добавил: -
Я ничего не мог поделать.
   Та же мысль подсознательно мелькнула у  Майкла.  Естественно!  Вполне
естественно! Глупо не понимать, насколько это естественно! И  вдруг  как
будто что-то в нем оборвалось, и он сказал:
   - Очень честно с твоей стороны предупредить меня, но  не  собираешься
ли ты удалиться?
   Плечи Дезерта крепче прижались к стене.
   - Я сам так думал сначала, но, кажется, не уйду.
   - Кажется? Я не понимаю.
   - Если бы я наверно знал, что мне не на что надеяться... но я не уве-
рен. - И внезапно он взглянул на Майкла: - Слушай, нечего  притворяться.
Я пойду на все, и я отниму ее у тебя, если смогу!
   - Господи боже! - сказал Майкл. - Дальше уж ехать некуда!
   - Да! Можешь попрекать меня! Но вот что я тебе скажу: как я  подумаю,
что ты идешь с ней домой, а я... - Он рассмеялся отрывистым,  неприятным
смехом. - Нет, знаешь, лучше ты меня не трогай.
   - Что ж, - сказал Майкл, - раз мы не в романе Достоевского, то, я по-
лагаю, больше говорить не о чем!
   Дезерт отошел от стены и положил руку на бюст Лайонеля Черрела.
   - Ты пойми хотя бы, что я себе напортил - может,  угробил  себя  тем,
что сказал тебе. Я не начал бомбардировки без объявления войны.
   - Нет, - глухо отозвался Майкл.
   - Можешь мои книжки сбыть другому издательству.
   Майкл пожал плечами.
   - Ну, спокойной ночи, - сказал Дезерт. - И прости за примитивность.
   Майкл прямо посмотрел в  лицо  своему  другу.  Нет,  это  не  ошибка:
горькое отчаяние было в этих глазах. Майкл протянул было  руку,  нереши-
тельно позвал: "Уилфрид!" - но тот уже сходил вниз, и Майкл поднялся на-
верх.
   Вернувшись на свое место у балюстрады, он попытался уверить себя, что
жизнь - смешная штука, и не мог. В его  положении  нужна  была  хитрость
змеи, отвага льва, кротость голубя; он не ощущал в себе этих стандартных
добродетелей. Если бы Флер любила его так, как он любит ее, он по-насто-
ящему пожалел бы Уилфрида. Ведь так естественно полюбить Флер! Но она не
любит его так - о нет! У Майкла было одно достоинство, если считать  это
достоинством: он не переоценивал себя и всегда высоко ценил  своих  дру-
зей. Он высоко ценил Дезерта и, как это ни странно, даже сейчас не думал
о нем плохо. Вот его Друг собирается нанести ему смертельную обиду,  от-
нять у него любовь, нет, честнее сказать - просто Привязанность его  же-
ны, и все же Майкл не считает его негодяем. Такая терпимость  -  он  это
знал - безнадежная штука: но понятия о свободе воли, о свободном  выборе
для него были не только литературными понятиями, - нет, они были заложе-
ны в его характере. Применить насилие, как бы желательно  это  ни  каза-
лось, значило бы идти против самого себя. И что-то похожее  на  отчаяние
проникло в его сердце, когда он смотрел на нехитрые заигрывания  Флер  с
великим Джералдом Челфонтом. Что, если она  бросит  его  ради  Уилфрида?
Нет, конечно, нет! Ее отец, ее дом, ее собака, ее друзья, ее... ее "кол-
лекция" всяких... - нет, ведь она не откажется, не сможет расстаться  со
всем этим. Но что, если она захочет сохранить все, включая  и  Уилфрида?
Нет, нет! Никогда! Только на секунду такое подозрение осквернило прирож-
денную честность Майкла.
   Но что же делать? Сказать ей? Выяснить все? Или  ждать  и  наблюдать?
