его из дому.
   - Мистер Сомс! Ах, какая жалость! Мисс Флер только что ушла. И  никто
еще не вставал, только мистер Джон.
   - О, - сказал Сомс, - она его видела?
   - Да, сэр. Он в столовой; может, пройдете?
   Сомс покачал головой.
   - Сколько времени они еще здесь пробудут, Смизер?
   - Я как раз слышала, как миссис Вэл говорила, что они все  уезжают  в
Уонсдон послезавтра. Мы останемся опять совсем  одни;  может,  надумаете
погостить у нас, мистер Сомс?
   Сомс опять покачал головой.
   - Я очень занят, - сказал он.
   - И красавица же стала мисс Флер; такая она была сегодня румяная!
   Сомс издал какой-то нечленораздельный звук. Новость пришлась  ему  не
по душе, но он не мог сказать это вслух, когда перед ним был не человек,
а целое учреждение. Трудно было установить, что известно Смизер. В  свое
время она проскрипела себе дорогу почти ко всем домашним тайнам, начиная
с той поры, когда его собственные семейные дела снабжали дом Тимоти  бо-
лее чем достаточным материалом для сплетен. Да, а теперь не его  ли  се-
мейные дела, да еще в двух изданиях, продолжают поставлять сырье? В  эту
минуту для него было что-то зловещее в том, что сын узурпатора  Джолиона
находится здесь, в этом доме, наиболее близко напоминающем прежнее  сре-
доточие Форсайтов, дом Тимоти на Бэйсуотер-Род.  Какая  превратность  во
всем! И вторично издав тот же нечленораздельный звук, он сказал:
   - Кстати, этот мистер Стэйнфорд, вероятно, не заходил сюда больше?
   - Как же, мистер Сомс, вчера заходил к мистеру Бэлу,  но  мистер  Вэл
уже уехал.
   - Ах вот как? - Сомс сделал круглые глаза. - Что он на этот раз  ута-
щил?
   - О, я была не так глупа, чтобы впустить его.
   - Вы не дали ему загородный адрес мистера Вэла?
   - О нет, сэр, он знал его.
   - Ого!
   - Доложить, что вы здесь, мистер Сомс? Миссис теперь уж, верно, почти
оделась.
   - Нет, не беспокойте ее.
   - Вот обидно, сэр; она всегда так радуется вашему приходу.
   Старуха Смизер фамильярничает! Добрая душа! Теперь таких слуг не  ос-
талось. И, притронувшись рукой к шляпе, Сомс проговорил:
   - Ну, до свидания, Смизер, передайте ей привет! - и ушел.
   "Так, - подумал он, - Флер с ним виделась!" Все начнется сначала.  Он
так и знал. И очень медленно, слегка надвинув шляпу на глаза, он  напра-
вился к углу Хайдпарка. Это был  для  него  сугубо  критический  момент:
предстояло укрепиться в одном из двух одинаково опасных решений. С обыч-
ной склонностью забегать вперед во всех  вопросах,  угрожающих  основным
устоям жизни, - склонностью, унаследованной от его отца Джемса,  -  Сомс
уже видел в мыслях исковерканное будущее дочери, с которым  было  нераз-
рывно связано и его собственное.
   "Такая она была сегодня румяная!" Когда она махала ему этими  бумага-
ми, она была бледна, слишком бледна! Дурацкий случай! И еще во время ут-
реннего завтрака! Самое худшее время дня - самое интимное!  Как  прирож-
денный реалист, он уже опасался всего, что кроется в идее первого  завт-
рака. Те, кто завтракают вместе, обычно и спят вместе. Начнет теперь вы-
думывать. И притом они уже не дети! Ну, все зависит от того,  каковы  их
чувства, если они у них еще сохранились. А кто это знает?  Кто,  скажите
на милость, может это знать? Он машинально зашагал вокруг памятника  ар-
тиллерии - Этот большой белый монумент он еще ни разу не рассмотрел  как
следует, да и не испытывал к тому особого желания. Сейчас  он  показался
ему очень жизненным и подходил к его настроению - не увиливал от правды;
ничего напыщенного в этом орудии - короткая  тявкающая  игрушка;  и  эти
темные мужские фигуры в стальных шлемах, исхудалые и стойкие! Ни призна-
ка красивости в этом памятнике, никаких ангелов с крыльями,  ни  Георги-
ев-победоносцев, ни драконов, ни вздыбленных коней, ни лат, ни султанов.
