анин, и рот у тебя как был -  хороший  и  большой.
Почему у американцев и у моряков такие маленькие рты?
   - Наверно, из чувства долга. Как Вэл?
   - О, Вэл молодцом! И улыбка у тебя не изменилась. Помнишь свою старую
комнату?
   - Еще бы. А ты как, Холли?
   - Да ничего. Я стала писательницей, Джон.
   - Это замечательно!
   - Совсем нет. Тяжелая работа и никакого удовлетворения.
   - Ну!
   - Первая книга вообще была мертворожденная. Вроде "Африканской фермы"
[3] - помнишь? - но без психологических финтифлюшек.
   - Помню! Только я их всегда пропускал.
   - Да, Джон, нелюбовь к финтифлюшкам у нас от папы. Он  как-то  сказал
мне: "Мы скоро начнем называть всякую материю духом, или  всякий  дух  -
материей, - одно из двух".
   - Ну, это вряд ли, - сказал Джон, - человек любит  все  разбивать  на
категории. О, да я помню всякую мелочь в этой комнате. Как лошади? Можно
взглянуть на них сегодня, а завтра покататься?
   - Завтра встанем пораньше, посмотрим, как их объезжают. У нас  сейчас
только три двухлетки, но одна подает большие надежды.
   - Отлично! А потом я поеду в город и постараюсь получить какую-нибудь
работку погрязнее. Хорошо бы кочегаром на паровоз. Меня всегда интересо-
вало, какие мысли и чувства бывают у кочегаров.
   - Поедем все вместе. Мы можем остановиться у матери Вэла.  Как  же  я
рада, что вижу тебя, Джон. Обед через полчаса.
   Минут пять Джон постоял у окна, Фруктовый сад в полном  цвету,  наса-
женный не с такой математической точностью, как его только что проданные
персиковые деревья в Северной Каролине, был так же прекрасен, как в  тот
давно минувший вечер, когда он гонялся по нему за Флер, Вот в  чем  пре-
лесть Англии - здесь все естественно. Как они тосковали по родине, он  и
его мать! Теперь он больше не уедет. Какое дивное море яблоневого цвета!
Опять кукушка! Из-за одного этого стоило вернуться на родину, Он подыщет
участок и будет разводить фрукты, на Западе - в Вустершире или  Сомсрсе-
те, а может быть, и здесь где-нибудь, - в Уординге,  помнится,  разводят
много маслин и еще чего-то - Он распаковал чемодан и стал одеваться. Вот
тут, где он сидит сейчас, натягивая американские носки, сидел он  в  тот
вечер, когда Флер показывала ему платье с картины Гойи. Кто  бы  поверил
тогда, что через шесть лет ему будет нужна Энн, а не Флер, с ним  рядом,
на этой постели! Гонг к обеду! Он наскоро пригладил  волосы,  светлые  и
непокорные, поправил галстук и побежал вниз.
   Взгляды Вэла на стачку, взгляды Вэла на все на свете - скептические и
узкие, как его лицо лошадника! Теперь-то  этим  бездельникам-лейбористам
достанется; придется им удирать, пока целы. Как понравились Джону  янки?
Видел он "Броненосец"? Нет? Боже правый! Самый  интересный  спектакль  в
Америке! Правда, что в Кентукки трава синяя? Только издали? А!  Что  они
еще собираются там отменить? Правда, что где-то в южных штатах есть  го-
род, где сожительство разрешается только на глазах городской  охраны?  В
Англии парламент хочет провести налог на игру на скачках; почему  бы  не
ввести тотализатор и не покончить с этим вопросом? Ему-то, впрочем,  все
равно, он больше не играет. И он взглянул на Холли. Джон  тоже  взглянул
на ее поднятые брови и полуоткрытые губы - прелестное лицо, такая в  нем
ирония и терпимость. Она ведет Вэла на шелковом поводу.
   Вэл не унимался. Хорошо, что Джон разделался  с  Америкой;  если  ему
обязательно нужно заниматься сельским хозяйством вне Англии,  почему  не
поселиться в Южной Африке, под бедным старым английским флагом;  хотя  с
голландцами еще не покончено! Ух, и народ! Конечно, они  живут  там  так
давно, что стали настоящими поселенцами,  не  какие-нибудь  авантюристы,
неудачники, эмигранты на субсидии. Он их, негодяев, не любит,  но  народ
крепкий, ничего не скажешь! Совсем остаться в Англии? И того лучше!  Мо-
жет, вместе будем разводить чистокровных скакунов?
   Наступило неловкое молчание, потом Холли сказала лукаво:
   - Джон находит, что это не очень-то почтенное занятие, Вэл.
