же нет, мисс. Он уехал утренним поездом через Париж на
   Марсель.
   Девушка увидела капли влаги в складках щек Стэка. Он громко засопел и
сердито провел рукой по лицу:
   - Я прожил с ним четырнадцать лет, мисс. Такое даром не проходит.
   Он сказал, что не вернется.
   - Куда он уехал?
   - В Сиам.
   - Дальняя дорога! - улыбнулась Динни. - Главное - чтобы он снова  был
счастлив.
   - Вот именно, мисс. Может, вам интересно послушать, как кормить соба-
ку? В девять утра давайте ей галету, между шестью и семью вечера - овся-
ную похлебку с кусочком говядины или баранины. Больше ничего не  надо...
Фош - хороший, спокойный пес. Дома ведет себя как настоящий  джентльмен.
Если захотите, он может спать у вас в комнате.
   - Вы остаетесь на прежнем месте, Стэк?
   - Да, мисс. Квартира-то ведь их  светлости.  Я  всегда  говорил  вам,
мисс, что мистер Дезерт - человек  стремительный,  но  в  этот  раз  он,
по-моему, долго думал. Не было ему в Англии счастья.
   - Я тоже уверена, что он все хорошо обдумал. Могу я  быть  чем-нибудь
вам полезна, Стэк?
   Слуга покачал головой, глаза его остановились на лице девушки, и  она
поняла, что он хочет, но не решается высказать ей свое сочувствие.
   Девушка встала:
   - Я, пожалуй, пойду прогуляюсь с Фошем. Пусть привыкает ко мне.
   - Правильно, мисс. Я всегда держу его на поводке,  спускаю  только  в
парках. Если понадобится что-нибудь спросить насчет него, номер телефона
у вас есть.
   Динни протянула руку:
   - Ну, до свиданья, Стэк. Желаю вам всего наилучшего.
   - Того же и вам, мисс.
   В глазах слуги светилось нечто большее, чем понятливость; рукопожатие
его было судорожно крепким. Пока он не ушел и дверь не закрылась,  Динни
продолжала улыбаться; затем опустилась на кушетку и закрыла глаза  рука-
ми. Собака, проводившая Стэка до дверей, поскулила и вернулась к  девуш-
ке. Та открыла глаза, взяла лежавшую у нее на коленях записку Уилфрида и
порвала ее.
   - Ну, Фош, что будем делать? Пойдем погуляем? - предложила Динни.
   Хвост завилял. Собака опять тихонько заскулила.
   - Тогда пошли, милый.
   Динни чувствовала, что держится  она  твердо,  но  какая-то  пружинка
внутри лопнула. Ведя собаку на поводке, она направилась к вокзалу Викто-
рия и остановилась возле памятника. Здесь все по-старому, только  листва
вокруг него стала гуще. Человек и лошадь - далекие, отрешенные, сдержан-
ные! Искусно сделано! Девушка долго стояла перед группой,  подняв  вверх
исхудалое, осунувшееся лицо с сухими глазами, а пес терпеливо сидел  ря-
дом с ней.
   Потом Динни вздрогнула, повернулась и быстро повела его к парку.  По-
гуляла там немного, отправилась на Маунт-стрит и осведомилась,  дома  ли
сэр Лоренс. Он сидел у себя в кабинете.
   - Какая симпатичная собака, дорогая! Твоя? - спросил он.
   - Да. Дядя Лоренс, можно вас попросить об одной вещи?
   - Разумеется.
   - Уилфрид уехал. С утренним поездом. Он не вернется. Будьте так, доб-
ры, предупредите моих, и Майкла, и тетю Эм, и Эдриена, что  я  не  желаю
больше разговоров об этом.
   Сэр Лоренс наклонил голову, взял руку племянницы и поднес к губам.
   - Я хотел тебе кое-что показать, Динни.
