нных?
   Сама Динни держалась поближе к Флер, инстинктивно чувствуя, что имен-
но ее ясный и быстрый ум способен подать подлинно ценный совет.
   Она услышала голос Хилери:
   - Помещик имеет вес в правительстве. Я могу съездить к Бентуорту.
   Пастор Тесбери поддержал его:
   - Я поеду с вами - мы с ним знакомы по Итону.
   Она услышала, как тетя Уилмет проворчала:
   - Я снова напомню Хен насчет королевской семьи.
   Майкл подхватил:
   - Через две недели начнется сессия парламента.
   Флер нетерпеливо возразила:
   - Бесполезно, Майкл. От прессы тоже толку мало. Не  позволят  ли  мне
развить одно положение?
   "Наконец-то!" - подумала Динни и пересела поближе.
   - Мы поверхностно подходим к делу. Что за ним кроется?  Почему  боли-
вийское правительство так близко приняло к сердцу смерть простого погон-
щика-полукровки? Суть не в том, что его застрелили, а в умалении  нацио-
нального достоинства. Еще бы! Иностранцы порют и расстреливают  боливий-
цев! Необходимо нажать на их посла. Пусть он скажет Уолтеру, что им  все
это, в сущности, не так уж важно.
   - А как нажмешь? Мы не можем похитить его, - ввернул Майкл. - В  выс-
ших сферах так не принято.
   Слабая улыбка скользнула по губам Динни, - она не была в этом  увере-
на.
   - Подумаем, - сказала Флер, словно рассуждая сама с собой,  -  Динни,
вы должны ехать с нами. Сидя здесь, далеко не уйдешь.
   Глаза Флер обежали девятерых представителей старшего поколения.
   - Я еду к дяде Лайонелу и тете Элисон. Сам он лишь  недавно  назначен
судьей и не смеет пикнуть, но она посмеет. Кроме того,  она  знакома  со
всем дипломатическим корпусом. Едете, Динни?
   - Я должна быть с мамой и отцом.
   - Они останутся здесь. Эм только что их пригласила. Ну, раз вы остае-
тесь с ними, хоть забегайте почаще: вы можете понадобиться.
   Динни кивнула, радуясь, что остается в Лондоне:  ожидать  развязки  в
Кондафорде было бы невыносимо.
   - Нам пора, - бросила Флер. - Я немедленно еду к Элисон.
   Майкл задержался и крепко потряс руку Динни:
   - Не вешай нос, Динни! Мы все-таки вызволим его. Если  бы  только  не
этот Уолтер!.. Недаром у него голова как яйцо: кто вообразил себя побор-
ником законности, у того наверняка мозги протухли.
   Когда все, за исключением членов семьи генерала, разошлись, Динни по-
дошла к отцу. Он все еще рассматривал картину - правда, уже другую.  Де-
вушка взяла его под руку и сказала:
   - Все будет хорошо, папочка,  милый.  Ты  же  видел,  судья  сам  был
расстроен. У него нет власти, но у министра она должна быть.
   - Я думал, - ответил сэр Конуэй, - что стало бы с  нашими  соотечест-
венниками, если бы мы не  обливались  потом  и  не  рисковали  ради  них
жизнью.
   Генерал говорил без горечи и даже без волнения.
   - Я думал, зачем нам продолжать тянуть лямку, если  нашему  слову  не
верят? Интересно, где был бы этот судья, если бы... О,  со  своей  точки
зрения он действует правильно! Но где он был бы сейчас, если бы такие же
парни, как Хьюберт, безвременно не отдали свою жизнь?  Интересно,  зачем
мы избрали жизнь, которая привела меня на грань  разорения,  а  Хьюберта
впутала в эту историю, хотя мы могли тепло и уютно устроиться в Сити или
в судах? Неужели прошлое человека сбрасывается со счетов, как  только  с
ним случается что-нибудь? Я оскорблен за армию, Динни.
   Она видела, как судорожно сжимаются его тонкие смуглые руки,  сложен-
ные так, словно он стоял по команде "вольно", и всем сердцем  была  сог-
ласна с отцом, хотя отчетливо понимала, насколько  немыслимо  то  особое
положение, которого он требовал для военных. "Доколе не прейдет  небо  и
земля, ни одна йота не прейдет из закона". Не эти ли слова она прочла на
днях там, откуда предлагала почерпнуть секретный морской код?
   - Мы с Лоренсом сейчас уедем, - сказал сэр Конуэй.  -  Поухаживай  за
матерью, Динни. У нее болит голова.
