дко кто из  мальчиков  был  так
близок к исключению из школы - милый бездельник. Поцеловав мать и  ущип-
нув Имоджин, он побежал наверх, прыгая через три ступеньки;  затем,  уже
переодетый к обеду, спустился вниз, прыгая через четыре. Ему ужасно  до-
садно, но его репетитор, который тоже приехал в  Лондон,  пригласил  его
обедать в Оксфорд-и-Кэмбоидж-Клуб"; отказаться неудобно, старик  обидит-
ся. Уинифрид, огорченная и в то же время польщенная, отпустила  его.  Ей
хотелось, чтобы он остался дома, но ей было приятно, что  наставник  так
любит его. Уходя, он подмигнул Имоджин.
   - Да, мама, - сказал он, - я видел у кухарки куликовые яйца, оставьте
мне парочку к вечеру, я с удовольствием поужинаю. Да, кстати, у тебя нет
денег? Мне пришлось занять пятерку у старика Снобби.
   Уинифрид, глядя на него с любовной проницательностью, ответила:
   - Но, дорогой мой, нельзя же так сорить деньгами, и во всяком  случае
ты не должен платить сегодня вечером: ты же его гость. ("Какой он очаро-
вательный и стройный в этой белой жилетке, и эти  густые  темные  ресни-
цы!")
   - Но мы, может быть, пойдем в театр, мама, и я думаю, что мне придет-
ся заплатить за билеты, у него насчет монеты слабо.
   Уинифрид, протянув ему пятифунтовую бумажку, сказала:
   - Ну хорошо, может быть, действительно лучше отдать ему, но  в  таком
случае ты не должен платить за билеты.
   Он сунул бумажку в карман.
   - Если бы мне и пришлось, я не смог бы. До свидания, мам.
   Он вышел, высоко задрав голову в лихо сдвинутой  набок  шляпе,  жадно
вдыхая воздух Пикадилли, как молодой пес, выпущенный на волю. Чудно  по-
везло! После этой грязной, скучной дыры очутиться здесь!
   Он встретился со своим наставником,  правда,  не  в  "Оксфорд-и-Кэмб-
ридж-Клубе", а и "Клубе Козла". Наставник оказался всего на  год  старше
его - красивый юноша: прекрасные карие глаза, гладко причесанные  темные
волосы, маленький рот, овальное лицо, томный, безукоризненный,  хладнок-
ровный до последней степени, один из тех молодых людей, которые без тру-
да приобретают моральное влияние на своих сверстников. Он чуть не  выле-
тел из школы за год до Вала, провел последний год в Оксфорде и Валу  ка-
зался окруженным ореолом. Его звали Крум, и не было человека, который бы
умел тратить деньги быстрее. Казалось, это было его единственной целью в
жизни, что совершенно ослепляло юного Вала, в котором  Форсайт,  однако,
держался иного мнения, удивляясь время от времени, где  же,  собственно,
то, за что они платили деньги.
   Они мирно пообедали, стильно и со вкусом, выпили  каждый  по  бутылке
вина и, выйдя из клуба, попыхивая сигарами, отправились  в  "Либерти"  в
кресла первого ряда. Звуки веселых куплетов, зрелище очаровательных  но-
жек затуманивались и пропадали для Вала за неотвязными  мыслями  о  том,
что ему никогда не сравняться с Крумом в его спокойном дендизме. Мечты о
недостижимом идеале смущали его душу, а когда это происходит, всегда бы-
вает как-то не по себе. Конечно, у него слишком большой рот, не  безуко-
ризненный покрой жилета, брюки не обшиты тесьмой,  а  на  его  перчатках
цвета, лаванды нет черных простроченных стрелок. Кроме того, он  слишком
много смеется; Крум никогда не смеется, он только улыбается, так что его
прямые темные брови слегка приподнимаются, образуя треугольник над  опу-
щенными веками. Нет, ему никогда не сравняться с Крумом! А все-таки  это
замечательно веселый спектакль, и Цинги я Дарк прямо великолепна! В ант-
рактах Крум посвящал его в подробности частной жизни Цинтии, и Вал  сде-
лал мучительное открытие, что Крум, если захочет, может пройти за  кули-
сы. Ему так хотелось сказать: "Послушай, возьми меня с собой", но он  не
смел из-за своих несовершенств, и от этого последние два акта чувствовал
себя просто несчастным. При выходе Крум сказал:
   - Еще полчаса до закрытия театров, поедем в "Панде - мониум".
