м старший упущен - попал в лапы к Ду-
метриусу, а ведь только потому, что он из-за анонимного письма  забыл  о
Болдерби и о картине. Украдкой подметил он напряженное выражение на лице
дочери, точно и она воззрилась на картину, которую не может купить. Сомс
почти жалел, что кончилась война. Во время войны волнения как-то не  так
волновали. По ласковому голосу, по выражению ее лица Сомс знал, что дочь
чего-то хочет от него, но не знал наверное, умно ли будет дать. Он отод-
винул от себя нетронутую тарелку с сыром и даже закурил  за  компанию  с
Флер папироску.
   После обеда Флер завела электрическую пианолу.  Самые  мрачные  пред-
чувствия обступили Сомса, когда дочь села на мягкую скамеечку у его  ног
и взяла его за руку.
   - Дорогой, не сердись на меня. Я должна была повидаться с Джоном - он
мне писал. Он попытается воздействовать на свою мать. Но я все обдумала.
Это, в сущности, в твоих руках, папа. Если бы ты мог убедить ее, что наш
брак ни в каком смысле не означал бы возобновления прошлого! Что я оста-
нусь твоею дочкой, а Джон ее сыном; что ты не стремишься встречаться  ни
с ним, ни с нею, и ей не нужно будет встречаться ни с тобой, ни со мной!
Ты один можешь ее убедить, дорогой, потому что обещать это можешь только
ты. Нельзя же обещать за другого. Ведь тебе не будет слишком уж  неловко
увидеться с нею один только раз - теперь, когда отец Джона умер?
   - Слишком неловко? - повторил Сомс. - Это просто немыслимо!
   - Знаешь, - сказала Флер, не подымая глаз, - на самом деле ты непрочь
увидеться с нею!
   Сомс молчал. Ее слова выразили чересчур глубокую правду,  которую  он
не допускал до своего сознания. Флер переплела его пальцы своими;  горя-
чие, тонкие, страстные, вцепились они в его руку. Она его дочь, она про-
царапает себе дорогу сквозь кирпичную стену.
   - Что же мне делать, если ты не  согласишься,  папа?  -  сказала  она
очень мягко.
   - Для твоего счастья я сделал бы все, - сказал Сомс, - но это не даст
тебе счастья.
   - О, ты не знаешь! Даст!
   - Только все разбередить! - сказал он угрюмо.
   - Все и так разбередили. Теперь надо все уладить.  Заставить  ее  по-
нять, что дело идет только о наших жизнях, что это  не  касается  ни  ее
жизни, ни твоей. Ты можешь, папа, я знаю, что можешь.
   - Ты в таком случае знаешь очень много, - последовал угрюмый ответ.
   - Если ты нам поможешь, мы с Джоном подождем год, два года, если  хо-
чешь.
   - Мне кажется, - тихо сказал Сомс, - с моими чувствами ты  не  счита-
ешься нисколько.
   Флер прижала его руку к своей щеке.
   - Считаюсь, дорогой. Но ведь ты не захочешь, чтобы я была до крайнос-
ти несчастна.
   Как она ластится, чтобы достичь своей цели! Сомс всеми силами старал-
ся поверить до конца, что она в самом деле думает о нем, и  не  мог,  не
мог. Все ее помыслы лишь о том мальчике! Зачем же должен он помогать  ей
добиться этого мальчика, который убивает ее любовь к отцу? Зачем? По за-
конам Форсайтов это нелепость! На этом ничего не выиграешь, ничего!  Ус-
тупить ее этому мальчику! Передать во  враждебный  лагерь,  под  влияние
женщины, которая так глубоко оскорбила его! Постепенно  и  неизбежно  он
лишится цветка своей жизни! И вдруг он почувствовал влагу на руке. Серд-
це его болезненно дрогнуло. Флер плачет - этого он не  может  перенести.
Он быстро положил вторую руку на руку дочери, но и по второй руке потек-
ла слеза. Так дальше нельзя!
   - Хорошо, хорошо, - сказал он. - Я подумаю и сделаю, что смогу. Успо-
койся.
   Если это нужно для ее счастья, значит нужно. Он не может отказать  ей
в помощи. И чтобы она не начала благодарить, он встал с кресла и  напра-
вился к пианоле - слишком шумно играет! Пока он подходил, пластинка кон-
чилась и остановилась с тихим шипением. Вспомнился музыкальный ящик дней
его детства:  "Мелодия  кузницы",  "Заздравный  кубок",  -  Сомс  всегда
чувствовал себя несчастным, когда мать по  воскресеньям  заводила  среди
дня музыку. И вот опять то же самое, та же штука, только больше, дороже,
и теперь она играет: "Дикие, дикие женщины!" и "Праздник  полисмена",  а
на Сомсе уже нет черного бархатного костюмчика с небесно-голубым  ворот-
ником. "Профон прав, - промелькнула мысль, - ничего во всем этом нет. Мы
идем к могиле!" Изрекши мысленно это поразительное замечание, он вышел.
