сидеть сло-
жа руки.
   - Выставлять свои переживания напоказ? Да мне даже подумать  об  этом
противно! А другого выхода нет.
   Динни нахмурилась:
   - А мне противно смотреть, как этот янки сваливает на тебя свою вину.
   Как офицер британской армии, ты обязан дать ему отпор.
   - При чем здесь армия? Я поехал с ним как штатское лицо.
   - Почему бы тогда не опубликовать дневник целиком?
   - Это только ухудшит дело. Ты ведь его не читала.
   - Можно кое-что вычеркнуть, кое-что подчистить  и  печатать.  Знаешь,
папа того же мнения.
   - Ты бы лучше сперва прочитала эту штуку. Там  куча  всякого  жалкого
вздора. Когда человек остается вот так, один, он распускается.
   - А кто тебе мешает выбросить все лишнее?
   - Добрая ты душа, Динни!
   Динни погладила брата по руке:
   - Что за человек этот Халлорсен?
   - Надо отдать ему должное - у него масса достоинств: смел,  вынослив,
нервы железные. Но дорого ему только одно - он сам, Халлорсен. Плохо пе-
реносит неудачи. Поэтому, когда они случаются,  виноваты  в  них  всегда
другие. Он  утверждает,  что  экспедиция  провалилась  из-за  отсутствия
транспорта. А транспортом ведал я, хотя, брось он там вместо меня самого
архангела Гавриила, и тот не сумел бы ничего сделать. Халлорсен допустил
просчет, а сознаться в нем не желает. Все это ты найдешь в моем  дневни-
ке.
   - Ты уже видел? - Динни достала газетную вырезку и прочла: -
   "Мы надеемся, что капитан Черрел, кавалер ордена "За боевые заслуги",
примет меры, чтобы снять с себя обвинения, выдвинутые против  него  про-
фессором Халлорсеном в книге об экспедиции в Боливию, провал которой ав-
тор объясняет отказом капитана Черрела поддержать его в критический  мо-
мент". Видишь, травля уже начинается.
   - Где это напечатано?
   - В "Ивнинг сан".
   - Меры! - с горечью произнес Хьюберт. - Какие там еще меры!  На  что,
кроме честного слова, я могу сослаться? Бросив меня одного с этими даго,
он позаботился, чтобы свидетелей не было.
   - Значит, остается одно: дневник.
   - Я дам тебе эту проклятую штуку.
   Ночью Динни сидела у окна и читала "эту проклятую штуку". Полная луна
плыла между вязами. Кругом царило  гробовое  молчание.  Только  бубенчик
позвякивал на холме в овчарне, только цветок магнолии, распускаясь, заг-
лядывал в окно. Все казалось таким неземным, что Динни по временам отры-
валась от чтения и устремляла взгляд наружу, в фантастический мир.  Пол-
ная луна десятки тысяч раз вот так же проплывала над этим куском  земли,
с тех пор как он достался ее  предкам.  Чувство  покоя  и  безопасности,
всегда охватывающее человека в таком старом доме, лишь усугубляло одино-
кую боль и тоску, которыми дышали прочитанные девушкой страницы.  Жесто-
кие слова о жестоких вещах - один белый среди дикарейметисов, единствен-
ный друг животных среди заморенных мулов и людей, не знающих жалости. За
окном простирался холодный, безмятежный и прекрасный мир, а Динни с  пы-
лающими щеками читала и чувствовала себя несчастной.
   "Эта грязная гадина Кастро снова колет мулов  своим  чертовым  ножом.
Несчастные животные тощи как жерди и окончательно выбились из сил.  Пре-
дупредил его в последний раз. Если опять примется за свое, отведает пле-
тей... Ночью трясла лихорадка".
   "Утром как следует всыпал Кастро - дал дюжину. Посмотрим, не  уймется
ли теперь. Не могу сладить с негодяями: в них нет ничего  человеческого.
Ох, хоть бы на денек очутиться в Кондафорде, поездить верхом, забыть  об
этих болотах и несчастных, похожих на скелеты мулах!.."
   "Пришлось отстегать еще одного мерзавца, будь они все прокляты. Обра-
щаются с животными просто по-зверски... Опять был приступ..."
   "Теперь хлопот не оберешься: сегодня утром вспыхнул бунт. Они накину-
лись на меня. К счастью, Мануэль успел предупредить, -  он  славный  па-
рень. Кастро чуть не перерезал мне глотку и сильно поранил левую руку. Я
собственноручно пристрелил его. Может быть, хоть теперь заставлю их  по-
виноваться. От Халлорсена - ничего. Сколько, по его мнению, я  еще  могу
продержаться в этом болотном аду? Рана здорово дает себя знать..."