   Они взяли кабриолет, чтобы проехать сто ярдов, и места по  семь  шил-
лингов шесть пенсов, хотя намеревались стоять, и прошли в зал. Вот в та-
ких именно мелочах, в этом полном пренебрежении к  деньгам,  проявлялась
эта столь восхитительная утонченность Крума. Балет подходил  к  концу  и
шел в последний раз, поэтому в зале была невыразимая  давка.  Мужчины  и
женщины в три ряда столпились у барьера. Вихрь и блеск на сцене,  полум-
рак, смешанный запах табака и женских духов, вся эта увлекательная  пре-
лесть толчеи, свойственная увеселительным местам,  разогнали  идеалисти-
ческие грезы Вэла. Он восхищенно заглянул в лицо какой-то молодой женщи-
не, обнаружил, что она не так уж молода, и быстро  отвел  глаза.  Бедная
Цинтия Дарк! Рука молодой женщины нечаянно задела его руку; на него пах-
нуло запахом мускуса и резеды. Опустив ресницы, Вэл  украдкой  покосился
на нее. Может быть, она всетаки молодая. Она наступила  ему  на  ногу  и
попросила извинения. Он сказал:
   - Пожалуйста; не правда ли, какой чудный балет?
   - О, он мне уже надоел, а вам неужели нет?
   Юный Вэл улыбнулся своей открытой очаровательной улыбкой.  Дальше  он
не пошел - все это было для него еще мало  убедительно.  Форсайт  в  нем
требовал большей определенности. А на сцене вихрем кружился" балет, точ-
но в калейдоскопе, белый, ярко-розовый, изумрудно-зеленый, фиолетовый, и
вдруг все сразу застыло неподвижной сверкающей пирамидой. Взрыв аплодис-
ментов - все кончилось. Коричневый занавес закрыл сцену. Тесный полукруг
мужчин и женщин у барьера разорвался, рука молодой женщины  прижалась  к
руке Вэла. Чуть-чуть поодаль вокруг какого-то господина с розовой  гвоз-
дичкой в петлице царило необычайное оживление. Вэл снова украдкой  поко-
сился на молодую женщину, глядевшую в ту сторону. Трое мужчин,  взявшись
под руки, нетвердой походкой вышли из круга. У того, который шел посере-
дине, были темные усы, розовая гвоздичка в петлице  и  белый  жилет;  он
слегка пошатывался на ходу. Голос Крума, ровный и спокойный, произнес:
   - Взгляни-ка на этого пшюта, здорово он навинтился!
   Вэл обернулся; "пшют", высвободив руку, показывал  пальцем  прямо  на
них. Голос Крума, как всегда ровный, сказал:
   - Он, по-видимому, знает тебя!
   "Пшют" крикнул:
   - Алло, полюбуйтесь-ка, друзья! Этот юный шалопай - мой сын!
   Вэл увидел: это был его отец. Он готов был провалиться сквозь малино-
вый ковер. Не из-за того, что они встретились с ним в  таком  месте,  не
из-за того даже, что отец "навинтился"; а из-за этого слова "пшют",  ко-
торое в эту минуту, словно откровение, показалось ему неопровержимой ис-
тиной. Да, отец его действительно имел вид пшюта - красивое смуглое  ли-
цо, эта розовая гвоздичка в петлице и развязная, самоуверенная  походка!