   Баронет взял со стола небольшую статуэтку Вольтера:
   - Я купил ее по случаю позавчера. До, чего восхитительный старый  ци-
ник! Француз в роли циника куда приятней всех остальных. Почему - загад-
ка, хотя и ясно, что цинизм терпим лишь в комбинации с изяществом и ост-
роумием. Без них он просто невоспитанность. Циник англичанин - это чело-
век, который всем недоволен. Циник немец  -  нечто  вроде  вепря.  Циник
скандинав - чума. Американец циником не бывает, - он слишком суетлив.  У
русского чересчур непостоянный для циника склад ума. По-моему, подлинный
циник возможен, помимо Франции, также в Австрии и в Северном Китае.  Ви-
димо, тут все зависит от географической широты.
   Динни улыбнулась:
   - Кланяйтесь, пожалуйста, тете Эм. Я сегодня еду домой.
   - Благослови тебя бог, дорогая. Приезжай сюда или в Липпингхолл, ког-
да захочешь; мы любим, когда ты у нас, - ответил сэр Лоренс и  поцеловал
племянницу в лоб.
   Когда она ушла, он сначала позвонил по телефону, потом разыскал жену:
   - Эм, только что заходила бедняжка Динни. Она похожа  на  улыбающийся
призрак. Все кончено. Дезерт уехал сегодня утром. Она не  желает  больше
об этом говорить. Запомнила, Эм?
   Леди Монт, которая ставила цветы в китайский кувшин,  выронила  их  и
обернулась:
   - О боже мой! Поцелуй меня, Лоренс.
   С минуту они постояли обнявшись. Бедная Эм! Сердце у нее мягкое,  как
масло! Леди Монт, уткнувшись в плечо мужа, сказала:
   - У тебя воротник весь в волосах. Вечно ты причесываешься после то'о,
как наденешь пиджак! Повернись, я сниму.
   Сэр Лоренс повернулся.
   - Я позвонил Майклу, Эдриену и в Кондафорд. Запомни, Эм,  все  должно
выглядеть так, как будто ничего не было!
   - Конечно, запомню. Зачем она приходила?
   Сэр Лоренс пожал плечами.
   - У нее новая собака - черный спаниель.
   - Спаниели очень преданные, но быстро жиреют. Да! Что  тебе  ответили
по телефону?
   - Только "О!", "Понимаю" и "Разумеется".
   - Лоренс, мне хочется плакать. Возвращайся поскорее и поведи меня ку-
да-нибудь.
   Сэр Лоренс потрепал жену по плечу и быстро вышел. Он тоже был в  нес-
колько необычном состоянии. Возвратись в кабинет, он  сел  и  задумался.
Бегство Дезерта - единственное  реальное  решение  вопроса.  Он  понимал
Уилфрида яснее и глубже, чем все остальные, кого затронули события.  Ви-
димо, в этом парне действительно есть крупица  чистого  золота,  которую
он, повинуясь своей натуре, изо всех сил пытается скрыть. Но  связать  с
ним жизнь?.. Ни за что на свете! Он трус? Конечно, нет. Эта история сов-
сем не так проста, как предполагают Джек Масхем и настоящие саибы, наив-
но считающие, что белое не есть черное и наоборот. О нет! Молодой Дезерт
попал в переплет при исключительных обстоятельствах. Учитывая его строп-
тивость, бунтарство, гуманизм, неверие в бога и дружбу с арабами,  срав-
нивать его с любым другим англичанином, который мог бы оказаться на  его
месте, - это все равно что сравнивать сыр с мелом. Но как бы то ни было,
связывать с ним жизнь нельзя. Бедняжка Динни  дешево  отделалась.  Какие
шутки играет с людьми судьба! Почему выбор Динни пал именно на  Дезерта?
