хотя и достаточно пока-
зала себя собственницей в течение стольких лет сохраняя  Монтегью  Дарти
со всеми присущими ему качествами, не обладала, как  ее  брат  Сомс,  ни
инстинктом коллекционера, ни тем вкусом к вещам, в котором  Джордж  Фор-
сайт первый усмотрел "смесь ханжества и добродетели". Но чем больше вре-
мя отдаляло ее отца Джемса - ас его смерти протекло уже четверть века, -
тем глубже она чтила его память.
   Как древний полководец или мыслитель, огражденный временем от  сопер-
ников, год от году стяжает все большую славу, так и Джемс! Его  нелюбовь
к переменам, его предельная семейственность, его умение  сберечь  деньги
для детей и вечная боязнь, что ему чего-нибудь не скажут, - с каждым го-
дом, который он проводил под землей, сияли в глазах Уинифрид  все  более
ярким ореолом. По мере того как она полнела  и  ее  светские  стремления
угасали, прошлое разгоралось в целее созвездие сияющих воспоминаний. Ис-
чезновение табакерки, столь ощутимо напоминавшей Джемса и Эмили, поколе-
бало ее завидное душевное равновесие больше, чем любое другое событие за
много лет. От мысли, что она поддалась голосу, аристократически  звучав-
шему по телефону, ей делалось положительно не по себе. А ей ли, казалось
бы, не знать, с ее богатым опытом общения с  аристократией!  Однако  она
была из тех женщин, которые, установив неприятный факт, делают все, что-
бы как можно скорее его устранить; и, ничего не добившись от Вэла, кото-
рый только сказал: "Ужасно жаль, мама, но что же поделаешь -  не  повез-
ло!" - она призвала на помощь Сомса.
   Сомса новость сразила. Он помнил, как Джемс на его глазах  купил  эту
табакерку у Джобсона, заплатив десятую долю той суммы, которую можно  бы
получить за нее теперь. Все теряло свой смысл, если  возможно  было  вот
так вдруг лишиться вещи, стоимость которой без всяких усилий с их сторо-
ны неуклонно возрастала в течение сорока лет. И взявший ее был из  очень
хорошей семьи - так по крайней мере утверждал племянник! Была  ли  чест-
ность старых Форсайтов, в атмосфере которой Сомс был воспитан и  вступил
в жизнь, врожденной или благоприобретенной - впитанной с молоком  матери
или с доходами от банков - об этом он никогда не задумывался.  Ока  сос-
тавляла часть их системы, так же как поговорка "Честность - лучшая поли-
тика" входила в систему частных банкирских контор, которые тогда процве-
тали. Праздные мысли на тему о банках были вполне естественны для  чело-
века, помнившего отклики на крах конторы "Эндерстарт и Дарнет" и  посте-
пенное исчезновение маленьких банков с легендарными именами. Эти громад-
ные теперешние объединения хороши для кредита и  плохи  для  романистов:
разъяренные вкладчики - интереснее не было чтения  в  его  время!  Такие
большущие концерны не могут "лопнуть", как бы ни вели себя  их  клиенты;
но способствуют ли они честности отдельных лиц - в этом Сомс не был уве-
рен. Как бы то ни было, табакерка пропала, и  если  Уинифрид  не  примет
мер, ее не вернуть. Какие именно меры сна может принять, было ему еще не
ясно; но он советует ей сейчас же поручить это дело кому-нибудь.
   - Но кому. Сомс?
   - На то есть Скотленд-Ярд, - ответил Сомс мрачно. - Толку от них вряд
ли добьешься - суетятся, а больше ничего. Есть еще этот тип, которого  я
приглашал, когда мы судились с Феррар. Он очень дорого берет.
   - Мне бы не так было жаль, - сказала Уинифрид, - если б она  не  при-
надлежала дорогому папе.
   - Таких бандитов надо сажать в тюрьму, - проговорил Сомс.
   - И подумать только, - сказала Уинифрид, - что Вэл и остановился-то у
меня главным образом для того, чтобы увидеться с ним.
   - Ах так? - сказал Сомс мрачно. - Ты вполне  уверена,  что  табакерку
взял этот субъект?
   - Безусловно. Я достала ее всего за четверть часа  до  этого,  хотела
почистить. Когда он ушел, я сейчас же вернулась в комнату, чтобы  убрать
ее, а ее уже не было. Вэл выходил из комнаты.
   Сомс на минуту задумался, потом отбросил подозрение насчет  племянни-
ка, потому что Вэл, хоть и кровно связанный со  своим  папашей  Монтегью
Дарти да еще впридачу лошадник, все же был наполовину Форсайт.