Не говоря ни слова, Вэл нырнул за спину молодой женщины и  бросился  вон
из зала. Он услышал позади себя оклик: "Вэл! ", быстро сбежал по  покры-
той толстым ковром лестнице мимо капельдинеров - и прямо в сквер.
   Стыдиться родного отца - это, пожалуй, самое тяжелое, что может пере-
жить юноша. Бежавшему без оглядки Вэлу казалось, что карьера его  кончи-
лась, не успев и начаться. Ну как же он после этого будет жить в Оксфор-
де среди этих молодых людей, среди этих блестящих приятелей Крума, кото-
рые теперь все узнают, что его отец пшют?  И  внезапно  он  возненавидел
Крума. А кто такой этот Крум, скажите пожалуйста? Если бы в  эту  минуту
Крум очутился около него, он несомненно сшиб бы его с  тротуара.  Родной
отец, его родной отец! Рыдание сдавило ему горло, и  он  глубже  засунул
руки в карманы пальто. К черту Крума! Его охватило безрассудное  желание
побежать назад, разыскать отца и пройтись с ним под руку  перед  Крумом.
Но он тотчас подавил это желание и зашагал дальше по Пикадиллн.  Молодая
женщина преградила ему дорогу.
   - Ты, цыпка, кажется, сердишься на что-то?
   Он отскочил от нее, увернулся и сразу остыл. Если Крум посмеет только
заикнуться об этом, он его так вздует, что отобьет у него охоту болтать.
Он прошел шагов сто, успокоившись на этой мысли, но потом его снова  ох-
ватило полное отчаяние. Это совсем не так просто!  Он  вспомнил,  как  в
школе, когда чьи-нибудь родители не подходили под  установленную  мерку,
как это всегда клеймило мальчика. Это то, чего никогда с себя не смоешь.
Почему его мать вышла замуж за отца, если он пшют? Это так  несправедли-
во, прямо-таки бесчестно: дать ему в отцы пшюта. Но самое худшее во всем
этом было то, что, когда Крум произнес это слово, он почувствовал, что и
сам уже давно безотчетно сознавал, что отец его не настоящий джентльмен.
Это самое ужасное, что он когда-либо испытал за всю свою жизнь,  ужаснее
всего, что кому-либо случалось переживать. Удрученный  как  никогда,  он
дошел до Грин-стрит и открыл дверь похищенным когда-то ключом. В  столо-
вой на столе были аппетитно приготовлены куликовые яйца, нарезанный лом-
тиками хлеб и масло, а на дне графина немножко виски - как раз  столько,
как думала Уинифрид, чтобы он мог почувствовать себя мужчиной. Ему стало
тошно, когда он увидел все это, и он поднялся наверх.
   Уинифрид услышала его шаги и подумала: "Милый мальчик  уже  вернулся.
Слава богу! Если он пойдет по стопам отца, я просто не знаю, что я  буду
делать Но нет, этого не будет, он весь в меня. Дорогой мой Вэл!"


   III
   СОМС СОБИРАЕТСЯ ЧТО-ТО ПРЕДПРИНЯТЬ

   Когда Сомс вошел в маленькую гостиную своей сестры, отделанную в сти-
ле Людовика XV, с крошечным балкончиком, всегда украшенным летом  цвету-
щей геранью, а теперь заставленным горшками с lilium auratum, его  пора-
зила неподвижность человеческого бытия. Все здесь  выглядело  совершенно
так же, как в первый его визит к молодоженам Дарти двадцать один год на-
зад. Он сам выбирал обстановку для этой комнаты и сделал это так основа-
тельно, что никакие приобретения в дальнейшем не могли изменить  ее  ат-
мосферу. Да, он хорошо устроил свою сестру, и это для нее было очень су-
щественно. В самом деле,  для  Уинифрид  было  очень  важно,  что  после
стольких лет жизни с Дарти она еще сохранила хорошую обстановку. С само-
го начала Сомс угадал истинную натуру Дарти под этой напускной  добропо-
рядочностью, savoir faire [5] и привлекательной внешностью, которые  так
пленили Уинифрид, ее мать и даже Джемса, что те совершили роковую ошибку
- позволили этому молодцу жениться на их дочери, хотя он не принес в дом
решительно ничего.
