ся в кресло. Сто пятьдесят четыре фунта! За двадцать  лет  он  не
изменился в весе даже на два фунта. Сколько ей лет теперь? Около тридца-
ти семи - еще не так много, у нее еще может быть ребенок, совсем не  так
много! Тридцать семь минет девятого числа  будущего  месяца.  Он  хорошо
помнит день ее рождения - он всегда свято чтил этот день,  даже  и  тот,
последний, незадолго до того, как она бросила его и  когда  он  был  уже
почти уверен, что она ему изменяет. Четыре раза ее день рождения  празд-
новался у него в доме. Он всегда задолго ждал этого дня, потому что  его
подарки вызывали некоторое подобие благодарности, слабую попытку нежнос-
ти с ее стороны. Правда, за исключением того последнего дня ее рождения,
когда он впал в искушение и зашел слишком далеко в своей святости. И  он
постарался отогнать это воспоминание. Память покрывает  трупы  поступков
ворохом мертвых листьев, из-под которых они уже только  смутно  тревожат
наши чувства. И внезапно он подумал: "Я мог бы послать ей подарок в день
ее рождения. В конце концов мы же христиане. А что если я... что если бы
мы снова соединились?" И, сидя в кресле на весах, он  глубоко  вздохнул.
Аннет! Да, но между ним и Аннет - неизбежность этого  проклятого  брако-
разводного процесса. И как это все устроить?
   "Мужчина всегда может этого добиться, если возьмет вину на  себя",  -
сказал Джолион.
   Но зачем ему брать на себя весь этот позор  и  рисковать  всей  своей
карьерой незыблемого столпа закона? Это несправедливо! Это донкихотство!
За все эти двенадцать лет, с тех пор как они разошлись, он не предприни-
мал никаких шагов, чтобы обрести свою свободу, а теперь  уже  невозможно
выставить в качестве основания для развода ее поведение с Босини. Раз он
тогда ничего не сделал для того, чтобы разойтись с нею, значит он прими-
рился с этим, хотя бы он и представил теперь  какие-нибудь  улики,  что,
впрочем, вряд ли возможно. К тому же его гордость не позволяла ему  вос-
пользоваться этим старым инцидентом, он слишком  много  выстрадал  из-за
него. Нет! Ничего, кроме нового адюльтера с ее стороны, но она это отри-
цает, и он... он почти верит ей. Петля какая-то! Ну просто петля!
   Сомс поднялся с глубокого сиденья красного бархатного кресла с  таким
чувством, словно у него все свело внутри. Ни за что не  уснешь  с  таким
ощущением! И, надев снова пальто и шляпу, он вышел на улицу и зашагал  к
центру. На Трафальгар-сквер он заметил какое-то странное  движение,  ка-
кой-то шум, несшийся ему навстречу со Стрэнда. Это оказалась  орава  га-
зетчиков, которые выкрикивали чтото так громко, что нельзя  было  разоб-
рать ни одного слова. Он остановился, прислушиваясь, один из них  подбе-
жал к нему:
   - Экстренный выпуск! Ультиматум Кру-угера! Война объявлена!
   Сомс купил газету. Действительно, экстренное  сообщение!  Первой  его
мыслью было: "Буры хотят погубить себя". Второй: "Все ли я  продал,  что
нужно? Если забыл, кончено - завтра на бирже будет паника". Он проглотил
эту мысль, вызывающе тряхнув головой. Этот ультиматум дерзость - он  го-
тов потерять деньги скорей, чем согласиться на него. Им  нужен  урок,  и
они его получат. Но чтобы управиться с ними, понадобится не меньше  трех
месяцев. Там и войск-то нет - правительство, как всегда, прозевало. Черт
бы побрал этих газетных крыс!  Понадобилось  будить  всех  ночью.  Точно
нельзя было подождать до утра. И он с беспокойством подумал о своем  от-
це. Газетчики будут орать и у него под окнами. Окликнув кэб,  он  сел  в
него и приказал везти себя на Парк-Лейн.
   Джемс и Эмили только что поднялись в спальню; и Сомс, сообщив Уормсо-
ну новость, уже собирался пройти к ним, но остановился, так как ему вне-
запно пришло в голову спросить:
   - Что вы думаете об этом, Уормсон?
   Дворецкий перестал водить мягкой щеткой  по  цилиндру  Сомса,  слегка
наклонил лицо вперед и сказал, понизив голос:
   - Ну что же, сэр, у них, конечно, нет никаких шансов,  но  я  слышал,
что они отличные стрелки. У меня сын в Иннискиллингском полку.
