырех  сестер;  унылое
выражение не сходило с ее добродушного  круглого  лица;  кислая  гримаса
прочно застыла на нем, словно миссис Смолл вплоть до самого вечера  про-
сидела в проволочной маске, которая собрала ее неподатливую кожу в  мел-
кие складочки. Даже взгляд у нее был кислый. Все это служило  для  того,
чтобы свидетельствовать о ее неизменном горе по поводу утраты  Септимуса
Смолла.
   Она славилась тем, что всегда  говорила  что-нибудь  несуразное  и  с
упорством, характерным для всего ее племени, держалась  за  свои  слова,
подбавляя еще что-нибудь невпопад, и так без конца. Со смертью мужа фор-
сайтская цепкость, форсайтская деловитость окостенели в ней. Любительни-
ца поболтать, когда только ей представлялась такая возможность, она мог-
ла говорить часами без всякого оживления, рассказывая с эпической  моно-
тонностью о тех бесчисленных ударах,  которые  ей  пришлось  принять  от
судьбы; и ей никогда не приходило в голову, что слушатели становятся  на
сторону судьбы, - сердце у Джули было доброе.
   Долгие годы, проведенные у  постели  Смолла  (человека  слабого  здо-
ровья), сделали из нее сиделку, а таких случаев, когда бедняжке приходи-
лось подолгу просиживать у постели больных - и детей и взрослых, -  было
множество, и она никак не могла расстаться с мыслью, что в мире  слишком
много неблагодарных людей. Воскресенье за воскресеньем Джули благоговей-
но слушала преподобного Томаса Скоулза - блестящего проповедника,  кото-
рый имел на нее большое влияние; но ей удалось убедить всех, что даже  в
этом было ее несчастье. Она вошла в пословицу в семье, и  когда  кто-ни-
будь начинал хандрить, его называли "настоящая Джули". Такие наклонности
были способны уморить к сорока годам любого человека, только не  Форсай-
та; но Джули уже стукнуло семьдесят два, а так хорошо, как  сейчас,  она
никогда не выглядела. Казалось, что Джули еще не утратила  дара  наслаж-
даться жизнью и наступит время, когда она сумеет доказать это. У нее бы-
ли три канарейки, кот Томми и половина попугая - второй половиной владе-
ла ее сестра Эстер; и эти существа (которых всячески старались убрать  с
глаз Тимоти - он не  переносил  животных),  в  противоположность  людям,
признавали за своей хозяйкой право на хандру и были страстно привязаны к
ней.
   В этот вечер она выглядела торжественно и пышно в черном бомбазиновом
платье со скромной треугольной вставкой сиреневого  цвета  и  бархаткой,
повязанной вокруг тощей шеи; черное и сиреневое считалось чуть ли  не  у
всех Форсайтов самыми строгими тонами для вечерних туалетов.
   Надув губы, она сказала Суизину:
   - Энн про тебя спрашивала. Ты не был у нас целую вечность!
   Суизин засунул большие пальцы за проймы жилета и ответил:
   - Энн сильно сдала за последнее время; ей надо посоветоваться с  вра-
чами!
   - Мистер и миссис Николае Форсайт!
   Николае Форсайт вошел, улыбаясь и высоко подняв  свои  прямые  брови.
Днем ему посчастливилось провести план использования на Цейлонских золо-
тых приисках одного племени из Верхней Индии -  заветный  план,  который
удалось наконец протащить, несмотря на все трудности, так что теперь  он
чувствовал вполне заслуженное удовлетворение. Добыча на его приисках уд-
воится, а опыт показывает, как Николае постоянно твердил, что каждый че-
ловек должен умереть, и умрет ли он дряхлым стариком у  себя  на  родине
или молодым от сырости на дне рудника в чужой стране, это,  конечно,  не
имеет большого значения, принимая во внимание тот факт, что  перемена  в
его образе жизни пойдет на пользу Британской империи.
   В способностях Николаев никто не сомневался. Поводя своим орлиным но-
сом, он сообщал слушателям:
   - Из-за недостатка двух-трех сотен таких вот людишек мы уже несколько
лет не выплачиваем дивидендов, а вы посмотрите, во что ценятся наши  ак-
ции. Я не в состоянии заработать на них и десяти шиллингов.