   Уинифрид, которую Сомс заметил уже после обстановки, сидела за  своим
бюро-буль с письмом в руке. Она встала и пошла ему навстречу. Высокая, с
него ростом, с выдающимися скулами, прекрасно одетая, но что-то в ее ли-
це встревожило Сомса. Она скомкала письмо в руке, потом, по-видимому пе-
редумав, протянула его Сомсу. Он был не только ее братом, но и  поверен-
ным в делах. На листе почтовой бумаги "Айсиум-Клуба" Сомс прочел следую-
щее:
   "Вам больше не удастся оскорблять меня в моем собственном.  Завтра  я
покидаю Англию. Карта бита. Мне надоело терпеть Ваши оскорбления. Вы са-
ми меня довели. Ни один уважающий себя человек не сможет этого  вынести.
Я больше ничем не буду Вас беспокоить - Прощайте. Я взял фотографию  де-
вочек. Скажите им, что я их целую. Мне совершенно безразлично, что будут
говорить Ваши родственники. Это дело их рук. Я собираюсь начинать  новую
жизнь. М. Д."
   На этом письме, написанном, по-видимому, после хорошего обеда, красо-
валось еще не совсем высохшее пятно. Сомс взглянул на Уинифрид  -  пятно
от слез, ясно, - и он подавил готовые было вырваться  слова:  "Скатертью
дорожка!" Потом у него мелькнула мысль, что это письмо ставит  ее  в  то
самое положение, из которого он так хочет выпутаться: положение неразве-
денного Форсайта.
   Уинифрид, отвернувшись, нюхала маленький флакончик с золотой пробкой.
Глухая жалость, смутное ощущение обиды шевельнулось в сердце  Сомса.  Он
пришел к ней поговорить о своем  положении,  рассчитывая  встретить  со-
чувствие, и вот, оказывается, она сама в таком же положении, и, конечно,
ей хочется поговорить об этом, и она ждет сочувствия от него.  И  всегда
так! Никому, по-видимому, даже в голову не приходит, что  у  него  могут
быть свои неприятности и интересы. Он сложил письмо пятном внутрь и ска-
зал:
   - Что все это значит?
   Уинифрид спокойным голосом рассказала ему историю с жемчугом.
   - Как ты думаешь. Сомс, он действительно уехал? Ты  видишь,  в  каком
состоянии он писал это письмо.
   Сомс, когда ему чего-нибудь очень сильно  хотелось,  заискивал  перед
судьбой, делая вид, что не верит в счастливый исход; поэтому он ответил:
   - Не думаю, вряд ли. Я могу попытаться навести справки в его клубе.
   - Если Джордж там, он, конечно, знает, - сказала Уинифрид.
   - Джордж? - сказал Сомс. - Я видел его сегодня на похоронах.
   - Тогда, значит, он сейчас, наверное, в клубе.
   Сомс, здравый  смысл  которого  невольно  приветствовал  догадливость
сестры, нехотя сказал:
   - Хорошо, я могу заехать туда. Ты что-нибудь сообщала на Парк-Лейн?
   - Я рассказала Эмили, -  ответила  Уинифрид,  сохранившая  "шикарную"
привычку называть мать по имени. - С папой мог случиться припадок.
   Действительно, все  мало-мальски  неблагополучное  от  Джемса  теперь
скрывали... Окинув последний раз взглядом  обстановку,  словно  оценивая
действительное положение сестры, Сомс вышел и  направился  к  Пикадилли.