   Динни завесила окна в комнате матери, дала ей обычные в таких случаях
лекарства, оставила ее одну, чтобы не мешать  ей  уснуть,  и  спустилась
вниз. Клер тоже ушла, и гостиная, только что полная народу, казалась вы-
мершей. Девушка пересекла комнату и открыла рояль. Внезапно она  услыша-
ла:
   - Нет, Полли, мне слишком грустно. Тебе пора спать.
   Динни увидела тетку, которая стояла в угловой нише и водворяла  попу-
гая в клетку.
   - Можно мне погрустить с вами, тетя Эм?
   Леди Монт обернулась:
   - Прижмись ко мне щекой, Динни.
   Динни прижалась. Щека тетки была розовая, круглая, мягкая, и  девушке
стало легче.
   - Я с само'о начала предчувствовала, что он скажет, -  объявила  леди
Монт. - У не'о такой длинный нос. Через десять лет он дойдет  до  подбо-
родка. Не понимаю, как его назначили судьей. От тако'о не жди  хороше'о.
Давай поплачем, Динни. Ты садись тут, а я сяду здесь.
   - Вы плачете громко или тихо, тетя Эм?
   - Средне. Начинай ты. Что за мужчина, который боится  взять  на  себя
ответственность! Вот я с удовольствием взяла бы.  Почему  он  просто  не
сказал Хьюберту: "Ступайте и больше не грешите"?
   - Хьюберт ни в чем не грешен.
   - Тем хуже. Стоит обращать внимание на иностранцев! На днях я  сидела
у окна в Липпин'холле, а на террасе было три скворца, и я два раза  чих-
нула. Ты думаешь, они обратили на меня внимание? Где эта Боливия?
   - В Южной Америке, тетя Эм.
   - Нико'да не знала гео'рафии. Я чертила карты хуже всех в школе, Дин-
ни. Однажды меня спросили, где Ливин'стон обнялся со Стенли,  и  знаешь,
что я ответила? У Ниа'арско'о водопада. А это неправильно.
   - Вы ошиблись всего на один континент, тетя.
   - Да. Нико'да не видела, чтобы люди смеялись так, как моя  учительни-
ца. Это неразумно, - она была полная. По-моему, Хьюберт похудел.
   - Он всегда был худой, но с тех пор как женился, вид у него не  такой
изможденный.
   - Джин полнее е'о, это естественно. Пора и тебе замуж, Динни.
   - Я не знала, что вы стали свахой, тетя!
   - Что произошло вчера на ти'ровой шкуре?
   - Не смею рассказать вам об этом, тетя Эм.
   - В таком случае все, видимо, кончилось скверно?
   - Не хотите ли вы, наоборот, сказать "хорошо"?
   - Ты смеешься надо мной?
   - Разве вы когда-нибудь могли упрекнуть меня в непочтительности?
   - Да. Я прекрасно помню, как ты написала про меня стихотворение:
   Хоть тетя Эм убеждена,
   Что, как швея, я не сильна,
   Сама уменья лишена
   Сшить даже чертика она. Я сохранила эти стихи. Мне  казалось,  что  в
них чувствуется характер.
   - Неужели я была таким чертенком?
   - Да. Скажи, нет ли способа укорачивать собак?
   Леди Монт обернулась к светло-рыжей охотничьей собаке, которая лежала
на коврике:
   - У Бонзо слишком длинное туловище.
   - Я вас предупреждала, тетя Эм, когда он был еще щенком.
   - Да, но я не замечала это'о, пока он не начал гоняться  за  кроли  -
ками. Он не может влезть к ним в нору. И потом у не'о из-за это'о  такой
беспомощный вид. Ну, Динни, что же нам делать, раз  мы  не  в  состоянии
плакать?
   - Наверно, смеяться, - вздохнула Динни.


   XXXIII

   Ее отец и сэр Лоренс не вернулись к обеду, мать не вставала с  посте-
ли, Клер осталась у знакомых, и Динни пообедала вдвоем с теткой.
   - Тетя Эм, вы не возражаете, если я съезжу к Майклу? -  спросила  де-
вушка, покончив с едой. - Флер тут выдвинула одно положение.
   - При чем здесь положение? - удивилась леди Монт. - До марта еще  да-
леко.
   - Речь идет не о ее состоянии, тетя, а об одной мысли, которая пришла
ей в голову.
   - Почему бы ей так прямо и не сказать?
   И, вынеся этот приговор излишней вычурности речи, леди Монт  позвони-
ла.
   - Блор, такси для мисс Динни. Блор, ко'да вернется сэр Лоренс,  доло-
жите мне. Я хочу принять горячую ванну и вымыть голову.
   - Да, миледи.