   "Итак, произошло самое страшное: ночью, пока я спал, эти дьяволы уве-
ли мулов и удрали. Остались только Мануэль и еще  два  парня.  Мы  долго
гнались за беглецами, наткнулись на трупы двух мулов, - и это все. С та-
ким же успехом можно искать звезду на Млечном Пути. Вернулись  в  лагерь
полумертвые от усталости. Выберемся ли мы живыми - один бог знает. Очень
болит рука. Только бы не заражение крови..."
   "Сегодня решили как-нибудь выбираться отсюда. Навалили  кучу  камней,
спрятали под ними письмо к Халлорсену. Я изложил в нем  всю  историю  на
тот случай, если он все-таки пришлет  за  мной.  Потом  передумал.  Буду
ждать здесь, пока он не вернется или мы не сдохнем, что, видимо, вероят-
нее..."
   И так - до самого конца. Повесть о борьбе. Динни положила истрепанную
пожелтевшую тетрадь и облокотилась на подоконник. Тишина и холодный лун-
ный свет охладили  ее  боевой  задор.  Воинственное  настроение  прошло.
Хьюберт прав: зачем обнажать душу,  выставлять  свои  раны  на  всеобщее
обозрение? Нет! Все что угодно, только не это. Нажать  на  все  пружины.
Да, нужно нажать, и она нажмет, чего бы ей это ни стоило.


   IV

   Эдриен Черрел был одним из тех убежденных сторонников сельской жизни,
которые встречаются только в городах. Работа приковывала его к  Лондону:
он был хранителем антропологического музея.
   Погруженный в изучение челюсти из Новой Гвинеи, которой пресса оказа-
ла весьма радушный прием, он только что сделал вывод: "Ерунда -  обыкно-
венный низкоразвитый Homo sapiens", - когда сторож доложил:
   - К вам молодая леди, сэр. Мисс Черрел, как я понимаю.
   - Просите, Джеймс, - ответил Эдриен и подумал: "Если  это  не  Динни,
значит, я совсем выжил из ума". - О, Динни! Взгляни-ка. Канробер считает
эту челюсть претринильской. Мокли - позднепилтдаунской, Элдон П. Бербенк
- родезийской. А я утверждаю, что это просто  Homo  sapiens.  Ты  только
посмотри на этот коренной зуб...
   - Я смотрю, дядя Эдриен.
   - Совершенно как у человека. Его хозяину была знакома зубная боль,  а
это несомненный признак эстетического развития.  Недаром  альтамиранская
живопись и кроманьонская пещера найдены одновременно.  Этот  парень  был
Homo sapiens.
   - Зубная боль - признак мудрости? Забавно! Я  приехала  повидаться  с
дядей Хилери и дядей Лоренсом, но решила сначала  позавтракать  с  вами,
чтобы чувствовать себя увереннее.
   - Тогда пойдем в "Болгарское кафе".
   - Почему именно туда?
   - Потому что там хорошо кормят. Это сейчас рекламный ресторан,  доро-
гая. Следовательно, там можно рассчитывать на умеренные цены. Хочешь по-
пудрить носик?
   - Да.
   - В таком случае - вон в ту дверь.
   Динни вышла. Эдриен стоял, поглаживая бородку и соображая, что  можно
заказать на восемнадцать шиллингов шесть пенсов. Будучи общественным де-
ятелем без частных доходов, он редко имел в кармане больше фунта.
   - Дядя Эдриен, - спросила Динни, когда им подали яичницу поболгарски,
- что вам известно о профессоре Халлорсене?
   - Это тот, который ездил в Боливию искать истоки цивилизации?
   - Да, и взял с собой Хьюберта.
   - А! И, насколько я понимаю, бросил его?
   - Вы с ним встречались?
   - Да. Я столкнулся с ним в тысяча девятьсот двадцатом,  взбираясь  на
Малого грешника в Доломитовых Альпах.
   - Он вам понравился?
   - Нет.
   - Почему?
   - Видишь ли, он был вызывающе молод и побил меня по всем  статьям.  К
тому же он напоминал мне игрока в бейсбол. Ты видела, как играют в бейс-
бол?
   - Нет.
   - А я видел один раз в Вашингтоне. Издеваешься над противником, чтобы
вывести его из себя. Когда он бьет по мячу, орешь ему под руку: "Эх  ты,
вояка! ", "Ну и ловкач! ", "Президент Вильсон! ", "Старая дохлятина!"  -
и прочее в том же роде. Таков уж ритуал. Важно одно - выиграть любой це-
ной.