Чем объяснить его? Только любовью. А любовь не подчиняется законам - да-
же законам здравого смысла. Какая-то часть души Динни потянулась к такой
же, родственной ей части его души, пренебрегая всем, что в той  было  ей
чуждого и не считаясь с внешними препятствиями. Может  быть,  Динни  уже
никогда не представится возможность еще раз "угодить в самую точку", как
сказал бы Джек Масхем. Но, ей-богу, брак даже в наши дни не минутная за-
бава, а дело целой жизни. Он требует всего счастья, всей заботы, которую
два человека могут дать друг другу. А что мог бы дать Дезерт? Немного, -
у него беспокойный характер, он в разладе с самим собой и к тому же  по-
эт. Кроме того, он горд - горд той внутренней самоуничижающей гордостью,
от которой мужчине никогда не отделаться. Незаконная связь, одно из  тех
неустойчивых содружеств, на какие отваживаются современные молодые люди?
Они не для Динни, - это почувствовал даже Дезерт.  Физическое  немыслимо
для нее без духовного. Что ж, в мире стало одной долгой сердечной  мукой
больше! Бедная Динни!
   "Куда же мне пойти с Эм в такой ранний час? - подумал сэр Лоренс. -
   Зоологический сад не любит она. Галерея Уоллеса надоела мне. К  мадам
Тюссо! Это ее развеселит. К мадам Тюссо!"


   XXXVII

   В Кондафорде Джин прямо от телефона побежала к свекрови и передала ей
слова сэра Лоренса. Кроткое, немного застенчивое лицо леди Черрел  стало
тревожным и озабоченным.
   - О!
   - Пойти мне сказать генералу?
   - Пожалуйста, дорогая.
   Снова оставшись наедине со своими счетами, леди Черрел задумалась.
   Из всей семьи только она, которой, как и Хьюберту, не довелось  лично
видеть Дезерта, старалась не поддаваться предубеждению, и совесть у  нее
была чиста, - она ни разу не возразила дочери открыто. Сейчас она  испы-
тывала только беспокойство и сострадание. Чем помочь Динни? И, как всег-
да бывает в тех случаях, когда нашего  ближнего  постигает  утрата,  она
смогла придумать только одно - цветы.
   Леди Черрел выскользнула в сад и подошла к клумбам роз, сгруппирован-
ным вокруг старых солнечных часов и защищенным сбоку живой изгородью  из
высоких тисов. Она наполнила корзину лучшими цветами, отнесла их  в  уз-
кую, монастырского вида спальню Динни и расставила в вазах возле кровати
и на подоконнике. Затем, распахнув двери и стрельчатое  окно,  позвонила
горничной, велела убрать комнату и приготовить постель. Потом  поправила
висевшие на стенах репродукции с флорентийских картин,  которые  немного
перекосились, и сказала:
   - Пыль с рамок я стерла, Энни. Не закрывайте окно и  дверь:  пусть  в
комнате хорошо пахнет. Можете вы прибрать ее сейчас же?
   - Да, миледи.
   - Тогда не откладывайте, - я не знаю точно, когда приезжает мисс Дин-
ни.
   Леди Черрел вернулась к своим счетам, но не смогла привести их в  по-
рядок, сунула в ящик и отправилась к мужу. Тот тоже сидел над счетами  и
бумагами, и вид у него был подавленный. Она подошла к нему и прижала его
голову к себе:
   - Джин тебе сказала, Кон?
   - Это, конечно, единственный выход. Но мне будет больно  видеть,  как
Динни тоскует.
   Они помолчали, потом леди Черрел посоветовала:
   - По-моему, нужно рассказать Динни о наших затруднениях. Это ее  хоть
немного отвлечет.
   Генерал взъерошил себе волосы:
   - В этом году мне не хватит трехсот фунтов. Двести я выручу за  лоша-
дей, остальное покроет лес. Даже не знаю, что тяжелее. По-твоему,  Динни
что-нибудь придумает?
   - Нет, но это ее обеспокоит и помешает ей так сильно тревожиться изза
другого.