   Николае съездил недавно в Ярмут и, вернувшись оттуда, чувствовал, что
к его жизни прибавится теперь по крайней мере десяток лет. Он сжал  Суи-
зину руку, весело крикнув:
   - Ну вот, мы снова пожаловали!
   Миссис Николае, болезненного вида женщина, улыбнулась за  его  спиной
не то испуганной, не то радостной улыбкой.
   - Мистер и миссис Джемс Форсайт! Мистер и миссис Сомс Форсайт!
   Суизин щелкнул каблуками, его осанка была просто неподражаема.
   - А, Джемс, Эмили! Как поживаешь. Сомс? Здравствуйте!
   Он взял руку Ирэн и вытаращил глаза. Какая прелестная женщина - пожа-
луй, слишком бледна, но фигура, глаза, зубы! Слишком  хороша  для  этого
Сомса!
   Боги дали Ирэн темно-карие глаза и золотые волосы - своеобразное  со-
четание оттенков, которое привлекает взоры мужчин и, как говорят, свиде-
тельствует о слабости характера. А ровная, мягкая белизна  шеи  и  плеч,
обрамленных золотистым платьем, придавала ей какую-то  необычайную  пре-
лесть.
   Сомс стоял позади жены, не сводя глаз с ее шеи. Стрелки на часах, ко-
торые Суизин все еще держал в руке открытыми, миновали восемь; обычно он
обедал на полчаса раньше, а сегодня и завтрака не было - какое-то стран-
ное, первобытное нетерпение поднималось в нем.
   - Джолион запаздывает, это на него не похоже! - сказал  он  Ирэн,  не
сдержав досады. - Наверное, Джун там копается!
   - Влюбленные всегда опаздывают, - ответила она.
   Суизин уставился на Ирэн; на щеках у него проступил  кирпичный  румя-
нец.
   - Напрасно. Это все новомодные штучки!
   Казалось, что в этой вспышке невнятно кипит и бормочет ярость  перво-
бытных поколений.
   - Как вам нравится моя новая звезда, дядя Суизин? - мягко проговорила
Ирэн.
   Среди кружев у нее на груди мерцала пятиконечная звезда из одиннадца-
ти бриллиантов.
   Суизин посмотрел на звезду. Он хорошо разбирался в  драгоценных  кам-
нях; никаким другим вопросом нельзя было так искусно отвлечь его  внима-
ние.
   - Кто это вам подарил? - спросил он.
   - Сомс.
   Выражение лица Ирэн осталось прежним, но белесые глаза Суизина  выка-
тились, словно его внезапно осенило даром прозрения.
   - Вам, наверное, скучно дома, - сказал он, - Я жду вас к обеду в  лю-
бой день, угощу таким шампанским, лучше которого вы не сыщете в Лондоне.
   - Мисс Джун Форсайт, мистер Джолион Форсайт! Мистер Босэнни!..
   Суизин поднял руку и сказал раскатистым голосом:
   - Ну, теперь обедать, обедать!
   Он подал руку Ирэн, заявив, что не сидел с ней рядом с тех  пор,  как
она была невестой. Джун повел Босини; его усадили между ней и  Ирэн.  По
другую сторону Джун сели Джемс и миссис Николае, дальше - старый Джолион
с миссис Джемс. Николае и Хэтти Чесмен, Сомс и миссис Смолл, круг  замы-
кал Суизин.
   Семейные обеды Форсайтов следуют определенным традициям. Так,  напри-
мер, на них не полагается подавать закуски Почему - неизвестно.  Теория,
существующая среди молодого поколения, объясняет эту традицию  безбожной
ценой на устрицы; но гораздо более вероятно, что запрет этот вызван  же-
ланием подойти сразу к сути дела и трезвостью взглядов, несовместимой  с
таким вздором, как закуски. Только семья Джемса  не  смогла  противиться
обычаю, установленному почти всюду на Парк-Лейн, и время от времени  на-
рушала этот закон.
