тва, были самыми счастливыми с начала стачки  -  стачки,  которая  в
уменьшенном масштабе все тянулась, так утомительно, что о ней  перестали
говорить, благо погода стояла теплая.
   А Сомс? Спокойная приветливость дочери и его успокоила. Он поглядывал
на Майкла и помалкивал, сообразуясь с лучшими английскими  традициями  и
собственным достоинством Он сам напомнил, что опекаемый  Джун  "несчаст-
ненький" должен был писать портрет Флер.  Он  чувствовал,  что  это  еще
больше займет ее ум. Впрочем, ему бы следовало сначала  познакомиться  с
работами художника, хотя это, очевидно, связано с визитом к Джун.
   - Если бы ее не было дома, - сказал он Флер, - я бы, пожалуй,  загля-
нул в его ателье.
   - Так устроить это, папа?
   - Как-нибудь потактичнее, - сказал Сомс, - а то она еще взбеленится.
   И вот, приехав к нему в следующую субботу. Флер сказала:
   - Хочешь, милый, поедем вместе в понедельник и зайдем туда.  Рафаэлит
будет дома, а Джун не будет. Она жаждет видеть тебя не  больше,  чем  ты
ее, - она всегда отличалась откровенностью.
   - Гм, - сказал Сомс.
   Они поехали в город в его машине. Составив себе мнение,  Сомс  должен
был вернуться, а Флер ехать дальше, домой. Рафаэлит встретил их  наверху
лестницы. Сомс решил, что он похож на матадора (хотя он в жизни ни одно-
го не видел): короткие баки, широкое бледное лицо, на котором было напи-
сано: "Если вы воображаете, что способны оценить мою работу, так вы оши-
баетесь". А у Сомса на лице было написано: "Если вы воображаете, что мне
так уж интересно оценить вашу работу, так вы ошиблись вдвойне". И, оста-
вив его с Флер, он стал смотреть по сторонам. Признаться, впечатление  у
него сложилось благоприятное. Судя по картинам, художник совершенно  от-
махнулся от современности. Поверхность гладкая,  перспектива  соблюдена,
краски богатые. Он уловил новую нотку, или, вернее,  воскресшую  старую.
Талант у этого малого бесспорно есть; долговечен ли он, этого  по  нашим
временам не скажешь, но картины его более приемлемы для  общежития,  чем
все, что он видел за последнее время. Дойдя до портрета Джун, он  посто-
ял, нагнув голову набок, потом сказал с бледной улыбкой:
   - Хорошо уловили сходство. - Ему приятна была мысль, что Джун,  веро-
ятно, не заметила того, что заметил он. Но  когда  взгляд  его  упал  на
портрет Энн, его лицо потемнело, и он быстро взглянул на Флер, а та ска-
зала:
   - Да, папа? Как ты это находишь?
   У Сомса мелькнула мысль: "Не потому ли она согласна  позировать,  что
хочет встречаться с ним?"
   - Готов? - спросил он.
   Рафаэлит ответил:
   - Да. Завтра отправляю.
   Лицо Сомса опять посветлело. Значит, не страшно!
   - Очень хорошая работа! - проговорил он. - Лилия сделана превосходно,
- и перешел к наброску с женщины, которая открыла им дверь.
   - Вполне можно узнать! Совсем не плохо.
   Такими сдержанными замечаниями он давал  понять,  что  хотя  в  общем
одобряет, но несуразную цену платить не намерен.  Улучив  момент,  когда
Флер не могла их услышать, он сказал:
   - Так вы хотите писать портрет моей дочери? Ваша цена?
   - Сто пятьдесят.
   - Многовато по нынешним временам - вы человек молодой. Впрочем,  лишь
бы было хорошо сделано. Рафаэлит отвесил иронический поклон.