   - Понимаю. Ну, тогда расскажи ей сама или попроси Джин.  Я  не  могу.
Динни еще решит, что я намерен урезать ее карманные деньги, а она и  так
получает жалкие гроши. Дайте ей понять, что об этом даже речи нет. Самое
лучшее для нее - уехать путешествовать, но на что?
   Этого его жена тоже не знала, и разговор иссяк.
   Весь дом Черрелов, на который надежды, страхи, рождения, смерти и су-
ета повседневных переживаний его обитателей наложили за долгие века  от-
печаток степенной осторожности, подобающей преклонному возрасту, испыты-
вал в этот день неловкость, и она давала себя знать  в  каждом  слове  и
жесте не только его хозяев, но даже горничных. Как держаться? Как  выка-
зать сочувствие и в то же время не показать его? Как встретить  человека
так, чтобы он не почувствовал в словах привета намека на ликование? Все-
общее замешательство заразило самое Джин. Сперва она вымыла  и  вычесала
собак, потом настоятельно потребовала дать ей  машину,  решив  встречать
все дневные поезда.
   Динни приехала с третьим. Она вышла из вагона с Фошем и сразу же  по-
пала в объятия Джин.
   - Хэлло, вот и ты, дорогая! - поздоровалась та. - Новая собака?
   - Да, и чудесная.
   - Много у тебя вещей?
   - Только то, что со мной. Бесполезно искать носильщика, -  они  вечно
заняты с велосипедами.
   - Я снесу.
   - Ни в коем случае. Веди Фоша!
   Оттащив чемодан и саквояж к машине, Динни спросила:
   - Джин, не возражаешь, если я пройдусь полем? Фошу будет полезно,  да
и в поезде было душно. Я с удовольствием подышу запахом сена.
   - Да, его еще не убрали. А я отвезу вещи и приготовлю чай.
   Динни проводила Джин улыбкой, и всю дорогу до  поместья  ее  невестка
вспоминала эту улыбку и вполголоса отводила душу...
   Динни вышла на полевую тропинку и спустила, Фоша с поводка. Он ринул-
ся к живой изгороди, и девушка поняла, как ему не хватало зелени и прос-
тора. Деревенская собака! На минуту его деловитая радость отвлекла  вни-
мание девушки; затем мучительная и горькая боль вернулась  снова.  Динни
позвала собаку и двинулась дальше. На первом из  черрелских  лугов  сено
еще не скопнили, и девушка прилегла на него. Как только она попадет  до-
мой, нужно будет следить за каждым словом и  взглядом,  без  конца  улы-
баться и таиться! Ей отчаянно нужно хоть несколько минут передышки. Дин-
ни не плакала, а только приникла к усыпанной сеном земле, и солнце обжи-
гало ей затылок. Она перевернулась на спину и посмотрела на небо. У  нее
не было никаких мыслей, - все растворилось в тоске об утраченном  и  не-
возвратимом. А над нею плыл сонный голос лета - гудение пчел,  одуревших
от жары и меда. Девушка скрестила руки и  сдавила  себе  грудь,  пытаясь
заглушить сердечную боль. Если бы умереть здесь, сейчас, в разгар  лета,
под жужжание насекомых и пение жаворонков! Умереть и больше  не  испыты-
вать боли! Динни долго лежала не шевелясь; наконец пес подошел к  ней  и
лизнул в щеку. Пристыженная, она встала и стряхнула сено  и  травинки  с
платья и чулок.
   Она прошла мимо старого Кысмета, перебралась через узенький, как  ни-
точка, ручей и проникла в давно сбросивший с себя весенние чары сад, где
пахло крапивой и старыми деревьями; оттуда, миновав  цветник,  добралась
до каменной террасы. Один цветок магнолии уже распустился, но девушка не
посмела понюхать его из боязни, что лимонно-медовый запах разбередит  ее
рану. Она подошла к балконной двери и заглянула внутрь.