   В этот вечер он больше не видел Флер. Но наутро за завтраком ее глаза
неотступно следили за ним с призывом, от которого он не мог укрыться, да
и не старался. Да! Он решился на эту пытку для нервов. Он поедет  в  Ро-
бинХилл - дом, с которым, связано столько воспоминаний. Приятное  воспо-
минание - последнее! Когда он приехал, чтобы угрозой  развода  разлучить
Ирэн с отцом этого мальчика! Часто потом приходило ему на ум, что  своим
вмешательством он только скрепил их союз. А теперь он  собирается  скре-
пить союз своей дочери с их сыном. "Не знаю, -  думал  он,  -  за  какие
прегрешения навалились на меня такие напасти!" В Лондон и из Лондона  он
ехал поездом, а от станции пошел в гору пешком  по  длинной  проселочной
дороге, почти не изменившейся, насколько он помнил, за эти тридцать лет.
Странно - в такой близости от города! Повидимому, не все торопятся сбыть
свою землю с рук! Это рассуждение успокаивало Сомса, когда он шел  между
высокими изгородями, медленно, чтобы не вспотеть, хотя день был прохлад-
ный. Что ни говори, а все-таки в земле есть что-то реальное, ее не сдви-
нешь с места. Земля и хорошие картины! Цены могут немного колебаться, но
в общем всегда идут вверх - такой собственности стоит держаться в  мире,
где так много нереального, дешевой стройки, изменчивых мод, где все  за-
ражено настроением: "Сегодня живы, завтра нас не станет". Французы,  по-
жалуй, правы с их крестьянским землевладением, хоть он и невысоко ставит
все французское. Свой кусок земли! В этом есть  что-то  здоровое.  Часто
приходится слышать, как собственниковкрестьян называют "тупой  и  косной
массой"; а молодой Монт назвал  как-то  своего  отца  "косным  читателем
"Морнинг пост" - непочтительный юнец! Не так уж это плохо - быть  косным
и читать "Морнинг пост"; бывает и похуже. Взять хотя бы  Профона  и  всю
его породу; или этих новоявленных  лейбористов,  этих  политиканствующих
горлодеров и "диких, диких женщин!" Много есть очень скверного! И  вдруг
Сомс почувствовал слабость, озноб и дрожь в коленях. Просто нервное вол-
нение перед встречей! Как сказала бы тетя Джули, цитируя "Гордого Доссе-
та", нервы куролесят. В просветы между деревьями был уже виден  дом;  за
его постройкой он сам когда-то наблюдал, располагая жить в нем вдвоем  с
этой женщиной, которая странной прихотью судьбы  в  конце  концов  стала
жить в нем с другим. Сомс начал думать о Думетриусе, о внутреннем  займе
и о других возможностях помещения капитала. Не может же он встретиться с
Ирэн, когда его нервы совсем расстроены, он,  который  представляет  для
нее день страшного суда на земле, как и в небесах; он, олицетворение за-
конной собственности, и она, воплощение преступной красоты!  Его  досто-
инство требует от него бесстрастия в исполнении своей миссии - соединить
нерушимыми узами их детей, которые, если б эта женщина вела себя как по-
добает, были бы братом и сестрой. Ах,  опять  эта  злосчастная  мелодия.
"Дикие, дикие женщины!" вертится в голове точно назло, потому что  мело-
дии, как правило, в голове у него не вертятся. Пройдя мимо тополей перед
фасадом дома, он подумал: "Как они выросли; ведь это я посадил их!"
   Горничная открыла дверь на звонок.
   - Доложите - мистер Форсайт, по очень важному делу.
   Если Ирэн поймет, кто пришел, весьма возможно, что она откажется  его
принять. "Черт возьми, - подумал он, ожесточаясь по мере приближения ча-
са борьбы. - Нелепая затея! Все шиворот-навыворот!"
   Горничная вернулась.
   - Не изложит ли джентльмен свое дело?
   - Скажите, что оно касается мистера Джона, - ответил Сомс.
   Снова остался он один в холле перед бассейном белосерого мрамора, за-
думанным ее первым любовником. Ох!
   Она дурная: она любила двух мужчин, а его не любила!