   - Ну, - сказал он, - так прислать к тебе этого  человека?  Зовут  его
Бекрофт; вид у него всегда такой, точно он слишком много бреется, но  он
не лишен здравого смысла. По-моему, ему надо связаться с клубом, в кото-
ром этот тип состоит членом.
   - А вдруг он уже продал табакерку? - сказала Уинифрид.
   - Вчера к концу дня? Сомневаюсь; но времени терять нельзя.  Я  сейчас
же пройду к Бекрофту. Флер перестарается с этой своей столовой.
   - Говорят, она отлично ее наладила. Такие молодцы осе эти молоденькие
женщины.
   - Да уж быстры, что и говорить, - пробурчал Сомс, - но тише  едешь  -
дальше будешь.
   Услышав эту истину, которую в дни ее молодости готовы были без  конца
повторять старые Форсайты, Уинифрид заморгала своими очень  уж  светлыми
ресницами.
   - Это, знаешь ли. Сомс, всегда было скучновато.  А  теперь,  если  не
действовать быстро, все так и ускользает.
   Сомс взялся за шляпу.
   - Вот табакерка твоя наверняка ускользнет, если мы будем зевать.
   - Ну, спасибо, милый мальчик. Я все-таки надеюсь, что мы  ее  найдем.
Милый папа так ею гордился, а когда он умер, она не  стоила  и  половины
против теперешней цены.
   - И четверти не стекла, - сказал Сомс, и эта мысль  продолжала  свер-
лить его, когда он вышел на улицу. Что толку в благоразумии, когда  пер-
вый встречный  может  явиться  и  прикарманить  его  плоды?  Теперь  над
собственностью издеваются; но ведь собственность - доказательство благо-
разумия, в половине случаев - вопрос собственного достоинства. И он  по-
думал о чувстве собственного достоинства, которое украл у него Боснии  в
те далекие горестные дни. Ведь даже  в  браке  проявляешь  благоразумие,
противопоставляешь себя другим. У человека есть "нюх на победителя", как
тогда говорили; правда, он иногда подводит. Ирэн не была  "победителем",
о нет! Ах, он забыл спросить Уинифрид об этом  Джоне  Форсайте,  который
неожиданно опять появился на горизонте. Но сейчас важнее  табакерка.  Он
слышал, что "Брюмель-Клуб" - это своего рода притон; там,  верно,  полно
игроков и комиссионеров. Вот зло сегодняшнего дня - это да  еще  пособие
по безработице. Работать? Нет, этого они не желают. Лучше продавать все,
что придется, предпочтительно автомобили, и получать комиссионные. "Брю-
мель-Клуб"! Да, вот он, Сомс помнил эти окна. Во всяком, случае, делу не
повредит, если он узнает, действительно ли этот субъект здесь  числится.
Он вошел и справился:
   - Мистер Стэйнфорд член этого клуба?
   - Да. Не знаю, здесь ли он. Эй, Боб, мистер Стэйяфорд не приходил?
   - Только что пришел.
   - О, - сказал Сомс слегка испуганно.
   - К нему джентльмен. Боб.
   Сомс почувствовал легкую тошноту.
   - Пройдите сюда, сэр.
   Сомс глубоко вздохнул, и ноги его двинулись вперед. В  грязноватой  и
тесной нише у самого входа он увидел человека, который развалился в ста-
ром кресле и курил папиросу, вставленную в мундштук.  В  одной  руке  он
держал маленькую красную книжку, в другой - карандашик, и держал  он  их
так спокойно, словно собирался записать мнение, которое у  него  еще  не
сложилось. На нем был темный костюм в узкую полоску; он  сидел,  положив
ногу на ногу, и Сомс заметил, что одна нога в старом, сношенном коричне-
вом башмаке, начищенном  наперекор  всеразрушающему  времени  до  умили-
тельного блеска, медленно описывает круги.
   - К вам джентльмен, сэр.
   Теперь Сомс увидел лицо. Брови подняты, как стрелки, глаза почти сов-
сем закрыты веками. Как и вся фигура, лицо это  производило  впечатление
просто поразительной томности. Худое до предела, длинное, бледное,  оно,
казалось, все состояло из теней и легких горбинок. Нога застыла в возду-
хе, вся фигура застыла. У Сомса явилось курьезное ощущение, точно  сидя-
щий перед ним человек дразнит его своей безжизненностью. Не успев  поду-
мать, он начал:
   - Мистер Стэйнфорд, не так ли? Не беспокойтесь, пожалуйста. Моя фами-
лия Форсайт. Вы  вчера  После  обеда  находили  в  дом  моей  сестры  на
Грин-стрит.