Зачем? Ведь это значило бы шпионить, а не наблюдать. Ведь Дезерт  больше
к ним в дом не придет. Нет! Или полная откровенность - или полное невме-
шательство. Но это значит - жить под дамокловым мечом. Нет! Полная  отк-
ровенность! И не ставить никаких ловушек. Он  провел  рукой  по  мокрому
лбу. Если бы только они были дома, подальше от этого визга, от этих  ло-
щеных кривляк. Как бы  вытащить  Флер?  Без  предлога  -  невозможно!  А
единственный предлог - что у него голова идет кругом.  Нет,  надо  сдер-
жаться! Пение кончилось. Флер оглянулась. Сейчас подзовет его! Нет,  она
сама шла к нему. Майкл не мог удержаться от иронической мысли: "Подцепи-
ла старого Челфонта!" Он любил ее, но знал ее  маленькие  слабости.  Она
подошла и взяла его под руку.
   - Мне надоело, Майкл, давай удерем, хорошо?
   - Живо! Пока нас не поймали!
   На холодном ветру он подумал: "Сейчас - или у нее в комнате?"
   - По-моему, - проговорила Флер, - мистера Челфонта переоценивают - он
просто какой-то сплошной зевок. На той неделе он у нас завтракает.
   Нет, не сейчас, у нее в комнате!
   - Как ты думаешь, кого бы пригласить для него, кроме Элисон?
   - Не надо никого чересчур крикливого.
   - Конечно нет, но надо кого-нибудь  позанятнее.  Ах,  Майкл,  знаешь,
иногда мне кажется, что не стоит и стараться.
   У Майкла замерло сердце. Не было ли это зловещим признаком -  призна-
ком того, что "примитивное" начинает расти в ней, всегда так  увлеченной
светской жизнью?
   Час тому назад он бы сказал: "Ты права, дорогая; вот уж действительно
не стоит". Но сейчас каждый признак перемены казался зловещим!  Он  взял
Флер под руку.
   - Не беспокойся, уж мы как-нибудь изловим самых подходящих птиц.
   - Пригласить бы китайского посланника - вот было  бы  превосходно!  -
проговорила Флер задумчиво. - Минхо, Барт - четверо мужчин, две  дамы  -
уютно! Я поговорю с Бартом!
   Майкл уже открыл входную дверь. Он пропустил Флер и остановился  пог-
лядеть на звезды, на платаны, на неподвижную мужскую фигуру  -  воротник
поднят до самых глаз, и шляпа нахлобучена до бровей. "Уилфрид, - подумал
он. - Испания! Почему Испания? И все несчастные, все отчаявшиеся...  чье
сердце... Эх! К черту сердце!" - И он захлопнул дверь.
   Но вскоре ему пришлось открыть другую дверь - и никогда он ее не отк-
рывал с меньшим энтузиазмом! Флер сидела на ручке кресла в  светло-лило-
вой пижаме, которую она надевала иногда, чтобы не отставать от  моды,  и
глядела в огонь. Майкл остановился, смотря на нее и на свое  собственное
отражение в одном из пяти зеркал, - белое с черным,  как  костюм  Пьеро,
пижама, которую она ему купила. "Марионетки в пьесе, - подумал он. - Ма-
рионетки в пьесе! Разве это настоящее?" Он подошел и сел на другую ручку
кресла.
   - О черт! - пробормотал он. - Хотел бы я быть Антиноем! - И  он  сос-
кользнул с ручки кресла на сиденье,  чтобы  она  смогла,  если  захочет,
спрятать от него лицо.
   - Уилфрид все мне рассказал, - спокойно произнес он.
   Сказано! Что дальше? Он увидел, как кровь заливает ее шею и щеку.
   - О-о! Чего ради... что значит: "рассказал"?
   - Рассказал, что влюблен в тебя, больше ничего - ведь больше и нечего
рассказывать, правда? - И, подтянув ноги в кресло, он плотно охватил ко-
лени обеими руками.