   Он не должен этого забывать, когда встретится с ней еще раз  лицом  к
лицу. И вдруг он увидел ее в просвет между тяжелыми лиловыми портьерами,
застывшую, словно в раздумье: та же величественная осанка, то же  совер-
шенство линий, та же удивленная серьезность в темных глазах, та же  спо-
койная самозащита в голосе:
   - Войдите, пожалуйста!
   Он вошел. Как тогда на выставке, как в той кондитерской, она  показа-
лась ему все еще красивой. И в  первый  раз,  самый  первый  со  дня  их
свадьбы, состоявшейся тридцать шесть лет назад, он заговорил с Ирэн,  не
имея законного права назвать ее своею. Она не была в трауре - все,  вер-
но, радикальные выдумки его двоюродного братца.
   - Извините, что осмелился к вам прийти, - сказал он угрюмо, - но  это
дело надо так или иначе решить.
   - Вы, может быть, присядете?
   - Нет, благодарю вас.
   Досада на свое ложное положение, на  невыносимую  церемонность  между
ними овладела Сомсом, и слова посыпались сбивчиво:
   - Какая-то адская, злая судьба! Я не поощрял, я всеми силами старался
пресечь. Моя дочь, я считаю, сошла с ума, но я привык ей  потакать,  вот
почему я здесь. Вы, я уверен, любите вашего сына.
   - Безгранично.
   - И что же?
   - Решение зависит от Джона.
   У Сомса было чувство, точно его осадили и поставили перед ним барьер.
Всегда, всегда она умела поставить барьер перед ним - даже тогда, в пер-
вые дни после свадьбы.
   - Прямо какое-то сумасбродство, - сказал он.
   - Да.
   - Если бы вы... Ну, словом... Они могли бы быть...
   Он не договорил своей фразы: "братом и сестрою, и мы были бы избавле-
ны от этого несчастья", но увидел, что она содрогнулась, как если бы  он
договорил, и, уязвленный, отошел через всю комнату к окну. С этой сторо-
ны деревья ничуть не выросли - не могли, были слишком стары!
   - В отношении меня, - продолжал он, - вы можете быть спокойны.  Я  не
стремлюсь видеться ни с вами, ни с вашим сыном в случае, если этот  брак
осуществится. В наши дни молодые люди - их не поймешь. Но я не могу  ви-
деть мою дочь несчастной. Что мне сказать ей, когда я вернусь домой?
   - Передайте ей, пожалуйста, то, что я сказала  вам:  все  зависит  от
Джона.
   - Вы не противитесь?
   - Всем сердцем, но молча.
   Сомс стоял, кусая палец.
   - Я помню один вечер... - сказал он вдруг. И  замолчал.  Что  было...
что было в этой женщине такого, что не могло уложиться в четырех  стенах
его ненависти и осуждения? - Где он, ваш сын?
   - Вероятно, наверху, в студии отца.
   - Вы, может быть, вызовете его сюда?
   Он следил, как она нажала кнопку звонка, как вошла горничная.
   - Скажите, пожалуйста, мистеру Джону, что я его зову.
   - Если решение зависит от него, - заторопился Сомс,  когда  горничная
удалилась, - можно, вероятно, считать, что этот противоестественный брак
состоится; в таком случае будут неизбежны кое-какие формальности. С  кем
прикажете мне вести переговоры - с конторой Хэринга?
   Ирэн кивнула.
   - Вы не собираетесь жить с ними вместе?
   Ирэн покачала головой.
   - Что будет с этим домом?
   - Как решит Джон.
   - Этот дом... - сказал неожиданно Сомс. - Я связывал с  ним  надежды,
когда задумал построить его. Если в нем будут жить они, их  дети!  Гово-
рят, есть такое божество - Немеэида. Вы верите в него?
   - Да.
   - О! Верите?
   Он отошел от окна и встал близ нее, у ее большого рояля, в изгибе ко-
торого она стояла, как в бухте.
   - Я навряд ли увижу вас еще раз, - медленно заговорил  он.  -  Пожмем
друг другу руки... - губы его дрожали, слова вырывались  толчками.  -  И
пусть прошлое умрет.
   Он протянул руку. Бледное лицо Ирэн стало еще бледнее,  темные  глаза
недвижно остановились на его глазах, руки, сложенные на  груди,  не  ше-
вельнулись. Сомс услышал шаги и обернулся.  У  полураздвинутой  портьеры
стоял Джон. Странен был его вид. В  нем  едва  можно  было  узнать  того
мальчика, которого Сомс видел на выставке в галерее  на  Корк-стрит;  он
очень повзрослел, ничего юного в нем не осталось: изнуренное,  застывшее
лицо, взъерошенные волосы, глубоко ввалившиеся глаза.  Сомс  сделал  над
собою усилие и сказал, скривив губы не то в улыбку, не то в гримасу:
   - Ну, молодой человек! Я здесь ради моей дочери; дело, как видно, за-
висит от вас. Ваша мать передает все в ваши руки.