   Морщины вокруг маленького рта слегка дрогнули, затем послышались сло-
ва:
   - Прошу садиться.
   Теперь глаза открылись - когда-то, по-видимому, они  были  прекрасны.
Они снова сузились, и Сомс невольно подумал, что их  обладатель  пережил
все, кроме самого себя. Он поборол минутное сомнение и продолжал:
   - Я хотел задать вам один вопрос. Во время вашего визита не  заметили
ли вы случайно на столе табакерку? Она... э-э... пропала, и мы хотели бы
установить время ее исчезновения.
   Человек в кресле улыбнулся, как мог бы улыбнуться бесплотный дух.
   - Что-то не помню.
   С мыслью: "Она у него" - Сомс продолжал:
   - Очень жаль, вещь ценили как память. Ее, без сомнения, украли. Я хо-
тел выяснить это дело. Если б вы ее заметили, мы могли бы точно  устано-
вить время пропажи... на столике, как раз где вы сидели, синяя эмаль.
   Худые плечи слегка поежились, словно им не нравилась  попытка  возло-
жить на них ответственность.
   - К сожалению, не могу вам помочь. Я ничего не заметил,  кроме  очень
хорошего инкрустированного столика.
   "В жизни не видел такого хладнокровия, - подумал Сомс.  -  Интересно,
сейчас она у него в кармане?"
   - Вещь эта - уникум, - произнес он медленно. - Для полиции трудностей
не представится. Ну что ж, большое спасибо.  Простите  за  беспокойство.
Вы, кажется, учились с моим племянником? Всего хорошего.
   - Всего хорошего.
   С порога Сомс незаметно оглянулся. Фигура была совершенно неподвижна,
ноги все так же скрещены, бледный лоб под  гладкими  седеющими  волосами
склонился над красной книжечкой. По виду ничего не скажешь!  Но  вещь  у
него, сомнений быть не может.
   Он вышел на улицу и направился к Грин-парку, испытывая очень странное
чувство. Тащить, что плохо лежит! Чтобы аристократ дошел до такого!  Ис-
тория с Элдерсоном была не из приятных, но не так печальна, как эта. По-
белевшие швы прекрасного костюма, поперечные трещины на когда-то превос-
ходных штиблетах, выцветший, идеально завязанный галстук - все это  сви-
детельствовало о том, что внешний вид поддерживается  со  дня  на  день,
впроголодь. Это угнетало Сомса. До чего же томная фигура! А что в  самом
деле предпринять человеку, когда у него нет денег, а работать он не  мо-
жет, даже если это вопрос жизни? Устыдиться своего поступка он не спосо-
бен, это ясно. Нужно еще раз поговорить с Уинифрид. И,  повернувшись  на
месте. Сомс пошел обратно в направлении Грин-стрит. При выходе из парка,
на другой стороне Пикадилли, он увидел ту же  томную  фигуру.  Она  тоже
направлялась в сторону Грин-стрит. Ого! Сомс пересек улицу и пошел  сле-
дом. Ну и вид у этого, человека! Шествует так, словно явился в этот  мир
из другой эпохи, из эпохи, когда выше  всего  ценился  внешний  вид.  Он
чувствовал, что "этот тип" скорее расстанется с жизнью, чем выкажет  ин-
терес к чему бы то ни было. Внешний вид! Возможно ли довести презрение к
чувству до такого совершенства, чтобы забыть, что такое чувство? Возмож-
но ли, что приподнятая бровь приобретает больше значения, чем все движе-
ния ума и сердца? Шагают поношенные павлиньи перья, а павлина-то  внутри
и нет. Показать свои чувства - вот, может быть, единственное, чего  этот
человек устыдился бы. И сам немного  дивясь  своему  таланту  диагноста,
Сомс не отставал от него, пока не очутился на Грин-стрит. О черт! Тот  и
правда шел к дому Уинифрид! "Преподнесу же я  ему  сюрприз",  -  подумал
Сомс. И, прибавив шагу, он сказал, слегка задыхаясь, на самом пороге до-
ма:
   - А, мистер Стэйнфорд! Пришли вернуть табакерку?
   Со вздохом, чуть-чуть опершись тростью на тротуар, фигура обернулась.
Сомсу вдруг стало стыдно, точно он в темноте испугал ребенка.  Неподвиж-
ное лицо с поднятыми бровями и опущенными веками было бледно до  зелени,
как у человека с больным сердцем; на губах  пробивалась  слабая  улыбка.
