стигалось тем, что вся мебель была
вынесена наверх и в комнате остались только причудливые продукты цивили-
зации, известные под названием "мебели для раутов".
   В самом дальнем углу, осененное пальмами, стояло пианино с  раскрытым
на пюпитре вальсом "Кенсингтонское гулянье".
   Роджер не захотел пригласить оркестр. Он не мог понять,  зачем  нужен
оркестр; он не согласен на такой расход - и кончено.  Фрэнси  (ее  мать,
давно уже доведенная Роджером до хронической ипохондрии, в таких случаях
ложилась в постель) пришлось удовольствоваться одним пианино, присовоку-
пив к нему некоего молодого человека, игравшего на корнет-а-пистоне:  но
она постаралась расставить пальмы с таким расчетом, чтобы люди не  очень
прозорливые могли заподозрить за ними присутствие нескольких музыкантов.
Фрэнси решила сказать, чтобы играли погромче, - из одного только корнета
можно извлечь массу звуков, если играть с душой.
   Наконец все было закончено. Фрэнси выбралась из мучительного лабирин-
та всяческих ухищрений, которого не  минуешь,  затеяв  сочетать  фешене-
бельный прием с разумной экономностью Форсайтов. Худенькая, но  элегант-
ная, она расхаживала с места на место в светло-желтом платье, отделанном
на плечах пышными воланами из тюля, и натягивала перчатки,  в  последний
раз оглядывая зал.
   С нанятым на сегодняшний вечер лакеем (Роджер держал  только  женскую
прислугу) она обсудила вопрос о вине. Понятно ли ему, что мистер Форсайт
приказал подать дюжину бутылок шампанского от Уитли? Но если  дюжины  не
хватит (вряд ли, конечно, - большинство дам будет пить воду), но если не
хватит, есть еще крюшон - пусть обходится как умеет.
   Неприятно говорить лакею такие вещи - ужасно унизительно, но что  по-
делаешь с отцом? И правда, Роджер всегда ворчал из-за этих балов, а  по-
том появлялся в гостиной - румяный, крутолобый - с таким  видом,  словно
все это была его собственная затея: он улыбался и даже приглашал к ужину
самую хорошенькую женщину, а в два часа, когда начиналось настоящее  ве-
селье, незаметно подходил к музыкантам, приказывал сыграть "Боже,  храни
королеву" и удалялся к себе.
   Фрэнси только на то и надеялась, что он быстро устанет  и  отправится
спать.
   В обществе двух-трех преданных подруг, которые явились в дом с  утра,
Фрэнси поела холодной курятины и выпила  чаю,  наспех  сервированного  в
пустой маленькой комнатке наверху; мужчин послали обедать в клуб  Юстаса
- им надо поесть как следует.
   Ровно в девять часов приехала миссис Смолл. В очень сложных выражени-
ях она извинилась за Тимоти и обошла молчанием  отсутствие  тети  Эстер,
которая в последнюю минуту попросила оставить ее в покое. Фрэнси приняла
тетку очень радушно, усадила на маленький стульчик и ушла;  тетя  Джули,
впервые после смерти тети Энн надевшая светло-лиловое  шелковое  платье,
надула губы и осталась сидеть в полном одиночестве.
   Вскоре из верхних комнат спустились преданные подруги, словно по вол-
шебству оказавшиеся в платьях разных цветов, но  с  одинаковыми  пышными
воланами из тюля на плечах и на груди, так как все они по странному сов-
падению были как на подбор  очень  худощавы.  Подруг  подвели  к  миссис
Смолл. Каждая поговорила с ней несколько секунд, потом они все сбились в
кучку, болтали, теребили в руках программы  и  украдкой  поглядывали  на
дверь в ожидании прихода кого-нибудь из приглашенных мужчин.
   Вошли группой сыновья Николаев, всегда пунктуальные - на Лэдброк-Гров
пунктуальность была в моде, - следом за ними Юстас с братьями - мрачные,
пропахшие табачным дымом.
   Один за другим появились два-три поклонника Фрэнси; с них она заранее
взяла слово приехать вовремя. Все они были чисто выбриты и оживлены  той
оживленностью, которая с некоторых пор была в таком ходу среди  кенсинг-
тонской молодежи; друг к другу эти юноши относились весьма благодушно; у
них были пышные галстуки, белые жилеты и  носки  со  стрелками.  Носовой
платок каждый прятал под обшлаг. Они двигались  с  непринужденной  весе-
лостью, вооружившись привычным оживлением, словно знали, что от них ждут
здесь великих деяний. Отказавшись от  традиционной  торжественной  маски
танцующего англичанина, они танцевали с безмятежным, очаровательным, уч-
тивым выражением на лице; подпрыгивали и кружили вихрем своих дам,  счи-
тая излишним педантически следовать ритму.
