паузы и секундой поз-
же поднялся с удивленным видом, словно ждал, что его  будут  удерживать.
Он протянул Ирэн руку и позволил проводить себя до дверей и выпустить на
улицу. Нет, не нужно звать кэб, он прогуляется пешком, пусть Ирэн  пере-
даст привет Сомсу, а если ей захочется немного развлечься, что ж,  он  в
любой день поедет с ней в Ричмонд.
   Джемс пришел домой и, поднявшись к себе, разбудил Эмили,  впервые  за
сутки забывшуюся сном, чтобы сказать ей, что семейные дела Сомса, кажет-
ся, идут неважно; обсуждение этой темы заняло у Джемса полчаса, а затем,
заявив, что не сможет сомкнуть глаз всю ночь, он  повернулся  на  другой
бок и сейчас же захрапел.
   В доме на Монпелье-сквер Сомс, выйдя из верхней комнаты, стоял  неза-
меченный на лестнице и смотрел, как Ирэн разбирает письма, полученные  с
последней почтой. Она вернулась в гостиную, но сейчас же вышла оттуда  и
остановилась в дверях, словно прислушиваясь к чему-то. Затем стала  тихо
подниматься по лестнице, держа на руках котенка. Он видел ее лицо, скло-
нившееся над котенком, который с мурлыканьем терся об ее шею. Почему она
никогда не смотрит так на него?
   Вдруг она заметила Сомса, и выражение ее лица сейчас же изменилось.
   - Есть для меня письма? - спросил он.
   - Три.
   Сомс посторонился, а Ирэн прошла в спальню, не сказав больше ни  сло-
ва.


   VII
   ПРЕГРЕШЕНИЕ СТАРОГО ДЖОЛИОНА

   В тот же самый день старый Джолион ушел с крикетграунда с твердым на-
мерением отправиться домой. Но, не дойдя и до Гамильтон-Террес, раздумал
и, подозвав кэб, велел отвезти себя на Вистариа-авеню. В голове  у  него
созрело решение.
   Последнюю неделю Джун почти не бывала дома; она уже давно не баловала
его своим обществом, точнее говоря, с того самого дня, как состоялась ее
помолвка с Босини. Старый Джолион не просил Джун побыть с ним. Не в  его
привычках просить людей о чем-нибудь! Голова ее была занята только Боси-
ни и его делами. Старый Джолион остался один с оравой слуг  в  громадном
доме - и ни души рядом, с кем можно бы перекинуться словом за весь  дол-
гий день. Клуб его был временно закрыт; правления компаний, где он  сос-
тоял директором, не заседали на каникулах, поэтому в  Сити  делать  было
нечего. Джун настаивала, чтобы он уехал из города; сама же ехать не  хо-
тела, потому что Босини оставался в Лондоне.
   Но куда он денется без нее? Не ехать же одному за границу; море он не
переносит из-за печени; об отелях противно и думать. Роджер ездит на во-
ды, но он не намерен на старости лет заниматься такими  глупостями:  все
эти новомодные курорты - чистейшая ерунда!
   Такими изречениями старый Джолион прикрывал свое угнетенное состояние
духа, прячась от самого себя; морщины около его рта  залегли  глубже,  в
глазах с каждым днем все больше  и  больше  сквозила  печаль,  так  нес-
войственная лицу, в котором прежде было столько воли и спокойствия.
   Итак, в этот день он отправился в Сент-Джонс-Вуд, где золотые  брызги
света дрожали на зеленых шапках акаций  перед  скромными  домиками,  где
летнее солнце, словно в буйном веселье, заливало маленькие сады;  старый
Джолион с интересом смотрел по сторонам - он находился в той части горо-
да, куда Форсайты заходят, не скрывая своего неодобрения,  но  с  тайным
любопытством.
   Кэб остановился перед маленьким домиком, судя  по  его  неопределенно
бурому цвету, давно не знавшим ремонта. Вход с улицы был через  калитку,
как у деревенских коттеджей.
   Старый Джолион вышел из кэба с чрезвычайно спокойным видом; его  мас-
сивная голова с длинными усами, с прядью седых волос, видневшейся из-под
полей очень высокого цилиндра, была гордо поднята; взгляд твердый,  нем-
ного сердитый. Вот до чего его довели!
   - Миссис Джолион Форсайт дома?
   - Дома, сэр. Как прикажете доложить, сэр?
   Старый Джолион не вытерпел и подмигнул маленькой служанке, говоря  ей
свое имя. "Ну и лягушонок!" - пронеслось у него в голове.