   - Ты моешь голову, ко'да тебе грустно, Динни?
   Направляясь в этот мрачный туманный вечер на Саут-сквер, Динни была в
таком отчаянии, какого ей еще не довелось  испытывать.  При  мысли,  что
Хьюберт томится в тюремной камере, что он оторван от жены через три  не-
дели после свадьбы, что ему угрожает разлука, которая может  стать  веч-
ной, и участь, о которой страшно даже подумать, и что виной всему  неле-
пая щепетильность властей, не желающих поверить его слову, страх и  гнев
разливались в душе девушки, как нерастраченный зной в предгрозовом  воз-
духе.
   Она застала у Флер свою тетку - леди Эдисон. Обе были погружены в об-
суждение различных ходов и комбинаций. Боливийский посол находился в от-
пуске после болезни, и его замещал один из атташе. По мнению  леди  Эли-
сон, это осложняло задачу, так как последний, вероятно,  побоится  взять
на себя ответственность. Тем не менее она берется устроить  завтрак,  на
который пригласит Флер и Майкла, а если Динни угодно, то и ее. Динни по-
качала головой: она разуверилась в своем умении уламывать  государствен-
ных мужей.
   - Если уж вы и Флер не уладите дело, тетя Элисон, то я и подавно. Вот
Джин - та бывает совершенно неотразима, когда ей это нужно.
   - Она только что звонила, Динни, и просила передать, чтобы вы зашли к
ней, если будете сегодня в наших краях; если нет, она вам напишет.
   Динни поднялась:
   - Я пошла.
   Она торопливо миновала окутанную  туманом  набережную  и  свернула  в
квартал, застроенный доходными домами, в одном  из  которых  Джин  сняла
квартиру. Мальчишки газетчики на углу выкрикивали  самые  животрепещущие
новости дня. Динни решила посмотреть, занялась ли пресса делом ее брата,
купила газету, остановилась под фонарем и развернула ее. Вот оно:  "Бри-
танский офицер под судом. Выдача по обвинению в убийстве". Как мало вни-
мания обратила бы Динни на такой заголовок, если бы  он  не  касался  ее
брата! То, что означало смертную муку для нее самой и  ее  родных,  было
для публики лишь щекочущей нервы забавой. Несчастье ближнего - развлече-
ние для толпы, источник дохода для прессы. У человека, продавшего ей га-
зету, было худое лицо, заношенная одежда и хромая нога, и девушка,  осу-
шая до последней капли жертвенную чашу своей горечи, вернула ему  газету
и дала шиллинг. Остолбеневший газетчик выпучил глаза, раскрыл  рот.  Дай
бог, чтобы она принесла успех хоть ему!
   Динни поднялась по лестнице. Квартира находилась на третьем этаже.  У
дверей в погоне за собственным хвостом вертелась большая  черная  кошка.
Она раз шесть повернулась на одном месте, села, подняла  заднюю  лапу  и
начала ее вылизывать.
   Джин сама открыла дверь. Динни застала невестку в самый разгар приго-
товлений к отъезду: через руку Джин была  переброшена  пара  комбинаций.
Динни расцеловалась с ней и осмотрелась. Она была здесь  в  первый  раз.
Двери крошечной гостиной, спальни, кухни и ванной распахнуты; стены вык-
рашены светло-зеленой клеевой краской; пол выстелен темно-зеленым  лино-
леумом. Обстановка скромная: двуспальная кровать,  несколько  чемоданов;
обеденный стол и два кресла в гостиной; кухонный столик, стенной шкафчик
с солями для ванны; ни ковров, ни картин, ни книг; на окнах  -  набивные
ситцевые занавески; во всю стену спальни - гардероб, откуда Джин уже вы-
нула платья, свалив их кучей на кровати. Воздух лучше, чем на  лестнице,
- пахнет кофе и лавандой.
   Джин уложила комбинации.
   - Выпьем кофе, Динни? Я только что сварила.
   Она налила две чашки, положила сахару, подала  одну  Динни  вместе  с
пачкой сигарет, указала ей на одно из кресел и опустилась в другое сама.
   - Тебе передали мою просьбу? Рада, что ты  пришла:  не  надо  писать.
Терпеть не могу писанины.
   Ее хладнокровие и невозмутимость казались Динни настоящим чудом.
   - Ты видела Хьюберта?
   - Да. Там довольно удобно. Ему дали книги и  бумагу.  Можно  получать
еду из дома, но курить не разрешается. Надо об этом похлопотать. По анг-
лийским законам, Хьюберт покамест так  же  невиновен,  как  сам  министр
внутренних дел, а разве есть закон, запрещающий министру курить? Я боль-
ше не увижу его, а ты ведь пойдешь к нему, - передай привет от меня осо-
бо и захвати с собой сигареты на случай, если разрешат.