Спускались сумерки, тянуло холодком октябрьского тумана. Он шел  быстро,
с замкнутым и сосредоточенным видом. Нужно поскорей разделаться с  этим,
он сегодня собирался пообедать в Сохо. Узнав от швейцара "Айсиум-Клуба",
что мистера Дарти не было сегодня. Сомс, бегло взглянув на  него,  решил
спросить, здесь ли мистер Джордж Форсайт. Оказалось,  что  здесь.  Сомс,
недолюбливавший своего кузена Джорджа, ибо ему всегда казалось, что  тот
непрочь поиздеваться над ним, последовал за лакеем, несколько утешая се-
бя мыслью, что Джордж только что схоронил отца.  Он,  вероятно,  получит
тысяч тридцать, не считая того, что у Роджера вложено в дело и с чего не
взимается налог на наследство. Он нашел Джорджа за столиком; сидя в глу-
бине оконной ниши, Джордж поглядывал на улицу поверх стоящего перед  ним
наполовину опустевшего блюда с пончиками. Его высокая, массивная, одетая
в черное фигура возвышалась  почти  зловеще,  сохраняя  в  то  же  время
сверхъестественную подтянутость спортсмена. Со слабой усмешкой на мясис-
том лице он сказал:
   - Алло, Сомс! Хочешь пончик?
   - Нет, благодарю, - пробормотал Сомс, вертя шляпу в руках и  придумы-
вая, что бы ему сказать такое подходящее и сочувственное. - Как здоровье
твоей матушки?
   - Благодарю, - сказал Джордж, - так себе. Тысячу лет тебя  не  видел.
На скачки ты не ходишь. Как дела в Сити?
   Сомс, чувствуя, что сейчас посыпятся остроты, уклонился от  ответа  и
сказал:
   - Я пришел тебя спросить относительно Дарти. Я слышал, что он...
   - Упорхнул! Укатил в Буэнос-Айрес с красоткой Лолой. Счастье для  Уи-
нифрид и малюток Дарти. Вот уж сокровище!
   Сомс кивнул. Несмотря на взаимную неприязнь, двоюродные братья прони-
кались друг к другу родственными чувствами, когда дело доходило до  Дар-
ти.
   - Дядя Джемс может теперь спать спокойно, - сказал Джордж. -  А  тебя
он, верно, тоже здорово пощипал.
   Сомс улыбнулся.
   - Да, ты его правильно угадал, - дружелюбно продолжал Джордж.  -  Это
сущий лоботряс. За малышом Валом  нужно  хорошенько  присматривать.  Мне
всегда было жаль Уинифрид. Мужественная женщина.
   Сомс снова кивнул.
   - Мне надо вернуться к ней, - сказал он. - Она хотела знать  наверно.
Теперь можно будет предпринять чтонибудь. Я думаю, здесь не  может  быть
ошибки?
   - Верно, как алфавит, - сказал Джордж (он изобрел немало таких стран-
ных выражений, которые потом приписывались другим). - Вчера  вечером  он
был пьян как сапожник; но все-таки уехал сегодня утром, отплыл на  "Тус-
кароре", - и, вытащив карточку, Джордж насмешливо прочел: - "Мистер Мон-
тегью Дарти, Буэнос-Айрес, до востребования". Я бы поторопился  действо-
вать, будь я на твоем месте. И надоел же он мне вчера!
   - Да, - сказал Сомс, - но это не так-то просто. - И, уловив в  глазах
Джорджа, что он напомнил ему о своей собственной  истории,  он  встал  и
протянул ему руку. Джордж тоже встал.
   - Кланяйся Уинифрид и, если хочешь знать мое мнение, не медли, выпус-
кай ее в ближайшем гандикапе на развод.