   Один вопрос уже вырвался! Держись! Держись! И он закрыл глаза.
   - Конечно, - очень медленно проговорила Флер. - Ничего больше и  нет.
Если Уилфриду угодно быть таким глупым...
   "Если угодно!" Какими несправедливыми показались  эти  слова  Майклу:
ведь его собственная "глупость" была такой продолжительной" такой  проч-
ной! И - странно! - его сердце даже не дрогнуло! А ведь  он  должен  был
обрадоваться ее словам!
   - Значит, с Уилфридом - покончено?
   - Покончено? Не знаю.
   Да и что можно знать, когда речь идет о страсти?
   - Так, - сказал он, делая над собой усилие, - ты только  не  забывай,
что я люблю тебя ужасно!
   Он видел, как задрожали ее ресницы, как она пожала плечами.
   - А разве я забываю?
   Горечь, ласка, простая дружба - как понять?
   Вдруг она потянулась к нему и схватила его за уши.
   Крепко держа его голову, она  посмотрела  на  него  и  засмеялась.  И
все-таки его сердце не дрогнуло. Если только она не водит его за  нос...
Но он притянул ее к себе в кресло. Лиловое, черное и белое  смешалось  -
она ответила на его поцелуй. Но от  всего  ли  сердца?  Кто  мог  знать?
Только не Майкл!


   X
   КОНЕЦ СПОРТСМЕНА

   Не застав дочери дома, Сомс сказал: "Я подожду", - и уселся на  зеле-
ный диван, не замечая Тинг-а-Линга, отсыпавшегося перед камином от  про-
явлений внимания со стороны Эмебел Нэйзинг, - она нашла, что он "чудо до
чего забавный!" Седой и степенный. Сомс сидел, с  глубокой  складкой  на
лбу, положив ногу на ногу, и думал об Элдерсоне и о том, куда идет мир и
как вечно что-нибудь случается. И чем больше он думал, тем меньше  пони-
мал, как угораздило его войти в правление общества, которое имело дело с
иностранными контрактами. Вся старинная мудрость, укрепившая в девятнад-
цатом веке богатство Англии, вся  форсайтская  философия,  утверждавшая,
что не надо вмешиваться в чужие дела и рисковать, весь закоренелый наци-
ональный индивидуализм, который не мог позволить стране гоняться  то  за
одной синей птицей, то за другой, - все это подымало молчаливый  протест
в его душе. Англия идет по неверному политическому пути, пытаясь оказать
влияние на континентальную политику, и ОГС идет по неверному финансовому
пути, беря на себя страховку иностранных контрактов. Особый родовой инс-
тинкт тянул Сомса назад, на его собственную, прямую дорогу.  Никогда  не
впутываться в дела, которые не можешь проверить! "Старый Монт"  говорил:
"держаться на ринге". Ничего подобного! Не вмешивайся не в свое  дело  -
вот правильная "формула". Он почувствовал что-то около ноги: Тинг-а-Линг
обнюхивал его брюки.
   - А, - сказал Сомс, - это ты!
   Поставив передние лапы на диван, Тинг-а-Линг облизнулся.
   - Подсадить тебя? - сказал Сомс. - Уж очень ты длинный! - И снова  он
почувствовал какую-то еле уловимую теплоту от сознания, что  собака  его
любит.
   "Что-то во мне  есть,  что  ему  нравится",  -  подумал  он  и,  взяв
Тинг-а-Линга за ошейник, втащил его на подушку. "Ты и я - нас  двое  та-
ких", - как будто говорила собачонка пристальным своим взглядом. Китайс-
кая штучка! Китайцы знают, чего им надо; они уже пять тысяч лет  как  не
вмешиваются в чужие дела!