   Джон пристально глядел матери в лицо и не давал ответа.
   - Ради моей дочери я заставил себя прийти сюда, - сказал Сомс. -  Что
мне сказать ей, когда я к ней вернусь?
   По-прежнему глядя на мать, Джон сказал спокойно:
   - Скажите, пожалуйста. Флер, что ничего не выйдет; я должен исполнить
предсмертную волю моего отца.
   - Джон!
   - Ничего, мама!
   В недоумении Симе переводил взгляд с одного на другую; потом  взял  с
кресла шляпу и зонтик, направился к, выходу. Мальчик посторонился, давая
ему дорогу. Сомс вышел. Было слышно, как скрипели кольца задвигаемой  за
ним портьеры. Этот звук расковал что-то в его груди.
   "Ну так!" - подумал он и захлопнул парадную дверь.


   VIII
   НЕЛЕПАЯ МЕЛОДИЯ

   Когда Сомс вышел из дома в Робин-Хилле, сквозь пасмурную  пелену  хо-
лодного дня пробилось дымным сиянием  предвечернее  солнце.  Уделяя  так
много внимания пейзажной живописи, Сомс был не наблюдателен  к  эффектам
живой природы. Тем сильнее поразило его это  хмурое  сияние:  оно  будто
откликнулось печалью и торжеством на его собственные чувства.  Победа  в
поражении! Его миссия ни к чему не привела. Но он избавился от  тех  лю-
дей, он вернул свою дочь ценой ее счастья. Что скажет Флер?  Поверит  ли
она, что он сделал все, что мог? И вот под этим заревом, охватившим  вя-
зы, орешник, и придорожный остролист, и невозделанные поля, Сомсу  стало
страшно. Флер будет совершенно подавлена.  Надо  бить  на  ее  гордость.
Мальчишка отверг ее, взял сторону женщины, которая некогда  отвергла  ее
отца! Сомс сжал кулаки. Отвергла его, а почему? Чем он нехорош? И  снова
он почувствовал то смущение, которое гнетет человека, пытающегося взгля-
нуть на себя глазами другого; так иногда собака, наткнувшись случайно на
свое отражение в зеркале, останавливается с любопытством и с опаской пе-
ред неосязаемым существом.
   Не торопясь попасть домой, Сомс пообедал в городе,  в  "Клубе  знато-
ков". Старательно разрезая грушу, он вдруг подумал, что если  бы  он  не
ездил в Робин-Хилл, то мальчик, может быть, решил бы иначе.  Вспомнилось
ему лицо Джона в ту минуту, когда Ирэн не приняла его  протянутой  руки.
Странная, дикая мысль! Неужели Флер сама себе напортила, поспешив закре-
пить за собой Джона?
   Он подъезжал к своему дому около половины десятого. Когда его  машина
мягко покатилась по аллее сада, он услышал трескучее брюзжанье  мотоцик-
ла, удалявшегося по другой аллее. Монт, конечно. Значит, Флер не  скуча-
ла. Но все же с нелегким сердцем вошел он в дом. Она сидела  в  кремовой
гостиной, поставив локти на колени и подбородок на кисти стиснутых  рук,
перед кустом белой камелии, заслонявшей камин. Одного взгляда  на  дочь,
еще не заметившую его, было довольно, чтобы страх с новой силой  охватил
Сомса. Что видела она в этих белых цветах?
   - Ну как, папа?
   Сомс покачал головой. Язык не повиновался ему. Как приступить к  этой
работе палача? Глаза девушки расширились, губы задрожали.
   - Что, что? Папа, скорей!
   - Дорогая, - сказал Сомс, - я... сделал все,  что  мог,  Но...  И  он
опять покачал головой.
   Флер подбежала к нему и положила руки ему на плечи.
   - Она?
   - Нет, - проговорил Сомс. - Он! Мне поручено передать тебе, что ниче-
го не выйдет; он должен исполнить предсмертную волю своего отца.
   Он обнял дочь за талию.
   - Брось, дитя мое! Не принимай от них обиды. Они не стоят твоего  ми-
зинца.
   Флер вырвалась из его рук.
   - Ты не старался... конечно, не старался. Ты... Папа, ты предал меня!
   Тяжко оскорбленный, Сомс глядел на дочь. Каждый изгиб ее  тела  дышал
страстью.
