воей кожи:  для
Клер она была благословением, для Динни - заразой, которая словно обожг-
ла ее томительным жаром бесчисленных поцелуев.
   Когда Клер ушла, девушка беспокойно заходила по неосвещенной комнате:
"Нехорошо мучить людей!.. Женщина должна быть любимой... Мужчина  тоже".
Стиль как у малых пророков! Озарение низошло на  Динни,  как  на  Павла,
когда тот шел назначенным путем. Она ходила взад и вперед, пока не уста-
ла; потом зажгла свет, сбросила платье, надела халат и села  причесаться
на ночь. Причесываясь, взглянула на свое отражение в зеркале и долго  не
могла от него оторваться, словно давно не видела себя. Ее  щеки,  глаза,
волосы еще дышали лихорадкой, передавшейся ей от Клер, и  девушка  каза-
лась самой себе неестественно оживленной. А может быть, в этом  виновато
солнце, которое влило зной в ее жилы, пока она  сидела  с  Дорнфордом  в
плоскодонке? Динни расчесала волосы, откинула их назад и легла. Окна она
оставила распахнутыми,  шторы  не  опустила,  и  звездная  ночь  беспре-
пятственно заглядывала ей в лицо сквозь мрак  тесной  комнатки.  Часы  в
холле негромко пробили двенадцать - часа через три уже  начнет  светать.
Девушка подумала о Клер: сестра спит за стеной и видит  прекрасные  сны.
Она подумала о Тони Круме, пьяном от счастья в своем только что  перест-
роенном коттедже, и память подсказала ей избитую фразу из "Оперы нищих":
"Ее поцелуи блаженство дарят, приносят покой и отраду". А она? Динни  не
спалось. Как когда-то в детстве, ей  хотелось  побродить,  проникнуть  в
тайны мертвенно тихой ночи, посидеть на лестнице, обойти комнаты,  свер-
нуться клубочком в кресле.  Она  встала,  надела  пеньюар,  туфли,  выс-
кользнула из комнаты и села на лестнице, обхватив руками колени и  прис-
лушиваясь. В старом темном доме ни звука, лишь где-то тихонько скребется
мышь. Динни встала, ощупью нашла перила и спустилась вниз. Навстречу  ей
из холла потянуло затхлостью, - его приходится оставлять на ночь  откры-
тым: там слишком много старого дерева и  мебели.  Динни,  вытянув  руки,
добралась до дверей гостиной и вошла в нее. Воздух здесь был тоже  тяже-
лый: пахло цветами, табаком и  ароматической  смесью,  купленной  еще  в
прошлом году. Девушка подошла к  балконной  двери,  отдернула  портьеры,
открыла ее и с минуту постояла, жадно вдыхая воздух. Было  темно,  тихо,
тепло. При свете звезд она видела, как поблескивают листья магнолий. Она
оставила дверь открытой, добралась до своего любимого кресла и прикорну-
ла в нем, поджав под себя ноги. Потом обхватила плечи руками и опять по-
пыталась вообразить себя маленькой девочкой. Ночной  воздух  вливался  в
дверь, часы тикали, и, следуя их ритму, остывал зной, разлитый по  жилам
девушки. Вскоре она закрыла глаза и, как всегда в  этом  старом  кресле,
почувствовала себя так уютно, словно была прикрыта и  защищена  со  всех
сторон; но заснуть ей все-таки не удавалось. Ей чудилось, что за ее спи-
ной кто-то есть: это всходила луна и в гостиную через дверь проникал  ее
неуловимый призрачный свет, сообщавший свою таинственность каждому  зна-
комому предмету. Комната словно оживала, чтобы разделить с Динни ее оди-
ночество, и у девушки возникло не раз уже испытанное ощущение того,  что
старый дом живет своей особой жизнью, что он чувствует, видит, что он то
засыпает, то бодрствует. Вдруг с террасы донеслись шаги; Динни вздрогну-
ла и села.
   Чей-то голос спросил:
   - Кто это? Есть тут кто-нибудь?
   В дверях выросла фигура; девушка по голосу узнала Дорнфорда и отозва-
лась:
   - Только я.
   - Только вы!
   Она увидела, как он вошел и встал подле кресла, глядя на нее. Он  все
еще был в вечернем костюме и стоял спиной к свету, так что девушка  лишь
с трудом могла разглядеть его лицо.
   - Что-нибудь случилось, Динни?
   - Нет, просто не спится. А вы?
   - Сидел в библиотеке, кончал работу. Потом вышел на террасу  подышать
и смотрю - дверь открыта.