   - А почему?
   - Излишняя роскошь.
   - Чистокровные-то? А что без них станет с лошадьми?
   - Очень соблазнительно, - сказал Джон, - я бы с удовольствием вошел в
долю. Но в основном мне хочется заняться фруктами.
   - Одобряю, сын мой. Можешь разводить яблоки, а  мы  будем  лакомиться
ими по воскресеньям.
   - Видишь ли, Джон, - сказала Холли, -  в  Англии  никто  не  верит  в
сельское хозяйство. Мы говорим о нем все больше, а  делаем  все  меньше.
Как по-твоему, Вэл, Джон изменился?
   Кузены оглядели друг друга.
   - Немножко возмужал; но ничего американского.
   Холли проговорила задумчиво:
   - Почему всегда сразу узнаешь американца?
   - Почему всегда сразу узнаешь англичанина? - сказал Джон.
   - В нем есть какая-то настороженность. А впрочем, нет ничего труднее,
как определить национальный тип. Но американца ни с кем не спутаешь.
   - Вряд ли ты приняла бы Энн за американку.
   - Расскажи, какая она, Джон.
   - Нет, подожди, сама увидишь.
   После обеда, когда Вэл отправился в  последний  обход  конюшен,  Джон
спросил:
   - Ты видала Флер, Холли?
   - Не видела года полтора, кажется. Мне очень нравится ее муж -  золо-
той человек. Ты счастливо отделался, Джон: она не для тебя, хоть и  оча-
ровательна; уж очень всегда хочет быть в центре внимания. Да ты это, ве-
роятно, знал.
   Джон посмотрел на нее и не ответил.
   - Впрочем, - тихо добавила Холли, - когда влюблен, мало что знаешь.
   Вечером он сидел у себя в комнате; по дому  бродили  призраки.  Точно
собрались в нем все воспоминания: о Флер,  о  Робин-Хилле  -  любимые  в
детстве деревья, сигары отца, цветы и игра матери; детская с  игрушками,
где до него росла Холли, где позднее он мучился над рифмами; вид из окна
на конюшни и башенку с часами.
   В открытое окно его комнаты тянуло сладкими запахами - такими родными
- с холмов, мерцающих в лунном полусвете. Первая ночь на родине за две с
лишним тысячи ночей. С продажей Робин-Хилла у него не осталось в  Англии
дома, кроме этого. Но они с Энн устроят себе собственное гнездо. Родина!
На английском пароходе он готов был  расцеловать  стюардов  и  горничных
только за то, что они говорили с английским акцентом. Он слушал его, как
музыку. Для Энн теперь легче будет усвоить этот акцент, она очень  восп-
риимчива. Сам он американцев полюбил, но был рад, что Вэл не нашел в нем
ничего американского. Прокричала сова. Какая тень падает от  сарая,  как
знакомы ее мягкие очертания! Он лег в постель. Надо спать, если он наме-
рен встать вовремя, чтобы посмотреть, как объезжают лошадей. Однажды ему
уже случилось встать здесь очень рано - но с другой целью! Он скоро  ус-
нул; и чей-то образ - не то Энн, не то Флер - проносился в его  сновиде-
ниях.


   IV
   СОМС ЕДЕТ В ЛОНДОН

   В среду, посадив жену на пароход в Дувре, Сомс Форсайт поехал на  ав-
томобиле в Лондон. По дороге он решил сделать порядочный крюк и  въехать
в город по Хэммерсмитскому мосту, самому западному из всех более или ме-
нее подходящих. Он всегда чувствовал, что  в  периоды  рабочих  волнений
есть тесная связь между Ист-Эндом и всякими неприятностями. И зная зара-
нее, что, встреться ему грозная толпа пролетариев, никакие силы не  зас-
тавят его отступить, он послушался другой стороны форсайтской  натуры  -
решил предотвратить эту возможность. Такимто образом случилось, что  его
автомобиль застрял на переезде у Хэммерсмитского вокзала -  единственном
месте, где в тот день  произошли  сколько-нибудь  серьезные  беспорядки.
Собралось много людей, и они остановили движение, которого, по-видимому,
не одобряли.  Сомс  наклонился  вперед,  чтобы  сказать  шоферу:  "Лучше
объехать, Ригз", потом откинулся на сиденье и стал ждать. День был пого-
жий, машина ландолет открыта, он не мог не видеть, что "объехать" совер-
шенно невозможно. И всегда этот Ригз где-нибудь застрянет! Сотни  машин,
набитых людьми, пытающимися выбраться из города; несколько почти  пустых
машин с людьми, пытающимися, как и он сам, пробраться мимо них в  город;
автобус, не то чтобы опрокинутый, но с выбитыми  стеклами,  загородивший
половину дороги; и толпа людей с ничего не выражающими  лицами,  снующих
взад и вперед перед горстью полисменов! Таковы были явления, с которыми,
по мнению Сомса, власти могли бы справиться и получше.