   "Подам в отставку", - подумал Сомс. Но как быть с Уинифрид,  с  Имод-
жин, с сыновьями Роджера и Николаев, которые вложили деньги в это  дело,
потому что он был там директором? И что они ходят за ним, как стадо  ба-
ранов! Он встал. Не стоит ждать - лучше пойти на Грин-стрит и теперь  же
поговорить с Уинифрид. Ей придется опять продавать акции, хотя они слег-
ка упали. И, не прощаясь с Тинг-а-Лингом, он ушел.
   Весь этот год жизнь почти доставляла ему удовольствие. То, что он мог
хоть раз в неделю куда-то прийти, посидеть, встретить какую-то симпатию,
как в прежние годы в доме Тимоти, - все  это  удивительно  подымало  его
настроение. Уйдя из дому, Флер унесла с собой его сердце; но Сомс, пожа-
луй, предпочитал навещать свое сердце раз в неделю, чем носить его всег-
да с собой. И еще по другим причинам жизнь стала  легче.  Этот  мефисто-
фельского вида иностранец Проспер Профон давно уехал неизвестно куда,  и
с тех пор жена стала гораздо спокойнее и ее сарказм значительно  слабее.
Она занималась какой-то штукой, которая называлась "система Куэ" [14], и
пополнела. Она постоянно пользовалась автомобилем. Вообще привыкла к до-
му, поутихла. Кроме того, Сомс примирился с Гогэном, - некоторое пониже-
ние спроса на этого художника убедило его в том, что Гогэн стоил  внима-
ния, и он купил еще три картины. Гогэн снова пойдет в  гору.  Сомс  даже
немного жалел об этом, потому что он успел полюбить этого художника. Ес-
ли привыкнуть к его краскам - они начинают даже нравиться. Одна  картина
- в сущности, без всякого содержания - как-то особенно привлекала  глаз.
Сомсу становилось даже неприятно, когда он думал, что с картиной придет-
ся расстаться, если цена очень поднимется. Но и помимо всего этого, Сомс
чувствовал себя вполне хорошо; он переживал рецидив молодости по отноше-
нию к Аннет, получал больше удовольствия от еды  и  совершенно  спокойно
думал о денежных делах. Фунт подымался в цене;  рабочие  успокоились;  и
теперь, когда страна избавилась от этого фигляра, можно  было  надеяться
на несколько лет прочного правления консерваторов.  И  только  подумать,
размышлял он, проходя через Сент-Джемс-парк по направлению к Грин-стрит,
- только подумать, что он сам взял и влез в общество, которое он не  мог
контролировать! Право, он чувствовал себя так, как будто  сам  черт  его
попутал!
   На Пикадилли он медленно пошел по стороне, примыкавшей к парку,  при-
вычно поглядывая на окна "Айсиумклуба". Гардины были спущены, и  длинные
полосы света пробивались мягко и  приветливо.  И  ему  вспомнилось,  что
кто-то говорил, будто Джордж Форсайт болен. Действительно, Сомс уже мно-
го месяцев не видел его в фонаре окна. Н-да, Джордж всегда слишком много
ел и пил. Сомс перешел улицу и прошел  мимо  клуба;  какое-то  внезапное
чувство, - он сам не знал, какое - тоска по своему прошлому, словно тос-
ка по родине, - заставило его повернуть и подняться в подъезд.
   - Мистер Джордж Форсайт в клубе?
   Швейцар уставился на него. Этого длиннолицего  седого  человека  Сомс
знал еще с восьмидесятых годов.
   - Мистер Форсайт, сэр, - сказал он, - опасно болен. Говорят, не  поп-
равится, сэр.
   - Что? - спросил Сомс. - Никто мне не говорил.
   - Он очень плох, совсем плох. Что-то с сердцем.
   - С сердцем? А где он?
   - У себя на квартире, сэр, тут за углом.  Говорят,  доктора  считают,
что он безнадежен. А жаль его, сэр! Сорок лет я его помню. Старого зака-
ла человек и замечательно знал толк в винах и лошадях. Никто из нас, как
говорится, не вечен, но никогда я не думал, что придется его  провожать.
