Чистильщик выдернул из-под него верхнюю простыню, стащил  с  Уилфрида
через голову рубашку, затем не без борьбы снял с него нижнее белье и за-
вернул больного в одеяло.
   - Ну, а теперь, хозяин, ложитесь как следует.
   Он опустил голову Уилфрида на подушку, закинул ему ноги на кровать  и
накрыл его еще двумя одеялами:
   - Лежите пока. Я минут через десять вернусь.
   Уилфрид лежал, и его сотрясала такая дрожь, что  он  утратил  способ-
ность связно мыслить и не мог уже членораздельно произносить слова,  так
как зубы у него неистово стучали. Все же он, заметил, что в номер  вошла
горничная, а затем услышал голоса:
   - Он раздавит градусник зубами. Куда еще можно поставить?
   - Попробую под мышку.
   Ему сунули под мышку термометр и прижали руку к телу.
   - Вы не болели желтой лихорадкой, сэр? Уилфрид качнул головой.
   - Можете приподняться, хозяин? Ну-ка, выпейте.
   Сильные руки приподняли Уилфрида; он выпил.
   - Сто четыре. [10]
   - Ого! Суньте грелку ему в ноги, а я позвоню доктору.
   Уилфрид разглядел горничную, которая наблюдала за ним с таким  видом,
словно спрашивала себя, какую лихорадку подцепит она сама.
   - Малярия, - неожиданно объявил он. - Не заразно. Дайте мне сигарету.
Возьмите в жилете.
   Горничная поднесла ему к губам сигарету  и  дала  прикурить.  Уилфрид
глубоко затянулся, потом попросил:
   - Е-еще.
   Горничная вторично поднесла сигарету к его губам:
   - Говорят, в лесу есть малярийные комары. Вас не покусали ночью, сэр?
   - О... она у ме... меня давно.
   Сейчас его трясло меньше, и он видел, как горничная ходит по комнате,
собирая его одежду и задергивая занавески, чтобы свет не падал  на  кро-
вать. Затем она подошла к нему. Он улыбнулся ей.
   - Еще чашечку горячего кофе? Уилфрид  потряс  головой,  снова  закрыл
глаза и опустился на постель, продолжая  дрожать  и  сознавая,  что  она
по-прежнему наблюдает за ним. Потом опять раздались голоса:
   - Фамилия нигде не указана, но видно,  он  из  высокопоставленных.  В
карманах деньги и письмо. Доктор будет через пять минут.
   - Ладно, я дождусь, но я ведь на работе.
   - Ничего, мне тоже на работу. Позовите хозяйку и объясните.
   Уилфрид заметил, что горничная стоит и смотрит на него с  благоговей-
ным испугом. Чужой, из высокопоставленных, да еще с  редкою  болезнью  -
любопытная загадка для неискушенного ума. Голова его уткнулась в  подуш-
ку; смуглая щека, ухо, прядь волос, прищуренный глаз под густой  бровью,
- вот все, что ей видно. Он почувствовал робкое прикосновение ее  пальца
ко лбу. Ого, как пышет!
   - Не хотите ли сообщить вашим друзьям, сэр? Уилфрид замотал головой.
   - Доктор сейчас придет.
   - Я проваляюсь дня два... Ничем не поможешь... Хинин...  апельсиновый
сок...
   Его снова неудержимо затрясло, и он замолчал. Затем вошел врач;  гор-
ничная, по-прежнему прислонясь к комоду, покусывала мизинец. Потом выта-
щила палец изо рта, и Уилфрид услышал, как она спросила:
   - Остаться мне, сэр?
   - Да, можете остаться.
   Пальцы врача нащупали пульс Уилфрида, приподняли ему веки, раздвинули
губы.
   - Как самочувствие, сэр? Давно этим болеете? Уилфрид кивнул.
   - Ну что ж, полежите здесь и поглотайте хинин. Ничего другого посове-
товать не могу. Приступ весьма острый.