   До слуха его донеслись слова: "Вот буржуй проклятый!" И, оглянувшись,
чтобы увидеть буржуя, о котором шла речь, он убедился, что это  он  сам.
Несправедливые эпитеты! На нем скромное коричневое пальто и мягкая  фет-
ровая шляпа. У этого Ригза внешность как нельзя  более  пролетарская,  а
машина - самого обыкновенного синего цвета. Правда, он занимает ее один,
а все другие полны народу; но как выйти из такого положения -  неизвест-
но; разве что повезти с собой в Лондон людей, стремящихся уехать  в  об-
ратном направлении. Поднять верх автомобиля было  бы,  конечно,  слишком
демонстративно, так что ничего не остается, как сидеть смирно и не обра-
щать внимания. Сомс, от рождения усвоивший гримасу легкого презрения  ко
всей вселенной, был как нельзя более приспособлен для такого занятия. Он
сидел, глядя на кончик собственного носа, а солнце светило ему  в  заты-
лок, и толпа колыхалась взад-вперед  вокруг  полисменов.  Насильственные
действия, результатом которых явились выбитые окна автобуса, уже прекра-
тились, и теперь люди вели себя вполне мирно, словно вышли поглазеть  на
принца Уэльского.
   Всеми силами стараясь не раздражать толпу  слишком  явным  вниманием,
Сомс наблюдал. И пришел к заключению, что вид у людей равнодушный; ни  в
глазах, ни в жестах он не видел той напряженной деловитости, которая од-
на только и придает революционным выступлениям грозный  характер.  Почти
все молодежь, чуть не у каждого к нижней губе  приклеилась  папироса,  -
так смотрит толпа на упавшую лошадь.
   Люди теперь так и родятся, зеваками, И это неплохо. Кино, дешевые па-
пиросы и футбольные матчи - пока они существуют, настоящей революции  не
будет. А всего этого, по-видимому, с каждым  годом  прибавляется.  И  он
только было решил, что будущее не так уж мрачно, когда к нему в  автомо-
биль просунулась голова какой-то молодой женщины.
   - Не могли бы вы подвезти меня в город?
   Сомс, по привычке, посмотрел на часы. Стрелки, показывавшие семь  ча-
сов, мало чем помогли ему.  Довольно  нарядно  одетая  женщина,  с  чуть
вульгарной манерой говорить и напудренным носом. И долго этот Ригз будет
скалить зубы? А между тем, в "Бритиш Газет" он читал, что все так  дела-
ют. Он ответил грубовато:
   - Могу. Куда вам нужно попасть?
   - О, хотя бы до Лестер-сквер добраться.
   Этого еще недоставало!
   Молодая женщина, казалось, почуяла его опасения.
   - Видите ли, - сказала она, - мне надо еще поесть до спектакля.
   Да она уже лезет в машину! Сомс чуть не вылез вон. Он сдержался,  ис-
коса оглядел ее; наверно, какая-нибудь актриса - молодая, лицо  круглое,
и, конечно, накрашено, - чуть курносая, глаза  серые,  слегка  навыкате;
рот... гм, красивый рот, немножко вульгарный. И, разумеется, стриженая.
   - Вот спасибо вам!
   - Не стоит, - сказал Сомс; и машина тронулась.
   - Вы думаете, это надолго - забастовка?
   Сомс наклонился вперед.
   - Поезжайте, Ригз, - сказал он, - этой даме нужно на,  у  э-э...  Ко-
вентри-стрит, там остановитесь.
   - Такая глупость вся эта история, - сказала дама. - Я бы ни за что не
поспела вовремя. Вы видели наше обозрение "Такая милашка"?
   - Нет.
   - Очень, знаете ли, неплохо.
   - Да?
   - Впрочем, если это не кончится, придется закрывать лавочку.
   - А.
   Молодая женщина замолчала, сообразив,  что  поклонник  не  отличается
разговорчивостью.
   Сомс переменил позу. Он так давно не разговаривал с посторонней моло-
дой женщиной, что почти совсем забыл,  как  это  делается.  Поддерживать
разговор ему не хотелось, а между тем, он понимал, что она его гостья.
   - Вам удобно? - неожиданно спросил он.
   Она улыбнулась.
   - Неужели нет? Машина чудесная!