Вот он громоздится, как большая белая жаба, на жизни народа. Гром, обра-
щенный в бетон. Никаких иллюзий! Невредно посматривать на него эдак  раз
в день, чтобы не забыть, чего не надо делать. "Вот бы ткнуть в него  но-
сом всех этих кронпринцев и бравых вояк, - подумал он, - с их - как это?
- "славными, веселыми войнами". И, перейдя на солнечную  сторону  улицы,
он вошел в парк и направился к Найтсбриджу.
   Но как же Флер? Что ему делать - взять быка за  рога  или  молчать  и
ждать? Одно из двух. Теперь он шел быстро, в лице  и  походке  появилась
сосредоточенность, словно он прислушивался к собственным  мыслям,  чтобы
принять окончательное решение. Он вышел из  парка  и,  окинув  невидящим
взором две-три лавки, где в свое время сделал не одну покупку,  выгодную
когда для него, а когда, и для торговца, стал пробираться мимо Тэттерсо-
ла [11]. Долговечное учреждение: здесь, кажется, и  сейчас  торгуют  ло-
шадьми. Сам он никогда лошадьми не увлекался,  но  нельзя  было  прожить
несколько лет на Монпелье-сквер и не знать в лицо завсегдатаев Тэттерсо-
ла. Здание, вероятно, скоро снесут, как сносят все, что несовременно,  и
воздвигнут на его месте гараж или кино!
   Что, если поговорить с Майклом? Нет! Более чем бесполезно. Впрочем, о
Флер и этом мальчике он ни с кем не мог  говорить  -  за  этим  тянулась
слишком длинная повесть, и эта повесть была о нем самом. Монпелье-сквер!
Он добрел до него - умышленно или нет, он сам не знал. Все было  по-ста-
рому, только сильно приглажено с тех пор, как  он  был  здесь  последний
раз, вскоре после войны. На постройках и отделке зданий немало заработа-
ли в последнее время, ни о чем другом нельзя этого сказать. Он пошел  по
правой стороне узкого сквера, где изведал когда-то  столько  трагических
треволнений. Вот и дом, почти такой же, как был,  чуть  менее  опрятный,
чуть более разукрашенный. Зачем он женился на этой женщине?  Почему  так
добивался этого? Что и говорить - она всячески старалась  его  отдалить.
Но боже, как он хотел ее! Он до сих пор это помнит. И вначале... вначале
он думал, и, может быть, она думала... но кто знает, он никогда не знал.
А потом медленно - или скоро? - конец! Страшная история! Он стоял у  ре-
шетки сквера и смотрел на дверь, в которую когда-то входил, словно из ее
зеленой краски и медной дощечки с номером надеялся почерпнуть  вдохнове-
ние, узнать, как задушить в своей дочери любовь к сыну своей жены, - да,
задушить, прежде чем любовь разрастется и сама ее задушит.
   И как в те далекие дни и ночи, возвращаясь  домой,  он  тщетно  искал
вдохновенного способа пробудить любовь, так теперь вдохновение не  подс-
казывало ему, как убить любовь. И он сердито повернул к выходу из  скве-
ра.
   Собственно говоря, беспокоиться решительно не о чем:  Майкл,  как-ни-
как, хороший человек: и ее брак, насколько он  понимает,  далеко  не  из
несчастных. Что до юного Джона, он, надо полагать, женился  по  любви  -
других оснований для женитьбы не было; по имеющимся  у  него  сведениям,
эта девушка и ее брат - музейные редкости: двое  американцев  почти  без
средств. А между тем, оставалось недосягаемое, и он не мог  забыть,  как
Флер всегда его добивалась. Желание иметь то, чего у нее  еще  не  было,
всегда было самой характерной ее чертой. И как забыть тот час, шесть лет
назад, забыть ее фигурку, скомканную и вдавившуюся в диван в темной ком-
нате в тот вечер, когда он вернулся из Робин-Хилла и  привез  ей  ответ.
Мысленно проглядывая всю ее последующую жизнь,  Сомс  остро  и  тревожно
ощутил, что она будто топталась все время на месте, что все ее  разнооб-
разные интересы, вплоть до Кита, были для нее не более  чем  суррогатом.
Как вся ее эпоха, она передвигала ноги, но никуда не могла прийти, пото-
му что не знала, куда ей хочется прийти. И все-таки за последнее  время,
после путешествия вокруг света, он как будто улавливал  в  ее  поведении
что-то более спокойное и устойчивое, словно она нашла какую-то  линию  и
налаживает отношения хотя  бы  с  собственной,  раз  заведенной  жизнью.