Добрых полминуты длилось молчание, потом бледные губы заговорили:
   - А это смотря по тому, сколько?
   Теперь Сомс окончательно задохнулся. Какая наглость!
   А губы опять зашевелились:
   - Можете получить за десять фунтов.
   - Могу получить даром, - сказал Сомс, - стоит только позвать полисме-
на.
   Опять улыбка.
   - Этого вы не сделаете.
   - Почему бы нет?
   - Не принято.
   - Не принято, - повторил Сомс. - Это еще почему?
   В жизни не встречал ничего более бессовестного.
   - Десять фунтов, - сказали губы. - Они мне очень нужны.
   Сомс стоял, раскрыв глаза. Бесподобно! Человек смущен не больше,  чем
если бы он просил прикурить; ни один мускул не дрогнул в лице,  которое,
кажется, вот-вот перестанет жить. Большое  искусство!  Он  понимал,  что
произносить тирады о нравственности нет никакого смысла. Оставалось либо
дать десять фунтов, либо позвать полисмена. Он  посмотрел  в  оба  конца
улицы.
   - Нет. Ни одного не видно. Табакерка при мне. Десять фунтов.
   Сомс попытался что-то сказать. Этот человек точно гипнотизировал его.
И вдруг ему стало весело. Ведь нарочно не придумаешь такого положения!
   - Ну, знаете ли, - сказал он, доставая две  пятифунтовые  бумажки,  -
такой наглости...
   Тонкая рука достала пакетик, чуть оттопыривавший боковой карман.
   - Премного благодарен. Получите. Всего лучшего!
   Он пошел прочь. В движениях его была все  та  же  неподражаемая  том-
ность; он не оглядывался. Сомс стоял, зажав в  руке  табакерку,  смотрел
ему вслед.
   - Да, - сказал он вслух, - теперь таких не делают. - И  нажал  кнопку
звонка.


   VII
   МАЙКЛ ТЕРЗАЕТСЯ

   За те восемь дней, что длилась генеральная стачка, в несколько  горя-
чечном существовании Майкла отдыхом были только часы, проведенные в  па-
лате общин, столь поглощенной измышлениями, что  бы  такое  предпринять,
что она не предпринимала ничего. У него сложилось свое мнение, как  ула-
дить конфликт; но поскольку оно сложилось только у него, результат этого
никак не ощущался. Все же Майкл отмечал с глубоким удовлетворением,  что
день ото дня акции британского характера котируются все выше как а  Анг-
лии, так и за границей, и с некоторой тревогой -  что  акции  британских
умственных способностей упали почти до пуля.  Постоянная  фраза  мистера
Блайта: "И о чем только эти... думают?" - неизменно встречала  отклик  у
него в душе. О чем они в самом деле думают? Со своим тестем он  имел  на
эту тему только один разговор.
   Сомс взял яйцо и сказал:
   - Ну, государственный бюджет провалился.
   Майкл взял варенья и ответил:
   - А когда вы были молоды, сэр, тогда тоже происходили такие вещи?
   - Нет, - сказал Сомс, - тогда профсоюзного движения, собственно гово-
ря, и не было.
   - Многие говорят, что теперь ему конец. Что вы скажете о стачке как о
средстве борьбы, сэр?
   - Для самоубийства - идеально. Поразительно, как они раньше не  доду-
мались.
   - Я, пожалуй, согласен, но что же тогда делать?
   - Ну как же, - сказал Сомс, - ведь у них есть право голоса.
   - Да, так всегда говорят. Но роль парламента, помоему, все уменьшает-
ся: в стране сейчас есть какое-то направляющее чувство, которое и решает
все вопросы раньше, чем мы  успеваем  добраться  до  них  в  парламенте.
Возьмите хоть эту забастовку: мы здесь бессильны.
   - Без правительства нельзя, - сказал Сомс.
   - Без управления - безусловно. Но в парламенте мы  только  и  делаем,
что обсуждаем меры управления задним числом и без  видимых  результатов.
Дело в том, что в наше время все слишком быстро меняется - не уследишь.
   - Ну, вам виднее, - сказал Сомс. - Парламент всегда был говорильней.
   И в полном неведении, что процитировал Карлейля - слишком  экспансив-
ный писатель, который в его представлении почему-то всегда ассоциировал-
ся с революцией, - он взглянул на картину Гойи и добавил:
   - Мне все-таки не хотелось бы увидеть Англию без парламента.  Слышали
вы что-нибудь об этой рыжей молодой женщине?