   - Мне она не нравится, - сказал Соке.
   Она раскрыла рот.
   - Почему?
   Сомс пожал плечами; он говорил, только чтобы сказать что-нибудь.
   - По-моему, это даже интересно, правда? - сказала она. -  "Держаться"
вот так, как мы все сейчас.
   Машина теперь шла полным ходом, и Сомс начал вы  -  считывать,  через
сколько минут можно будет покончить с такими сопоставлениями.
   Памятник Альберту, уже! Он почувствовал к, нему своего рода  нежность
- такое счастливое неведение всего происходящего!
   - Обязательно приходите посмотреть наше обозрение, - сказала дамочка.
   Сомс собрался с духом и взглянул ей в лицо.
   - Что вы там делаете? - спросил он.
   - Пою и танцую.
   - Вот как.
   - У меня хорошая сцена в третьем акте, где мы все в  ночных  рубашон-
ках.
   Сомс чуть заметно улыбнулся.
   - Таких, как Кэт Воген, теперь не увидишь, - сказал он.
   - Кэт Воген? Кто она была?
   - Кто была Кэт Воген? - повторил Сомс.  -  Самая  блестящая  балерина
легкого жанра. В то время в танцах было изящество; это теперь вы  только
и знаете, что ногами дрыгать. Вы думаете, чем быстрее вы можете передви-
гать ноги, тем лучше танцуете. - И, сам смутившись своего выпада,  кото-
рый неминуемо должен был к чему-то привести, он отвел глаза.
   - Вы не любите джаз? - осведомилась дамочка.
   - Не люблю, - сказал Сомс.
   - А знаете, я, пожалуй, тоже; кроме того, он выходит из моды.
   Угол Хайд-парка, уже! И скорость добрых двадцать миль!
   - Ой-ой-ой! Посмотрите на грузовики; замечательно, правда?
   Сомс проворчал что-то утвердительное. Дамочка стала без всякого стес-
нения пудрить нос и подмазывать губы. "Что, если  меня  кто-нибудь  уви-
дит?" - подумал Сомс. А может, кто и видит, он этого никогда не  узнает.
Поднимая высокий воротник пальто, он сказал:
   - Сквозит в этих автомобилях! Подвезти вас к ресторану Скотта?
   - Ой, нет, если можно - к Лайонсу; я еле-еле успею перекусить. В  во-
семь надо быть на сцене. Большое вам спасибо. Теперь если бы кто еще от-
вез меня домой! - Она вдруг повела глазами и добавила: - Не поймите пре-
вратно!
   - Ну, что вы, - сказал Сомс не без тонкости, вы и  приехали.  Стойте,
Ригз!
   Машина остановилась, и дамочка протянула Сомсу руку.
   - Прощайте, и большое спасибо!
   - Прощайте, - сказал Сомс.
   Улыбаясь и кивая, она сошла на тротуар.
   - Поезжайте, Ригз, да поживее. Саут-сквер.
   Машина тронулась. Сомс не оглядывался; в сознании его, как пузырь  на
поверхности воды, возникла мысль: "В прежнее время всякая женщина, кото-
рая выглядит и говорит, как эта, дала бы мне свой адрес". А она не дала!
Он не мог решить, знаменует это прогресс или нет.
   Не застав дома ни Флер, ни Майкла, он не стал переодеваться к  обеду,
а прошел в детскую. Его внук, которому шел теперь  третий  год,  еще  не
спал и сказал:
   - Алло!
   - Алло!
   Сомс извлек игрушечную трещотку. Последовало пять минут сосредоточен-
ного и упоенного молчания, по временам нарушаемого гортанным звуком тре-
щотки. Потом внук улегся поудобнее, уставился синими глазами на Сомса  и
сказал:
   - Алло!
   - Алло! - ответил Сомс.
   - Спать! - сказал внук.
   - Спать! - сказал Сомс, пятясь к двери, и чуть ну споткнулся о сереб-
ристую собачку.
   На том разговор закончился, и Сомс пошел вниз. Флер  предупредила  по
телефону, чтобы он не ждал их к обеду.
   Он сел перед картиной Гойи. Трудно было бы утверждать, что Сомс  пом-
нил чартистское движение 1848 года, потому что он родился в 5-м;  но  он
знал, что в то время его дядя Суизин состоял в добровольческой  полиции.