   Он, прошел за ней через темную переднюю  в  небольшую  гостиную,  где
стояла мебель в ситцевых чехлах; служанка предложила ему кресло.
   - Они в саду, сэр; присядьте, пожалуйста, я сейчас доложу.
   Старый Джолион сел в кресло, покрытое ситцевым чехлом, и оглядел ком-
нату. Все здесь казалось жалким, как он выразился про себя; на всем  ле-
жал особый отпечаток - он затруднялся определить, какой  именно,  -  ка-
кой-то оттенок убожества, вернее, старания свести концы с концами.  Нас-
колько можно было судить, ни одна вещь в гостиной не стоила и пяти  фун-
тов. На стенах, давным-давно выцветших, висели акварельные эскизы; попе-
рек потолка шла длинная трещина.
   Все эти домишки - старая рухлядь; надо надеяться, что платят за такую
конуру меньше сотни в год; старому Джолиону трудно было бы выразить сло-
вами ту боль, которую он испытывал при одной мысли, что  Форсайт  -  его
родной сын - живет в таком доме.
   Служанка вернулась. Не угодно ли ему пройти в сад?
   Старый Джолион вышел через стеклянную дверь. Спускаясь с крылечка, он
подумал, что его давно следовало бы покрасить.
   Молодой Джолион, его жена, двое детей и пес Балтазар  сидели  в  саду
под грушевым деревом.
   Старый Джолион направился к ним, и это был самый мужественный  посту-
пок в его жизни; но ни один мускул не дрогнул на его лице, ни одно  дви-
жение не выдало его. Он шел, устремив твердый взгляд прямо на врага.
   В эти две минуты старый Джолион с  предельной  безупречностью  проде-
монстрировал бессознательную здравость ума, выдержку и  жизнеспособность
- все то, что делало его и многих других людей одного с ним класса ядром
нации. В манере вести свои дела без лишнего шума и с полным  пренебреже-
нием ко всему остальному миру эти люди воплощают самую сущность британс-
кого индивидуализма - результата естественной обособленности всей  стра-
ны.
   Пес Балтазар обнюхал его брюки; благосклонно настроенный и  несколько
циничный пес - незаконное детище пуделя и фокстерьера -  чуял  необычное
безошибочно.
   После натянутых приветствий старый Джолион  сел  в  плетеное  кресло,
внучата его стали по бокам и молча уставились на деда, первый раз в жиз-
ни видя перед собой такого старого человека.
   Дети были совсем непохожи друг на друга, как будто и здесь  сказалась
разница обстоятельств, сопутствовавших их рождению. Джолли - плод греха,
толстощекий, с форсайтскими глазами, с зачесанной  кверху  светлой,  как
лен, шевелюрой, с ямочкой на подбородке - смотрел приветливо  и  твердо;
маленькая Холли - плод брачного союза - была смуглая, серьезная особа  с
глазами матери - серыми и задумчивыми.
   Пес Балтазар обошел три маленькие клумбы, всем своим видом  показывая
полнейшее презрение к окружающему миру, затем  уселся  напротив  старого
Джолиона и, повиливая хвостиком, которому самой  природой  указано  было
лежать крендельком на спине, смотрел, не мигая, прямо перед собой.
   Общее впечатление убожества преследовало старого Джолиона даже здесь,
в саду; плетеное кресло поскрипывало под его тяжестью; клумбы жалкие;  у
потемневшей каменной ограды - тропинка, протоптанная кошками.
   Пока дед и внуки внимательно разглядывали  друг  друга  с  тем  любо-
пытством и доверием, которые всегда возникают между очень юными и  очень
старыми людьми, молодой Джолион наблюдал за женой.
   Ее худое продолговатое лицо с большими  серыми  глазами,  смотревшими
из-под прямых бровей, вспыхнуло. Волосы, высоко зачесанные со  лба,  уже
начинали седеть, как и у него, и эта  седина  с  щемящей  сердце  трога-
тельностью только подчеркивала румянец, внезапно загоревшийся у  нее  на
щеках.
   Это лицо - такое, каким он никогда не  знал  его  раньше,  какое  она
всегда прятала от него, - было полно долго таимой враждебности, тоски  и
страха. В глазах, под тревожно подергивающимися бровями, была боль.  Она
молчала.