   Безмолвное, чуть ли не угрюмое невнимание друг к другу начинает  ощу-
щаться вслед за тем, как все опускаются на свои места; оно длится до по-
явления первого блюда, изредка прерываемое такого рода замечаниями: "Том
опять нездоров; не пойму, что с ним такое!" - "Энн, вероятно, не выходит
по утрам к завтраку?" - "Как фамилия твоего врача, Фэнни? Стабс? Он шар-
латан!" - "Уинифрид! У нее слишком много детей.  Четверо,  кажется?  Она
худа как щепка!" - "Сколько ты платишь за херес,  Суизин?  По-моему,  он
слишком сухой".
   После второго бокала шампанского над столом поднимается жужжание, ко-
торое, если отмести от него случайные призвуки и восстановить его основ-
ную сущность, оказывается не чем иным, как голосом Джемса,  рассказываю-
щего какую-то историю. Жужжание долго не умолкает, а иногда даже  захва-
тывает ту часть обеда, которая должна быть  единогласно  признана  самой
торжественной минутой форсайтского пиршества и  наступает  с  появлением
"седла барашка".
   Ни один Форсайт не давал еще обеда без седла барашка. В этом  сочном,
плотном блюде есть что-то такое, что делает его весьма  подходящей  едой
для людей "с известным положением". Оно питательно и вкусно; раз  попро-
бовав такое блюдо, его обычно не забывают. У седла барашка есть  прошлое
и будущее, как у денежной суммы, положенной в банк; кроме  того,  о  нем
можно поспорить.
   Каждая ветвь семьи восхваляла баранину только из  одной  определенной
местности: старый Джолион превозносил Дартмур, Джемс -  Уэлс,  Суиэин  -
Саусдаун, Николае утверждал, что люди могут говорить все что угодно,  но
лучше новозеландской ничего не найдешь.  Что  касается  Роджера,  самого
большого "оригинала" среди братьев, то ему пришлось отыскать совсем осо-
бое место, и с изобретательностью, достойной человека, придумавшего  но-
вую профессию для своих сыновей, он раскопал лавку, где торговали  бара-
ниной, привезенной из Германии; в ответ на  протестующие  голоса  Роджер
вытащил счет и доказал, что он платит своему мяснику больше, чем все ос-
тальные. По этому поводу старый Джолион, которому вдруг захотелось пофи-
лософствовать, заметил, повернувшись к Джун:
   - Форсайты - большие чудаки, со временем ты сама в этом убедишься.
   Один Тимоти обычно не принимал участия в спорах; правда, он ел  седло
барашка с удовольствием, но, по его собственным словам, побаивался этого
блюда.
   Для тех, кто интересуется Форсайтами с" психологической точки зрения,
седло барашка - факт первостепенной важности: он не только  иллюстрирует
цепкость всей семьи и каждого ее члена в отдельности, но и подчеркивает,
что Форсайты всем своим существом, всеми инстинктами принадлежат к  тому
великому классу, который верует в питательную, вкусную пищу и чужд  сен-
тиментального стремления к красоте.
   Более молодые члены семьи прекрасно обошлись бы и без барашка,  пред-
почитая ему цесарку или салат из омаров - вообще то,  что  действует  на
воображение и не имеет таких питательных свойств. Но это были женщины, а
если не женщины, так те, кого испортили  жены  или  матери,  вынужденные
есть седло барашка в продолжение всей своей замужней жизни  и  вселившие
тайную ненависть к нему в плоть и кровь своих сыновей.
   Когда великий спор о седле барашка  подошел  к  концу,  приступили  к
тьюксберийской ветчине, приправленной "чуточкой" кабуля. Суизин так дол-
го возился с этим блюдом, что задержал мирное течение  обеда.  Для  того
чтобы всей душой отдаться ветчине, он даже прервал разговор.
   Сомс внимательно разглядывал гостей со своего места  рядом  с  миссис
Септимус Смолл. У него были основания наблюдать  за  Босини,  основания,
связанные с давно взлелеянным планом одной постройки.  Этот  архитектор,
пожалуй, годится для его целей. Глядя на Босини, который сидел, откинув-
шись на спинку стула, и задумчиво катал шарики из хлебного мякиша.  Сомс
решил, что он выглядит неглупым. Сомс заметил, что костюм на Босини  си-
дит хорошо, ко узок, как будто сшит много лет назад.
   Сомс видел, как Босини повернулся к Ирэн и сказал ей что-то, а ее ли-
цо засветилось, как оно часто светилось в разговорах с другими и никогда
в разговоре с ним. Он старался разобрать их слова, но ему помешала  тетя
Джули.