Взять, например, эту столовую - как хорошо она с ней справилась. И,  об-
ратив лицо к дому, Сомс вспомнил поляну недалеко  от  Мейплдерхема,  где
какой-то болван развел костер и сжег заросли дрока и где теперь,  сквозь
обугленные их остатки, нахально пробивалась свежая, зеленая  трава.  Как
подумаешь - и во всем такая же картина! Война выжгла все и всех, но  вот
растения и люди понемногу пускают новые ростки, точно опять почувствова-
ли, что, может быть, и стоит еще пожить. Ну конечно, даже к нему  верну-
лось прежнее желание знатока приобретать хорошие вещи!  Все  зависит  от
того, что видишь впереди, и от того, можно ли есть и пить  и  не  ждать,
что завтра умрешь. Этот план Дауэса, и локарнская затея, и провал  гене-
ральной стачки - может быть, теперь и наступит опять долгая полоса мира,
как при Виктории, и откроются какие-то возможности. Ему  семьдесят  один
год, но всегда можно сослаться на Тимоти, который дожил до ста -  непод-
вижная звезда на меняющемся небосводе. А Флер - ей только двадцать пять,
она может пережить наш век, если она, то есть, вернее, век, вовремя  ус-
мирит свои незаконные страсти, свои беспорядочные  стремления,  все  эти
глупые, ни к чему не ведущие метания. Если все устроится, еще  возможно,
что это будет золотой век или хотя бы платиновый. Даже он, чего доброго,
доживет до подоходного налога в полкроны. "Нет, - думал он, путая дочь с
веком, - нельзя ей ставить на карту свою репутацию. Это  недальновидно".
И, разогревшись от ходьбы, он решил, что не будет говорить с ней  и  по-
дождет - положится на здравый смысл, в котором у нее,  слава  богу,  нет
недостатка. "Держать ухо востро и ни с кем не говорить, - подумал он,  -
словами только напортишь".
   Он опять дошел до памятника артиллерии и еще раз обошел вокруг  него.
Нет! Неудачная вещь, думалось ему теперь, - слишком натуральная и  тяже-
ловесная. Может эта белая махина способствовать повышению акций? В конце
концов лучше было дать что-нибудь с крыльями. Что-нибудь такое, от  чего
людям хотелось бы покупать акции или поступать в услужение; что  помогло
бы принять жизнь, а не напоминало бы все время,  что  один  раз  их  уже
взорвали на воздух и, наверно, опять взорвут, Он где-то читал,  что  эти
молодчики из артиллерии любят свои орудия и хотят, чтобы им о них  напо-
минали. Но кто, кроме них, любит их орудия и жаждет напоминания? Не  мо-
лодчики из артиллерии будут каждый день  смотреть  на  эту  штуку  перед
больницей Сент-Джордж, а самые обыкновенные Том, Дик, Гарри, Питер, Глэ-
дис, Джон и Марджори. "Ошибка, - думал Сомс, - и  грубейшая.  Что-нибудь
успокаивающее, статуя Вулкана или воин на коне - вот что здесь  требует-
ся". И, вспомнив Георга III на коне, он мрачно усмехнулся. Думай не  ду-
май - памятник стоит и будет стоять. Но скульпторам давно пора вернуться
к нимфам и дельфинам и прочим атрибутам налаженной жизни.
   Когда за завтраком Флер высказала предположение, что ему  потребуется
день в Мейплдерхеме до того, как приедет  она  с  Китом,  он  опять  по-
чувствовал, что за этим чтото кроется; но, радуясь ее приезду, промолчал
и не упомянул про свой визит на Грин-стрит.
   - Погода как будто установилась, - сказал он. - Тебе нужно на  солнце
после этой столовой. Все толкуют об ультрафиолетовых лучах. Прежде удов-
летворялись просто солнцем. Скоро доктора откопают что-нибудь  экстраро-
зовое. Уж сидели бы спокойно!
   - Милый, это их развлекает.
   - Заново открывают то, что прекрасно знали наши бабушки,  и  называют
по-новому! Вот, например, теперь нельзя ничего назвать питательным,  по-
тому что выдумали слово "витамин". Да твой дед всю жизнь ел по апельсину
в день, потому что в начале прошлого века ему предписал это  его  старый
доктор. Витамины! Ты смотри, как бы Кит не стал привередлив в еде. Хоро-
шо еще, что ему не скоро в школу. Уж это школьное питание!
   - Тебя так плохо кормили, папа?
