вов. Пойдемте, я хочу  курить.  Нет,
лучше останемся. Здесь того и гляди встретишь знакомых.
   - Черт бы их побрал!
   - Я пришла сюда с вами, и это самое большее, что я могу для вас  сде-
лать. Я ведь торжественно обещала целый год блюсти приличия. Ну, не надо
огорчаться. Мы будем часто видеться...
   - "Величие, достоинство, мир!" - повторила Динни, вставая. - Помоему,
достоинство - это самое важное.
   - Во всяком случае, самое труднодостижимое.
   - Ах, как эта женщина пела в ночном клубе! И небо - все в рекламах! Я
страшно благодарна вам, мистер Дорнфорд. Я долго буду помнить  сегодняш-
ний спектакль.
   - А то, что я вам сказал?
   - Вы очень добры, но алоэ цветет лишь один раз в столетие.
   - Я умею ждать. Для меня вечер был чудесный.
   - А где же наши?
   - Наверно, ждут нас в вестибюле.
   - Как по-вашему, были когда-нибудь величие, достоинство и мир  уделом
Англии?
   - Нет.
   - Но ведь "высится где-то зеленый холм вдали от  стены  городской"!..
Благодарю вас... Я ношу это пальто уже три года.
   - Оно прелестно.
   - По-видимому, теперь почти вся публика отправится в ночные клубы.
   - Процентов пять, не больше.
   - Сейчас мне хочется одного - подышать родным воздухом  и  долгодолго
смотреть на звезды.
   Клер отвернула голову:
   - Нельзя, Тони.
   - Ну, почему?
   - Вы и так провели со мной целый вечер.
   - Разрешите хоть проводить вас.
   - Нельзя, дорогой. Пожмите мне мизинец и возьмите себя в руки.
   - Клер!
   - Смотрите, вон они, как раз перед нами. А теперь исчезайте. Пойдите
   В клуб, выпейте глоток чего-нибудь, и пусть вам ночью снятся  лошади.
Ну, довольно! И так уж чересчур крепко. Спокойной ночи, милый Тони.
   - О господи! Спокойной ночи!


   XV

   Время принято сравнивать с рекой, но оно отличается от нее,  -  через
его мутный, неиссякаемый и бесконечный, как вселенная, поток нельзя  пе-
ребраться ни вброд, ни по мосту, и, хотя философы уверяют, что он  может
течь и вперед и вспять, календарь упорно регистрирует лишь одно  направ-
ление.
   Поэтому ноябрь сменился декабрем, но на смену декабрю не  пришел  но-
ябрь. За исключением нескольких кратких похолодании погода  стояла  мяг-
кая. Безработица сократилась, пассив торгового баланса возрос; люди гна-
лись сразу за десятью зайцами, но ловили в лучшем случае одного;  газеты
трепетали от бурь в стаканах воды; большая часть подоходного налога была
выплачена, но еще большая - нет; все по-прежнему ломали Себе голову  над
вопросом, почему пришел конец процветанию; фунт то поднимался, то падал.
Короче говоря, время текло, а загадка бытия оставалась неразрешенной.
   В Кондафорде забыли о проекте пекарни. Каждое пенни,  которое  удава-
лось отложить, вкладывалось в кур, кабанов и  картофель.  Сэр  Лоренс  И
Майкл так увлеклись планом трех "К", что их вера в него заразила и  Дин-
ни. Она с генералом целыми днями готовилась к встрече золотого века, ко-
торый воспоследует, как только план трех "К" будет принят. Юстейс  Дорн-
форд обещал поддержать его в палате. Были подобраны цифры, имевшие целью
доказать, что через десять лет Британия сможет экономить на  импорте  до
ста миллионов ежегодно за счет постепенного сокращения ввоза трех вышеу-
помянутых пищепродуктов, причем это не повлечет за собой удорожания жиз-
ни. При условии принятия кое-каких организационных мер, отказа британцев
от некоторых привычек и увеличения производства отрубей успех не вызыва-
ет сомнений. А пока что генерал призанял денег под свой страховой  полис
и уплатил налоги.