   Разве это не кажется Сомсу удивительным? В прошлое воскресенье мистер
Скоулз - милейший человек! - прочел такую блестящую,  такую  язвительную
проповедь. "Ибо, - спросил он, - что обрящет человек, если он спасет ду-
шу свою, но потеряет свое состояние? Вот, - сказал мистер Скоулз, -  де-
виз нашего класса". Так что он хотел этим выразить? Конечно, может быть,
наш класс в это и верит - она не знает; что думает по этому поводу Сомс?
   Он ответил рассеянно:
   - Откуда я знаю? Впрочем, этот Скоулз, кажется, шарлатан!
   В это время Босини обвел глазами стол, как  бы  подмечая  особенности
каждого гостя, и Сомсу было интересно, что он говорит.  Судя  по  улыбке
Ирэн, она соглашалась с его замечаниями. Она всегда соглашается с други-
ми.
   Ее взгляд упал на Сомса; Сомс сразу же опустил глаза.  Улыбка  на  ее
губах исчезла.
   - Шарлатан? То есть как это? Если мистер Скоулз, духовное лицо,  шар-
латан, то что же тогда все остальные? Это ужасно!
   - Да все шарлатаны! - сказал Сомс.
   Секунда испуганного молчания тети Джули дала ему возможность  поймать
слова Ирэн; он услышал что-то вроде: "Оставь надежду  всяк  сюда  входя-
щий!"
   Но Суизин уже покончил со своей ветчиной.
   - Где вы берете грибы? - заговорил он с Ирэн тоном изысканного царед-
ворца. - Пошлите к Снилибобу - у него всегда бывают свежие. А эта мелко-
та не желает возиться со свежим товаром!
   Ирэн повернулась к нему, и Сомс увидел, что Босини наблюдает за ней с
затаенной улыбкой. Странная улыбка была у этого человека. Простая, как у
ребенка, получившего удовольствие. Что касается прозвища, данного Джорд-
жем, то ничего "пиратского" в нем не было. И глядя, как Босини повернул-
ся к Джун, Сомс тоже улыбнулся, но насмешливо: он недолюбливал  Джун,  а
вид у нее сейчас был не совсем довольный.
   И ничего удивительного; Джун только что имела  следующий  разговор  с
Джемсом:
   - Дядя Джемс, на обратном пути я видела у  реки  замечательное  место
для дома.
   Джемс, который имел привычку есть медленно и основательно,  прекратил
процесс жевания.
   - Что? - сказал он. - А где это?
   - У самого Пэнгборна.
   Джемс отправил в рот кусок ветчины, Джун ждала.
   - Ты, наверное, не имеешь понятия о том, продаются эти участки в  по-
жизненную собственность или нет? - спросил он наконец. - Ты не поинтере-
совалась узнать, какие там цены на землю?
   - Нет, поинтересовалась, - сказала Джун, - я навела справки. - Ее ре-
шительное личико подозрительно пылало и светилось нетерпением под копной
медно-рыжих волос.
   Джемс оглядел ее инквизиторским взглядом.
   - Что? Неужели ты собираешься покупать землю? - воскликнул он,  роняя
вилку.
   Проявленный им интерес подбодрил Джун. Она уже давно носилась с  пла-
ном, согласно которому ее дяди должны были облагодетельствовать  себя  и
Босини постройкой загородных домов.
   - Конечно нет - сказала она. - Я подумала, какое замечательное место!
Вот бы где выстроить дом - вам или кому-нибудь еще!
   Джемс покосился на нее и сунул в рот второй кусок ветчины.
   - Там, должно быть, очень дорогие участки, - сказал он.
   То, что Джун приняла за личную заинтересованность, было лишь  привыч-
ным возбуждением, которое испытывает каждый Форсайт,  опасаясь,  как  бы
хорошие вещи не уплыли у него из рук. Но она не хотела признать свое по-
ражение и продолжала настаивать:
   - Вам надо перебраться за город, дядя Джемс. Будь у меня много денег,
я бы и дня не осталась в Лондоне.