Он малость полнокровен, сэр, вот в чем дело.
   Сомс с несколько неприятным чувством обнаружил, что никогда не  знал,
где живет Джордж, так прочно он казался связанным с фонарем клубного ок-
на.
   - Скажите мне его адрес, - проговорил он.
   - Бельвиль-Роу, номер одиннадцать, сэр. Надеюсь,  вы  его  найдете  в
лучшем состоянии. Мне будет очень не хватать его шуток, право!
   Повернув за угол,  на  Бельвиль-Роу,  Сомс  сделал  быстрый  подсчет.
Джорджу шестьдесят шесть лет - только на год  моложе  его  самого!  Если
Джордж действительно "при последнем издыхании", это странно! "Все  отто-
го, что вел неправильный образ жизни, - подумал Сомс. - Сплошное  легко-
мыслие - этот Джордж! Когда это я составлял его завещание?" Насколько он
помнил, Джордж завещал свое состояние братьям и сестрам. Больше  у  него
никого не было. Какое-то родственное чувство зашевелилось в Сомсе - инс-
тинкт сохранения семейного благополучия. Они с Джорджем никогда не лади-
ли - полные противоположности по темпераменту; и все же его  надо  будет
хоронить, - а кому заботиться об этом, как не  Сомсу,  схоронившему  уже
многих Форсайтов. Он вспомнил, как Джордж когда-то прозвал его  "гробов-
щиком". Гм! Вот оно - возмездие! Бельвиль-Роу. Ага,  номер  одиннадцать.
Настоящее жилище холостяка. И, собираясь позвонить, Сомс подумал:  "Жен-
щины! Какую роль играли в жизни Джорджа женщины?"
   На его звонок вышел человек в черном костюме, молчаливый  и  сдержан-
ный.
   - Здесь живет мой кузен, Джордж Форсайт? Как его здоровье?
   Слуга сжал губы.
   - Вряд ли переживет эту ночь, сэр.
   Сомс почувствовал, как под его шерстяной фуфайкой что-то дрогнуло.
   - В сознании?
   - Да, сэр.
   - Можете отнести ему мою карточку? Вероятно, он  захочет  меня  пови-
дать.
   - Будьте добры подождать здесь, сэр.
   Сомс прошел в низкую комнату с деревянной панелью почти в рост  чело-
века, над которой висели картины. Джордж -  коллекционер!  Сомс  никогда
этого за ним не знал. На стенах, куда ни взгляни, висели картины -  ста-
рые и новые, изображавшие скачки и бокс. Красных  обоев  почти  не  было
видно. И только Сомс приготовился рассмотреть картины с точки зрения  их
стоимости, как заметил, что он не один. Женщина - возраст не  определишь
в сумерках - сидела у камина в кресле с очень высокой  спинкой,  облоко-
тившись на ручку кресла и приложив к лицу платок. Сомс посмотрел на  нее
и украдкой понюхал воздух. "Не нашего круга, - решил он, - держу  десять
против одного, что выйдут осложнения". Приглушенный голос лакея сказал:
   - Вас просят зайти, сэр!
   Сомс провел рукой по лицу и последовал за ним.
   Спальня, куда он вошел, была странно не похожа на первую комнату. Од-
на стена была сплошь занята огромным шкафом с массой ящиков и полочек. И
больше в комнате ничего не было, кроме  туалетного  стола  с  серебряным
прибором, электрического радиатора, горевшего в камине, и кровати напро-
тив. Над  камином  висела  одна-единственная  картина.  Сомс  машинально
взглянул на нее. Как! Китайская картина! Большая белая обезьяна,  повер-
нувшись боком, держала в протянутой лапе кожуру выжатого апельсина. С ее
мохнатой мордочки на Сомса смотрели карие, почти человеческие глаза. Ка-
кая фантазия заставила чуждого искусству Джорджа купить такую  вещь,  да
еще повесить ее против своей кровати? Сомс обернулся и поглядел на  кро-
вать. Там лежал "единственный приличный человек в этой семейке", как на-
зывал его когда-то Монтегью Дарти; его отечное тело  вырисовывалось  под
тонким стеганым одеялом. Сомса даже передернуло,  когда  он  увидел  это
знакомое багрово-румяное лицо бледным и одутловатым, как луна, с темными
морщинистыми кругами под глазами, еще сохранившими свое насмешливое  вы-
ражение. Голос хриплый, сдавленный, но звучащий еще по-старому,  по-фор-
сайтски, произнес:
   - Здорово, Сомс! Пришел снять с меня мерку для гроба?