   - Плохо! Я вообще не знаю, как мы выросли. Основная еда у нас занима-
ла двадцать минут, а через десять минут мы уже играли в футбол. Но в  те
времена никто не думал о пищеварении.
   - Может быть, поэтому и стоит подумать о нем теперь?
   - В хорошем пищеварении весь секрет жизни, - сказал Сомс.
   Он посмотрел на дочь. Слава богу, она-то не тощая, Насколько ему  из-
вестно, пищеварение у нее превосходное, Пусть воображает,  что  влюблена
или не влюблена, но пока ее пищеварение не напоминает о себе, ничего  не
страшно.
   - Главное - побольше ходить в наш век автомобилей, - сказал он.
   - Да, - сказала Флер, - я сегодня хорошо прошлась.
   Не вызов ли она ему бросает поверх яблочной шарлотки? Если и так,  он
не поддастся.
   - Я тоже, - сказал он, - где только не был.  Вот  теперь  поиграем  в
гольф.
   Она поглядела на него, а потом сказала странную вещь:
   - Да, вероятно, я уж достаточно стара для гольфа.
   Ну что она хотела этим сказать?


   XII
   ЛИЧНЫЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ

   В день званого завтрака и поездки в Робин-Хилл у Майкла действительно
было заседание комитета, но, кроме того, у него были личные переживания,
в которых он хотел разобраться. Есть люди, которые, раз  обнаружив,  что
счастье их под угрозой, уже не могут судить без предубеждения о том, кто
нарушил их покой. Майкл был не таков. Молодой англичанин, встреченный им
в доме старого американца Георга Вашингтона, понравился  ему  не  только
потому, что он был англичанин; и теперь, когда он сидел за столом  рядом
с Флер - ее троюродный брат и первая любовь, - Майкл не  мог  переменить
свое мнение. У молодого человека было симпатичное лицо - красивее, чем у
него самого, - хорошие волосы, энергичный подбородок,  прямой  взгляд  и
скромные манеры; не было смысла закрывать глаза на все это. Свобода тор-
говли в вопросах любви, принятая среди порядочных людей, исключала  воз-
можность даже мысленного применения более жестких норм протекционизма. К
счастью, молодой человек женат на этой милой тоненькой девочке с глазами
- по выражению миссис Вэл, - как у самой невинной русалки. Поэтому  лич-
ные переживания Майкла касались больше Флер, чем Джона, Но нелегко  было
прочесть выражение ее лица, проследить извилины ее мыслей, добраться  до
ее сердца; и может быть, причиной всему этому Джон Форсайт? Он вспомнил,
как сводная сестра этого мальчика, Джун  Форсайт,  стареющая,  но  вечно
подвижная маленькая женщина, выпалила ему в лицо на Корк-стрит, что Флер
должна была выйти замуж за ее маленького братца - он тогда впервые услы-
шал об этом. Как болезненно поразило его открытие, что он  играет  всего
только вторую скрипку в жизни любимой! Он вспомнил также кое-какие осто-
рожные и предостерегающие намеки "Старого Форсайта". В устах  этого  об-
разца скрытности и подавленных чувств они произвели на Майкла глубокое и
прочное впечатление, еще усиленное  неудачами  его  собственных  попыток
добраться до тайников сердца Флер. Он шел в комитет, но ум  его  был  не
целиком занят общественными вопросами. Какой причине, расстроившей  этот
юный роман, был он обязан своим счастьем? Это не было внезапное отвраще-
ние, или болезнь, или денежные затруднения; и не родство -  ведь  миссис
Вэл Дарти, по-видимому, вышла за троюродного брата со  всеобщего  согла-
сия. Нужно помнить, что Майкл остался в  полном  неведении  относительно
семейной тайны Сомса. Те из Форсайтов, с которыми он был знаком, не  лю-
били говорить о семейных делах и ни словом о ней не обмолвились. А  Флер
никогда не говорила о своей первой любви, а о том, почему из нее  ничего
не вышло, - и подавно. И все же какая-то причина есть; и,  не  зная  ее,
нечего пытаться понять теперешние чувства Флер.
   Его комитет заседал в связи с деятельностью министерства  здравоохра-
нения по регулированию рождаемости; и пока кругом доказывали, почему для
других предосудительно то, что он  сам  постоянно  делает,  его  осенила
мысль: что, если пойти к Джун Форсайт и спросить ее? Найти ее  можно  по
телефонной книге - имя редкое, не спутаешь.
   - А вы что скажете, Монт?
   - Что же, сэр, если нельзя вывозить детей в колонии или так или иначе
форсировать эмиграцию, ничего не остается, как регулировать рождаемость.