С тех пор не было более серьезных внутренних беспорядков, чем эта  гене-
ральная стачка; и за супом Сомс все глубже и глубже вдумывался в ее воз-
можные последствия. Большевизм на пороге, вот в чем беда! И еще - недос-
таток гибкости английского мышления. Если уголь был когда-то  прибыльной
статьей - воображают, что он навсегда останется прибыльным. Политические
лидеры, руководство тред-юнионов, печать не видят на  два  дюйма  дальше
своего носа! Им еще в августе надо было начать что-то делать, а что  они
сделал? Составили доклад, на который никто и смотреть не хочет.
   - Белого вина, сэр, или бордо?
   - Все равно, что есть начатого.
   В восьмидесятых, даже в девяностых годах с его отцом  от  таких  слов
случился бы удар: пить бордо из начатой бутылки в его глазах почти  рав-
нялось безбожию. Очередной симптом вырождения идеалов!
   - А вы. Кокер, что скажете о забастовке?
   Лысый слуга наклонил бутылку сотерна.
   - Неосновательно задумано, сэр, если уж вы меня спрашиваете.
   - Почему вы так думаете?
   - А было бы основательно, сэр, Хайд-парк был бы закрыт для публики.
   Вилка Сомса с куском камбалы повисла в воздухе.
   - Очень возможно, что вы правы, - сказал он одобрительно.
   - Суетятся они много, но так - все впустую. Пособие -  вот  это  умно
придумали, сэр. Хлеба и цирков, как говорит мистер Монт.
   - Ха! Вы видели эту столовую, которую они устроили?
   - Нет, сэр. Кажется, нынче вечером туда  придет  морильщик.  Говорят,
тараканов там видимо-невидимо.
   - Брр!
   - Да, сэр, насекомое отвратительное.
   Пообедав, Сомс закурил вторую из двух полагавшихся ему в день сигар и
надел наушники радио. Он, пока мог, противился этому изобретению - в та-
кое время! "Говорит Лондон!" Да, а слушает вся Великобритания. Беспоряд-
ки в Глазго? Иначе и быть не может - там  столько  ирландцев!  Требуются
еще добровольцы в чрезвычайную полицию? Ну, их-то скоро будет  достаточ-
но. Нужно сказать этому Ригзу, чтобы записался. Вот и  здесь  без  лакея
вполне можно обойтись. Поезда! Поездов, по-видимому, пустили  уже  поря-
дочно. Прослушав довольно внимательно речь министра внутренних дел. Сомс
снял наушники и взял "Бритиш Газет". Впервые за всю жизнь он уделил  не-
которое время чтению этого малопочтенного листка и надеялся, что  первый
раз будет и последним. Бумага и печать из рук вон  плохи.  Все  же  надо
считать достижением, что ее вообще удалось выпустить. Подбираются к сво-
боде печати! Не так-то это легко, как казалось этим людишкам. Попробова-
ли - и вот результат: печать, куда более решительно направленная  против
них, чем та, которую они прикрыли. Обожглись на этом деле! И без всякого
толку, ведь влияние печати - устарелое понятие. Его убила война. Без до-
верия нет влияния. Что политические вожди, что печать - если  им  нельзя
верить, они вообще не идут в счет! Может быть, эту  истину  когда-нибудь
откроют заново. А пока что газеты - те же  коктейли,  только  возбуждают
аппетит и нервы. Как хочется спать. Хоть бы Флер не слишком поздно  вер-
нулась домой. Безумная затея - эта стачка! Из-за нее все взялись за  со-
вершенно непривычные дела, да еще в такой момент,  когда  промышленность
только-только начинает - или делает вид, что начинает, - оживать. Но что
поделаешь! В наше время становится год от  года  труднее  придерживаться
плана. Всегда что-нибудь помешает. Весь мир как будто живет  со  дня  на
день, и притом такими темпами! Сомс откинулся на спинку испанского  сту-
ла, заслонил глаза от света, и сон  волной  подступил  к  его  сознанию.
Стачка стачкой, а волны перекатывались через него мягко, неотвратимо.
   Защекотало, и над его рукой, сухощавой и темной,  закачалась  бахрома
шали. Что такое? Он с усилием выбрался из чащи снов. Около  него  стояла
Флер. Красивая, яркая, глаза сияют, говорит быстро, как будто возбужден-
но.
   - Так ты приехал, папа!
   Губы ее горячо и мягко коснулись его лба, а глаза - что  с  ней?  Она
точно помолодела, точно... как бы это выразить?
   - Ты дома? - сказал он. - Кит становится разговорчив. Поела  чего-ни-
будь?
   - Да, да!
   - Эта столовая...
   Флер сбросила шаль.
   - Мне там ужасно нравится.
   Сомс с удивлением заметил, как  часто  дышит  ее  грудь,  словно  она
только что бежала. И щеки у нее были очень розовые.
   - Ты, надеюсь, ничего там не подце