   Ее мать сидела с таким лицом, которое бывало у нее, по выражению
   Динни, "в ожидании отца". Отец ее стоял с таким лицом, которое бывало
у него "в ожидании мамы". Джин выглядела так, словно из-за угла  вот-вот
появится ее детеныш.
   "И этот детеныш - я", - подумала Динни,  перешагнула  через  порог  и
попросила:
   - Мамочка, можно мне чаю? Вечером, когда все уже пожелали друг  другу
спокойной ночи, она снова спустилась вниз и вошла в кабинет генерала. Он
сидел за письменным столом, держа карандаш и, видимо, обдумывая то,  что
написал. Девушка подкралась к отцу и прочла через его плечо:
   "Продаются лошади:
   1) Жеребец - гнедой, рост пятнадцать три четверти, десять лет, здоро-
вый, красивый, выносливый, хорошо берет препятствия.
   2) Кобыла - чалая, рост пятнадцать с четвертью, девять  лет,  послуш-
ная, годится под дамское седло, хорошо берет препятствия, отличная  рез-
вость.
   Обращаться к владельцу, Кондафорд, Оскфордшир".
   - М-м! - промычал сэр Конуэй и вычеркнул слова "отличная резвость".
   Динни нагнулась и выхватила листок.
   Генерал вздрогнул и повернул голову.
   - Нет! - отчеканила Динни и разорвала объявление.
   - Что ты! Нельзя же так! Я столько над ним просидел.
   - Нет, папа, лошадей продать невозможно. Ты же без них пропадешь!
   - Я должен их продать, Динни.
   - Слышала. Мама мне сказала. Но в этом  нет  необходимости.  Случайно
мне досталась куча денег.
   И девушка выложила на письменный стол отца так долго хранимые ею кре-
дитки.
   Генерал поднялся.
   - Ни в коем случае! - запротестовал он. - Это очень благородно с тво-
ей стороны, Динни, но ни в коем случае!
   - Ты не имеешь права отказываться, папа. Позволь и мне сделать чтони-
будь для Кондафорда. Мне их девать некуда, а тут как раз три сотни,  ко-
торые, по словам мамы, тебе и нужны.
   - Как некуда девать? Вздор, дорогая! Их тебе хватит на  хорошее  дли-
тельное путешествие.
   - Не надо мне хорошего длительного путешествия! Я хочу остаться  дома
и помочь вам обоим.
   Генерал пристально посмотрел ей в лицо.
   - Мне стыдно их брать, - сознался он. - Я сам виноват, что  не  спра-
вился.
   - Папа! Ты же никогда ничего на себя не тратишь!
   - Просто не знаю, как это получается, - там мелочь, здесь  мелочь,  а
глядишь, деньги и разошлись.
   - Мы с тобой во всем разберемся и посмотрим, без чего можно обойтись.
   - Самое ужасное, что в запасе ничего нет  и  все  расходы  приходится
покрывать только за счет поступлений. Страховка стоит дорого, государст-
венные и местные налоги растут, а доходы падают.
   - Я понимаю, это ужасно. Может быть, нам стоит  разводить  что-нибудь
на продажу?
   - Чтобы начать дело, нужны деньги. Конечно, в Лондоне, Челтенхеме или
за границей мы прожили бы безбедно. Вся беда - поместье и прислуга.
   - Бросить Кондафорд? О нет! Кроме того, кому он  нужен?  Несмотря  на
твои усилия, мы здесь все равно отстали от века.
   - Конечно, отстали.
   - Мы никому не можем предложить, не краснея, это "уютное  гнездышко".
Люди не обязаны платить за чужих предков.