   Уилфрид кивнул.
   - Ваших визитных карточек не нашли. Как вас зовут?
   Уилфрид замотал головой.
   - Хорошо, хорошо, не волнуйтесь! Примите-ка вот это.


   XXX

   Динни вылезла из автобуса и выбралась на простор Уимблдонского парка.
Она ускользнула из дому после почти бессонной ночи, оставив записку, что
ее не будет до вечера. Торопливо ступая по траве, она вошла в  березовую
рощицу и легла на землю. Однако ни облака, проплывавшие высоко над голо-
вой, ни солнечный свет, пробивавшийся сквозь ветки берез, ни трясогузки,
ни холмики сухого песка, ни зобатый  лесной  голубь,  которого  даже  не
встревожило ее распростертое тело, не принесли ей успокоения и не  обра-
тили ее мысли к природе. Девушка лежала на  спине  с  сухими  глазами  и
вздрагивала. Неужто есть существо, которому ее страдания доставляют  не-
изъяснимое наслаждение? Человек, потерпевший поражение, должен не  ждать
поддержки извне, а искать ее в самом себе. Динни не могла ходить и пока-
зывать людям, что переживает трагедию. Это отвратительно, и она  так  не
сделает! Но ничто: ни благоуханный воздух, ни бегущие облака,  ни  шорох
листвы под ветром, ни голоса детей не подсказывали девушке, как обновить
себя и начать жить сначала. Одиночество, на  которое  она  обрекла  себя
после первой встречи с Уилфридом у памятника! Фошу, стало теперь особен-
но ощутимым. Она все поставила на одну карту, и карта была  бита.  Динни
врылась пальцами в песчаную почву; чья-то собака, заметив норку,  подбе-
жала и обнюхала девушку. Она только-только начала  жить  и  уже  мертва.
"Венков просим не возлагать!"
   Вчера вечером она предельно отчетливо поняла, что  все  кончилось,  и
теперь даже не думала о возможности связать порванную нить. Он горд,  но
и она горда! По-другому, но тоже до мозга костей. Она никому  по-настоя-
щему не нужна. Почему бы ей не уехать? У нее ведь почти  триста  фунтов.
Отъезд не принесет ей ни радости, ни облегчения, но избавит от необходи-
мости огорчать близких, которые ждут, что  она  станет  прежней  веселой
Динни. Девушке вспомнились часы, проведенные вместе с Уилфридом в  таких
же парках. Воспоминание было таким острым, что Динни зажала  рот  рукой,
боясь, как бы у нее не вырвался стон отчаяния. До встречи с ним  она  не
знала одиночества. А теперь она одинока! Холод, холод - леденящий, бесп-
редельный! Вспомнив, как она установила, что быстрая ходьба  успокаивает
сердечную боль, держась за сердце, перешла через шоссе, по  которому  из
города уже выплескивался воскресный поток машин. Дядя Хилери  уговаривал
ее однажды не терять чувства юмора. Да было ли оно у нее? В конце Барнз-
коммон Динни села в автобус и поехала обратно в Лондон. Она должна  что-
нибудь съесть, иначе упадет в обморок. Она вылезла около Кенсингтонского
сада и завернула в первую попавшуюся гостиницу.
   После завтрака Динни  посидела  в  саду,  затем  отправилась  на  Ма-
унтстрит. Дома никого не застала, прилегла в гостиной на диван и,  слом-
ленная усталостью, заснула. Ее разбудил приход  тетки.  Динни  приподня-
лась, села и объявила:
   - Все вы можете порадоваться за меня, тетя Эм. Все кончено.
   Леди Монт посмотрела на племянницу, на ее тихую бесплотную улыбку,  и
две слезинки одна за другой скатились по ее щекам.
   - Я не знала, что вы плачете и на похоронах, тетя Эм.