   Новый член парламента, который  объезжал  свой  избирательный  округ,
встретил рождество в Кондафорде и говорил  там  исключительно  о  свино-
водстве, так как инстинкт подсказывал ему, что это сейчас вернейший путь
к сердцу Динни. Клер также провела рождество дома.  Никто  не  спрашивал
ее, на что она тратит время, свободное от секретарских обязанностей.  Об
этом можно было только догадываться. Джерри Корвен писем не слал, но  из
газет было известно, что он вернулся на Цейлон. В дни,  отделяющие  рож-
дество от Нового года, жилая часть старого дома переполнилась до отказа:
приехали Хилери с женой и дочерью Моникой, Эдриен и Диана с Шейлой и Ро-
налдом, которые оправились после кори. Семейство Черрелов давно  уже  не
собиралось в таком полном составе. В канун Нового года к завтраку прибы-
ли даже сэр Лайонел и леди Элисон. Все были убеждены, что при таком  по-
давляющем консервативном большинстве 1932 год станет важной вехой в  ис-
тории страны.
   Динни сбилась с ног. Теперь она была меньше поглощена  воспоминаниями
о прошлом, хотя ничем не обнаруживала этого. Она в такой  мере  являлась
душой и жизненным центром собравшегося общества, что никто не  додумался
задать себе вопрос, есть ли у нее своя собственная жизнь. Дорнфорд  вни-
мательно присматривался к ней. Что скрывается за этим неустанным  и  ра-
достным самопожертвованием? Его любопытство зашло так далеко, что он ре-
шился расспросить Эдриена, которого, как представлялось  Дорнфорду,  она
любила больше остальных родственников.
   - На вашей племяннице держится весь дом, мистер Черрел.
   - Вы правы. Динни - чудо.
   - Она думает когда-нибудь о себе?
   Эдриен украдкой взглянул на собеседника. Темные  волосы,  симпатичное
лицо - немного смуглое, худощавое, кареглазое, пожалуй,  слишком  чуткое
для юриста и политика. Однако едва лишь речь заходила  о  Динни,  Эдриен
настораживался, как овчарка; поэтому и сейчас он ответил сдержанно:
   - По-моему, да, но лишь столько, сколько нужно, - немного.
   - Иногда мне кажется, будто она пережила что-то очень тяжелое.
   Эдриен пожал плечами:
   - Ей двадцать семь.
   - Вы необычайно меня обяжете,  рассказав  -  что.  Поверьте,  это  не
праздное любопытство. Я... я люблю Динни и страшно  боюсь  причинить  ей
боль, разбередив по неведению ее рану.
   Эдриен сделал такую глубокую затяжку, что в трубке засипело.
   - Если ваши намерения серьезны...
   - Безусловно.
   - Что ж, постараюсь уберечь ее от нескольких тяжелых минут. Так  вот,
в позапрошлом году она очень сильно любила одного человека, но все  кон-
чилось трагически.
   - Его смертью?
   - Нет. Я не могу входить в подробности, но этот человек совершил неч-
то такое, что поставило его, так сказать, вне общества. По крайней  мере
он сам так думал. Не желая впутывать Динни в историю, он расторг помолв-
ку и уехал на Дальний Восток. Разрыв был окончательным. Динни об этом не
вспоминает, но, боюсь, никогда не забудет.
   - Понятно. Я глубоко вам благодарен. Вы оказали мне огромную услугу.
   - Сожалею, если огорчил вас, - ответил Эдриен, - но, по-моему,  самое
лучшее - вовремя открыть человеку глаза.
   - Бесспорно.
   Посасывая трубку, Эдриен искоса поглядывал на молчаливого  собеседни-
ка. На задумчивом лице Дорнфорда читались не  растерянность  и  боль,  а
скорее глубокая озабоченность будущим. "Он ближе всех к идеалу мужа, ко-
торого я желал бы ей, - чуткого, уравновешенного, удачливого, -  размыш-
лял Эдриен. - Но жизнь чертовски сложная штука!"
   - Она очень непохожа на свою сестру, - произнес он наконец вслух.
   Дорнфорд улыбнулся:
   - Она - смесь прошлого и современности.
   - Однако Клер тоже очень милая девушка.
   - О да, у нее масса достоинств.
   - Они обе с характером. Как Клер справляется с работой?
   -  Превосходно:   быстро   схватывает,   память   отличная,   большое
savoirfaire [9].
   - Жаль, что она сейчас в таком положении. Я не знаю, почему  разлади-
лась ее семейная жизнь, но сомневаюсь, чтобы ее можно было наладить.
   - Я никогда не встречался с Корвеном.
   - С ним приятно встречаться, пока к нему не присмотришься,  -  в  нем
есть что-то жестокое.
   - Динни утверждает, что он мстителен.
   - Похоже, что так. Скверное свойство, особенно когда встает вопрос  о
разводе. Но надеюсь, до него не дойдет, - грязное это дело, да и страда-
ет чаще всего невинный. Не помню, чтобы у нас в семье кто-нибудь  разво-
дился.
   - У нас тоже, но мы ведь католики.