   - У вас сын, Уормсон? Да что вы, а я даже не знал, что вы женаты.
   - Да, сэр. Я никогда не говорю об этом. Я думаю, что его теперь  пош-
лют туда.
   Легкое удивление, которое почувствовал Сомс, сделав неожиданное  отк-
рытие, что ему так мало известно о человеке, которого, как ему казалось,
он так хорошо знает, тут же растворилось в другом легком удивлении, выз-
ванном другим неожиданным открытием, что война может задеть  кого-нибудь
лично. Родившись в год Крымской кампании, он стал сознательным человеком
к тому времени, когда восстание в Индии уже было подавлено; мелкие  вой-
ны, которые после этого вела Британская империя, носили чисто профессио-
нальный характер и нимало не задевали Форсайтов и того, что  они  предс-
тавляли в политической жизни страны. Конечно, и эта война не явится иск-
лючением. Но он быстро перебрал в уме всех своих родственников. Двое  из
Хэйменов, он слышал, служат в кавалерии, это приятно, кавалерия - в этом
есть что-то благородное; они носят, или это раньше так полагалось, голу-
бые с серебром мундиры и ездят верхом. А Арчибальд,  он  помнит,  как-то
однажды вступил в ополченцы, но ему пришлось отказаться от  этого  из-за
отца: Николае тогда поднял такой скандал, что сын попусту время теряет -
только щеголяет своим мундиром,  разрядившись,  как  павлин.  А  недавно
кто-то говорил, что старший сын молодого Николаев, "очень молодой" Нико-
лае, записался в армию добровольцем. "Нет, - думал Сомс, медленно подни-
маясь по лестнице, - все это пустяки".
   Он остановился на площадке у спальни родителей, раздумывая, стоит  ли
ему войти и сказать несколько успокоительных слов. Приоткрыв  лестничное
окно, он прислушался. Гул на Пикадилли - вот все, что было слышно,  и  с
мыслью: "Ну, если эти автомобили расплодятся, это  будет  несчастье  для
домовладельцев", он уже собирался пройти выше, в свою  комнату,  которую
для него всегда держали наготове, как вдруг услышал где-то вдалеке хрип-
лый, пронзительный крик газетчика. Так и есть, и сейчас он заорет  около
дома! Сомс постучал к матери и вошел.
   Отец сидел на постели, навострив уши, выглядывавшие из-под седых  во-
лос, которые Эмили всегда так искусно подстригала. Он  сидел  румяный  и
необыкновенно чистый, между белой простыней и подушкой, из которой,  как
два острия, торчали его высокие, худые плечи, обтянутые ночной сорочкой.
Только одни глаза его, серые, недоверчивые, под морщинистыми веками, пе-
ребегали от окна к Эмили, которая ходила в капоте по комнате, нажимая на
резиновый шар, прикрепленный к флакону. В комнате слабо  пахло  одеколо-
ном, которым она прыскала.
   - Все благополучно! - сказал Сомс. - Это не пожар. Буры объявили вой-
ну - вот и все.
   Эмили остановилась с пульверизатором в руке.
   - О! - только и сказала она и посмотрела на Джемса.
   Сомс тоже смотрел на отца. Старик принял это известие не так, как они
ожидали: казалось, его захватила какая-то неведомая им мысль.
   - Гм! - внезапно пробормотал он. - Я уж не доживу и  не  увижу  конца
этого.
   - Глупости, Джемс! К рождеству все кончится.
   - Что ты понимаешь в этом? - сердито возразил Джемс. - Приятный сюрп-
риз, нечего сказать, да еще в такой поздний час. - Он погрузился в  мол-
чание, а жена и сын точно завороженные ждали, что вот он сейчас  скажет:
"Не знаю, ничего не могу сказать, я знал, чем все это кончится".  Но  он
ничего не говорил. Серые глаза его блуждали, по-видимому не замечая  ни-
кого в комнате. Затем под простыней произошло какое-то движение, и  вне-
запно колени его высоко поднялись. - Им нужно послать туда Робертса. Все
это Гладстон заварил со своей Маджубой.
   Оба слушателя заметили что-то не совсем обычное в его голосе,  что-то
похожее на настоящее, живое волнение. Как будто он говорил:  "Я  никогда
больше не увижу мою родину мирной и спокойной.  Я  умру,  не  дождавшись
конца, прежде чем узнаю, что мы победили". И хотя оба  они  чувствовали,
что Джемсу нельзя позволять волноваться, они были растроганы. Сомс подо-
шел к кровати и погладил отца по руке, которая лежала  поверх  простыни,
длинная, вся покрытая сетью жил.