   - Ты не старался - нет! Я поступила как дура. Нет.
   Не верю... он не мог бы... он никогда не мог бы... Ведь он  еще  вче-
ра... О! Зачем я тебя попросила!
   - В самом деле, - сказал спокойно  Сомс,  -  зачем?  Я  подавил  свои
чувства; я сделал для тебя все, что мог, поступившись своим  мнением.  И
вот моя награда! Спокойной ночи!
   Каждый нерв в его теле был до крайности натянут, он направился к две-
рям.
   Флер кинулась за ним.
   - Он отверг меня? Это ты хочешь сказать? Папа!
   Сомс повернулся к дочери и заставил себя ответить:
   - Да.
   - О! - воскликнула Флер. - Что же ты сделал, что мог ты сделать в  те
старые дни?
   Глубокое возмущение этой поистине чудовищной несправедливостью  сжало
Сомсу горло. Что он сделал? Что они сделали ему! И, совершенно не созна-
вая, сколько достоинства вложил в своей жест, он прижал руку к  груди  и
смотрел дочери в лицо.
   - Какой стыд! - воскликнула Флер.
   Сомс вышел. В ледяном спокойствии он медленно  поднялся  в  картинную
галерею и там прохаживался среди своих сокровищ.  Возмутительно!  Просто
возмутительно! Девчонка слишком избалована! Да, а кто ее  избаловал?  Он
остановился перед копией Гойи. Своевольница, привыкла, чтобы ей во  всем
потакали. Цветок его жизни! А теперь она не может получить желанного! Он
подошел к окну освежиться. Закат угасал, месяц золотым диском поднимался
за тополями. Что это за звук? Как? Пианола! Какая-то нелепая мелодия,  с
вывертами, с перебоями! Зачем Флер ее завела? Неужели ей может доставить
утешение такая музыка? Его глаза уловили какое-то движение в саду  перед
верандой, где на молодые акации и трельяж из ползучих роз  падал  лунный
свет. Она шагает там взад и вперед, взад и вперед. Сердце его болезненно
сжалось. Что сделает она после такого удара? Как может он  сказать?  Что
он знает о ней? Он так любил ее всю жизнь, берег ее как зеницу  ока!  Он
не знает, ровно ничего о ней не знает! Вот она ходит там в  саду  -  под
эту нелепую мелодию, а за деревьями в лунном свете мерцает река!
   "Надо выйти", - подумал Сомс.
   Он поспешно спустился в гостиную, освещенную, как  и  полчаса  назад,
когда  он  уходил.  Пианола  упрямо  выводила  свой  глупый  вальс,  или
фокстрот, и - и как его там теперь называют? Сомс прошел на веранду.
   Откуда ему наблюдать за дочерью так, чтобы она не могла  его  видеть?
Он пробрался фруктовым садом к пристани. Теперь он был между Флер и  ре-
кою, и у него отлегло от сердца. Флер - его дочь и  дочь  Аннет,  ничего
безрассудного она не сделает; но все-таки - как знать! Из окна плавучего
домика ему видна была последняя акация  и  край  платья,  взвивавшегося,
когда Флер поворачивала назад в неустанной ходьбе. Мелодия, наконец, за-
молкла - слава богу! Сомс подошел к другому оконцу и стал глядеть на во-
ду, тихо протекавшую мимо кувшинок. У стеблей она шла пузырьками,  кото-
рые сверкали, попадая в полосу света. Вспомнилось вдруг то  раннее  утро
когда он проснулся в этом домике, где провел ночь  после  смерти  своего
отца и только что родилась Флер - почти  девятнадцать  лет  назад!  Даже
сейчас он ясно помнил странное чувство, охватившее его тогда при пробуж-
дении, - точно он вступает в новый, непривычный мир. В тот день началась
вторая страсть его жизни - к этой девочке, которая  бродит  сейчас  там,
под акациями. Каким утешением стала она для него! Чувство горечи и обиды
прошло без следа" Что угодно, лишь бы снова сделать ее счастливой!  Про-
летела мимо сова, угрюмо ухая; шарахнулась летучая мышь; свет месяца яр-
че и смелее ширился над рекой. Сколько времени она еще будет ходить  так
взад и вперед? Он вернулся к первому оконцу и  вдруг  увидел,  что  дочь
спускается к берегу. Она остановилась совсем близко, на мостках  приста-
ни. Сомс наблюдал, крепко стиснув руки. Заговорить с нею? Нервы его были
натянуты до крайности. Эта застывшая девичья фигура, молодость,  ушедшая
в отчаяние, в тоску, в самое себя! Он всегда будет помн