   - Вы тоже за выигрыш любой ценой?
   - Разве в таких вещах сознаются, Динни?
   - Значит, как только доходит до дела, все поступают так же?
   - Я знаю только, что так бывает, Динни, - даже в политике.
   - А вы сами, дядя, согласились бы выиграть любой ценой?
   - Вероятно.
   - Вы-то - нет, а я - да.
   - Ты очень любезна, дорогая, но зачем такое самобичевание.
   - Потому что история с Хьюбертом сделала меня кровожадной,  как  мос-
кит. Вчера я целую ночь читала его дневник.
   - Женщина еще не утратила своей  божественной  безответственности,  -
задумчиво вставил Эдриен.
   - Вы полагаете, что нам угрожает ее потеря?
   - Нет. Что бы там ни говорили представительницы вашего пола, вам  ни-
когда не уничтожить в мужчинах врожденного стремления опекать вас.
   - Дядя Эдриен, чем легче всего уничтожить такого человека,  как  Хал-
лорсен?
   - Если не прибегать к палке, - насмешкой.
   - Его гипотеза о боливийской культуре абсурдна, правда?
   - Совершенно. Там, конечно, попадаются кое-какие любопытные  каменные
чудища, происхождение которых не выяснено, но  теория  Халлорсена,  нас-
колько я понимаю, не выдерживает критики. Только помни, дорогая: во  все
это окажется замешанным и Хьюберт.
   - Не в научном плане: он же ведал только  транспортом,  -  улыбнулась
Динни, в упор взглянув на дядю. - Было бы неплохо высмеять этого  шарла-
тана. Вы бы великолепно справились с этим, дядя.
   - Змея!
   - Разве разоблачать шарлатанов не долг честного ученого?
   - Будь Халлорсен англичанином, - пожалуй. Но он американец, а это ме-
няет дело.
   - Почему? Я полагаю, наука стоит выше государственных границ?
   - Только в теории. Практически же кое  на  что  приходится  закрывать
глаза. Американцы очень обидчивы. Помнишь, какой шум они подняли недавно
из-за эволюции? Если бы мы позволили себе посмеяться, дело  могло  дойти
чуть ли не до войны.
   - Но ведь большинство американцев и сами смеялись.
   - Верно. Но они не желают, чтобы иностранцы смеялись  над  их  сооте-
чественниками. Положить тебе суфле по-софийски?
   Они молча продолжали завтракать, сочувственно поглядывая друг на дру-
га. Динни думала: "Его морщины мне нравятся, и бородка у него  симпатич-
ная". Эдриен размышлял: "Как приятно, что носик у нее чуть-чуть вздерну-
тый. У меня очаровательные племянницы и племянники". Наконец девушка за-
говорила:
   - Дядя Эдриен, вы все-таки постарайтесь придумать, как наказать этого
человека за то, что он так подло поступил с Хьюбертом.
   - Где он сейчас?
   - Хьюберт говорит, что в Штатах.
   - А известно ли тебе, дорогая, что семейственность - вещь не  слишком
похвальная?
   - Точно так же, как несправедливость, дядя. А кровь гуще воды.
   - А это вино, - заметил Эдриен с гримасой, - гуще и той, и другой.
   Зачем тебе вдруг понадобился Хилери?
   - Хочу поклянчить, чтобы он представил меня лорду Саксендену.
   - Это зачем?
   - Отец говорит, что он влиятелен.
   - Значит, ты намерена, как говорится, нажать на все пружины?
   Динни утвердительно кивнула.
   - Но ведь порядочный и щепетильный человек не способен с успехом  на-
жимать на все пружины.
   Брови девушки дрогнули, широкая улыбка обнажила ровные белые зубы.
   - А я никогда такой и не была, милый дядя.
   - Посмотрим. Пока что - вот сигареты. Реклама не врет - в самом  деле
превосходные. Хочешь?
   Динни раскурила сигарету, затянулась и спросила:
   - Вы видели дедушку Катберта, дядя Эдриен?
   - Да. Величавая кончина. Прямо не покойник,  а  изваяние.  Жаль  дядю
Катберта: был превосходным дипломатом, а растратил себя на церковь.
   - Я видела его только два раза. Значит, он тоже не мог добиться свое-
го, потому что, нажав на все пружины, утратил бы  свое  достоинство?  Вы
это хотели сказать?