   Разговор поддерживал один Джолли; у него было много сокровищ, и  этот
новый друг с длинными усами и голубыми жилками на руках, сидевший, поло-
жив ногу на ногу, как папа (Джолли давно уже старался  научиться  сидеть
так), должен был узнать об этих сокровищах; но будучи  истым  Форсайтом,
хотя всего-навсего восьми лет от роду, он не обмолвился ни словом о  са-
мом дорогом его сердцу - об оловянных солдатиках в  витрине  игрушечного
магазина, которые отец обещал подарить ему.  Эта  вещь  казалась  Джолли
бесценной; лучше даже не заикаться о ней, чтобы не искушать судьбу.
   Солнце, пробравшись сквозь листву, играло на этой  маленькой  группе,
на представителях трех поколений, спокойно сидевших под  грушевым  дере-
вом, которое уже давно не приносило плодов.
   Морщинистое лицо старого Джолиона покраснело пятнами, как краснеют на
солнце лица стариков. Он взял Джолли за руку; мальчик  вскарабкался  ему
на колени; и маленькая Холли, зачарованная этим зрелищем, подобралась  к
ним поближе; пес Балтазар принялся ритмически почесывать себе спину.
   Вдруг миссис Джолион встала и быстро пошла к дому; минутой позже  муж
пробормотал какое-то извинение и ушел за  ней.  Старый  Джолион  остался
один с внуками.
   И природа со свойственной ей тонкой иронией принялась за старого Джо-
лиона, испытывая на его сердце свой закон циклического  чередования.  Та
нежность к детям, та страстная любовь к росткам жизни, которая заставила
его однажды бросить сына и пойти за Джун, теперь заставляла его  бросить
Джун и пойти за этими совсем крохотными существами. Молодость незатухаю-
щим пламенем горела в сердце старого Джолиона, и к молодости он потянул-
ся, к пухлым ручонкам, таким шаловливым и требующим такой заботы о себе,
к пухлым личикам - то важным, то веселым, к звонким  голосам,  громкому,
захлебывающемуся смеху, к настойчивым цепким пальцам,  к  этим  крошкам,
копошившимся у его ног, - ко всему, что было молодо, молодо  и  еще  раз
молодо. В его глазах появилась нежность, нежным стал голос и  худые,  со
вздутыми венами руки, нежность затеплилась у него в сердце. И  крохотные
создания сразу же нашли здесь убежище для своих забав, убежище,  где  их
никто не тронет, где можно и поболтать,  и  посмеяться,  и  поиграть;  и
вскоре плетеное кресло и те, кто сидел в нем, стали, как  солнце,  излу-
чать радость, царившую во всех трех сердцах.
   Но молодой Джолион, последовавший за женой в комнаты, чувствовал себя
по-иному.
   Он нашел жену в кресле перед зеркалом; она сидела, закрыв лицо  рука-
ми.
   Плечи ее вздрагивали от рыданий. Эта  способность  так  легко  подда-
ваться горю всегда была непонятна молодому Джолиону. Сотни раз  приходи-
лось ему быть свидетелем таких вспышек отчаяния; он и сам не  знал,  как
удавалось переносить их, ибо ему не верилось, что это всего лишь  вспыш-
ки, что последний час их совместной жизни еще не пробил.
   А ночью она обхватит его шею руками и скажет: "Зачем  я  тебя  мучаю,
Джо!" - как бывало уже сотни раз.
   Он протянул руку и незаметно спрятал в карман футляр с бритвой.
   "Я не могу здесь оставаться, - думал молодой Джолион, - надо идти ту-
да!" Не говоря ни слова, он вышел из комнаты в сад.
   Старый Джолион усадил Холли на  колени;  она  завладела  его  часами;
Джолли, весь побагровевший, пытался показать, что умеет стоять на  голо-
ве. Пес Балтазар сидел вплотную у стола, не сводя глаз с печенья.
   Молодой Джолион почувствовал недоброе желание нарушить эту идиллию.
   Зачем отец явился сюда и так взволновал его жену?
   После всех этих лет - такое потрясение! Он должен был сам догадаться;
должен был предупредить их; но разве Форсайту придет когда-нибудь в  го-
лову, что его поведение может  причинить  неприятность  другим!  Молодой
Джолион был несправедлив к отцу.
   Он резко заговорил с детьми, послав их пить чай в комнаты. Удивленные
его резкостью - отец никогда еще не разговаривал с ними таким  тоном,  -
они пошли, взявшись за руки, и, уходя, Холли  несколько  раз  оглянулась
через плечо.
   Молодой Джолион налил себе и отцу чаю.