   - Кто же из нас скажет: "Как чудесно"?
   Однако никто ничего не сказал. Динни разжала руки и спустила ноги  на
пол. Вдруг Дорнфорд схватился за голову и отвернулся.
   - Простите, что я в таком виде, - растерялась девушка. - Я, право, не
ожидала...
   Он опять обернулся к ней и упал на колени:
   - Динни, это конец, если...
   Она провела руками по его волосам и тихо ответила:
   - Нет, это начало.


   XXXIX

   Эдриен сидел и писал жене:
   "Кондафорд, 10 августа.
   Родная моя,
   Посылаю, как обещал, точный и подробный отчет об отъезде Динни.  Пос-
мотри "Лэнтерн" - там есть снимок, изображающий "жениха  и  невесту  при
выходе из церкви". К счастью, репортер этой газеты снял их  прежде,  чем
они двинулись: фотоаппараты, за исключением кинокамеры, не могут переда-
вать движение, и на карточках всегда получается так, что одна нога  зад-
рана чуть ли не до глаз, закрывает колено другой ноги  и  обезображивает
стрелку на брюках. Дорнфорд выглядел очень авантажно; Динни,  да  хранит
ее господь, не улыбалась "улыбкой новобрачной", и вид у нее  был  такой,
словно все происходящее только шутка. С самой их помолвки я  без  устали
раздумывал, какие же у нее на самом деле чувства к нему.  Это,  конечно,
не такая любовь, какую она питала к Дезерту, но мне кажется,  что  физи-
чески Дорнфорд ей не противен. Вчера я спросил ее: "От всего сердца?"  -
и она ответила: "Во всяком случае не от половины". Мы-то с тобой  знаем,
на что она готова ради других. Но в брак она вступила и ради самой себя.
Ей нужно жить, ей нужны дети и определенное положение. Это в порядке ве-
щей, и, по-моему, она сама тоже так думает.  Она,  говоря  языком  нашей
многообещающей молодежи, не сходит с ума по  Дорнфорду,  но  ценит  его,
восхищается им - вполне, впрочем, заслуженно. Кроме того,  он  знает  от
меня, а вероятно, и от нее самой, что она может ему дать,  и  не  станет
просить большего, пока не получит его без всяких просьб.  Погода  стояла
прекрасная; церковь, где, кстати сказать, воспринял крещение ваш  специ-
альный корреспондент, выглядела на редкость празднично.  Правда,  собра-
лись в ней преимущественно обломки старой Англии, но мне  почему-то  ка-
жется, что таких людей в Уолуорте сколько угодно.
   На передних скамьях в наиблагочестивейших  позах  разместились  члены
нашего клана, а также все, кто представляет графство или  претендует  на
это. Чем дольше я смотрел на последних, тем горячей благодарил бога, ко-
торый, правда, обрек Черрелов нашего поколения на жизнь в условиях  сов-
ременности, но все-таки не превратил их в провинциалов. Даже  в  Коне  и
Лиз, живущих здесь безвыездно, очень мало  провинциального.  Конечно,  в
наши дни странно слышать такое слово, как "провинция", но  оно,  видимо,
будет существовать до тех пор, пока люди  будут  стрелять  и  охотиться.