   - Да, - сказал Сомс. - Конечно, вы думаете, что все ваши вещи  -  ше-
девры. В жизни не встречал художника, который держался бы  другого  мне-
ния. Не заставляйте ее подолгу позировать, у нее много дела. Значит, ре-
шено. До свидания. Не провожайте. Выходя, он сказал Флер:
   - Ну, я сговорился. Можешь начинать, когда хочешь. Он работает лучше,
чем можно бы предположить по его виду. Строгий, я бы сказал, мужчина.
   - Художнику нужно быть строгим, папа, а то подумают, что он заискива-
ет.
   - Возможно, - сказал Сомс. - Теперь я поеду домой, раз ты не  хочешь,
чтобы я тебя подвез. До свидания! Береги себя и не переутомляйся,  -  и,
подставив ей щеку для поцелуя, он сел в автомобиль. Флер пошла  на  вос-
ток, к остановке автобуса, а машина его двинулась к западу, и он не  ви-
дел, как дочь остановилась, дала ему отъехать и повернула обратно к дому
Джун.


   III
   ТЕРПЕНИЕ

   Точно так же, как в нашем  старом-престаром  мире  невозможно  разоб-
раться в происхождении людей и явлений, так же темны и  причины  челове-
ческих поступков; и психолог, пытающийся свести их к какому-нибудь одно-
му мотиву, похож на Сомса, полагавшего, что дочь  его  хочет  позировать
художнику, чтобы увидеть свое изображение в. раме на стене. Он знал, что
рано или поздно - и чаще всего рано - все  вешают  свое  изображение  на
стену. Но Флер, отнюдь, впрочем, не возражавшей против стены и рамы, ру-
ководили куда более сложные побуждения. Эта  сложность  и  заставила  ее
вернуться к Джун. Та просидела все время у  себя  в  спальне,  чтобы  не
встретить своего родича, и теперь была радостно возбуждена.
   - Цена, конечно, невысокая, - сказала  она,  -  по-настоящему  Харолд
должен бы получать за портреты ничуть не меньше, чем Том или Липпен.  Но
все-таки для пего так важно иметь какую-то работу, пока он еще не  может
занять подобающее ему положение. Зачем вы вернулись?
   - Отчасти чтобы повидать вас, - сказала Флер, - а отчасти потому, что
мы забыли условиться насчет нового сеанса. Я думаю,  мне  всего  удобнее
будет приходить в три часа.
   - Да, - протянула Джун неуверенно, не потому, что она сомневалась,  а
потому, что не сама предложила. - Думаю, что Харолду  это  подойдет.  Не
правда ли, его работы изумительны?
   - Мне особенно понравился портрет Энн. Его, кажется, завтра забирают?
   - Да, Джон за ним приедет.
   Флер поспешно взглянула в тусклое зеркало, чтобы убедиться, что  лицо
ее ничего не выражает.
   - Как, по-вашему, в чем мне позировать?
   Джун всю ее окинула взглядом.
   - О, он, наверное, придумает для вас что-нибудь необычное.
   - Да, но какого цвета? В чем-нибудь надо же прийти.
   - Пойдемте спросим его.
   Рафаэлит стоял перед портретом Энн. Он оглянулся на них,  только  что
не говоря: "О боже? Эти женщины?" - и хмуро кивнул, когда ему предложили
начинать сеансы в три часа.
   - В чем ей приходить? - спросила Джун.
   Рафаэлит воззрился на Флер, будто определяя, где у нее кончаются реб-
ра и начинаются кости бедра.
   - Серебро и золото, - изрек он наконец.
   Джун всплеснула руками.
   - Ну не чудо ли? Он сразу вас понял. Ваша золотая с серебром комната.
Харолд, как вы угадали?
   - У меня есть старый маскарадный костюм, - сказала Флер, - серебряный
с золотом и с бубенчиками, только я его не надевала с тех пор, как вышла
замуж.
   - Маскарадный! - воскликнула Джун. - Как раз подходит. Если он краси-
вый. Ведь бывают очень безобразные.
   - О, он красивый и очаровательно звенит.