   -  Не  считаете  ли  вы,  исходя  из  вашей  судебной  практики,  что
нравственный уровень англичан понижается?
   - Нет. Скорей даже повышается.
   - Оно и понятно: мораль стала менее строгой.
   - Нет, просто люди стали откровеннее, - это не одно и то же.
   - Во всяком случае вы, адвокаты и судьи, - исключительно нравственные
люди, - заметил Эдриен.
   - Вот как? Откуда вы это знаете?
   - Из газет.
   Дорнфорд рассмеялся.
   - Ну что ж, - сказал Эдриен, поднимаясь, - сыграем партию на  бильяр-
де?..
   В понедельник, встретив Новый год, гости разъехались. Часа  в  четыре
Динни ушла к себе, прилегла на кровать и заснула. Тусклый  день  угасал,
сумерки постепенно заполняли комнату. Девушке снилось, что, она стоит на
берегу реки. Уилфрид держит ее за руку,  показывает  на  противоположный
берег и говорит: "Еще одну реку, переплывем еще одну реку!" Рука об руку
они спускаются с берега, входят в воду, и  Динни  разом  погружается  во
мрак. Она больше не чувствует руки Уилфрида и в ужасе  кричит.  Дно  ус-
кользает у нее из-под ног, течение подхватывает ее, она тщательно  пыта-
ется найти руками точку опоры, а голос Уилфрида раздается все  дальше  и
дальше от нее: "Еще одну реку, еще одну реку..." - и  наконец  замирает,
как вздох. Динни проснулась в холодном поту. За  окном  нависало  темное
небо, верхушка вяза задевала за звезды. Ни звука, ни запаха, ни проблес-
ка. Девушка лежала не шевелясь и стараясь дышать поглубже,  чтобы  спра-
виться с испугом. Давно она не ощущала Уилфрида так близко, не испытыва-
ла такого мучительного чувства утраты.
   Она поднялась, умылась холодной водой и встала у окна, всматриваясь в
звездную тьму и все еще дрожа от пережитой во сне боли.  "Еще  одну  ре-
ку!.."
   В дверь постучали.
   - Кто там?
   - Мисс Динни, пришли от старой миссис Парди. Говорят,  она  помирает.
Доктор уже там, но...
   - Бетти? Мама знает?
   - Да, мисс, она сейчас туда идет.
   - Нет, пойду я сама. Не пускайте ее, Энни.
   - Слушаю, мисс. У старушки последний приступ.  Сиделка  велела  пере-
дать, что сделать ничего нельзя. Зажечь свет, мисс?
   - Да, включите.
   Слава богу, наконец-то хоть электричество удалось провести!
   - Налейте в эту фляжку бренди и поставьте в холле мои резиновые боти-
ки. Я буду внизу через две минуты.
   Девушка натянула свитер и меховую  шапочку,  схватила  свою  кротовую
шубку и побежала вниз, лишь на секунду задержавшись у двери  в  гостиную
матери - сказать, что уходит. В холле она надела ботики, взяла наполнен-
ную фляжку и вышла. Ночь была непроглядная, но для  января  сравнительно
теплая. Дорога обледенела, и, так как Динни не захватила с собой фонарь,
у нее ушло на полмили чуть ли не четверть часа. Перед  коттеджем  стояла
машина доктора с включенными фарами. Динни толкнула дверь и вошла в дом.
Горела свеча, в камельке теплился огонек, но в уютной комнате, где обыч-
но бывало людно, не осталось никого, кроме щегла  в  просторной  клетке.
Девушка распахнула тонкую дощатую дверь, ведущую на лестницу,  и  подня-
лась наверх. Осторожно приоткрыла жиденькую верхнюю дверь и заглянула  в
комнату. Прямо напротив, на подоконнике, горела лампа, вырывая из  мрака
часть низкой комнатки и просевшего потолка. В ногах двуспальной  кровати
стоял доктор и шепотом разговаривал с сиделкой.  В  углу  у  окна  Динни
разглядела съежившегося на стуле старичка - мужа умирающей. Руки его ле-
жали на коленях; морщинистые, темно-красные, как вишня, щеки  подергива-
лись. Старая хозяйка коттеджа полулежала на старой кровати, лицо  у  нее
было восковое, и Динни казалось, что морщины на нем разгладились. С  губ
ее слетало слабое прерывистое дыхание. Веки были опущены только до поло-
вины, но глаза уже ничего не видели.
   Врач подошел к двери.
   - Наркоз, - сказал он. - Думаю, что не придет в сознание. Что ж,  так
ей,  бедняжке,  легче!  Если  очнется,  сестра  повторит   впрыскивание.