   Динни удивленно уставилась на нее:
   - А куда же ты?
   - Вот потому я и хотела повидаться с тобой. О том,  что  услышишь,  -
никому ни слова. Обещай, что будешь всем беззастенчиво врать, иначе  ни-
чего не скажу.
   Динни решительно сказала:
   - Ручаюсь, как говорится, головой. Выкладывай.
   - Завтра я уезжаю в Брюссель. Ален - сегодня. Отпуск ему  продлен  по
неотложным семейным обстоятельствам. Мы  просто  хотим  приготовиться  к
худшему - вот и все. Я должна срочно научиться летать. Если буду  подни-
маться в воздух три раза в день, трех недель мне хватит. Наш адвокат га-
рантировал нам самое малое три недели. Он, конечно, ни о чем  не  знает.
Никто ничего не должен знать, кроме тебя. У меня к тебе просьба.
   Джин поднялась и достала из сумочки небольшой предмет,  завернутый  в
папиросную бумагу:
   - Мне нужно пятьсот фунтов. Говорят, там можно купить хорошую  подер-
жанную машину по дешевке, но остальное тоже будет нелишним.
   Взгляни, Динни: это старинная фамильная штучка. Она стоит кучу денег.
Заложи ее за пятьсот. Если столько под заклад не дадут, продай. Заклады-
вай или продавай от своего имени, обменяй английские деньги на бельгийс-
кие и вышли их мне до востребования в Брюссель, на главный почтамт. Нуж-
но умудриться проделать все это в три дня.
   Джин развернула пакет и показала старомодную, но очень красивую изум-
рудную подвеску.
   - О!
   - Да, недурна! - согласилась Джин. - Можешь смело запрашивать лишнее.
Пятьсот дадут обязательно. Изумруды в цене.
   - Почему ты не заложишь ее сама до отъезда?
   Джин покачала головой:
   - Нет, это может возбудить подозрения. На тебя никто не обратит  вни-
мания, Динни; ты не собираешься нарушать закон. Мы,  возможно,  нарушим,
но не собираемся попадаться.
   - Ты не можешь рассказать мне все? - спросила Динни.
   - Нельзя и не нужно. Мы сами пока ничего толком  не  знаем.  Но  будь
спокойна, - Хьюберта мы увезти не дадим. Значит, сделаешь?
   Она снова завернула подвеску в бумагу.
   Динни взяла пакет и опустила за вырез платья, - она  не  захватила  с
собой сумочку. Потом наклонилась вперед и строго потребовала:
   - Джин, обещай ничего не предпринимать, пока остается  хоть  малейшая
надежда.
   Джин кивнула:
   - Обещаю, до последней крайности - ничего. Иначе и быть не может.
   Динни схватила ее за руку:
   - Джин, во всем виновата только я. Это я вас свела.
   - Дорогая моя, не сделай ты этого, я бы тебе никогда не  простила.  Я
влюблена.
   - Но это же так ужасно для тебя!
   Джин уставилась куда-то в пустоту, и Динни показалось, что из-за угла
вот-вот выйдет тигренок.
   - Нет! Мне приятно думать, что я вытащу его из этой истории.  У  меня
никогда еще не было столько энергии.
   - Ален многим рискует?
   - Если сработаем чисто, нет. У нас несколько планов в зависимости  от
обстановки.
   Динни вздохнула:
   - Дай бог, чтобы ни один не понадобился.
   - Надеюсь на это. Но нельзя же полагаться на судьбу, когда имеешь де-
ло с таким "поборником законности", как Уолтер.
   - До свидания, Джин, и желаю успеха.
   Они расцеловались, и Динни вышла на  улицу  с  изумрудной  подвеской,
свинцовым грузом лежавшей у нее на сердце. Моросило, и девушка вернулась
на Маунт-стрит в такси. Ее отец и сэр Лоренс приехали как раз перед ней.
Нового почти ничего. Хьюберт, видимо, не хочет, чтобы его опять взяли на
поруки. "Работа Джин!" - подумала Динни. Министр внутренних дел отбыл  в
Шотландию и проведет там недели две до начала парламентской  сессии.  До
его возвращения приказ отдан не будет. По мнению сведущих людей, у  Чер-
релов еще три недели, чтобы все поставить на ноги.  Да,  но  "доколе  не
прейдет небо и земля, ни одна йота не прейдет из  закона".  Кроме  того,
разве такая уж чепуха все эти "связи", "влияние", "ходы" и "умение  уст-
раиваться", о которых теперь столько говорят? Неужели нет  какого-нибудь
чудодейственного, хотя пока еще не найденного, средства?