   - Этого он не сможет передать, - сказала Джун. Потом добавила  мечта-
тельно: - Но вы могли бы дать намек на это, Харолд, - как Леонардо.
   - Леонардо!
   - О, конечно! Я знаю, он не...
   Рафаэлит перебил ее.
   - Губы не мажьте, - сказал он Флер.
   - Не буду, - покорно согласилась Флер. - Джун, до чего  мне  нравится
портрет Энн! Вы не подумали, что теперь  она  непременно  захочет  иметь
портрет Джона?
   - Конечно, я его уговорю завтра, когда он приедет.
   - Он ведь собирается фермерствовать - этим отговорится. Мужчины  тер-
петь не могут позировать.
   - Это все чепуха, - сказала Джун. - В старину даже очень любили. Сей-
час и начинать, пока он не устроился. Прекрасная получится пара. За спи-
ной рафаэлита Флер прикусила губу.
   - И пусть надевает рубашку с отложным воротничком. Голубую -  правда.
Харолд? - подойдет к его волосам.
   - Розовую, в зеленую крапинку, - пробормотал рафаэлит. Джун кивнула.
   - Джон придет к завтраку, так что к вашему приходу его уже  здесь  не
будет.
   - Вот и отлично. Au revoir!..
   Она протянула рафаэлиту руку, что, казалось, его удивило.
   - До свидания, Джун!
   Джун неожиданно подошла к ней и поцеловала ее в подбородок. Лицо ее в
эту минуту было мягкое и розовое, и глаза мягкие; а губы теплые,  словно
вся она была пропитана теплом. Уходя, Флер  думала:  "Может,  надо  было
попросить ее не говорить Джону, что  я  буду  приходить?"  Но,  конечно,
Джун, теплая, восторженная, не скажет Джону ничего такого, что могло  бы
пойти во вред ее рафаэлиту. Она стояла, изучая местность  вокруг  "Топо-
лей". В эту тихую заводь можно было попасть только  одной  дорогой:  она
ныряла сюда и выходила обратно. Вот здесь ее не будет видно из  окон,  и
она увидит Джона, когда он будет уходить после завтрака, в какую бы сто-
рону он ни пошел. Но ему придется взять такси, ведь  будет  картина.  Ей
стало горько от мысли, что она, его первая любовь, теперь должна идти на
уловки, чтобы увидеться с ним. Но иначе его никогда не увидишь! Ах,  ка-
кая она была дурочка в Уонсдоне в те далекие дни, когда их комнаты  были
рядом. Один шаг - и никакая сила не могла бы отнять у нее Джона: ни  его
мать, ни старинная распря, ни ее отец - ничто! И не стояли  тогда  между
ними ни его, ни ее обеты, ни Майкл, ни Кит, ни девочка с глазами  русал-
ки; ничего не было, только юность и чистота. И ей пришло в  голову,  что
юность и чистота слишком высоко ценятся. Она так и не додумалась до спо-
соба увидеть его, не выдав преднамеренного плана. Придется еще  немножко
потерпеть. Пусть только Джон попадет художнику в  лапы,  и  возможностей
найдется много. В три часа она явилась с костюмом  и  прошла  в  комнату
Джун переодеться.
   - В самый раз, - сказала Джун. - Прелесть,  как  оригинально.  Харолд
прямо влюбится.
   - Не знаю, - сказала Флер. Пока что темперамент рафаэлита казался  ей
не очень-то влюбчивым. Они прошли в ателье, ни разу не упомянув о Джоне.
Портрета Энн не было. И как только Джун вышла принести "как раз то,  что
нужном для фона. Флер сказала:
   - Ну? Будете вы писать портрет моего кузена Джона? Рафаэлит кивнул.
   - Он не хотел, она его заставила.
   - Когда начинаете?
   - Завтра, - сказал рафаэлит. - Он будет приходить по утрам, одну  не-
делю. Что в неделю сделаешь?
