делали больно, хочется причинить боль  друго-
му. Автобус повез ее прочь, по Кингз-Род, через Хэммерсмит, потеющий под
послеобеденным солнцем, прочь в большой город, с его миллионами жизней и
интересов, неприступный, равнодушный, как судьба.
   Она сошла у Кенсингтонского сада. Может быть, если нагуляться до боли
в ногах, перестанет болеть сердце. И она пошла быстро, не глядя на цветы
и нянюшек, на почтенных старичков и старушек. Но ноги у нее  были  креп-
кие, и она слишком быстро дошла до угла Хайд-парка - к великой, впрочем,
радости одного из старичков, который все время старался не отставать  от
нее, потому что в его возрасте возбуждение было ему полезно.  Она  пере-
секла улицу, вошла в Грин-парк и замедлила шаг. И на ходу презирала  се-
бя. Презирала! Она, считавшая, что сердце - это так постигшая,  казалось
бы, искусство сдерживать или обгонять свои чувства!
   Она добралась до дому, а дома было пусто - Майкла нет. Прошла наверх,
велела подать себе турецкого кофе, залезла в теплую ванну и лежала, куря
папиросы. Это принесло ей некоторое облегчение. Все ее друзья  пользова-
лись этим средством. Вдоволь насладившись, она надела халатик и пошла  в
кабинет Майкла. Вот и ее "Золотое яблоко" - очень мило окантовано.  Сей-
час плод казался ей особенно несъедобным. Как улыбался  глазами  Джон  в
ответ на улыбку этой женщины! Подбирать объедки! И пробовать не хочется.
Зелено яблоко, зелено! Даже белая обезьяна отказалась бы от таких  фрук-
тов. И несколько минут она стояла, глядя в упор в глаза обезьяне на  ки-
тайской картине - почти что человечьи глаза, и  все-таки  не  человечьи,
потому что смотрело ими создание, понятия не имевшее о логике. Современ-
ный художник не мог бы изобразить такие глаза. У  китайского  живописца,
работавшего столько лет назад, была и логика и чувство традиции. Он уви-
дел беспокойство зверя под более острым углом, чем то доступно людям те-
перь, и запечатлел его навеки.
   А Флер, прелестная в ярко-зеленом халатике, прикусила уголок  губы  и
пошла в свою комнату - одеваться. Она выбрала самое красивое платье. Ес-
ли заветное желание ее невыполнимо, если нельзя получить то, от чего она
стала бы и спокойна и логична, пусть будет хотя бы удовольствие, быстро-
та, развлечение - хватать их обеими руками, пить жадным ртом! И она усе-
лась перед зеркалом с намерением всячески себя приукрасить. Сделала  ма-
никюр, получше уложила волосы, надушила брови; губы не подкрасила и едва
заметно напудрила лицо, а шею, потемневшую от приморского солнца, -  по-
больше.
   Там и застал ее Майкл - шедевр современного искусства,  такое  совер-
шенство, что притронуться страшно.
   - Флер! - сказал он, и только; но слова были бы излишни.
   - Я считаю, что заслужила свободный вечер. Одевайся поскорей,  Майкл,
и пойдем пообедаем, где позабавнее, а потом в театр и в клуб. Тебе  ведь
сегодня не нужно идти в палату?
   Он думал пойти туда, но было что-то в ее голосе, что удержало бы  его
и от более важных дел.
   Вдыхая ее аромат, он сказал:
   - Дивно! Я только что из трущоб. Сию секунду, родная! - и умчался.
   Пока длилась секунда, она думала о нем и о том, какой он хороший.  И,
думая о нем, видела глаза, и волосы, и улыбку Джона.
   Место "позабавнее" был ресторанчик, полный актеров. Со многими Флер и
Майкл были знакомы, и перед тем как разойтись по театрам, они  подходили
и говорили: "Вот приятная встреча!" - и, что самое странное, их  лица  и
впрямь это выражали. Но такая уж публика - актеры! У них лица что угодно
выразят. И все повторяли: "Постановку нашу видели? Непременно сходите  -
гадость ужасная!" или "Замечательная пьеса!"  А  потом,  приметив  через
плечо других знакомых, восклицали: "А! Вот приятная встреча!" Их  нельзя
было упрекнуть в скучной логичности, Флер выпила коктейль и  два  бокала
шампанского. Когда они вышли, щеки ее слегка горели. "Такая милашка" уже
полчаса как началась, когда они до нее добрались,  но  это  значения  не
имело - из того, что они увидели, они поняли не больше, чем могли бы по-
нять из пропущенного первого акта. Театр был переполнен, в публике гово-
рили, что "пьеса продержится много лет". В  ней  была  песенка,  которую
распевал весь город, танцовщик, ноги которого могли складываться под са-
мым острым углом, - и ни капли логики. Майкл и Флер вышли,  напевая  все
ту же песенку, взяли такси и поехали в танцевальный клуб,  где  состояли
членами не столько потому, что когда-либо там бывали, сколько следуя мо-
де. Клуб был для избранных, среди членов числился и один министр,  всту-
пивший в него из чувства долга. В момент их прихода танцевали чарльстон,
семь пар а разных углах комнаты пошатывались на расслабленных коленях.