   На остальных танцоров поклонники Фрэнси поглядывали с легким  презре-
нием: только у этой веселой команды, у них, героев кенсингтонских танцу-
лек, можно научиться умению держать себя, улыбаться и танцевать.
   Поток гостей увеличивался; мамаши расселись вдоль стены напротив две-
рей, более подвижная публика влилась в толпу танцующих.
   Мужчин не хватало, и дамы, оставшиеся без кавалеров, смотрели на тан-
цы с тем патетическим выражением, с той терпеливой, кислой улыбкой,  ко-
торая, казалось, говорила: "О нет! Не обманете! Я знаю,  что  вы  не  ко
мне. Я на это и не надеюсь!" И Фрэнси то и дело упрашивала своих поклон-
ников или кого-нибудь из неискушенных:
   - Ну, сделайте мне удовольствие, пойдемте, я вас  познакомлю  с  мисс
Пинк; она очаровательная девушка! - и подводила их к ней.
   - Мисс Пинк - мистер Гэтеркоул. У вас, может быть, остались свободные
танцы?
   Улыбаясь деланной улыбкой и слегка краснея, мисс Пинк отвечала:
   - Да, кажется, остались! - и, заслонив рукой чистое карнэ, лихорадоч-
но записывала Гэтеркоула где-то в самом конце под тем танцем, который он
предлагал.
   Но стоило только молодому человеку отойти, пробормотав что-то  насчет
духоты, она снова застывала в позе безнадежного ожидания,  снова  улыба-
лась терпеливой, кислой улыбкой.
   Мамаши наблюдали за дочерьми, медленно обмахиваясь веерами, и в  гла-
зах их можно было прочесть всю повесть об успехах дочерей. Что же  каса-
ется бесконечного сидения здесь, усталости, молчания, изредка  прерывае-
мого коротким разговором, то чего только не вытерпишь, лишь  бы  девочки
веселились! Но видеть, что их не замечают, проходят мимо! Ах! Они улыба-
лись, но глаза их метали молнии, как глаза потревоженного лебедя; им хо-
телось вцепиться в модные брюки молодого Гэтеркоула и  подтащить  его  к
дочери - нахала!
   И вся жестокость, вся суровость жизни -  ее  пафос,  ее  переменчивое
счастье, тщеславие, самопожертвование, покорность - все  было  здесь  на
поле брани кенсингтонской гвстиной.
   То тут, то там влюбленные, не похожие на поклонников Фрэнси - эти бы-
ли совсем особой породы, - нет, просто влюбленные, дрожащие, краснеющие,
молчаливые, искали друг друга мимолетными  взглядами,  искали  встреч  и
прикосновений в сумятице бала и время от времени танцевали вместе,  сия-
нием глаз привлекая к себе внимание случайного наблюдателя.
   В десять часов - минута в минуту - появились Эмкли,  Рэчел,  Уинифрид
(Дарти оставили дома, потому что в прошлый раз он выпил у Роджера  слиш-
ком много шампанского) и Сисили, самая младшая, - это был ее первый  вы-
езд; следом за ними прямо с обеда в отчем доме приехали Ирэн и Сомс.
   Платья у этих дам были очень открытые и без всякого тюля - более отк-
ровенные туалеты сразу же показывали, что обладательницы их приехали  из
более фешенебельных кварталов по ту сторону парка.
   Отступив перед танцующими парами, Сомс занял место у стены. Он воору-
жился бледной улыбкой и  стал  смотреть  на  танцы.  Вальс  следовал  за
вальсом, пара за парой проносилась мимо - с улыбками, смехом,  обрывками
разговоров; или же с твердо сжатыми губами и с взглядом, ищущим  кого-то
в толпе; или тоже молча, с еле заметной улыбкой, с глазами, устремленны-
ми друг на друга. И аромат бала, запах цветов, волос  и  духов,  которые
так любят женщины, подымался душной волной в теплом воздухе летнего  ве-
чера.
   Молчаливый, насмешливо улыбающийся Сомс, казалось,  ничего  не  видел
вокруг себя; но время от времени глаза его находили в толпе то,  что  он
искала устремлялись туда, и улыбка исчезала с его губ.