   - Если у него только неделя, ему бы лучше поселиться здесь.
   - Не хочет без жены, а жена простужена.
   - О, - сказала Флер, и мысль ее быстро заработала. - Так  тогда  ему,
вероятно, удобнее позировать днем? Я могу приходить утром; даже лучше  -
чувствуешь себя свежее. Джун могла бы известить его по телефону.  Рафаэ-
лит пробурчал что-то, что могло быть истолковано  как  согласие.  Уходя,
она сказала Джун:
   - Я хочу приходить к десяти утра, тогда день у меня освобождается для
моего дома отдыха в Доркинге. Вы из могли бы устроить, чтобы Джон приез-
жал днем? Ему было бы удобнее. Только не говорите ему, что я  здесь  бы-
ваю, за одну неделю мой портрет вряд ли станет узнаваемым.
   - О, - сказала Джун, - Кот это неверно. Харолд всегда с самого начала
дает сходство; но он, конечно, будет ставить холст  лицом  к  стене,  он
всегда так делает, пока работает над картиной.
   - Хорошо! Он уже сегодня кое-что сделал. Так если вы беретесь  позво-
нить Джону, я приеду завтра в десять.
   И она терпела еще целый день. А через два дня кивнула на холст, прис-
лоненный лицом к стене, и спросила:
   - Ну, как ведет себя мой кузен?
   - Плохо, - сказал рафаэлит. - Ему не интересно. Наверно,  ум  не  тем
занят.
   - Он ведь, знаете, поэт, - сказала Флер.
   Рафаэлит взглянул на нее глазами припадочного:
   - Поэт! Голова у него неправильной формы - челюсть  длинна,  и  глаза
сидят слишком глубоко.
   - А зато какие волосы! Вы разве не находите, что он приятная натура?
   - Приятная! - повторил Рафаэлит. - Я все пишу, будь оно  красиво  или
страшно как смертный грех. Возьмите рафаэлевского папу [32] - видали  вы
когда-нибудь лучший портрет или более уродливого человека? Уродство неп-
риятно, но оно существует.
   - Понятно, - сказала Флер.
   - Я всегда говорю понятные вещи. Единственно, что сейчас истинно  но-
во, - это трюизмы. Поэтому мое творчество значительно и  кажется  новым.
Люди так далеко отошли от понятного, что только понятное их и ошарашива-
ет. Советую вам над этим подумать.
   - В этом много правды, - сказала Флер.
   - Конечно, - сказал рафаэлит, - трюизм нужно выразить сильно и  ясно.
Если вы на это не способны, лучше ходить и ныть да ломаться по гостиным,
как делают гагаисты. Трагикомический они народ - стараются доказать, что
коктейль лучше старого бренди. Я вчера встретил человека, который сказал
мне, что четыре года писал стихотворение в двадцать две строки,  которые
никто не может понять. Это ли не трагикомедия? Но он себе на нем  соста-
вит имя, и о нем будут говорить, пока кто-нибудь и пять лет  не  напишет
двадцать три строки еще более заумные... Голову выше...  Молчаливый  тип
ваш кузен.
   - Молчание - большой талант, - сказала Флер.
   Рафаэлит ухмыльнулся.
   - Вы, верно, думаете, что я им не одарен. Но вы ошибаетесь, сударыня.
Я недавно две недели прожил, не открывая рта, кроме как для еды, а  если
говорил, так "да" или "нет". Она даже испугалась.
   - Неважно вы с ней обращаетесь, - сказала Флер.
   - Неважно. Ей моя душа нужна. Самая гадкая черта в женщинах - о  при-
сутствующих, конечно, не говорят - мало им своей души.
   - Может, у них и нет ее, - сказала Флер.
   - Магометанская точка зрения - что ж, не так уж глупо. Женщине  вечно
нужна душа мужчины, ребенка, собаки. Мужчины довольствуются телом.
   - Меня больше интересует ваша теория трюизмов, мистер Блэйд.