   На пороге Сомс обернулся и искоса посмотрел  на  него.  Джордж  снова
уселся, глядя прямо перед собой. Он казался таким огромным и одиноким  в
своем черном костюме. Сомс никогда не видел его таким смирным. "По-види-
мому, он все-таки огорчен, - подумал он. - Они,  верно,  получили,  если
подсчитать все, тысяч по пятьдесят каждый. Им следовало бы сообща сохра-
нить дело. Если будет война,  недвижимость  обесценится.  Впрочем,  дядя
Роджер был предусмотрительный человек". И образ Аннет возник перед ним в
сгущающейся уличной мгле: ее каштановые волосы, голубые глаза с  темными
ресницами, свежие губы и щеки, полные, цветущие, несмотря на  лондонские
туманы, ее изящная фигура француженки. "Пора что-то предпринять!" -  по-
думал он. У подъезда дома Уинифрид он встретил Вэла, и они пошли вместе.
Внезапно у Сомса мелькнула идея. Его кузен Джолион  -  попечитель  Ирэн;
первый шаг, который необходимо сделать, это поехать в Робин-Хилл и пови-
даться с ним. Робин-Хилл! Странное, удивительно странное чувство  пробу-
дили в нем - эти слова! Робин-Хилл, дом, который Босини выстроил для не-
го и для Ирэн, дом, в котором они никогда не жили, - роковой дом! И  те-
перь в нем живет Джолион. Гм! И внезапно он вспомнил:  говорят,  у  него
сын в Оксфорде! Почему бы не захватить с собой Вэла и не познакомить их?
Вот и предлог! Это будет не так явно, вот именно не так явно! И,  подни-
маясь с Вэлом по лестнице, он сказал ему:
   - У тебя есть кузен в Оксфорде, ты его никогда не видел. Я хочу  зах-
ватить тебя с собой - я завтра поеду к ним, вы познакомитесь.  Для  тебя
это может оказаться полезным.
   И так как Вэл не изъявил по этому поводу никакой  радости,  Сомс,  не
давая ему возразить, прибавил:
   - Я заеду за тобой после завтрака. Это недалеко -  за  городом,  тебе
это доставит удовольствие.
   На пороге гостиной он с усилием вспомнил, что  шаги,  которые  ему  в
данный момент надлежит предпринять, касаются не его, а Уинифрид.
   Уинифрид по-прежнему сидела за своим бюро-буль.
   - Действительно, это так, - сказал он, - он отправился  в  Буэнос-Ай-
рес, уехал сегодня утром, нужно устроить за ним слежку,  как  только  он
сойдет на берег. Я сейчас же дам каблограмму. Иначе нам это будет стоить
уйму денег. В таких случаях чем раньше начать действовать, тем лучше.  Я
до сих пор жалею, что я не... - он остановился и искоса взглянул на без-
молвствующую Уинифрид. - Кстати, могла бы ты доказать его жестокое обра-
щение с тобой?
   Уинифрид безжизненным голосом ответила:
   - Не знаю. Что значит жестокое обращение?
   - Ну, может, он тебя ударил или что-нибудь в этом роде?
   Уинифрид передернулась и стиснула зубы.
   - Он выворачивал мне руку. Или, может быть, достаточно того,  что  он
целился в меня из револьвера? Напивался так, что не в состоянии был  сам
раздеться, или... но нет, я не могу впутывать в это дело детей.
   - Не можешь, - сказал Сомс, - нет. Ну, не знаю... Конечно, существует
узаконенный разъезд - этого легко можно добиться, но разъезд, гм!
   - Что это такое? - безнадежным голосом спросила Уинифрид.
   - Это значит, что он лишается на тебя всяких прав и ты  на  него;  вы
остаетесь в браке и в то же время как бы не в браке... - он  опять  нео-
добрительно фыркнул. Что это, в сущности, как не его собственное  дурац-
кое положение, только узаконенное? Нет, до этого он ее  не  допустит.  -
Нужно добиться развода, - сказал он решительно. - Если  ты  сказываешься
жаловаться на жестокое обращение, остается факт, что он тебя бросил. Те-
перь не обязательно ждать два года. Попробуем  сейчас  подать  в  суд  о
восстановлении тебя в супружеских