   - Марджори Феррар? Очень странно, как раз  вчера  я  встретил  ее  на
Уайтхолл. Сказала мне, что водит правительственную машину.
   - Она с вами говорила?
   - О да. Мы друзья.
   - Гм, - сказал Сомс, - не понимаю нынешнего поколения. Она замужем?
   - Нет.
   - Этот Мак-Гаун дешево отделался, хоть и зря - не заслужил.  Флер  не
скучает без своих приемов?
   Майкл не ответил. Он не знал. Они с Флер были в таких прекрасных  от-
ношениях, что мало были осведомлены о мыслях друг друга. И чувствуя, как
его сверлят серые глаза тестя, он поспешил сказать:
   - Флер молодцом, сэр.
   Сомс кивнул.
   - Не давайте ей переутомляться с этой столовой.
   - Она работает с большим удовольствием - есть случай  приложить  свои
способности.
   - Да, - сказал Сомс, - голова у нее хорошая, когда она ее не  теряет.
- Он словно опять посоветовался с картиной Гойи, потом добавил:
   - Между прочим, этот молодой Джон Форсайт опять здесь, мне говорили -
живет пока на Грин-стрит, работает кочегаром или  что-то  в  этом  роде.
Детское увлечение... но я думал, вам не мешает знать.
   - О, - сказал Майкл, - спасибо. Я не знал.
   - Она, вероятно, тоже не знает, - осторожно сказал Сомс, -  я  просил
не говорить ей. Вы помните, в Америке, в Маунт-Вернон, когда  мне  стало
плохо?
   - Да, сэр. Отлично помню.
   - Ну, так я не был болен. Просто я увидел, что этот молодой человек и
его жена беседуют с вами на лестнице. Решил, что Флер лучше  с  ними  не
встречаться. Все это очень глупо, но никогда нельзя знать...
   - Да, - сказал Майкл сухо, - никогда нельзя знать.
   Я помню, он мне очень понравился.
   - Гм, - пробормотал Сомс, - сын своего отца, я полагаю.
   И по выражению его лица Майкл  решил,  что  преимущество  это  сомни-
тельное.
   Больше ничего не было сказано, так как Сомс всю жизнь считал, что го-
ворить нужно только самое необходимое, а Майкл предпочитал не  разбирать
поведения Флер всерьез даже с ее отцом. Последнее время она казалась ему
вполне довольной. После пяти с половиной лет брака он  был  уверен,  что
как человек он нравится Флер, что как мужчина он ей не неприятен  и  что
неразумен тот, кто надеется на большее. Правда, она упорно  отказывалась
от второго издания Кита, но только потому, что не хотела еще  раз  выйти
из строя на несколько месяцев. Чем больше у нее дела, тем она  довольнее
- столовая, например, дала ей повод развернуться вовсю. Знай он, правда,
что там кормится Джон Форсайт, Майкл встревожился бы; а так  известие  о
приезде молодого человека в Англию не произвело на него большого впечат-
ления. В те напряженные дни его внимание целиком поглощала  Англия.  Его
бесконечно радовали все проявления патриотизма - студенты, работающие  в
порту, девушки за рулем автомобилей, продавцы и продавщицы, бодро шагаю-
щие пешком к месту работы, великое  множество  добровольческой  полиции,
общее стремление "продержаться". Даже бастующие были добродушны. Его за-
ветные взгляды относительно Англии изо дня в день подтверждались в  пику
всем пессимистам. И он чувствовал, что нет  сейчас  столь  неанглийского
места, как палата общин, где людям ничего  не  оставалось,  как  строить
грустные физиономии да обсуждать "создавшееся положение".
   Известие о провале генеральной стачки застигло его, когда  он  только
что отвез Флер в столовую и ехал домой. Шум и толкотня на улицах и слова
"Стачка окончена", наскоро нацарапанные на  всех  углах,  появились  еще
раньше, чем газетчики стали торопливо выкрикивать: "Конец стачки -  офи-
циальные сообщения!" Майкл затормозил у тротуара  и  купил  газету.  Вот
оно! С минуту он сидел не двигаясь, горло у  него  сдавило,  как  в  тот
день, когда узнали о перемирии. Исчез меч, занесенный над  головой  Анг-
лии! Иссяк источник радости для ее врагов! Люди шли и шли мимо  него,  у
каждого была в руках газета, глаза глядели необычно. К этой новости  от-
носились почти так же трезво, как отнеслись к самой стачке. "Добрая ста-
рая Англия!