   - Попомните мои слова! - сказал Джемс. - Консоли!  теперь  упадут  до
номинала, а у Вэла хватит ума пойти записаться добровольцем.
   - Да будет тебе. Джемс! - воскликнула Эмили. - Ты так говоришь, будто
и правда есть какая-то опасность!
   Ее ровный голос на время успокоил Джемса.
   - Да, да, - пробормотал он, - я вам говорил, чем  все  это  кончится.
Ну, не знаю, конечно, - мне никогда ничего не рассказывают.  Ты  сегодня
здесь ночуешь, мой мальчик?
   Кризис миновал, он теперь придет в нормальное для него состояние  ти-
хой тревоги; и Сомс, уверив отца, что он останется ночевать здесь, пожал
ему руку и направился в свою комнату.
   На следующий день у Тимоти собралось столько гостей, сколько не соби-
ралось уже много лет. В дни такого рода национальных потрясений, правда,
не пойти туда было почти невозможно. Не то чтобы в  событиях  чувствова-
лась какая-нибудь опасность, нет, ее было ровно столько,  чтобы  ощущать
необходимость уверять друг друга, что никакой опасности нет.
   Николае явился спозаранку. Он видел Сомса накануне вечером - Сомс го-
ворил, что войны не избежать. Этот старикашка Крюгер просто спятил,  ему
ведь семьдесят пять лет, по  меньшей  мере  (Николасу  было  восемьдесят
два). Что говорит Тимоти? У него ведь тогда  что-то  вроде  удара  было,
после Маджубы. Захватчики эти буры. Темноволосая Фрэнси, явившаяся вслед
за ним, сейчас же, из свойственного ей  духа  противоречия,  подобающего
независимо мыслящей дочери Роджера, подхватила:
   - Сучок в чужом глазу, дядя Николае! А уитлендеры [12] разве не почи-
ще будут? - новое выражение, заимствованное ею, как говорили, у ее брата
Джорджа.
   Тетя Джули нашла, что Фрэнси не следует говорить такие вещи. Сын  до-
рогой миссис Мак-Эндер Чарли МакЭндер - уитлендер, а уж его никак нельзя
назвать захватчиком. На это Фрэнси отпустила одно из  своих  "словечек",
не совсем приличных, но бывших у нее в большом ходу:
   - У него отец шотландец, а мать гадюка.
   Тетя Джули заткнула уши, но слишком поздно, а тетя Эстер  улыбнулась;
что же касается дяди Николаев - он надулся: остроты,  исходившие  не  от
него, он недолюбливал. Как раз в эту минуту вошла Мэрией Туитимен и  не-
медленно следом за нею молодой Николае. Увидев сына, Николае поднялся.
   - Ну, мне пора, - сказал он. - Вот Ник вам  расскажет,  чем  кончатся
скачки.
   И, отпустив эту остроту по адресу своего старшего сына, который,  бу-
дучи оплотом всяческих гарантий и директором  страхового  общества,  был
привержен к спорту не более, чем его отец, он вышел. Милый Николае!  Ка-
кие же это скачки! Или это одна из его шуточек? Удивительный человек,  и
как сохранился! Сколько кусков сахару дорогой  Мэрией?  А  как  поживают
Джайлс и Джесс? Тетя Джули выразила опасение, что теперь королевской ка-
валерии будет много хлопот, нужно будет охранять побережье, хотя, конеч-
но, у буров нет кораблей. Но ведь никто не знает, на что  окажутся  спо-
собны французы, особенно после этой ужасной истории с Фашодой [13],  ко-
торая так напугала Тимоти, что он потом несколько месяцев не покупал ни-
каких бумаг. Но как вам нравится эта ужасная неблагодарность буров после
всего, что для них сделано: посадить д-ра Джемсона  в  тюрьму  -  миссис
Мак-Эндер говорила, он такой симпатичный. А сэра Альфреда Мильнера  пос-
лали для переговоров с ними - ну, это такой умница. И что им только нуж-
но, понять нельзя!
   Но в этот самый момент произошла одна из тех  сенсаций,  которые  так
ценились у Тимоти и которым великие события подчас способствуют.
   - Мисс Джун Форсайт.