Помню, что в детстве на этих охотах, если только мне удавалось выпросить
лошадь в нашей или чьей-нибудь чужой конюшне, я всегда  старался  удрать
подальше от охотников, чтобы уклониться от участия в разговорах,  -  так
они были скучны. Быть просто человеком - гораздо лучше, чем представлять
графство или претендовать на это. Должен сказать, что Клер, несмотря  на
недавние судебные мытарства, держалась изумительно, да  и  вообще,  нас-
колько я мог судить, никто не выказывал чувств, которые в этот  час  дня
вряд ли мог испытывать. Позади, с несколько менее  благочестивым  видом,
сидели обитатели деревни, - Динни их любимица, - настоящая выставка ста-
рожилов. Среди них было несколько интересных типов, например, старик Да-
унер в кресле на колесиках - сплошные уайтчепелские бакенбарды и борода;
лишь кое-где резко выделяющиеся пятна смуглой кожи. Он  отлично  помнит,
как мы с Хилери грохнулись с воза сена, забираться на который нам отнюдь
не полагалось. Затем миссис Тибуайт, этакая симпатичная старая колдунья,
- она всегда разрешала мне забираться к ней в малинник.  Для  школьников
тоже устроили праздник. Лиз говорит, что среди них не найдется и  одного
на двадцать, кто бывал в Лондоне или уезжал дальше чем на десять миль от
деревни. В наши-то дни! Зато парни и девушки - уже совсем другое дело. У
девушек стройные ноги, шелковые чулки, со вкусом сшитые платья; у парней
хорошие фланелевые костюмы, воротнички, галстуки, - к этому их  приучили
мотоцикл и кино. В церкви было много цветов, колокольного звона и  оглу-
шительных звуков органа. Хилери совершил венчальный обряд со  свойствен-
ной ему быстротой, и старый приходский священник, помогавший при церемо-
нии, только сокрушенно вздыхал, видя, в каком темпе тот служит и сколько
всего пропускает. Тебя, конечно, интересуют туалеты. Так вот, стоя у ал-
таря, невеста и подружки напоминали мне дельфиниумы. Динни даже в  белом
выглядела точь-в-точь как этот цветок, а подружки - уж не знаю,  нарочно
или нет - были ей под стать. Рядом с ней Моника, Джоан и две молоденькие
племянницы Дорнфорда, все как на подбор высокие и стройные, - ни дать ни
взять клумба голубых дельфиниумов; впереди нее - четверо девочек в голу-
бом, очень миленьких, но, конечно,  не  таких  хорошеньких,  как  Шейла.
Честное слово, эта ветряная оспа пришлась крайне некстати: тебя и  детей
ужасно недоставало - Роналд в роли пажа был  бы  неподражаем.  Домой  из
церкви я возвращался с Лоренсом и Эм, которая была необыкновенно величе-
ственна в своем серо-стальном платье, слегка перепачканном там, где  "со
слезами смешивалась пудра". Мне пришлось остановиться с ней под деревом,
разбитым молнией, и хорошенько поработать одним из тех шелковых  носовых
платков, которые ты мне дала в дорогу. Лоренс был в отличном настроении:
он считает, что этот брак - наименее дутое из всех предприятий, виденных
им за последнее время, и надеется, что падение фунта приостановится.  Эм
ездила осматривать дом на Кемпден-хилл; она предсказала, что не  пройдет
и года, как Динни влюбится в Дорнфорда, и пролила по  этому  поводу  еще
одну слезу, так что я был вынужден обратить ее внимание на дерево, в ко-
торое действительно ударила молния, когда мы втроем - она, я и Хилери  -
стояли под ним. "Да, - вспомнила Эм, но вы  же  были  то'да  совсем  ма-
ленькие! Очень предусмотрительно! А дворецкий сделал из  отбито'о  куска
ручку для пера. Но перья в ней не держались, и я дала ее Кону с собой  в
школу, а он потом проклинал меня. Лоренс, я совсем старуха".  Тогда  Ло-
ренс взял ее за руку, и так, рука об руку, они шли до самого дома.
   Прием гостей происходил на террасе и на лужайке; явились все,  вплоть
до школьников. Сутолока получилась отчаянная, но, по-моему, было весело.
Я не знал, до чего люблю наш старый дом. Что там не  толкуй  о  всеобщей
нивелировке, в старых домах есть что-то неповторимое. Если дать им  рух-
нуть, их уже не восстановишь; они - своеобразный фокус, в котором  отра-
жается вся округа. Бывают деревни и местности без сердцевины; они всегда
почему-то пусты, плоски, нелепы. По-настоящему старый  дом  одухотворяет
все, что примыкает к нему. Если владельцы его - не  эгоистичные  свиньи,
он постепенно становится чем-то важным и для тех,  кто  им  не  владеет.
Кондафорд - нечто вроде якоря для всех  окрестных  фермеров.  Не  думаю,
чтобы кто-нибудь из жителей деревни, даже самых  бедных,  был  недоволен
тем, что поместье существует, или радовался, если бы его снесли. Как ви-
дишь, любовь и забота в течение многих поколений, а также некоторые, хо-
тя не бог весть какие затраты привели к вполне осязательным результатам.