   - Ой-ой-ой, - сказал Майкл. - Ну, дальше в пустоту идти  некуда!  Что
тут интересного?
   - Пустота, милый! Мы живем в пустое время - разве ты не знал?
   - И нет предела?
   - Предел, - сказала Флер, - это то, чего нельзя преступить; а пустоту
можно совершенствовать до бесконечности.
   Сами по себе слова ничего не значили - цинизм, какникак, был в  моде,
но от тона их Майкл содрогнулся: в тоне прозвучала личная нотка. Неужели
она находит, что жизнь ее так уж пуста? Почему бы?
   - Говорят, - сказала Флер, - скоро будут танцевать новый американский
танец, называется "Белый луч", он еще менее содержателен.
   - Не может быть, - сказал Майкл, - этого образчика врожденного  идио-
тизма не превзойти. Посмотри-ка вон на ту пару!
   Пара, о которой шла речь, покачиваясь, двигалась за ним, выгнув коле-
ни так, точно в них провалились их души; в глазах, устремленных на  Флер
и Майкла, было не больше выражения, чем в четырех стеклянных шариках. От
талии вниз они излучали странную серьезность,  а  выше  казались  просто
мертвыми. Музыка кончилась, каждая из семи пар остановилась и стала хло-
пать в ладоши, не поднимая рук, точно боясь  нарушить  достигнутую  выше
талии пустоту.
   - Неправда, - сказал вдруг Майкл.
   - Что?
   - Что это характерно для нашего века - ни красоты, ни веселья, ни ис-
кусства, ни даже изюминки - делай глупое лицо и дрожи коленками.
   - Потому что ты сам не умеешь.
   - А ты что, умеешь?
   - Ну конечно, - сказал Флер, - нельзя же отставать.
   - Только ради всего святого, чтобы я тебя не видел.
   В этот момент все семь пар перестали хлопать в ладоши, Оркестр  заиг-
рал мелодию, под которую коленки не сгибались. Флер с Майклом пошли тан-
цевать. Протанцевали два фокстрота и вальс, потом ушли.
   - В конце концов, - говорила Флер в такси, - в танцах забываешься.  В
этом была вся прелесть столовой. Найди мне опять работу, Майкл;  Кита  я
смогу привезти через неделю.
   - Хочешь вместе со мной секретарствовать по нашему фонду  перестройки
трущоб? Ты была бы незаменима для устройства балов, базаров, утренников.
   - Ну что ж! А их стоит перестраивать?
   - По-моему, да. Ты не знаешь Хилери. Надо пригласить их с тетей Мэй к
завтраку. После этого сама решишь.
   Он просунул руку под ее обнаженный локоть и прибавил:
   - Флер, я тебе еще не очень надоел, а?
   Тон его голоса, просительный, тревожный, тронул ее, и она прижала его
руку локтем.
   - Ты мне никогда не надоешь. Майкл.
   - Ты хочешь сказать, что никогда у тебя не будет ко мне такого  опре-
деленного чувства?
   Именно это она и хотела сказать и потому поспешила возразить:
   - Нет, мой хороший; я хочу сказать, что понимаю, когда  у  меня  есть
что-нибудь или даже кто-нибудь стоящий.
   Майкл вздохнул, взял ее руку и поднес к губам.
   - Если б не быть такой сложной! - воскликнула Флер. -  Счастье  твое,
что ты - цельная  натура.  Это  величайшее  благо.  Только,  пожалуйста,
Майкл, никогда не становись серьезным. Это было бы просто бедствие.
   - Да, в конце концов все - комедия.
   - Будем надеяться, - сказала Флер, и такси остановилось. - Какая див-
ная ночь!
   Расплатившись с шофером, Майкл взглянул на освещенную фигуру  Флер  в
открытых дверях. Дивная ночь! Да - для него.