   Тетя Джули и тетя Эстер - обе сразу поднялись со своих мест, дрожа от
давно заглохшей обиды, захлебываясь от переполнявшего их чувства  старой
привязанности и гордости, что вот  она  все-таки  возвратилась,  блудная
дочь! Какой сюрприз! Милочка Джун, после стольких лет! Да как она хорошо
выглядит! Ни капельки не изменилась! Они чуть-чуть было не спросили  ее:
"А как здоровье дорогого дедушки?" - забыв в этот  ошеломляющий  момент,
что бедный дорогой Джолион вот уж семь лет, как лежит в могиле.
   Всегда самая смелая и прямодушная из всех  Форсайтов,  с  решительным
подбородком, живыми глазами и огненной копной волос, маленькая,  хрупкая
Джун села на позолоченный стул с бисерным сиденьем, словно  вовсе  и  не
проходило этих десяти лет с тех пор, как  она  была  здесь,  десяти  лет
странствований, независимости и служения "несчастненьким". Последние  ее
протеже были все исключительно скульпторы, художники, граверы, отчего ее
раздражение на Форсайтов и их безнадежно антихудожественные вкусы только
усилилось.  Правду  сказать,  она  почти  перестала  верить  в  то,  что
родственники ее действительно существуют, и теперь оглядывалась кругом с
какой-то вызывающей непосредственностью, чем приводила  гостей  в  явное
смущение. Она совсем не ожидала увидеть здесь кого-нибудь,  кроме  своих
бедных старушек. А почему ей пришло в голову навестить их, она и сама не
совсем понимала, просто по дороге с  Оксфорд-стрит  в  студию  на  Лэти-
мер-Род она вдруг с угрызением совести вспомнила о них, как о двух "нес-
частненьких", которых она совсем забросила.
   Тетя Джули первая нарушала молчание:
   - Мы сейчас только что говорили, дорогая, что за ужас с этими бурами.
И какой наглый старикашка этот Крюгер!
   - Наглый? - сказала Джун. - А я считаю, что он совершенно прав. С ка-
кой стати мы вмешиваемся в их дела? Если он выставит всех  этих  гнусных
уитлендеров, так им и надо. Они только наживаются там.
   Молчание, последовавшее за этой новой сенсацией, нарушила Фрэнси.
   - Как? Вы, значит, бурофилка? (Несомненно, это выражение  применялось
впервые.)
   - Почему, собственно, мы не можем оставить их в покое? -  воскликнула
Джун, и в ту же минуту горничная, открыв дверь, сказала:
   - Мистер Сомс Форсайт.
   Сенсация за сенсацией! Приветствия отошли на задний план, так как все
с любопытством выжидали, как состоится встреча между Сомсом и Джун;  су-
ществовали коварные предположения, если не твердая уверенность, что  они
не встречались со времени этой прискорбной истории ее  жениха  Босини  с
женой Сомса. Все видели, как они едва пожали друг другу  руку,  покосив-
шись друг на друга одним уголком глаза. Тетя Джули сейчас же  пришла  на
выручку.
   - Милочка Джун такая оригиналка. Вообрази, Сомс, она считает, что бу-
ров не за что осуждать.
   - Они хотят только сохранить свою независимость, -  сказала  Джун.  -
Почему им этого нельзя?
   - Хотя бы потому, - ответил Сомс со своей несколько кривой  усмешкой,
- что они согласились на наш суверенитет.
   - Суверенитет! - повторила Джун сердито. - Вряд ли бы нам  понравился
чей-нибудь суверенитет.
   - Они получили при этом некоторые материальные выгоды; договор  оста-
ется договором.
   - Договоры не всегда бывают справедливы, - вспыхнула Джун, -  и  если
они несправедливы, их нужно разрывать. Буры гораздо слабее нас, Мы могли
бы позволить себе быть более великодушными.
   Сомс фыркнул.
   - Ну, это уж пустая чувствительность, - сказал он.
   Тетя Эстер, которая больше всего боялась всяких споров, повернулась к
ним и безапелляционно заявила:
   - Какая чудная погода держится для октября месяца.
   Но отвлечь Джун было не так-то легко.
   - Не знаю, почему нужно издеваться над чувствами. По-моему, это  луч-
шее, что есть в мире.
   Она вызывающе посмотрела вокруг, и тете  Джули  снова  пришлось  вме-
шаться:
   - Ты, Сомс, за последнее время покупал новые картины?
   Ее неподражаемая способность попадать на неудачные темы  не  изменила
ей и теперь. Сомс вспыхнул. Назвать картины, которые он  недавно  приоб-
рел, значило подвергнуться граду насмешек. Всем было известно  пристрас-
тие Джун к неоперившимся гениям и ее презрение к  "знаменитостям",  если
только не она способствовала их успеху.