Конечно, все меняется и должно меняться; именно  поэтому  спасение  того
старого, что заслуживает спасения, - ландшафтов, домов, обычаев,  учреж-
дений, людей определенного типа, - составляет одну из величайших проблем
нашего времени, хотя мы меньше всего озабочены ею. Мы бережем произведе-
ния искусства, старую мебель, мы создали постоянный и  очень  ревностный
культ старины, против которого не восстают даже люди с ультрасовременным
образом мышления. Почему мы не делаем того же самого в нашей  социальной
жизни? Да, бесспорно, "отживает порядок ветхий", но мы должны  сохранить
то, что в нем было достойного и прекрасного, то чувство долга, те манеры
с большой буквы, которые были ему присущи, - словом, все, что приобрета-
ется медленно и будет быстро утрачено, если мы не сумеем как-нибудь убе-
речь его. Исходя из знания человеческой природы, как она есть, я  считаю
величайшей нелепостью стремление сперва уничтожить то,  что  создано,  а
потом начать все сначала. Разумеется, ветхий порядок был далек от совер-
шенства, его отнюдь нельзя назвать идеальным, но сейчас, когда это  зда-
ние уже готово к сносу, мы не должны забывать, что  за  один  час  можно
разрушить плоды многовекового труда; что, пытаясь заменить несовершенное
более совершенным и не зная точно, как это делается, легче отбросить че-
ловечество назад, чем двинуть его вперед. Вся суть в том, как выбрать  и
сохранить то, что заслуживает сохранения, хотя я вовсе не утверждаю, что
этого заслуживает многое.
   Ну, оставим высокие материи и вернемся лучше к  Динни.  Они  проведут
медовый месяц в Шропшире, откуда Дорнфорд родом. Затем поживут в  Конда-
форде, а потом переберутся на Кемпден-хилл. Надеюсь, что погода,  на  их
счастье, продержится: медовый месяц в дурную погоду - вещь утомительная,
особенно когда один из молодоженов любит другого  гораздо  сильней,  чем
тот его. Дорожный костюм Динни был, если  тебя  это  интересует,  синего
цвета и не слишком ей шел. Мне удалось улучить минутку и  побыть  с  ней
наедине. Я передал ей привет от тебя, она просила тебе кланяться и  ска-
зала: "Ну вот, я почти переплыла, милый дядя. Пожелайте мне счастья!"  У
меня защипало в глазах. Что она переплыла? Э,  неважно.  Если  пожелания
счастья могут его принести, то она уехала, нагруженная  ими  до  отказа.
Только вот прощальные поцелуи - нелегкая церемония. Кон и Лиз поцеловали
ее уже после того, как она села в машину. Когда она уехала и я  взглянул
на их лица, я почувствовал себя бесчувственным чурбаном.  Дорнфорд  увез
ее в своей машине, которую сам и вел. После ее отъезда я,  скажу  откро-
венно, захандрил. Все идет как надо,  -  я  это  знаю  и  тем  не  менее
чувствую, что оно не так. Как ни легко теперь получить развод,  в  браке
есть какая-то дьявольская бесповоротность; кроме того, Динни - не  такая
женщина, чтобы связать себя с любящим ее человеком, а потом бросить его.
Она - из тех, кто придерживается старомодного правила: "Все пополам -  и
радость и горе". Дай бог, чтобы радости было больше. Я забрался подальше
в сад, а оттуда полем ушел в лес. Надеюсь, у вас был такой же великолеп-
ный день, как здесь? Буковые леса на склонах  куда  красивей  аккуратных
посадок на Меловых холмах, хотя даже в тени  последних  чувствуешь  себя
как в храме, несмотря на то что они предназначены просто служить  грани-
цей участка или давать приют овцам в жаркую погоду.  Ручаюсь  тебе,  что
этот лес в половине шестого вечера казался прямо заколдованным. Я  взоб-
рался на пригорок, сел и стал наслаждаться пейзажем. Мощные потоки косых
лучей обрызгивали древесные стволы, а в зеленых промежутках меж ними ца-
рила такая прохлада, которую можно назвать лишь одним словом -  "блажен-
ная". У многих деревьев ветви начинают расти на большой высоте, и стволы
кажутся чуть ли не белыми. Подлеска под ними почти нет, "фауны" -  тоже:
одни сойки да рыжие белки. Когда, сидя в таком лесу, подумаешь о  налоге
на наследство и вырубке деревьев, сердце переворачивается, как будто  ты
поужинал одним чесноком. Скажу откровенно: вероятно, для бога двести лет
- один день, но для меня они - вечность. Эти леса  давно  уже  перестали
быть заповедными: каждый может гулять здесь  сколько  вздумается.  Моло-
дежь, наверно, так и делает, - для любовных прогулок места лучше не най-
ти! Я лег на солнце и стал думать о тебе, а два маленьких  серых  голубя
мирно болтали, пристроившись на ветке, всего ярдах в пятидесяти от меня,
так что я видел их в мой полевой бинокль. На месте срубленных и выкорче-
ванных деревьев выросли кипрей и пижма, наперстянка же, видимо, не  при-
жилась. На душе у меня было безмятежно спокойно, хотя и немного тоскливо
от всей этой зелени и красоты. Как странно, что красота может вселять  в
нас тоску! То ли, видя ее, мы ощущаем мрачную неотвратимость смерти,  то
ли сознаем, что любая вещь уходит от нас и что чем она  прекраснее,  тем
тяжелее ее терять. Творец, создавая нас, сделал ошибку  в  своем  плане.