Единственное, что нам остается, - это облегчить ей конец.
   - Я побуду здесь, - сказала Динни.
   Доктор взял ее за руку:
   - Не убивайтесь, дорогая. Смерть будет легкая.
   - Бедный старый Бенджи! - прошептала Динни.
   Доктор пожал ей руку и спустился по лестнице.
   Динни вошла в комнату, неплотно притворив за собой  дверь,  -  воздух
был тяжелый.
   - Сестра, если вам нужно отлучиться, я посижу.
   Сиделка кивнула. В опрятном синем платье и  чепце  она  выглядела  бы
совсем бесстрастной, если бы не нахмуренное лицо.  Они  постояли  бок  о
бок, глядя на восковые черты старушки.
   - Теперь мало таких, - неожиданно прошептала сиделка. - Ну, я  пойду,
захвачу кое-что необходимое и вернусь  через  полчаса.  Присядьте,  мисс
Черрел, не утомляйтесь зря.
   Когда она удалилась, Динни подошла к старичку, сидевшему в углу:
   - Бенджи!
   Он качал круглой головкой, потирая лежавшие на коленях руки. У  Динни
не повернулся язык сказать ему ободряющие слова. Она  погладила  его  по
плечу, вернулась к постели и придвинула к ней единственный жесткий дере-
вянный стул. Потом села, молча следя за губами старой Бетти,  с  которых
слетало слабое прерывистое дыхание. Девушке казалось, что вместе со ста-
рушкой умирает дух минувшего века. В деревне, вероятно, были другие люди
того же возраста, что старая Бетти, но они сильно отличались от  нее:  у
них не было ее здравого смысла и бережливой любви к порядку; начитаннос-
ти в библии и преданности господам; гордости тем, что в восемьдесят  три
года у нее еще свежа память и целы зубы, с которыми ей давно уж  полага-
лось бы расстаться, и особой манеры обращаться с мужем так, будто он  не
старик, а непослушный ребенок. Бедный старый Бенджи! Он, конечно, никог-
да не был жене ровней, но как он теперь останется  один  -  трудно  себе
представить. Видимо, найдет пристанище у одной из внучек.  В  то  доброе
старое время, когда шиллинг стоил столько же, сколько теперь стоят  три,
чета Парди произвела на свет семерых детей,  и  деревня  кишела  их  по-
томством. Но уживутся ли внуки с этим маленьким старичком, вечным  спор-
щиком, ворчуном и любителем пропустить стаканчик? Найдет ли он себе мес-
то у их более современных очагов? Что ж, уголок для него, конечно, поды-
щут. Здесь ему в одиночку не прожить. Два пособия по старости  для  двух
стариков и одно для одного - это разные вещи.
   "Ах, почему у меня нет денег!" - подумала девушка. Щегол ему  теперь,
разумеется, не нужен. Она возьмет его с собой, поместит в старой  тепли-
це, а клетку выбросит: она будет кормить Голди, пока он снова  не  приу-
чится летать, а потом выпустит его на волю.
   Старичок, прочищая глотку, кашлянул в  своем  темном  уголке.  Динни,
спохватившись, наклонилась над кроватью: она так глубоко задумалась, что
не заметила, как ослабело дыхание старушки. Бескровные губы Бетти поджа-
лись, морщинистые веки почти совсем закрыли незрячие глаза. С постели не
доносилось ни звука. Девушка посидела несколько минут, не шевелясь, гля-
дя на умирающую и прислушиваясь; затем встала, подошла к кровати сбоку и
склонилась над ней.
   Мертва? Словно в ответ веки Бетти дрогнули, на губах мелькнула  почти
неуловимая улыбка, и разом, как задутое ветром пламя, жизнь покинула те-
ло. Динни задержала дыхание. Она впервые присутствовала при кончине  че-
ловека. Ее глаза, прикованные к восковому лицу старушки, увидели, как на
нем появилось выражение отрешенности, как оно преисполнилось того незыб-
лемого достоинства, которое отличает смерть от  жизни.  Девушка  пальцем
расправила покойнице веки.
   Смерть! Пусть спокойная, пусть  безболезненная,  и  все-таки  смерть!
Древнее всеутоляющее средство, общий жребий! Под этим  низким  просевшим
потолком, на этой кровати, в которой больше полувека подряд Бетти прово-
дила ночи, только что отошла маленькая старушка с большою душой.  У  нее
не было того, что принято называть знатностью,  положением,  богатством,
властью. Жизнь ее не осложнялась ни образованием, ни погоней  за  модой.