   XIII
   "ВЕЧНО"

   В следующий понедельник, узнав от Майкла, что  наутро  Флер  с  Китом
приезжают домой, Сомс сказал:
   - Я давно хотел познакомиться с этой частью света. Нынче к вечеру по-
еду туда на автомобиле и завтра привезу их. Флер ничего не  говорите.  Я
извещу ее из Нетлфолда. Там, я слышал, есть отель.
   - И очень неплохой, - сказал Майкл. - Но он, наверно, будет  перепол-
нен - ведь завтра начало скачек.
   - Я предупрежу по телефону. Для меня номер найдется.
   Он позвонил, и номер для него нашелся - кто-то другой его не получил.
Выехал он часов в пять, узнав от Ригза, что ехать предстоит два с  поло-
виной часа. С утра погода была типично английская, но  к  тому  времени,
как они достигли Доркинга, прояснилось, стало приятно. В течение  многих
лет Сомс почти не заглядывал в ту часть Англии, которая лежала за прямой
линией, соединяющей его имение на реке с центром Лондона; и  так  как  в
этот день он был менее обычного озабочен, то мог даже заняться более или
менее объективными наблюдениями. Местность, конечно, пестрая  и  бугрис-
тая, неисправимо зеленая и совсем не похожа на Индию, Канаду или Японию.
Говорят, меньше чем полторы тысячи лет тому назад здесь были  чащи,  ве-
реск, болота. Что тут будет еще через полторы тысячи  лет?  Опять  чащи,
вереск, болота или сплошной громадный пригород - как  знать?  Где-то  он
читал, что люди будут жить под землей, а по воскресеньям вылезать на по-
верхность и дышать воздухом, летая на собственных аэропланах. Что-то  не
верится. Англичане не смогут прожить без открытых окон и хорошего сквоз-
няка, и, по его мнению, играть в мяч под землей всегда будет душно, а  в
воздухе - невозможно. Те, что пишут пророческие статьи и  книги,  всегда
забывают, что у людей есть страсти. Он пари готов держать, что и в  3400
году страстью англичанина будет: играть в гольф, ругать  погоду,  сидеть
на сквозняках и изменять текст молитвенников.
   И тут он вспомнил, что старый Грэдмен сильно постарел; надо  подыски-
вать ему заместителя. По управлению имуществом семьи делать, в сущности,
нечего - нужна только абсолютная честность. А где ее найдешь? Если она и
существует, установить это можно только путем длительных  экспериментов.
К тому же человек должен быть молодой - сам он вряд ли  долго  протянет.
И, подъезжая к Биллингсхерсту со скоростью сорока миль в час, он  вспом-
нил, как старый Грэдмен вез его со скоростью шести миль с  вокзала  Пэд-
дингтон на Парк-Лейн; ехали в наемной карете,  в  ногах  была  постелена
мокрая солома, и было это лет шестьдесят назад, когда сам старый Грэдмен
был двадцатилетним юнцом, пытался отрастить баки и целые дни писал круг-
лым канцелярским почерком. Столб, на нем дощечка: "Пять дубов"; ни одно-
го дуба не видно! Ну и гонит этот Ригз! Не сегодня-завтра опрокинет  ма-
шину - сам жалеть будет. Но велеть ему ехать тише как будто и  недостой-
но, в автомобиле нет ни одной женщины; и Сомс сидел неподвижно, лицо его
выражало легкое презрение - своего рода страховка от собственных  ощуще-
ний. Через Пулбсро, зигзагами вниз, по мостику, через  речку,  в  совсем
незнакомую местность. Непривычный вид - справа и слева плоские  луга,  -
зимой тут, конечно, будет болото; на лугах - темно-рыжий скот, и  черный
с белым, и розовопегий; а дальше к югу - высокие холмы необычного  голу-
бовато-зеленого оттенка, будто внутри они белые; выходы мела то тут,  то
там; и наверно, на холмах есть овцы - он всегда почтительно отзывался  о
южноанглийской баранине. Очень хорошее освещение, все серебрится, краси-
вая в общем местность, здесь чувствуешь, будто тело становится легче,  и
голова не такая тяжелая. Так вот где обосновался его  племянник  и  этот
молодой человек, Джон Форсайт. Ну что ж, бывает хуже - очень  своеобраз-
но; точно такой местности он как будто не видел. И нехотя, из  присущего
его натуре чувства справедливости. Сомс одобрил их выбор. Как этот  Ригз
бьет машину на подъеме, а подъем трудный;  мелькают  разработки  мела  и
разработки гравия, поросшие травой холмы и полоски леса в низинах,  сто-
рожка у ворот парка, потом большой буковый лес. Очень красиво, очень ти-
хо" живого - только деревья, развесистые деревья, очень тенистые,  очень
зеленые. Дальше какая-то большущая церковь и нагромождение высоких  стен
и башен - по-видимому, замок Эрендл, мрачный, тяжелый; чем дальше от не-
го отъедешь, тем, наверно, красивее он выглядит; потом опять через реку,
и опять в гору, и дальше во весь дух в Нетлфолд, и вот отель, и  впереди
- море!