   - Кое-что купил, - пробормотал он.
   Но выражение лица Джун изменилось. Форсайт  в  ней  почуял  некоторые
возможности: почему бы Сомсу не купить две-три картины Эрика Коббли - ее
последнего "несчастненького"! И она тотчас же  повела  атаку,  Знает  ли
Сомс его работы? Они совершенно изумительны. Это восходящая звезда.
   О да, Сомс знает его работы. По его мнению, это мазня, которая никог-
да не будет иметь успеха у публики.
   Джун вспылила.
   - Конечно, не будет, это самое последнее, чего может желать художник.
Я думала, вы ценитель искусства, а не оценщик с аукциона...
   - Ну конечно Сомс ценитель, - поспешно вмешалась тетя Джули, - у него
замечательный вкус, он может заранее предсказать, что будет иметь успех.
   - О! - простонала Джун и вскочила с вышитого бисером стула - Я  нена-
вижу это мерило успеха. Неужели люди не могут покупать вещи просто пото-
му, что они им нравятся?
   - Вы хотите сказать, потому что они вам нравятся? - заметила Фрэнси.
   В последовавшей за этим паузе всем было слышно, как  молодой  Николае
мягко сказал, что Вайолет (его четвертая) берет уроки пастели; он, прав-
да, не знает, не уверен, есть ли в этом смысл.
   - До свидания, тетечка, - сказала Джун, - мне пора идти.
   И, поцеловав теток, она вызывающе окинула взглядом гостиную, еще  раз
сказала: "До свидания" - и вышла. Казалось, ветер  пронесся  по  комнате
следом за нею, словно все сразу вздохнули.
   Но, прежде чем кто-нибудь успел  вымолвить  слово,  произошла  третья
сенсация:
   - Мистер Джемс Форсайт.
   Джемс вошел, слегка опираясь на палку, закутанный в меховую шубу, ко-
торая придавала ему неестественную полноту.
   Все встали. Джемс был такой старый, и он не появлялся  у  Тимоти  уже
около двух лет.
   - Здесь жарко, - сказал он.
   Сомс помог ему снять шубу и невольно  восхитился  тем  необыкновенным
лоском, каким отличалась вся фигура отца. Джемс сел -  сплошные  колени"
локти, сюртук и длинные седые бакенбарды.
   - Что это значит? - спросил он.
   Хотя в его словах не было никакого явного смысла, все поняли, что  он
подразумевает Джун. Его глаза испытующе скользнули по лицу сына.
   - Я решил приехать и сам все узнать. Что они ответили Крюгеру?
   Сомс развернул вечернюю газету и прочел заголовок: "Правительство бу-
дет действовать без промедления - война началась".
   - Ах! - сказал Джемс. - Я боялся, что они отступятся,  увильнут,  как
тогда Гладстон. На этот раз мы разделаемся с этими людишками.
   Все смотрели на него пораженные.  Джемс!  Вечно  суетливый,  нервный,
беспокойный Джемс с его постоянным: "Я вам говорил, чем это кончится! ",
с его пессимизмом и осторожностью в делах! Было что-то зловещее в  такой
решительности этого самого старого из всех живых Форсайтов.
   - Где Тимоти? - спросил Джемс. - Ему  следовало  бы  поинтересоваться
этим.
   Тетя Джули сказала, что она не знает. Тимоти сегодня за завтраком был
что-то неразговорчив. Тетя Эстер встала и тихонько вышла из  комнаты,  а
Фрэнси не без лукавства заметила:
   - Буры - крепкий орешек, дядя Джемс, сразу не раскусить.
   - Гм! - сказал Джемс. - Откуда у вас такие сведения? Мне никто ничего
не рассказывает.
   Молодой Николае своим кротким голосом сказал, что Ник  (его  старший)
проходит теперь регулярный курс военного обучения.
   - А! - пробормотал Джемс и уставился в одну точку - мысли  его  пере-
неслись на Вэла. - Ему надо думать о матери, - сказал он, - некогда  ему
заниматься военным обучением и всем этим, с таким отцом.
   Это загадочное изречение повергло всех в  полное  молчание,  пока  он
снова не заговорил.
   - А Джун зачем приходила? - и его  глаза  подозрительно  обвели  всех
присутствующих по очереди. - Ее отец теперь богатый человек.
   Разговор перешел на Джолиона - когда кто  его  видел  последний  раз.
Предполагали, что он ездит за границу и что у него теперь обширное  зна-
комство с тех пор, как умерла его жена; его акварели имеют успех, и