   - Не совсем. Умение нажимать на все пружины было не так уж важно  при
его светскости и обаянии.
   - В чем же тогда секрет? В манерах?
   - Да, в манерах в широком смысле слова. Он - один из  последних,  кто
обладал ими.
   - Ну, дядя, я должна идти. Пожелайте  мне  оказаться  непорядочной  и
толстокожей.
   - А я, - сказал Эдриен, - вернусь  к  челюсти  новогвинейца,  которой
рассчитываю поразить моих ученых собратьев. Если Хьюберту  можно  помочь
честным путем, все будет сделано. Во всяком случае, буду иметь его в ви-
ду. Передавай ему привет, дорогая. До свиданья.
   Они расстались, и Эдриен возвратился в музей. Но,  снова  склонившись
над челюстью, он думал отнюдь не об этой находке.  Конечно,  Эдриен  уже
достиг тех лет, когда кровь в жилах скромного одинокого мужчины начинает
замедлять свой бег, и его увлечение Дианой Ферз, начавшееся  задолго  до
ее рокового замужества, носило в значительной мере альтруистический  ха-
рактер. Он жаждал счастья не столько для себя, сколько для нее  и,  неп-
рестанно думая о Диане, всегда руководствовался при этом  одной  мыслью:
"Как будет лучше ей?" Эдриен столько лет прожил вдали от нее, что  ни  о
какой навязчивости (и без того ему несвойственной) с его стороны  вообще
не могло быть речи. Но овал ее спокойного  и  немного  печального  лица,
черные глаза, очаровательный нос и губы все-таки заслоняли очертания че-
люстей, берцовых костей и прочих увлекательных предметов его разысканий.
Диана с двумя детьми занимала небольшой дом в Челси и жила  на  средства
мужа, который вот уже четыре года состоял пациентом  частной  психиатри-
ческой лечебницы и не подавал никаких надежд на выздоровление.  Ей  было
под сорок, и, прежде чем Ферз окончательно потерял рассудок, она пережи-
ла много страшного. Человек старого закала по складу ума и  манере  дер-
жаться, приученный к широкому взгляду на историю и людей, Эдриен  прини-
мал жизнь с фатализмом, не лишенным юмора. Он не  принадлежал  к  породе
реформаторов, и печальное положение любимой женщины не преисполняло  его
желанием уничтожить узы брака. Он хотел, чтобы она была счастлива, но не
знал, как добиться этого при существующих обстоятельствах. Сейчас она по
крайней мере обрела покой и могла безбедно существовать  за  счет  того,
кого раздавила судьба. Помимо этого, Эдриену было не чуждо то  суеверное
почтение, с которым простые натуры относятся к людям, пораженным  подоб-
ным недугом. До того как болезнь порвала  узду  здоровья  и  воспитания,
Ферз был вполне приличным человеком, хотя даже безумие едва ли могло оп-
равдать его поведение в последние два года, предшествовавшие полной  ут-
рате рассудка. Но сейчас он был, что называется, человек, убитый  богом,
и его беспомощность обязывала окружающих к предельной щепетильности.
   Эдриен отложил в сторону челюсть и взял в руки реставрированный череп
питекантропа, загадочного существа из Триниля на Яве, о котором так дол-
го шел спор, следует ли считать его человекообезьяной или  обезьяночело-
веком. Какая дистанция между ним и черепом современного англичанина, вон
там, на камине! Сколько ни копайся в трудах специалистов, все  равно  не
найдешь ответа на вопрос: где же колыбель Homo sapiens, где он  развился
в человека из тринильца, пилтдаунца, неандертальца  или  иного,  еще  не
найденного их собрата? Если Эдриен и питал какую-нибудь  страсть,  кроме
любви к Диане Ферз, то это, несомненно, было пламенное желание  отыскать
нашу общую прародину. Ученые носятся с мыслью о  происхождении  человека
от неандертальца, но он, Эдриен, чувствует, что здесь чтото не  то.  Раз
дифференциация зашла так далеко даже у этих звероподобных  существ,  как
мог развиться из них столь противоположный им вид? С равным успехом мож-
но предполагать, что благородный олень произошел от лося. Эдриен подошел
к огромному глобусу, на котором его собственным четким почерком были на-
несены все известные на сегодня места первобытных стоянок с указанием на
геологические изменения, эпоху и климат. Где, где искать? Это чисто  де-
тективная задача, разрешимая только на французский  лад,  -  интуитивный
выбор наиболее подходящего района и затем, для проверки догадки, раскоп-
ки на избранном месте. Самая сложная детективная задача на свете!  Пред-
горья Гималаев, Файюм или области, лежащие сейчас на дне  морском?  Если
они действительно затоплены, ничего не удастся установить  окончательно.