   Он ни с кем не танцевал. Некоторые мужья танцуют с женами, но чувство
"приличия" не позволяло Сомсу танцевать с Ирэн со времени их свадьбы,  и
только одному богу Форсайтов известно, приносило ли это  ему  облегчение
или нет.
   Она проносилась мимо, танцуя с другими мужчинами, платье цвета ирисов
развевалось вокруг ее ног. Она танцевала хорошо; ему уже надоело  выслу-
шивать комплименты дам, говоривших с кислой улыбкой: "Как прекрасно тан-
цует ваша жена, мистер Форсайт, просто  наслаждение  смотреть!"  Надоело
отвечать, искоса поглядывая на них: "Вы находите?"
   Одна пара неподалеку от него кокетливо обмахивалась по  очереди  вее-
ром, и Сомсу был неприятен ветер, который они подняли. Тут же рядом  ос-
тановилась Фрэнси с кем-то из своих поклонников. Они говорили о любви.
   Позади себя Сомс услышал голос Роджера, отдававшего горничной  распо-
ряжения относительно ужина. Все здесь далеко не первого сорта!  Не  надо
было приезжать. Перед тем как собираться, он спросил Ирэн, нужно ли  ему
ехать; она ответила со своей обычной улыбкой, сводившей его  с  ума:  "О
нет!"
   Зачем же он поехал? Последние четверть часа он даже не  видел  ее.  А
вот Джордж направляется к нему с сардоническим видом; теперь от него уже
не скроешься.
   - Видал "пирата"? - спросил этот присяжный остряк. - Он в боевой  го-
товности - подстригся и все такое прочее!
   Сомс сказал, что не видел, пересек залу, опустевшую на время перерыва
между танцами, вышел на балкон и взглянул на улицу.
   Подъехала карета с запоздавшими гостями; около  дверей  стояла  кучка
тех терпеливых зевак - завсегдатаев лондонской улицы, - которых так при-
тягивают освещенные окна и музыка; их  запрокинутые  лица,  выделявшиеся
бледным пятном над темными фигурами, смотрели вверх с  тупым  упорством,
раздражавшим Сомса: зачем им позволяют слоняться по улицам,  почему  по-
лисмен не прогонит их отсюда?
   Но полисмен не обращал на зевак никакого внимания;  широко  расставив
ноги, он стоял на красной дорожке, постеленной через тротуар; его  лицо,
видневшееся из-под каски, смотрело вверх с тем же тупым упорством.
   Напротив, за решеткой, при свете фонарей  виднелись  ветки  деревьев,
блестящие, чуть трепещущие на легком ветерке; дальше -  освещенные  окна
домов на другой стороне улицы, словно глаза, смотрящие вниз, в безмятеж-
ную темноту сада; а надо всем этим - небо, поразительное лондонское  не-
бо, подсвеченное заревом бесчисленных огней; звездный покров,  вытканный
из людских нужд, людских мечтаний, - необъятное зеркало, отражающее пыш-
ность и убожество, ночь за ночью дарящее свою мягкую  усмешку  множеству
домов, парков, дворцов, лачуг, Форсайтам, полисменам и терпеливой  кучке
уличных зевак.
   Сомс повернулся и из-за своего прикрытия снова посмотрел в освещенный
зал. На балконе прохладнее. Он видел, как вошли запоздалые гости -  Джун
с дедом. Что их так задержало? Они остановились в дверях.  Вид  у  обоих
был измученный. Подумать только! Дядя Джолион выбрался из дому  в  такой
поздний час! Почему Джун не заехала, как всегда, за Ирэн? И  Сомс  вдруг
вспомнил, что Джун давно уже не показывалась у них в доме.
   Глядя на нее с беспричинным злорадством. Сомс заметил, как Джун вдруг
изменилась в лице, побледнела так, что,  казалось,  вот-вот  упадет  без
чувств, потом залилась румянцем. Повернувшись в направлении ее  взгляда,
Сомс увидел жену, выходившую под руку с Босини из зимнего сада в  проти-
воположном конце гостиной. Она подняла на Босини глаза, вероятно,  отве-
чая на какой-то его вопрос, и он тоже пристально смотрел на нее.
   Сомс опять взглянул на Джун. Она держала старого Джолиона под руку  и
как будто просила его о чем-то. Сомс уловил удивленный взгляд дяди;  они
повернулись и исчезли за дверью.