Мы, представители высших и средних классов, это  и  делаем  и  закрываем
глаза на моральную сторону вопроса, если она существует; и я, право,  не
вижу, как мы можем делать упор на моральной стороне в отношении  тех,  у
кого нет и четвертой части наших оснований обзаводиться целой кучей  де-
тей.
   - Мой милый Монт, - ухмыляясь, сказал председатель, - не  кажется  ли
вам, что вы расшатываете основу всех привилегий?
   - Очень возможно, - сказал Майкл, ухмыляясь в ответ.  -  Я,  конечно,
считаю, что эмиграция детей куда лучше; но в  этом,  кажется,  никто  со
мной не согласен.
   Все хорошо знали, что эмиграция детей - конек "юного  Монта",  и  без
особого восторга ожидали минуты, когда он его оседлает. И так как  никто
лучше Майкла не отдавал себе отчета в том, что он чудак, поскольку  счи-
тает невозможным в политике положение, когда и волки сыты и  овцы  целы,
он больше не стал говорить. Предчувствуя, что они еще долго будут ходить
вокруг да около и все-таки ни к чему не придут, он  вскоре  извинился  и
вышел.
   Он нашел нужный адрес: "Мисс Джун Форсайт, Тополевый Дом,  Чизик",  и
сел в хэммерсмитскнй автобус.
   Как быстро все возвращается к нормальному состоянию! Невероятно труд-
но расшатать такой огромный, сложный и эластичный  механизм,  как  жизнь
нации. Автобус катил, покачиваясь, среди  других  бесчисленных  машин  и
сонмищ пешеходов, и Майклу стал, о ясно, как крепки два  основных  устоя
современного общества - всеобщая потребность есть, пить и двигаться и то
обстоятельство, что столько народу умеет управлять автомобилем. "Револю-
ция? - подумал он. - Никогда еще она не имела так мало шансов. Машин  ей
не одолеть".
   Разыскать "Тополевый Дом" оказалось нелегко, а найдя его, Майкл  уви-
дел небольшой особняк с большим ателье окнами на север. Он стоял за дву-
мя тополями, высокий, узкий, белый, как привидение. Дверь  отворила  ка-
кая-то иностранка. Да, мисс Форсайт в ателье, с мистером Блэйдом.  Майкл
послал свою карточку и остался ждать  на  сквозняке,  чувствуя  себя  до
крайности неловко, так как, добравшись наконец до места, он  ломал  себе
голову, зачем он здесь. Как узнать то, что ему нужно, не  показав  вида,
что он за этим и явился, было выше его понимания; ведь такого рода  све-
дений можно добиться, только задавая вопросы в упор.
   Его пригласили пройти наверх, и по дороге он стал  репетировать  свою
первую ложь. Он вошел в ателье - большая комната  с  обтянутыми  зеленым
полотном стенами, висящие и составленные на полу холсты, обычное  возвы-
шение для натуры, затемненный верхний свет и полдюжины кошек - и услышал
легкое движение. Воздушная маленькая женщина в свободном  зеленом  одея-
нии, с короткими седыми волосами встала с низкой скамеечки и шла к  нему
навстречу.
   - Здравствуйте. Вы, конечно, знаете Харолда Блэйда?
   Молодой человек, у ног которого она только что  сидела,  встал  перед
Майклом - квадратный, хмурый, смуглолицый, с тяжелым взглядом.
   - Вы, наверное, знаете его прекрасные рафаэлитские работы.
   - О да! - сказал Майкл, думая в то же время: "О нет!"
   Молодой человек свирепо изрек:
   - Он в жизни обо мне не слышал.
   - Нет, в самом деле, - промямлил Майкл. - Но скажите мне, почему  ра-
фаалитские? Меня всегда это интересовало.
   - Почему! - воскликнула Джун. - Потому что он  единственный  человек,
вернувший нам ценности прошлого; он заново открыл их.
   - Простите, я мало что смыслю в вопросах искусства - мне казалось, на
то у нас есть академики!
   - Академики! - воскликнула Джун так страстно, что Майкл вздрогнул.  -
Ну, если вы еще верите в них...
   - Да нет же, - сказал Майкл.
   - Харолд - единственный рафаэлит; конечно, ему подражают, но он будет
и последним. Так всегда бывает. Великие художники создают школы,  но  их
школы очень немногого стоят.
   Майкл с новым интересом взглянул на "первого и последнего рафаэлита".
Лицо ему не понравилось,