   Генерал отвел глаза:
   - Честно скажу. Динни, я устал от бесконечной ответственности. Я тер-
петь не могу думать о деньгах, подкручивать гайку то здесь, то там и ло-
мать себе голову, удастся ли свести концы с концами. Но ты же сама  ска-
зала - продажа исключается. Сдать? А кто снимет? Кондафорд не превратишь
в школу для мальчиков, сельский клуб или психиатрическую лечебницу. А на
что еще в наше  время  годится  загородный  дом?  Твой  дядя  Лайонел  -
единственный из нас, у кого есть деньги. Может быть, он купит его, чтобы
проводить здесь конец недели?
   - Нет, папа, нет! Будем держаться за Кондафорд. Я уверена, как-нибудь
извернемся. Давай я займусь подкручиванием гаек. А пока  что  ты  должен
взять вот это. Начало будет хорошее.
   - Динни, я...
   - Сделай мне удовольствие, дорогой! Генерал притянул дочь к себе.
   - А тут еще эта история с тобой! - шепнул он, целуя ее волосы. -  Ви-
дит бог, я...
   Девушка замотала головой:
   - Я выйду на минутку. Просто поброжу. На улице так хорошо, тепло...
   Динни накинула на шею шарф и вышла в сад.
   Последние лучи долгого дня уже погасли на горизонте, но было еще теп-
ло, потому что роса не выпала и в воздухе не тянуло ветерком. Ночь стоя-
ла тихая, сухая, звездная. Динни сразу же затерялась в ней, хотя все еще
различала смутные очертания обвитого ползучими растениями старого  дома,
где до сих пор светились четыре окна. Девушка встала под  вязом,  прижа-
лась к нему спиной, отвела руки назад и обхватила ствол. Ночь - ее друг:
ночью нет ни глаз, которые видят, ни ушей, которые слышат. Динни, не ше-
велясь, смотрела во мрак, черпая утешение в несокрушимой крепости  того,
что возвышалось позади нее. Мимо, касаясь ее лица,  пролетали  мотыльки.
Равнодушная, пышущая жаром, не знающая тревог, деятельная  даже  во  сне
природа! Миллионы крохотных созданий забились в норки и  уснули,  тысячи
существ летают и ползают вокруг, мириады травинок и цветов медленно  оп-
равляются после знойного дня. Природа! Безжалостная и безразличная  даже
к тем единственным из ее детей, кем она увенчана и воспета в  прекрасных
словах! Нити рвутся, сердца разбиваются, горести обрушиваются на ее глу-
пых сынов и дочерей, а Природа не отвечает им  не  звуком,  ни  вздохом!
Один звук из уст Природы облегчил бы Динни больше, чем  сочувствие  всех
людей, вместе взятых. Ах, если бы как в "Рождении Венеры" ветерок  обду-
вал ее, волны, словно голубки, ластились к ее ногам, а пчелы летали вок-
руг нее в поисках меда! Если бы хоть на мгновение она могла  слиться  во
тьме с сиянием звезд, запахом земли, верещанием  летучей  мыши,  полетом
мотылька, чье крыло задело ее нос!
   Девушка стояла, подняв голову, прильнув всем  телом  к  стволу  вяза,
пьянея от мглы, тишины и звезд. Почему у нее нет ушей ласки и нюха лисы,
чтобы слышать и обонять все, волнующее душу! В ветвях над головой чирик-
нула птица. Издалека, нарастая, донесся грохот последнего  поезда,  сме-
нился отчетливым стуком колес и свистом пара, замер, потом  возобновился
и растаял вдали. Все опять стихло. На том месте, где она стоит, был ког-
да-то ров, засыпанный так давно, что с тех пор здесь успел  вырасти  ог-
ромный вяз. Жизнь деревьев, их долгая борьба с ветром так же медлительна
и упорна, как жизнь ее семьи, цепляющейся за этот клочок земли.
   "Не буду думать о нем, не буду думать о нем!" - повторила Динни,  как
ребенок, который не хочет вспоминать о том, что причинило  ему  боль.  И
сразу же в темноте перед нею возникло его лицо - его  глаза,  его  губы.
Она п