Она рожала, нянчила, кормила и обмывала детей, шила, готовила,  убирала,
ела скудно, за всю жизнь ни разу никуда не съездила, много мучилась,  не
знала ни довольства, ни избытка, но держала голову  высоко,  шла  прямой
дорогой, взгляд ее был спокоен, а сердце  приветливо.  Если  уж  она  не
большой человек, значит, больших людей не бывает.
   Динни стояла, опустив голову, до глубины души потрясенная этими  мыс-
лями. Старый Бенджи в своем темном уголке снова прочистил  себе  глотку.
Динни опомнилась и, слегка дрожа, подошла к нему:
   - Пойдите к ней, Бенджи. Она уснула.
   Она взяла старика под руку и помогла ему встать, так как колени у не-
го одеревенели. Даже выпрямившись, этот иссохший человечек  был  девушке
почти по плечо. Поддерживая Бенджи, Динни помогла ему пересечь комнату.
   Они стояли бок о бок и смотрели на покойницу, лоб и щеки которой пос-
тепенно приобретали странную красоту смерти. Лицо старичка стало малино-
вым; он надулся, как ребенок, потерявший игрушку, и сердито проскрипел:
   - Э, да она не спит. Она померла. Она уже больше словечка не  скажет.
Посмотрите-ка сами! Нет больше матери... А сиделка где? Кто ей  разрешал
уходить?
   - Тс-с, Бенджи!
   - Да она же померла. Что мне-то теперь делать?
   Он повернул к Динни свое сморщенное, как печеное яблоко, личико, и на
нее повеяло запахом горя, немытого тела, табака и лежалой картошки.
   - Не могу я тут оставаться, раз с матерью такое, - проворчал он. - Не
годится так!
   - И не надо! Пойдите вниз, выкурите трубку и скажите  сиделке,  когда
та вернется.
   - Что еще ей говорить? Я ей скажу - зачем ушла. О господи, господи!
   Обняв старика рукой за плечо, Динни проводила его до лестницы  и  по-
дождала, пока он, спотыкаясь, хватаясь за стену  и  охая,  не  спустился
вниз. Затем вернулась к постели. Разгладившееся лицо покойницы неотрази-
мо притягивало к себе девушку. С каждой минутой оно все более  облагора-
живалось. Печать лет и страданий постепенно стиралась с него, оно выгля-
дело почти торжествующим и в этот краткий промежуток между жизненной му-
кой и смертным тлением раскрывало истинный облик усопшей. "Чистое  золо-
то!" - вот какие слова нужно высечь на ее скромном надгробии. Где бы она
ни была теперь, - пусть даже нигде, - неважно: она выполнила свой  долг.
Прощай, Бетти!
   Когда сиделка вернулась, девушка все еще стояла и всматривалась в ли-
цо умершей.


   XVI

   После отъезда мужа Клер постоянно встречалась с Тони Крумом, но упор-
но держала его на расстоянии вытянутой руки.  Влюбленность  сделала  его
необщительным, да и показываться с ним на людях было бы неосторожно; по-
этому Клер не знакомила его со своими друзьями, и молодые люди назначали
друг другу свидания в дешевых ресторанах, ходили в кино или просто гуля-
ли. Домой к себе она его снова не приглашала, а он не набивался в гости.
Его поведение можно было бы назвать поистине  безупречным,  если  бы  он
иногда не умолкал в самый неподходящий момент, так напряженно  глядя  на
Клер, что у нее чесались руки встряхнуть его за плечи.  Он,  повидимому,
неоднократно ездил на конский завод Джека Масхема  и  просиживал  долгие
часы над книгами, трактующими о том, обязан ли Эклипс своими редкостными
статьями Листеру Турецкому или Дарли  Арабскому  и  предпочтительнее  ли
случать потомков Блеклока  с  мужскими,  нежели  с  женскими  отпрысками
Сен-Симона и Ласточки.
   Приехав из Кондафорда после встречи Нового года, Клер целых пять дней
не получала от Тони никаких известий, вследствие чего он занял в ее мыс-
лях гораздо большее место, чем раньше, и она написала ему на адрес  "Ко-
фейни":
   "Дорогой Тони,
   Где вы и что с вами? Я вернулась. Желаю вам счастья в Новом году.
   Всегда ваша
   Клеро.
   Ответ прибыл только через три дня, в течение которых она сначала ощу-
тила досаду, потом забеспокоилась и, наконец, немножко струхнула. Письмо
было помечено беблок-хайтской гостиницей.
   "Клер, дорогая,
   Ваша за