Нам следовало бы чувствовать вот как: чем прекрасней земля, чем чудесней
свет, ветер, листва, чем ласковей природа, тем глубже и полней будет по-
кой, который мы обретем в ее лоне. Непостижимая  загадка!  Я  знаю,  что
мертвый кролик в лесу волнует меня больше, чем в мясной. На обратном пу-
ти я наткнулся на одного - его загрызла ласка. Он лежал  так  покорно  и
беспомощно, словно извинялся: "Простите, что я умер!" Может  быть,  уме-
реть и хорошо, но жить все-таки лучше. Мертвая форма, еще не переставшая
быть формой, - страшное зрелище. Ведь форма - это  жизнь,  и  непонятно,
зачем она сохраняется путь даже ненадолго, если жизнь уже ушла. Мне  за-
хотелось подождать восхода луны и посмотреть, как  она  медленно  зальет
лес своим прозрачным сиянием; тогда я,  наверно,  почувствовал  бы,  что
форма и после смерти продолжает жить в ином, разреженном виде,  что  все
мы, сущие, - даже птицы, бабочки и мертвые кролики,  -  тоже  продолжаем
двигаться и жить и что это мое чувство меня не обманывает. Но в восемь в
Кондафорде обедают, так что мне пришлось уйти, пока свет был еще зелен и
золотист, - опять аллитерация! Они выскакивают у меня, как  двухпенсови-
ки. На террасе я увидел Фоша, спаниеля  Динни.  Мне  показалось,  что  я
встретился с бэнши: я ведь знаю его историю. Правда, голоса он не подал,
но остро напомнил мне все, через что прошла Динни. Он  сидел  на  задних
лапах и смотрел в землю невидящим взглядом, как умеют  смотреть  собаки,
особенно спаниели, когда не понимают, почему все  на  месте,  а  одного,
единственного, неповторимого запаха уже нет. Они, конечно, заберут его с
собой на Кемпден-хилл, когда вернутся. Я поднялся к себе, принял  ванну,
переоделся и встал у окна, прислушиваясь к гудению трактора
   (пшеница все еще не сжата) и слегка пьянея от запаха  цветущей  жимо-
лости, которая вьется вокруг моего окна. Теперь я понял, что имела в ви-
ду Динни, сказав "переплыла". Она переплыла через реку, которую никак не
могла преодолеть во сне. Что ж, в этом вся наша  жизнь:  мы  переплываем
реки или тонем. Надеюсь, нет, верю, что она уже выбралась на берег. Обед
прошел, как любой другой обед: никто не говорил ни о Динни, ни  о  своих
чувствах к ней. Я проиграл Клер на бильярде. Она показалась мне мягче  и
привлекательней, чем обычно. Потом мы с Коном просидели  за  полночь,  -
по-видимому, для того, чтобы помолчать вдвоем. Боюсь, что им  будет  не-
доставать Динни.
   Когда я наконец поднялся к себе в комнату, там было изумительно  тихо
и лунное сияние казалось почти желтым. Сейчас месяц уже прячется за  вя-
зы, и поверх сухой ветки мне видна вечерняя звезда.  Высыпали  и  другие
звезды, но их мало, и светят они тускло. Ночь сегодня - далекая от наше-
го времени, далекая от нашего мира. Не ухают даже совы, только жимолость
все еще пахнет. Вот и сказке конец, любимая. Спокойной ночи!
   Всегда твой Эдриен".


   ПРИМЕЧАНИЯ

   1. Неудачный брак (франц.).
   2. Конюшня (англ.).
   3. В смысле теперешнею состояния (лат.).
   4. В смысле перспектив (лат.).
   5. Смотри-ка! Откуда здесь гора? (франц.)
   6. Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними (лат.).
   7. Вверху, в небесах (лат.).
   8. На войне как на войне (франц.).
   9. Умение, сметливость (франц.).
   10. "Мужчина переменчив; безумна та, кто ему верит" (франц.).
   11. Будьте благоразумны (франц.).
   12. Убогий домашний скарб (лат.).