   Джемс был взволнован до самых глубин своего длинного, тощего тела; он
и не подозревал, что его племянница придерживается таких крайних  взгля-
дов:
   - Почему вы не переберетесь за город? - повторила Джун. - Это было бы
вам очень полезно!
   - Почему? - взволнованно начал Джемс. - Зачем мне покупать землю? Что
это мне даст, если я стану покупать землю и строить дома?  Я  и  четырех
процентов не получу за свои деньги!
   - Ну и что же? Зато будете жить на свежем воздухе!
   - Свежий воздух! - воскликнул Джемс. - На что мне свежий воздух?
   - Я думала, что каждому приятно жить на  свежем  воздухе,  -  презри-
тельно сказала Джун.
   Джемс размашистым жестом вытер рот салфеткой.
   - Ты не знаешь цены деньгам, - сказал он, избегая ее взгляда.
   - Не знаю! И, надеюсь, никогда не буду знать! - и,  закусив  губы  от
невыразимого огорчения, бедная Джун замолчала.
   Почему ее родственники такие богачи, а у Фила нет  даже  уверенности,
будут у него завтра деньги на табак или нет? Неужели они ничего не могут
для него сделать? Все такие эгоисты. Почему они не хотят  строить  заго-
родные дома? Джун была полна того наивного догматизма, который так  тро-
гателен и иногда приводит к таким большим результатам. Босини, к которо-
му она повернулась после своего поражения, разговаривал с Ирэн,  и  Джун
почувствовала холодок в сердце. Гнев придал  ее  взгляду  решительность;
такой взгляд бывал у старого Джолиона,  когда  его  воля  встречала  ка-
кие-нибудь препятствия на своем пути.
   Джемсу тоже было не по себе. Ему казалось, что кто-то  покушается  на
его право помещать деньги под пять процентов. Джолион избаловал  ее.  Ни
одна из его дочерей не позволила бы себе такой  выходки.  Джемс  никогда
ничего не жалел для своих детей, и это  заставило  его  еще  глубже  по-
чувствовать дерзость Джун. Он задумчиво поковырял ложкой клубнику, затем
утопил ее в сливках и быстро съел: уж клубнику-то он во всяком случае не
упустит.
   Не было ничего удивительного в том, что Джемс так разволновался. Пос-
вятив пятьдесят четыре года жизни (он получил звание  поверенного  сразу
же, как только достиг возраста,  установленного,  законом)  хлопотам  по
закладным, помещению капиталов своих доверителей  под  самые  высокие  и
верные проценты, ведению дел по принципу извлечения наибольшей выгоды из
других людей, но, разумеется, без всякого риска для своих клиентов и для
себя, постанавливая под все жизненные отношения их точную денежную стои-
мость. Джемс кончил тем, что привык смотреть на мир исключительно с точ-
ки зрения денег. Деньги стали для него светочем жизни, средством воспри-
ятия мира, чемто таким, без чего он не мог познавать действительность; и
выслушать брошенную прямо в лицо фразу:  "Надеюсь,  я  никогда  не  буду
знать цену деньгам!" - ему было больно и досадно. Он знал, что  все  это
глупости, иначе такие слова просто испугали бы его. Куда мы идем! Вспом-
нив, однако, историю с молодым Джолионом, Джемс  почувствовал  некоторое
успокоение: чего можно ждать от дочери такого человека!  А  затем  мысли
его пошли по другому, еще менее приятному руслу. Что это за болтовня про
Сомса и Ирэн?
   Как и у всякой уважающей себя семьи, у Форсайтов  существовало  нечто
вроде торжища, где производился обмен семейными тайнами  и  котировались
семейные акции. На Форсайтской Бирже было известно, что Ирэн  недовольна
своим замужеством. Ее недовольство осуждали. Она должна была знать,  что
делает; порядочным женщинам не полагается совершать такие ошибки.
   Джемс с раздражением думал, что у них хороший дом (правда, маленький)
на прекрасной улице, детей нет, денежных затруднений тоже. Сомс неохотно
говорит о своих делах, но,  по  всей  вероятности,  он  человек  состоя-
тельный. У него прекрасные доходы. Сомс, так же как и  отец,  работал  в
известной адвокатской конторе "Форсайт, Бастард и Форсайт" -  он  всегда
очень осторожен в делах. Недавно проделал чрезвычайно  у