   - Вторая теория не по зубам? А? Попал в точку? Плечо немножко  повер-
ните. Нет, влево... Так ведь это тоже трюизм, что  женщине  вечно  нужна
чья-то душа, - только люди об этом забыли. Вот хоть Сикстинская мадонна!
У младенца своя душа, а мадонна парит над душой младенца. Тем  и  хороша
картина, помимо линий и красок. Она утверждает великий  трюизм;  но  его
уже никто не видит. Вернее, никто из профессионалов - у них ум "за разум
зашел.
   - Какой же трюизм вы собираетесь утвердить в моем портрете?
   - А вы не беспокойтесь, - сказал рафаэлит. - Какойнибудь да окажется,
когда будет готово, хотя, пока я работаю, я и сам не знаю, какой именно.
Темперамент не скроешь. Хотите отдохнуть?
   - Ужасно. Какой трюизм вы воплотили в портрете жены моего кузена?
   - Мама родная! - сказал рафаэлит. - Ну и допрос!
   - Ведь вы не сделали для нее исключения? Какой-нибудь трюизм да есть?
   - Во всяком случае, что нужно, я передал. Она не на - стоящая  амери-
канка.
   - То есть как?
   - Какие-нибудь предки другие - может быть, ирландцы или  бретонцы.  И
на русалку похожа.
   - Она, кажется, росла где-то в глуши, - сухо сказала Флер.
   Рафаэлит поглядел на нее.
   - Не нравится вам эта леди?
   - Нравится, конечно, но вы разве не  замечали,  что  живописные  люди
обычно скучны? А мой кузен - какой будет его трюизм?
   - Совесть, - сказал рафаэлит. - Этот молодой человек далеко пойдет по
пути праведному. Он не спокоен.
   Резкое движение встряхнуло все бубенчики на костюме Флер.
   - Какое страшное пророчество! Ну, будем продолжать?


   IV
   РАЗГОВОР В АВТОМОБИЛЕ

   И еще один день Флер терпела; потом после утреннего сеанса  забыла  в
ателье сумочку. Она заехала за ней в тот же день, попозже. Джон  еще  не
ушел. Он только что кончил позировать и стоял, потягиваясь и зевая.
   - Еще разок, Джон! Я каждое утро жалею, что у меня не твой рот.  Мис-
тер Блэйд, я забыла здесь сумочку; в ней у меня чековая книжка, она  мне
сегодня понадобится в Доркинге. Кстати, завтра я, вероятно,  на  полчаса
опоздаю. Ты знал, Джон, что мы с тобой товарищи по несчастью? Мы будто в
прятки играли. Как дела? Я слышала, Энн простужена. Передай, что я очень
ей сочувствую. Как подвигается портрет? Можно взглянуть  одним  глазком,
мистер Блэйд, мне интересно, выявляется  ли  трюизм?  О!  Будет  замеча-
тельно! Я уже вижу линию.
   - Да ну? - сказал рафаэлит. - А я нет.
   - Вот моя несчастная сумочка. Если ты кончил, Джон, могу подвезти те-
бя до Доркинга; там попадешь на более ранний поезд.  Поедем,  повеселишь
меня дорогой. Я так давно тебя не видела!
   На Хэммерсмитском мосту  к  Флер  вернулось  самообладание,  которого
внешне она и не теряла. Ока легко болтала на легкие  темы,  давая  Джону
время привыкнуть к ее близости.
   - Я езжу туда каждый день к вечеру, делаю там, что нужно, а рано  ут-
ром возвращаюсь в город. Так что до Доркинга я всегда могу тебя довезти.
Почему бы нам не видеться изредка? Мы же друзья, Джон?
   - Наши встречи не особенно-то способствуют счастью, Флер.
   - Милый мой, что такое счастье? Если можно без вреда  наполнить  свою
жизнь, почему не делать этого?
   - Без вреда?
   - Рафаэлит считает, что у тебя жуткая совесть, Джон.