   Динни встала, подошла к тетке и своим платком стерла следы, оставлен-
ные слезами:
   - Ну вот! Леди Монт тоже встала.
   - Я должна выреветься. Мне это просто необходимо!  -  сказала  она  и
поспешно выплыла из комнаты.
   Динни с той же бесплотной улыбкой снова  опустилась  на  диван.  Блор
внес чайный прибор; она поговорила с ним о его жене и Уимблдоне. Он вряд
ли полностью отдавал себе отчет о состоянии Динни, но  все  же,  выходя,
обернулся и посоветовал:
   - С вашего позволения, мисс Динни, вам не повредил бы морской воздух.
   - Да, Блор, я уже об этом думала.
   - Очень рад, мисс. В это время года все переутомлены.
   Он, видимо, тоже знал, что ее игра проиграна. И неожиданно почувство-
вав, что у нее больше нет сил присутствовать на  собственных  похоронах,
девушка прокралась к двери, прислушалась, спустилась по лестнице и  выс-
кользнула из дома.
   Но  она  была  так  вымотана  физически,  что   еле   дотащилась   до
СентДжеймс-парка. Там она посидела у пруда. Вокруг люди,  солнце,  утки,
тенистая листва, остроконечные тростники, а внутри нее - самум!  Высокий
мужчина, появившийся со стороны Уайтхолла, машинально сделал легкое дви-
жение, словно собираясь поднести руку к шляпе, но увидел ее лицо,  спох-
ватился и прошел мимо. Сообразив, что, наверно, написано у нее на  лице,
Динни встала, добралась до Вестминстерского аббатства, вошла  и  опусти-
лась на скамью. Так, наклонясь вперед и закрыв лицо руками, девушка про-
сидела целых полчаса. Она не помолилась, но отдохнула, и лицо ее  приоб-
рело иное выражение. Она почувствовала, что опять способна смотреть  лю-
дям в глаза и не показывать при этом слишком много.
   Уже пробило шесть, и Динни направилась на Саут-сквер. Пробралась  не-
замеченной к себе в комнату, долго сидела в горячей ванне, потом  надела
вечернее платье и решительно спустилась вниз  в  столовую.  Обедала  она
вместе с Майклом и Флер; ни один из них ни о чем ее  не  спросил.  Ясно,
что они знают. Динни кое-как продержалась до ночи. Когда она собралась к
себе наверх, они оба поцеловали ее и. Флер сказала:
   - Я велела сунуть вам в постель горячую грелку. Если ее  положить  за
спину, легче заснуть. Спокойной ночи.
   Девушка снова почувствовала, что. Флер когда-то уже выстрадала ту му-
ку, которая терзает теперь ее, Динни. Ночью ей спалось лучше, чем  можно
было ожидать.
   За утренним чаем ей подали письмо со штампом чингфордской гостиницы:
   "Мадам,
   В кармане джентльмена, который лежит здесь в остром приступе малярии,
было обнаружено нижеприлагаемое адресованное Вам письмо.  Пересылаю  его
Вам.
   С совершенным почтением
   Роджер Куили, доктор медицины".
   Девушка прочла письмо. "Что бы ни случилось, прости и верь:  я  любил
тебя. Уилфрид". И он болен! Динни мгновенно подавила первый порыв.  Нет,
она не бросится во второй раз туда, куда боятся входить ангелы!  Тем  не
менее она побежала вниз, позвонила Стэку и сообщила, что Уилфрид лежит в
чингфордской гостинице с острым приступом малярии.
   - Значит, ему понадобятся пижамы и бритва, мисс. Я отвезу.
   Динни сдержалась и вместо: "Передайте ему привет", - сказала:
   - Он знает, где меня найти, если я буду нужна.
   Письмо смягчило душевную горечь Динни, но  девушка  по-прежнему  была
отрезана от Уилфрида. Она не может пальцем шевельнуть, пока он не придет
или не пришлет за ней, а он не придет и не пришлет, - в  этом  она  была
втайне уверена. Нет! Он снимет свою палатку и покинет места, где слишком
много страдал.