   - Жена немного нездорова сегодня, - сказал он, отлично зная, что отцу
понятна причина ее внезапного ухода, и почти ненавидя старика за то, что
тот сидит с таким невозмутимым видом.
   - У тебя славный домик, - сказал старый Джолион, пристально глядя  на
сына. - Ты снимаешь его?
   Молодой Джолион кивнул.
   - Хотя самый район мне не нравится, - сказал старый Джолион, -  очень
убогий.
   Молодой Джолион ответил:
   - Да, у нас убого.
   Теперь молчание прерывал только пес Балтазар, почесывавший себе  спи-
ну.
   Старый Джолион сказал просто:
   - Я, должно быть, напрасно пришел, Джо, но мне так тоскливо одному!
   В ответ на эти слова молодой Джолион встал и  положил  руку  отцу  на
плечо.
   В соседнем доме кто-то бесконечно наигрывал на расстроенном рояле "La
donna e mobile"; на садик спустилась тень, солнце доходило теперь только
до задней стены, на которой, греясь в последних лучах, пристроилась кош-
ка; ее желтые глаза сонно поглядывали вниз на Балтазара. Издалека  доно-
сился глухой шум уличного движения; увитые плющом стены садика  скрывали
все, кроме неба, дома и грушевого дерева, верхушку которого все еще  зо-
лотило солнце.
   Некоторое время они сидели, изредка перекидываясь словами. Потом ста-
рый Джолион собрался уходить, и о его дальнейших посещениях ничего  ска-
зано не было.
   Он вышел от сына с горечью на сердце.  Какой  жалкий  домишко!  И  он
вспомнил о большом пустынном доме на Стэнхоп-Гейт, достойной  резиденции
для Форсайта, с громадной бильярдной и гостиной, куда по  целым  неделям
никто не заходил.
   Эта женщина, лицо которой ему даже понравилось,  какая  она  чувстви-
тельная! Джолиону, должно быть, очень трудно с ней ладить. А  дети,  что
за прелесть! Как это все тяжело и нелепо!
   Он пошел по направлению к Эджуэр-Род между двумя рядами маленьких до-
миков, вызывавших у него мысли (ничем, конечно, не оправданные, но пред-
рассудки Форсайтов священны) о всевозможных непозволительных историях.
   Так называемое общество - болтливые мегеры и всякий сброд - произнес-
ло приговор его плоти и крови! Старые бабы! Он стукнул по тротуару  зон-
тиком, точно хотел вогнать его в самое сердце жалкого общества, осмелив-
шегося отвергнуть его сына и сына его сына, в котором он  мог  бы  снова
жить на старости лет.
   Старый Джолион гневно стукнул зонтиком; но ведь он сам вот  уже  пят-
надцать лет следовал законам этого общества и только сегодня изменил им!
   Он вспомнил Джун, ее покойную мать и всю катастрофу, и прежняя горечь
поднялась в нем. Тяжелая история!
   Путь до Стэнхоп-Гейт был долгий, потому что, словно назло самому  се-
бе, старый Джолион, чувствуя сильную усталость, шел всю дорогу пешком.
   Вымыв внизу руки, старый Джолион пошел в ожидании обеда в столовую  -
единственную комнату, где он проводил время, когда Джун не бывало  дома:
здесь не так тоскливо одному Вечерняя газета еще не пришла;  "Таймс"  он
уже просмотрел, значит делать было решительно нечего.
   Окна столовой выходили на спокойную улицу, и в комнате было очень ти-
хо. Старый Джолион не любил собак, но сейчас он обрадовался бы и  такому
обществу. Его взгляд, блуждающий по стенам, остановился на картине "Гол-
ландские рыбачьи лодки на закате" - гордость всей его коллекции.  Сейчас
она не доставила ему никакого удовольствия. Он  закрыл  глаза.  Тоскливо
одному! Жаловаться бесполезно, он прекрасно знает это, но  трудно  сдер-
жать себя. Жалкий старик, всегда был жалким - хватки не  было  в  жизни!
Такие мысли бродили в голове старого Джолиона.
   Лакей пришел накрыть на стол и, решив, что хозяин спит, старался дви-
гаться с величайшей осторожностью. Этот бородач носил также и  усы,  что
вызывало большие сомнения у многих членов семьи, особенно  у  тех,  кто,
подобно Сомсу, кончил закрытую школу и с сугубой  щепетильностью  разби-
рался в таких вопросах. В самом деле, разве он похож  на  лакея?  Игриво
настроенные умы называли его "дядин сектант". Джордж, известный  остряк,
прозвал его "миссионером".