   - Рафаэлит нахал.
   - Да, но умный нахал. Ты и правда изменился, у тебя  раньше  не  было
этой морщинки между глазами, и челюсть стала очень уж мощная.  Послушай,
Джон, милый, будь мне другом, как говорится, и давай больше ни о чем  не
думать... Всегда с удовольствием проезжаю Уимблдонский луг - за него еще
не взялись. Ты купил эту ферму?
   - Почти.
   - Хочешь, поедем через Робин-Хилл? Посмотрим на него сквозь  деревья.
Может, вдохновишься, напишешь поэму.
   - Никогда больше не буду писать стихов. С этим покончено.
   - Глупости, Джон. Тебя только нужно расшевелить.
   Правда, я хорошо веду машину? Ведь я только месяц как выучилась.
   - Ты все хорошо делаешь, Флер.
   - Говоришь, точно тебе это не нравится. Ты знаешь, что мы  никогда  с
тобой не танцевали до этого вечера в Нетлфолде? Доведется  ли  еще  ког-
да-нибудь потанцевать?
   - Вероятно, нет.
   - Джон-оптимист! Ага, улыбнулся! Смотри-ка, церковь! Тебя тут крести-
ли?
   - Меня вообще не крестили.
   - Ах да. Ведь это был период, когда к таким вещам относились  серьез-
но. Меня, кажется, два раза мучили - и в католическую веру, и  в  англи-
канскую. Вот я и получилась не такая религиозная, как ты, Джон.
   - Я? Я не религиозен.
   - А по-моему, да. Во всяком случае, у тебя есть моральные устои.
   - В самом деле?
   - Джон, ты мне напоминаешь вывески на владениях американцев: "Стой. -
Гляди. - Берегись. - Не входи!" Ты, наверно, считаешь меня ужасно легко-
мысленной.
   - Нет, Флер. Куда там! Ты имеешь понятие о  прямой,  соединяющей  две
точки.
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - Ты знаешь, чего хочешь.
   - Это тебе рафаэлит сообщил?
   - Нет, он только подтвердил мою мысль.
   - Ах, вот как? Не в меру болтлив этот молодой  человек.  Он  развивал
тебе свою теорию, что женщине нужна чужая душа, а мужчина довольствуется
телом?
   - Развивал.
   - Он прав?
   - Обидно с ним соглашаться, но, пожалуй, отчасти и прав.
   - Ну, так я тебе скажу, что теперь есть сколько угодно женщин,  кото-
рые держат свою душу при себе и довольствуются чужими телами.
   - Ты из их числа. Флер?
   - Может быть, еще что спросишь? Вон Робин-Хилл! Источник песен и ска-
заний о Форсайтах стоял среди деревьев, серый и важный; заходящее солнце
косо освещало фасад, зеленые шторы были еще спущены.
   Джон вздохнул.
   - Хорошо мне здесь жилось.
   - Пока не явилась я и не испортила все.
   - Нет, это кощунство.
   Флер дотронулась до его плеча.
   - Ужасно мило с твоей стороны, Джон, голубчик. Ты всегда был милый, и
я всегда буду любить тебя - совершенно невинно. Роща хороша.  Гениальная
мысль, осенила бога - создать лиственницы.
   - Да. Холли говорит, что дедушка больше всего любил здесь рощу.
   - Старый Джолион - тот, который не женился на своей возлюбленной, по-
тому что у нее была чахотка?
   - Этого я никогда не слышал. Но он - был чудесный старик, мои родите-
ли его страшно любили.
   - Я видела его карточки. Пожалуйста, не отрасти себе такого подбород-
ка, Джон. У всех Форсайтов они такие. Подбородка Джун я просто боюсь.
   - Джун редкий человек.
   - Ой, Джон, до чего ты благороден!
   - Это плохо?
   - Просто придает всему невероятную серьезность в мире,  который  того
не стоит. Нет, Лонгфелло можешь не ц