   Около двенадцати заехал Хьюберт, чтобы проститься с ней. Она сразу же
поняла, что он тоже знает. Он пробудет в Судане до октября,  потом  вер-
нется заканчивать отпуск. Джин остается в Кондафорде до родов,  которые,
видимо, будут в ноябре. Врачи считают, что африканское лето вредно отра-
зилось бы на ее здоровье.  В  это  утро  брат  показался  Динни  прежним
Хьюбертом. Он распространялся о том, какое  преимущество  -  родиться  в
Кондафорде, И девушка, напустив не себя притворную оживленность, подтру-
нила:
   - Странно слышать это от тебя, Хьюберт. Ты раньше не  особенно  любил
Кондафорд.
   - Все меняется, когда у тебя есть наследник.
   - Вот как? Вы ждете наследника?
   - Да, мы настроились на то, что будет мальчик.
   - А уцелеет ли Кондафорд до тех пор, пока он  вступит  в  права  нас-
ледства?
   Хьюберт пожал плечами:
   - Попробуем сберечь. Сохраняется только то, что хотят сохранить.
   - И даже при этом условии - не всегда, - поправила Динни.


   XXXI

   Слова Уилфрида: "Можете сказать ее родным, что я уезжаю", -  и  слова
Динни: "Все кончено", - с почти  сверхъестественной  быстротой  облетели
всех Черрелов, но их не охватило то  ликование,  которым  сопровождается
обычно раскаяние грешника. Все слишком жалели ее, и жалость эта граничи-
ла с печалью. Каждый стремился выразить ей сочувствие, но никто не  знал
- как. Сочувствовать слишком явно - хуже, чем  не  сочувствовать  вовсе.
Прошло три дня, но ни один из членов семьи так его и не выразил. Наконец
Эдриена осенило, и он решил пригласить ее позавтракать, хотя  ему,  как,
впрочем, и всем на свете, было неясно, почему еда может служить утешени-
ем. Он позвонил ей и договорился о встрече в одном кафе, репутация кото-
рого, вероятно, не соответствовала истинным его достоинствам.
   Поскольку Динни не относилась к числу тех молодых  женщин,  для  кого
житейские бури - удобный случай приукрасить свою внешность, Эдриен  имел
полную возможность заметить бледность  племянницы.  От  комментариев  он
воздержался. В сущности, он вообще не знал, о чем говорить, так как  по-
нимал, что мужчина, увлеченный женщиной, все равно живет  своей  прежней
духовной жизнью, тогда как женщина, мен'ее увлеченная физически,  непре-
менно сосредоточивает свою духовную жизнь на любимом мужчине. Тем не ме-
нее он стал рассказывать девушке, как ему пытались "всучить липу".
   - Он заломил пятьсот фунтов, Динни, за череп кроманьонца, найденный в
Сэффолке. Вся история выглядела вполне правдоподобно. Но мне  посчастли-
вилось встретить археолога графства. Тот и говорит: "Ого! Значит, теперь
он пытается сбыть его вам? Старая уловка! Он откапывал  этот  череп,  по
меньшей мере, три раза. По парню тюрьма плачет. Он держит череп в шкафу,
каждые пять-шесть лет роет яму, кладет его туда, а потом пытается сбыть.
Возможно, что череп действительно кроманьонский, но он-то  подобрал  его
во Франции лет двадцать назад. Будь череп найден в Англии,  это  был  бы
уникум". Словом, я отправился на то место, где он откопал его в  послед-
ний раз, и, как ты понимаешь, сразу убедился, что парень сам зарыл его в
землю. В древностях есть нечто такое, что подрывает "моральный уровень",
как выражаются американцы.
   - Что он за человек, дядя?
   - С виду энтузиаст; немного похож на моего парикмахера.