   Сомс движением руки отклонил это предположение; ему странно было  ви-
деть такую пародию на Джорджа. Они никогда не ладили, но все-таки...
   Сдержанным, спокойным голосом он сказал:
   - Ну, Джордж, ты еще поправишься. Ты еще не в таком возрасте. Могу ли
я быть тебе чем-нибудь полезен?
   Усмешка тронула бескровные губы Джорджа.
   - Составь мне дополнение к завещанию. Бумага  -  в  ящике  туалетного
стола.
   Сомс вынул листок со штампом "Айсиум-Клуба". Стоя у стола, он написал
своим вечным пером вводную фразу и выжидательно взглянул на Джорджа. Го-
лос продиктовал хрипло и медленно:
   - Моих трех кляч - молодому Вэлу Дарти, потому  что  он  единственный
Форсайт, который умеет отличить лошадь от осла. - Сдавленный смешок жут-
ко отозвался в ушах Сомса. - Ну, как ты написал?
   Сомс прочел:
   - "Завещаю трех моих скаковых лошадей  родственнику  моему  Валериусу
Дарти из Уонсдона, Сэссекс, ибо он обладает  специальным  знанием  лоша-
дей".
   Снова этот хриплый смешок:
   - Ты, Сомс, сухой педант. Продолжай: Милли Мойл - Клермснт-Гров,  дом
двенадцать - завещаю двенадцать тысяч фунтов, свободных  от  налогов  на
наследство.
   Сомс чуть не свистнул.
   Женщина в соседней комнате!
   Насмешливые глаза Джорджа стали грустными и задумчивыми.
   - Это огромные деньги, - не удержался Сомс.
   Джордж хрипло и раздраженно проворчал:
   - Пиши, не то откажу ей все состояние!
   Сомс написал.
   - Это все?
   - Да. Прочти!
   Сомс прочел. Снова он услышал сдавленный смех.
   - Недурная пилюля! Этого вы в газетах не напечатаете.  Позови  лакея,
ты и он можете засвидетельствовать.
   Но Сомс еще не успел дойти до двери, как она открылась, и лакей вошел
сам.
   - Тут... м-м... зашел священник, сэр, - сказал он виноватым  голосом.
- Он спрашивает, не угодно ли вам принять его?
   Джордж повернулся к нему; его заплывшие серые глаза сердито  расшири-
лись.
   - Передайте ему привет, - сказал он, - и скажите, что мы увидимся  на
моих похоронах.
   Лакеи поклонился и вышел; наступило молчание.
   - Теперь, - сказал Джордж, - зови его опять. Я не  знаю,  когда  флаг
будет спущен.
   Сомс позвал лакея. Когда  завещание  было  подписано  и  лакей  ушел,
Джордж заговорил:
   - Возьми его и последи, чтобы она свое получила. Тебе можно  доверять
- это твое основное достоинство, Сомс.
   Сомс с каким-то странным чувством положил завещание в карман.
   - Может быть, хочешь ее повидать? - сказал он.
   Джордж посмотрел на него долгим, пристальным взглядом.
   - Нет. Какой смысл? Дай мне сигару из того ящика.
   Сомс открыл ящик.
   - А можно тебе? - спросил он.
   Джордж усмехнулся:
   - Никогда в жизни не делал того, что можно, и  теп