   Сомс вышел из машины.
   - Когда обедают?
   - Уже начали, сэр.
   - Одеваться полагается?
   - Да, сэр. Сегодня бал-маскарад, сэр, по случаю скачек.
   - Тоже затея! Оставьте мне столик; я сейчас приду.
   Когда-то он вычитал в старинном  романе,  что  отличительный  признак
джентльмена - умение одеться к обеду в десять минут, и притом самому за-
вязать себе галстук. Он это твердо запомнил. Через двенадцать  минут  он
сидел за столом. Уже кончали обедать, одеты все были как обычно. Сомс ел
не спеша, поглядывая в окно на сад и расстилавшееся за ним море.  Он  не
питал неприязни к морю - не то что Флер; недаром он семь  лет  прожил  в
Брайтоне и каждый день ездил на работу в Лондон. То  было  время,  когда
его покинула первая жена и он старался забыть свой позор. Странно, поче-
му это позор всегда достается в удел тому, кто обижен?  Людей  восхищает
безнравственность, сколько бы они ни утверждали обратное. Покинутый муж,
покинутая жена вызывают пренебрежение. Что это - остаток дикости в чело-
веческой природе или просто реакция  против  официальной  нравственности
судей, я духовенства и так далее? Нравственность иногда уважают, но офи-
циальную нравственность - нет! Он читал это во взглядах людей после сво-
его несчастья; убедился в этом во время процесса против Марджори Феррар.
Выходит, что люди прибегают к защите  закона,  но  втайне  недолюбливают
его, так как он обязывает. Та же история и с налогами: без них не  обой-
тись, но когда есть возможность не заплатить - отчего же?
   После обеда он сидел в почти пустом салоне, курил сигару и просматри-
вал иллюстрированные журналы: дамы о детьми или собаками, разодетые дамы
в невероятных позах, раздетые дамы в еще более невероятных позах;  титу-
лованные мужчины, мужчины на аэропланах, государственные мужи в неприят-
ных ситуациях, скаковые лошади; большие дома и люди, выстроившиеся перед
ними в ряд, и тут же напечатанные имена их, и  прочие  признаки  царства
небесного на земле. Остальные гости, верно, "расфуфыривались"  для  бала
(как сказал бы Майкл); подумать только - в их возрасте, и  рядиться!  Но
дураков на свете много - это он давно знал! Флер удивится, когда он наг-
рянет к нам завтра утром. Скоро она приедет к нему на Темзу - сейчас там
самое лучшее время, - и, может быть, ему удастся уговорить ее поехать  с
ним в автомобиле куда-нибудь на Запад и отвлечь ее мысли от  этой  части
Англии и этого молодого человека. Он часто сам себе  обещал  поездку  на
родину старых Форсайтов; только вряд ли Флер заинтересует  такая  прими-
тивная картина, как владения бедных фермеров. Журнал  выпал  у  него  из
рук, и он загляделся в широкое окно на  засыпающие  цветы.  Немного  уж,
верно, лет ему осталось  прожить.  Говорят,  теперь  живут  дольше,  чем
раньше, но как прожить дольше старых Форсайтов, он, право,  не  знал.  В
среднем десятеро их прожили по восемьдесят семь лет  -  чудовищный  воз-
раст! А между тем как будто и странно  будет  умереть  через  пятнадцать
лет, когда, вот как сейчас, цветут цветы и внук так хорошо подрастает. В
старости начинаешь страдать от чувства, что недостаточно всем насладился
- Вот например, коровы, и грачи, и хорошие  запахи.  Почему  это,  когда
стареешь, так близка и нужна становится природа? Впрочем, Флер она,  ве-
роятно, никогда не будет нужна - ей нужны люди; хотя это  у  нее,  может
быть, и пройдет, когда она раз навсегда убедится, как мало в  них  инте-
ресного. Сумерки окутали сад и раздумья Сомса. На набережной было людно,
играл оркестр. Оркестр играл и за его спиной, где-то в  отеле.  Наверно,
танцуют! Пойти посмотреть - а потом спать. Во время кругосветного  путе-
шествия с Флер он часто высовывал нос на палубу и смотрел, как  танцуют;