   Динни рассмеялась.
   - Примите меры, не то он в следующий раз все-таки продаст свою наход-
ку.
   - Ему помешает кризис, дорогая. Кости и первопечатные  издания  -  на
редкость чувствительны к конъюнктуре. Пройдет еще лет десять, прежде чем
за череп дадут мало-мальски приличные деньги.
   - А многие пытаются вам что-нибудь всучить?
   - Некоторым это даже удается. Я жалею, что с этой "липой"  ничего  не
вышло. Череп - превосходный. В наши дни такие редко встретишь.
   - Мы, англичане, безусловно, становимся уродливей.
   - Неправда. Надень на тех, с кем ты встречаешься в гостиных и лавках,
сутаны и капюшоны, доспехи и камзолы, и на тебя глянут лица людей четыр-
надцатого или пятнадцатого века.
   - Но мы презираем красоту, дядя. В нашем представлении она связывает-
ся с изнеженностью и безнравственностью.
   - Да, люди склонны презирать то, чего лишены. С точки  зрения  прими-
тивности, мы стоим на третьем, нет, на четвертом месте в Европе. А  если
исключить кельтскую примесь, то и на первом.
   Динни оглядела кафе, но осмотр ничего не прибавил к ее выводам -  от-
части потому, что восприятие у нее притупилось, отчасти потому, что зав-
тракали здесь преимущественно евреи и американцы.
   Эдриен с болью  следил  за  племянницей.  Какой  у  нее  безразличный
взгляд!
   - Значит, Хьюберт уехал? - спросил он.
   - Да.
   - А ты что намерена делать, дорогая? Динни сидела, уставившись в  та-
релку. Затем неожиданно подняла голову и объявила:
   - Думаю поехать за границу, дядя.
   Рука Эдриена потянулась к бородке.
   - Понимаю, - согласился он наконец. - А деньги?
   - У меня хватит.
   - Куда?
   - Куда угодно.
   - Одна?
   Динни кивнула.
   - У отъезда есть оборотная сторона - возвращение, - напомнил Эдриен.
   - По-моему, сейчас мне здесь нечего делать. Почему бы мне не  порадо-
вать окружающих, избавив их от необходимости видеть меня?
   Эдриен замялся.
   - Конечно, дорогая, тебе виднее, что для тебя лучше. Но если ты поду-
мываешь о длительном путешествии, я уверен, что Клер была бы рада видеть
тебя на Цейлоне.
   Перехватив удивленный жест племянницы, Эдриен понял, что такая  мысль
не приходила ей в голову, и продолжал:
   - Мне почему-то кажется, что жизнь у нее будет нелегкая.
   Их взгляды встретились.
   - Я подумала о том же на ее свадьбе, дядя. Мне не понравилось его ли-
цо.
   - У тебя, Динни, особый дар -  умение  помогать  ближним,  а  христи-
анство, при всех своих недостатках, все-таки учит одному хорошему прави-
лу: "Блаженнее давать, нежели принимать".
   - Даже Сын человеческий любил иногда пошутить, дядя.
   Эдриен пристально посмотрел на девушку и предупредил:
   - Если поедешь на Цейлон, помни: манго надо есть над тарелкой.
   Вскоре он расстался с Динни, но настроение помешало ему вернуться  на
службу, и он отправился на выставку лошадей.


   XXXII

   На Саут-сквер "Дейли фейз" рассматривалась как одна из тех газет, ко-
торые приходится пробегать политикам, если они хотят  правильно  опреде-
лить температуру Флит-стрит. За завтраком Майкл протянул Флер свежий но-
мер.
   Со дня приезда Динни прошла уже неделя, но никто из них ни словом  не
напомнил ей об Уилфриде, и сейчас Динни сама осведомилась:
   - Можно взглянуть? Флер передала ей газету. Девушка прочла, вздрогну-
ла и снова принялась за завтрак. Наступила пауза, которую  прервал  Кит,
пожелавший выяснить рост Хоббза. Как считает тетя  Динни,  он  такой  же
длинный, как У. Г. Грейс?