   Лакей с неподражаемой мягкостью бесшумно двигался между большим поли-
рованным буфетом и большим полированным столом.
   Старый Джолион наблюдал за ним, притворившись спящим. Низкая  душонка
- он всегда считал его таким - только и думает, как бы отделаться поско-
рей и удрать на скачки, или к своей даме, или черт его знает куда! Туне-
ядец! А как разжирел! И ни малейшего чувства привязанности к своему  хо-
зяину!
   Но тут против его собственной воли старым Джолионом  вдруг  завладела
обычная склонность пофилософствовать, которая так сильно выделяла его из
среды остальных Форсайтов.
   В конце концов, разве лакей обязан чувствовать привязанность к хозяи-
ну? Ведь за это не платят, значит нечего с него и требовать. В этом мире
нельзя надеяться на бескорыстные чувства. В другом, может быть, все пой-
дет поиному, кто знает, кто может угадать? И он снова закрыл глаза.
   Упорно продолжая заниматься своим делом, лакей бесшумно доставал  по-
суду из разных отделений буфета. Он ни разу не повернулся к старому Джо-
лиону лицом, вероятно, стараясь скрыть неприглядность своих манипуляций,
заключавшуюся в том, что они совершались в присутствии хозяина; время от
времени он дышал украдкой на серебро и протирал его кусочком замши. Мож-
но было подумать, что лакей размышляет, достаточно ли вина  в  графинах,
которые он осторожно нес к столу, высоко держа их  в  руках  и  покрови-
тельственно прикрывая сверху бородой. Кончив приготовления, он с  минуту
глядел на хозяина, и в его зеленоватых глазах было презрение.
   В конце концов, хозяин у него старая развалина, совсем сдал старик!
   Тихо, как кошка, он прошел через комнату к  звонку.  Было  приказано:
"обед в семь". Хозяин спит. Ну что ж, он его живо разбудит; успеет  выс-
паться за ночь! Надо и о себе подумать: в половине девятого его  ждут  в
клубе.
   В ответ на звонок в столовую вошел мальчик с серебряной суповой  мис-
кой. Лакей принял от него миску и поставил на стол, потом остановился  в
дверях и, словно обращаясь к большому обществу, провозгласил торжествен-
ным голосом:
   - Кушать подано, сэр!
   Старый Джолион медленно поднялся с кресла и перешел к столу обедать.


   VIII
   ПРОЕКТ ДОМА ГОТОВ

   Все Форсайты, как это общеизвестно, живут в раковинах,  подобно  тому
чрезвычайно полезному моллюску, который идет в пищу как величайший дели-
катес; другими словами, в натуральном виде Форсайты никогда не  встреча-
ются, а если и встречаются, то никто их не  узнает  без  этой  оболочки,
сотканной из различных обстоятельств их жизни, их имущества, знакомств и
жен, без всего того, что на каждом шагу сопутствует им в этом мире,  ки-
шащем тысячами других Форсайтов, запрятанных в такие же оболочки. Предс-
тавить себе Форсайта без раковины немыслимо, в таком случае он уподобил-
ся бы роману без интриги, что, как известно,  явление  противоестествен-
ное.
   На взгляд Форсайтов, Босини жил без такой оболочки;  по-видимому,  он
принадлежал к тому редкостному  и  незадачливому  типу  мужчин,  которые
шествуют по своему пути в окружении обстоятельств  чужой  жизни,  чужого
имущества, чужих знакомых и чужих жен.
   Его квартира в верхнем этаже дома на Слоун-стрит, с дощечкой на  две-
рях, на которой было написано "Архитектор Филип Бейнз Босини", не  имела
ничего общего с жилищами Форсайтов, Гостиной у Босини не было,  а  такие
необходимые в обиходе вещи, как диван, кресло, трубки, винный  погребец,
книги и домашние туфли, хранились в большой нише, отгороженной от  рабо-
чей комнаты ширмой. Мебель в деловой половине его  квартиры  была  самая
обычная; бюро с множеством ящичков, круглый дубовый стол, складной  умы-
вальник, несколько стульев и еще один стол очень больших размеров, зава-
ленный рисунками и чертежами. Джун два раза пила здесь чай  под  охраной
тетки Босини.
   Предполагалось, что позади рабочей комнаты имеется спальня.
   Насколько семье Форсайтов удалось выяснить, доходы Босини сводились к
сорока фунтам в год за консультацию в двух строительных  конторах,  с