И не слишком ли академична вся проблема? Нет, ибо она неотделима от воп-
роса о человеке вообще, о подлинной первобытной природе его существа, на
которой может и должна строиться социальная философия, - от  вопроса,  с
такой остротой вновь поставленного в наши дни: на самом ли деле  человек
в основе своей добр и миролюбив, как это позволяет предположить изучение
жизни животных и некоторых так называемых диких племен, или он воинствен
и хищен, как утверждает мрачный летописец - история? Если будет  найдена
прародина Homo sapiens, тогда, возможно, выяснятся такие данные,  опира-
ясь на которые удастся решить, кто же он - дьявол в  образе  ангела  или
ангел в образе дьявола? Для человека  такого  склада,  как  Эдриен,  эта
воскрешенная мысль о прирожденной доброте себе подобных обладала большой
притягательной силой, но его критический разум отказывался легко и безо-
говорочно принять ее. Даже кроткие звери и  птицы  руководствуются  инс-
тинктом самосохранения; так же поступал первобытный человек.  Когда  его
мышление усложнилось, область деятельности расширилась, а число соперни-
ков умножилось, он, естественно, стал жестоким.  Иными  словами,  жесто-
кость, этот видоизмененный инстинкт самосохранения, воспитана в нем  так
называемой  цивилизацией.  Примитивность  существования  дикаря   давала
меньше поводов для проявления этого инстинкта в наиболее мрачных формах.
Впрочем, это едва ли что-нибудь объясняет.  Лучше  принять  современного
человека таким, как он есть, и попытаться подавить в нем склонность тво-
рить зло. Не следует чрезмерно полагаться на прирожденную доброту перво-
бытных людей. Ведь еще вчера Эдриен читал об охоте  на  слонов  в  Цент-
ральной Африке. Дикари, мужчины и женщины, нанятые белыми  охотниками  в
качестве загонщиков, накидываются на убитых животных, разрывают трупы на
части, пожирают мясо сырым, а затем, пара за  парой,  исчезают  в  лесу,
чтобы завершить оргию. В конце концов, в цивилизации тоже  есть  кое-что
хорошее!
   В этот момент сторож доложил:
   - К вам профессор Аллорсен, сэр! Хочет посмотреть перуанские черепа.
   - Халлорсен! - воскликнул пораженный Эдриен. - А вы не ошиблись,
   Джеймс? Я думал, он в Америке.
   - Да нет, сэр, фамилия - Аллорсен. Такой высокий джентльмен,  выговор
как у американца. Вот его карточка.
   - Гм... Просите, Джеймс, - распорядился Эдриен и подумал: "Бедная
   Динни! Что я ей скажу?"
   В кабинет вошел очень высокий,  очень  представительный  мужчина  лет
тридцати восьми. Его гладко выбритое лицо дышало здоровьем, глаза сияли,
в темных волосах кое-где пробивалась ранняя седина. Он сразу же  загово-
рил:
   - Господин хранитель музея?
   Эдриен поклонился.
   - Послушайте, мы же с вами встречались. Помните, как взбирались вмес-
те на гору?
   - Да, - ответил Эдриен.
   - Вот и отлично. Я - Халлорсен.  Возглавлял  боливийскую  экспедицию.
Мне сказали, что у вас великолепные перуанские черепа. Я захватил с  со-
бой несколько боливийских. Хотелось бы сравнить их с  вашими  перуанцами
прямо на месте. Вы же знаете, сколько чуши пишут о черепах люди, никогда
не державшие их в руках.
   - Совершенно верно, профессор. Я с восторгом взгляну на  ваших  боли-
вийцев. Кстати, вам, кажется, неизвестна моя фамилия? Вот, прошу.
   Эдриен протянул Халлорсену визитную карточку. Тот взял ее.
   - Ого! Вы не родственник капитану Черруэлу,  который  точит  на  меня
нож?
   - Дядя. Но, знаете, у меня создалось впечатление, что  нож  точит  не
он, а вы.
   - Видите ли, он подвел меня.
   - А он, насколько я понимаю, считает, что это вы подвели его.
   - Поймите, мистер Черруэл...
   - Мы, с вашего позволения, произносим нашу фамилию Черрел.
   - Черрел? Да, да, теперь вспоминаю. Так вот, господин хранитель,  что
вы будете делать, если возьмете человека на работу,