   - Я никогда не видела ни того, ни другого.
   - Не видели Грейса?
   - По-моему, он умер до того, как я родилась.
   Кит с сомнением посмотрел на нее:
   - Ну?
   - Он умер в тысяча девятьсот пятнадцатом, - вмешался Майкл.  -  Тебе,
Динни, было тогда одиннадцать.
   - Вы в самом деле не видели Хоббза, тетя?
   - Нет.
   - А вот я видел его три раза. Я учусь  водить  мяч,  как  он.  "Дейли
фейз" пишет, первый игрок в крикет сейчас Брэдмен. По-вашему,  он  лучше
Хоббза?
   - Он - новинка, а к Хоббзу все привыкли.
   Кит уставился на нее:
   - Что такое новинка?
   - То, чем занимаются газеты.
   - Они их делают?
   - Не всегда.
   - А какую новинку вы сейчас прочли?
   - Для тебя ничего интересного.
   - Почем вы знаете?
   - Кит, не надоедай тете! - прикрикнула Флер.
   - Можно мне яйцо?
   - Возьми.
   Новая пауза длилась до тех пор, пока Кит не задержал ложку в воздухе,
показав Динни отставленный палец:
   - Смотрите! Ноготь черней, чем вчера. Он сойдет, тетя?
   - Как тебя угораздило?
   - Прищемил, когда задвигал ящик. Я не плакал.
   - Кит, не смей хвастаться.
   Кит поднял на мать ясные глаза и доел яйцо.
   Полчаса спустя, когда Майкл разбирал почту, к нему  в  кабинет  вошла
Динни:
   - Ты занят, Майкл?
   - Нет, дорогая.
   - Что нужно этой газете? Почему она не оставит его в покое?
   - Потому что "Барса" расхватывают, как горячие пирожки. Что слышно об
Уилфриде, Динни?
   - Я знаю, что у него был приступ малярии. Но где он сейчас  и  что  с
ним - неизвестно.
   Майкл посмотрел ей в лицо, на котором улыбка маскировала отчаяние,  и
нерешительно предложил:
   - Хочешь, я выясню?
   - Если я ему понадоблюсь, он знает, где меня найти.
   - Я схожу к Компсону Грайсу. С самим Уилфридом у меня не получается.
   Когда Динни ушла, Майкл наполовину расстроенный, наполовину  обозлен-
ный, долго сидел над письмами, на которые еще не успел ответить. Бедная,
милая Динни! Как ему не стыдно! Потом отодвинул письма и вышел.
   Контора Компсона Грайса помещалась неподалеку от Ковент-гарден,  пос-
кольку тот, по  еще  не  изученным  причинам,  оказывает  притягательное
действие на литературу. Когда к двенадцати Майкл добрался туда,  молодой
издатель сидел в единственной прилично обставленной комнате здания, дер-
жал в руках газетную вырезку и улыбался. Он  встал  навстречу  Майклу  и
поздоровался:
   - Хелло, Монт! Видели это в "Фейз"?
   - Да.
   - Я послал вырезку Дезерту, а он сделал сверху  надпись  и  возвратил
ее. Недурно, правда?
   Майкл прочел строки, написанные Уилфридом:
   Когда ему хозяин скажет:
   "Пиль!" - он куснет. "Ложись!" - он ляжет.
   - Значит, он в городе?
   - Полчаса назад еще был.
   - Вы его видели?
   - С тех пор как вышла книжка - нет.
   Майкл пристально посмотрел на пригожее полноватое лицо Грайса:
   - Удовлетворены спросом?
   - Мы перевалили на сорок первую тысячу, и берут бойко.
   - Я полагаю, вам неизвестно, собирается ли Уилфрид обратно на Восток?
   - Понятия не имею.