   Снова заиграла музыка - начали вальс; неподвижный, точно статуя в ни-
ше окна, не дрогнув ни одним мускулом, но уже без улыбки. Сомс ждал, что
будет дальше. Вскоре в нескольких шагах от балкона мимо него промелькну-
ли Ирэн и Босини. Сомс уловил запах ее гардений, увидел,  как  волнуется
ее грудь, увидел ее томный взгляд, полуоткрытые губы, поймал не знакомое
до сих пор выражение ее лица. Под медленный ритмичный вальс они проплыли
мимо, и Сомсу казалось, что тела их прильнули друг к  другу;  он  видел,
как Ирэн подняла на Босини глаза - мягкие, темные - и снова опустила их.
   Бледный как полотно. Сомс повернулся спиной к залу  и,  облокотившись
на перила, стал смотреть вниз на сквер; зеваки все еще торчали около до-
ма, с тупым упорством глядя на  освещенные  окна,  полисмен  по-прежнему
стоял, запрокинув голову, но Сомс не замечал всего этого. К подъезду по-
дали карету, в нее сели двое, и карета отъехала...
   В тот вечер Джун и старый Джолион спустились к обеду в  обычный  час.
Девушка пришла в будничном закрытом платье, старый Джолион тоже был одет
по-домашнему.
   Еще за завтраком Джун сказала, что собирается на бал к дяде  Роджеру.
Так глупо, она ни с кем не сговорилась. А теперь уже поздно.
   Старый Джолион поднял на нее свои проницательные глаза.  Раньше  Джун
ездила с Ирэн, так уж издавна повелось. И, нарочно не спуская  с  внучки
взгляда, он спросил:
   - Почему бы тебе не поехать с Ирэн? Нет! Джун не хочет просить  Ирэн;
она поедет только в том случае, если... если дедушка согласится поехать,
ну один-единственный раз - хоть не надолго!
   У нее был такой взволнованный, такой измученный вид, что старый  Джо-
лион, ворча, согласился. Что ей за охота ехать на этот бал, говорил  он,
наверно, жалкое зрелище, можно пари держать; да вообще  нечего  носиться
по балам! Морской воздух - вот что ей нужно; дайте ему  только  провести
общее собрание пайщиков "Золотопромышленной концессии" - и он увезет  ее
на море. Она не хочет уезжать? Хочет себя вконец измучить! И, с  грустью
посмотрев на Джун, он снова занялся едой.
   Джун рано вышла из дому и долго бродила по жаре.  Маленькая,  легкая,
такая неторопливая и вялая последнее время, сейчас она  горела  точно  в
огне. Она купила цветов. Ей хотелось - во что бы то ни стало хотелось  -
выглядеть сегодня как можно привлекательнее. Он будет там!  Она  отлично
знала, что ему послали приглашение. Она докажет ему, что  ей  решительно
все равно. Но в глубине души Джун решила отвоевать его сегодня  вечером.
Она вернулась возбужденная, много говорила за столом; старый Джолион то-
же был дома, и ей удалось провести его.
   Позже, среди дня, вдруг пришли безудержные слезы Джун зарылась  лицом
в подушку, чтобы заглушить рыдания, а когда приступ кончился, она увиде-
ла в зеркале вспухшее лицо с темными кругами у покрасневших глаз. До са-
мого обеда она просидела у себя, спустив в комнате шторы.
   За обедом, который прошел в полном молчании, Джун боролась  с  собой.
Она была так бледна, так измучена, что старый Джолион приказал  отложить
карету: он не позволит Джун ехать. Пусть ложится в постель! Джун не ста-
ла прекословить. Она поднялась к себе в комнату и сидела Там в  темноте.
К десять часов она позвонила горничной.
   - Дайте горячей воды и скажите мистеру Форсайту, что я отдохнула. Ес-
ли он устал, я поеду одна.
   Горничная недоверчиво посмотрела на нее,  и  Джун  повторила  повели-
тельным тоном:
   - Идите и сейчас же подайте мне горячей воды!
   Бальное платье все еще лежало  на  диване,  она  оделась  с  какой-то
яростной тщательностью, взяла цветы и сошла вниз, высоко неся  голову  с
тяжелой копной волос. Проходя мимо комнаты старого Джолиона, Джун слыша-
ла, как он шагает там, за дверью.
   Он одевался" сбитый с толку, рассерженный.  Сейчас  уже  одиннадцатый
час, раньше одиннадцати они не попадут туда; Джун сошла с ума. Но он  не
решался спорить - выражение ее лица за обедом не выходило у него из  го-
ловы.
   Большими щетками черного дерева он пригладил  волосы  до  серебряного
блеска; затем вышел на темную лестницу.
   Джун встретила его внизу, и, не обменявшись ни словом, они сели в ка-
рету.