   Отец, подавленный, поцеловал Динни и отправился спать. Девушка  оста-
лась вдвоем с сэром Лоренсом. Даже он был невесел.
   - Не осталось в нас с тобой больше шипучки, - сказал баронет. -
   Иногда мне кажется, Динни, что мы слишком много носимся с Законом.
   Эта придуманная на скорую руку система настолько же точна в определе-
нии наказания за проступок, насколько точен диагноз врача, который видит
больного в первый раз; тем не менее по каким-то таинственным причинам мы
приписываем ей святость Грааля и видим в каждой ее букве  глагол  госпо-
день. Дело Хьюберта - на редкость удачный для  министра  внутренних  дел
случай проявить свою гуманность. Но я не верю, что он это сделает,  Дин-
ни. Бобби Феррар тоже не верит. На наше несчастье, один не в меру  рети-
вый идиот недавно обозвал Уолтера "воплощенной неподкупностью". По  сло-
вам Бобби, это не только не вызвало у того тошноту, но, наоборот, удари-
ло ему в голову, и с тех пор он не отменил ни одного  приговора.  Я  уже
думал, не написать ли мне в "Тайме", объявив во всеуслышание: "В некото-
рых вопросах эта поза неумолимой неподкупности опаснее  для  правосудия,
чем чикагские нравы". Чикагцам следовало бы переманить Уолтера  к  себе.
Он, по-моему, уже побывал там. Что может быть страшнее для человека, чем
перестать быть человечным?
   - Он женат?
   - Теперь даже не женат, - ответил сэр Лоренс.
   - Бывают люди, которые бесчеловечны от рождения.
   - Такие лучше: по крайней мере знаешь, с кем имеешь дело, и,  отправ-
ляясь к ним, не забываешь прихватить с собой кочергу. Нет, самое вредное
- это чурбан, которому вскружили голову. Кстати, я сказал моему молодому
человеку, что ты согласна позировать для миниатюры.
   - Что вы, дядя! Я просто не в состоянии позировать сейчас, когда  все
мои мысли заняты Хьюбертом.
   - О, разумеется, не сейчас: Но обстоятельства должны рано или  поздно
измениться.
   Он проницательно посмотрел на племянницу:
   - Между прочим, Динни, что думает юная Джин?
   Динни подняла на дядю невозмутимо ясные глаза:
   - При чем здесь Джин?
   - Мне кажется, она не из тех, кто даст наступить себе на горло.
   - Это верно, но что она, бедняжка, может поделать?
   - Странно, очень странно, - процедил сэр Лоренс, приподняв  брови.  -
"Женщины невинные и милые, да, да, - это херувимчики бескрылые, да, да",
- как распевал Панч, когда ты еще не появилась на свет, Динни. Он  будет
распевать то же самое и после твоей смерти, только вот крылышки  у  него
поотрастут.
   Динни, по-прежнему глядя на него невинными глазами,  подумала:  "Дядя
Лоренс прямо волшебник!" - и вскоре отправилась спать.
   Но до сна ли тут, когда у тебя сердце переворачивается! И сколько еще
других, у которых так же переворачивается сердце, лежит без сна, приник-
нув к подушке! Девушке казалось, что все огромное, неподвластное  разуму
людское горе затопляет ее комнату. В таких случаях  человек  с  талантом
вскакивает и пишет стихи об Азраиле или о чем-нибудь в том же  роде.  Но
увы! Это не для нее. Ей остается одно: лежать  и  мучиться  -  мучиться,
тревожиться и злиться. Она до сих пор не забыла, что пережила в  тринад-
цать лет, когда Хьюберт, которому еще не было восемнадцати, ушел на вой-
ну. Тогда было ужасно, но теперь еще хуже. Странно - почему?  Тогда  его
могли каждую минуту убить, теперь он, может быть, в большей  безопаснос-
ти, чем те, кто на свободе. Его будут заботливо охранять, даже отправляя
на край света, чтобы предать суду в чужой стране, где судьи - люди чужой
крови. Ничто не угрожает ему в ближайшие месяцы. Почему же  это  кажется
ей страшнее, чем все опасности, через которые он прошел, с тех  пор  как
стал солдатом, страшнее, чем бесконечные жуткие дни экспедиции Халлорсе-
на? Почему? Не потому ли, что былым опасностям и трудностям  он  подвер-
гался по доброй воле, тогда как нынешняя беда ему навязана? Его  держали
под стражей, лишив двух величайших для человека благ - свободы  и  права
на личную ж