странное это занятие в наше время: шимми, чарльстон -  так,  кажется,  -
ужас! Он вспомнил танцкласс, где маленьким мальчиком его обучали польке,
мазурке, манерам и гимнастике. И бледная улыбка поползла у него  по  ще-
кам. Мисс Шире, маленькая старушка, обучавшая его и Уинифрид, -  да  она
умерла бы на месте, доведись ей дожить  до  современных  танцев!  Старые
танцы теперь презирают; он, по правде говоря, и сам их раньше  презирал,
но по сравнению с теперешними - ходить взад и вперед и дрожать в коленях
- это все-таки были танцы. Взять хоть шотландский матлот, где надо  было
вертеться и подвывать, или старый галоп под песню "Джон Пиль молодец"  -
забористые были танцы, приходилось менять воротничок. Теперь воротничков
не меняют - знай себе прохлаждаются. Странный способ наслаждаться жизнью
в эпоху, когда только об этом и кричат. Он вспомнил, как еще до  первого
брака забрел как-то  случайно  в  один  из  старых  танцевальных  клубов
"Атенсй" и видел, как Джордж Форсайт и его приятели кружат своих  дам  в
вальсе так, что у тех ноги пола не касаются. В то время девушки  в  этих
клубах все были профессиональные ночные бабочки. Сейчас, говорят, совсем
не так. Но верно одно: люди притворяются  -  притворяются  прожигателями
жизни и все такое, а жить не живут; все только думают, как бы пожить.
   Музыка джаза смолкла, потом опять зазвучала, оп встал. Взглянуть  од-
ним глазом - и спать.
   Зал был расположен где-то в стороне. Сомс пошел  коридором.  В  конце
его вихрем кружились звуки и краски. Танцевали  "расфуфыренные"  на  со-
весть  Мефистофели,  испанки,  итальянские  крестьяне,  пьеро.  Ошалелый
взгляд с трудом охватывал расхаживающую, вертящуюся толпу; ошалелый слух
решил, что мелодия пытается изобразить вальс.  Он  вспомнил,  что  вальс
идет на счет три, вспомнил, как танцевали вальс в прежнее время, слишком
ясно вспомнил бал у Роджера и Ирэн, свою жену, вальсирующую  в  объятиях
Босини; до сих пор он не забыл выражения ее лица, и как  волновалась  ее
грудь, и запах гардений, приколотых к ее платью, и лицо этого  человека,
когда она поднимала на него свои темные глаза, и как ничего для  них  не
существовало, кроме их преступного счастья; вспомнил балкон, на  который
он бежал от этого зрелища, и полисмена внизу, на красной дорожке, посте-
ленной через тротуар.
   - "Вечно" - хороший вальс! - сказал кто-то у него за спиной. И правда
неплохой, такой нежный. Из-за плеча крупной дамы, пытающейся, по-видимо-
му, изобразить из себя фею, он опять стал  разглядывать  танцующих.  Что
это? Вот там! Флер! Флер в своем костюме с  картины  Гойи!  Виноградного
цвета платье, сбор винограда, - разлетается от колен, лицо почти касает-
ся лица шейха. Флер! И этот шейх, этот мавр  в  широком  белом  одеянии!
Чтобы не застонать. Сомс закашлялся. Эта пара! Так близко, и словно  ни-
чего для них не существует. Как Ирэн с Босини, так она  с  этим  Джоном!
Они миновали его и не заметили за внушительной фигурой. Сомс старался не
потерять их в движущейся, снующей толпе. Вот они опять близко, глаза  ее
почти закрыты, он еле узнал их; а над легкой косынкой,  прикрывающей  ее
плечи, - глаза Джона, глубокие, напряженные! А жена его где? И в  то  же
мгновение Сомс увидел ее - она тоже танцевала, но  все  оглядывалась  на
них - русалка в чем-то длинном, зеленом, с удивленными ревнивыми  глаза-
ми. И понятно, когда у нее перед носом плывет юбка  Флер,  волнуется  ее
грудь, излучают томление глаза! "Вечно!" Неужели никогда не кончится эта
проклятая мелодия, не кончат танцевать эти двое, которые с каждым тактом
словно все теснее прижимаются друг к другу! И из боязни быть  замеченным
Сомс повернул прочь и стал медленно подни