   Когда эта поездка, тянувшаяся вечность, кончилась, Джун вошла  в  зал
Роджера, пряча под маской решительности волнение и мучительную  тревогу.
Чувство стыда при мысли, что кто-нибудь может подумать, будто она "бега-
ет за ним", было подавлено страхом: а вдруг его нет здесь, вдруг она так
и не увидит его, подавлено решимостью какнибудь - она сама еще не  знала
как - отвоевать Боснии.
   При виде бального зала, сверкающего паркетом, Джун почувствовала  ра-
дость и торжество: она любила танцевать и, танцуя, порхала - легкая, как
веселый, полный жизни альф. Он, конечно, пригласит ее, а если они  будут
танцевать, все станет, как раньше. Джун нетерпеливо оглядывалась по сто-
ронам.
   Появление Боснии и Ирэн в дверях зимнего сада и  полная  отрешенность
от всего на свете, которую она уловила на его лице, были слишком большой
неожиданностью для Джун. Они ничего не видели - никто не  должен  видеть
ее отчаяния, даже дедушка.
   Джун дотронулась до руки старого Джолиона и сказала чуть слышно:
   - Поедем домой, дедушка, мне нехорошо.
   Старый Джолион поторопился увести ее, ворча про себя:  "Я  знал,  чем
все это кончится". Но Джун он ничего не сказал и только, уже сидя в  ка-
рете, которая, к счастью, задержалась у подъезда, спросил:
   - Что с тобой, родная?
   Чувствуя, как ее худенькое тело содрогается от рыданий, старый Джоли-
он перепугался. Завтра же позвать Бланка. Он настоит на этом. Так дальше
не может продолжаться.
   - Ну, перестань, перестань!
   Она подавила рыдания, судорожно сжала его руку и забилась в угол  ка-
реты, прикрыв лицо шалью.
   Старый Джолион видел только глаза  Джун,  неподвижно  устремленные  в
темноту, и его худые пальцы не переставая гладили ее руку.


   IX
   ВЕЧЕР В РИЧМОНДЕ

   Не только глаза Джун и Сомса видели, как "эти двое" (так уже называла
их Юфимия) вышли из зимнего сада; не только их глаза  уловили  выражение
лица Боснии.
   Бывают мгновения, когда Природа обнажает страсть, затаенную под  без-
заботным спокойствием повседневности: сквозь багряные облака буйная вес-
на вдруг метнет белое пламя на цветущий миндаль; залитая  лунным  светом
снежная вершина с одинокой звездой над ней взмоет  к  страстной  синеве;
или старый тис на фоне заката вдруг выступит, словно  страж,  охраняющий
какую-то пламенеющую тайну неба.
   И бывают такие мгновения, когда картина в музее, отмеченная случайным
посетителем, как *** Тициана - превосходная вещь", пробивает  броню  ко-
го-нибудь из Форсайтов, может быть, позавтракавшего в этот день  плотнее
своих собратьев, и повергает его в состояние, близкое  к  экстазу.  Есть
что-то - чувствует он - есть что-то такое, что... словом,  что-то  такое
есть.  Непонятное,  неосознанное  овладевает  им;  как  только   он   со
свойственной практическому человеку  дотошностью,  начинает  подыскивать
непонятному точное определение, оно ускользает, улетучивается, как  уле-
тучиваются винные пары, заставляя его хмуриться и то и дело вспоминать о
своей печени. Он чувствует, что допустил какую-то экстравагантность, ка-
кое-то излишество, потерял свою добродетель. Ему вовсе не хотелось  про-
никать взором за эти три звездочки, поставленные в каталоге. Боже упаси!
Он не желает иметь дело с тайными силами Природы! Боже упаси! Неужели он
способен допустить хоть на минуту существование "чего-то такого"?  Стоит
только задуматься над этим - и кончено дело! Заплатил шиллинг за  билет,
второй - за каталог, и все.
   Взгляд, который поймала Джун, который поймали Другие  Форсайты,  был,
как пламя свечи, внезапно мелькнувшее сквозь неплотно сдвинутый занавес,
позади которого кто-то шел с этой свечой, как внезапная вспышка смутного
блуждающего огонька, призрачного, манящего.  Зрителям  стало  ясно,  что
грозные силы начали свою работу. В первую минуту все отметили это с удо-
вольствием, с интересом, а затем почувствовали, что лучше бы не замечать
этого совсем.
   Однако теперь было понятно, почему Джун так запоздала, почему она ис-
чезла, не протанцевав ни одного танца, даже не поздор