правах. Если он не подчинится судебно-
му решению, можно по истечении шести месяцев провести развод.  Разумеет-
ся, ты не хочешь, чтобы он вернулся, Но они не должны этого  знать.  Ко-
нечно, здесь есть риск - он и впрямь может вернуться. Я бы все-таки выс-
тавил мотивом жестокое обращение.
   Уинифрид покачала головой.
   - Это так гнусно.
   - Ну что же, - пробормотал Сомс, - возможно, что риск сейчас невелик,
пока он влюблен без памяти и у него есть деньги. Ты только никому ничего
не рассказывай и не плати его долгов.
   Уинифрид вздохнула. Несмотря на все, что ей приходилось терпеть,  это
ощущение утраты было мучительно горько. А  сознание,  что  ей  не  нужно
больше платить долгов Монти, усиливало это ощущение до невыносимой явст-
венности. Что-то ценное ушло из жизни. Без Монти,  без  своих  жемчугов,
без внутреннего сознания того, что она мужественно переносит свои семей-
ные невзгоды, ей придется теперь  стать  лицом  к  лицу  с  жизнью.  Она
действительно чувствовала себя обездоленной.
   И Сомс, приложившись холодным поцелуем к ее лбу, вложил в этот  поце-
луй не свойственное ему теплое чувство.
   - Я завтра собираюсь в Робин-Хилл, мне нужно повидать по делу молодо-
го Джолиона. У него сын в Оксфорде. Я хочу захватить с собой Вэла и поз-
накомить их. Приезжай ко мне в Шелтер на воскресенье  и  привози  детей.
Ах, нет, нет, это не удастся, ко мне кое-кто собирался.
   И с этими словами Сомс вышел от Уинифрид и направился в Сохо.


   IV
   СОХО

   Из всех кварталов странной, причудливой амальгамы,  именуемой  Лондо-
ном, Сохо, подеалуй, менее всего соответствует  духу  Форсайтов.  "Coxo!
Xo-xo! Голубчик!", - сказал бы Джордж, увидя своего кузена направляющим-
ся туда. Грязный, изобилующий греками,  изгоями,  кошками,  итальянцами,
томатами, кабаками, шарманками, пестрыми лохмотьями, странными названия-
ми, зеваками, выглядывающими из верхних окон,  он  живет  своей  жизнью,
чуждой государственному устройству Великобритании. Но и здесь понемножку
процветают свои инстинкты собственности и собственничество  в  некотором
роде благоденствует, ибо арендная плата в Сохо растет, в то время как  в
других кварталах она падает. В продолжение многих лет знакомство Сомса с
Сохо ограничивалось  только  западным  бастионом,  Уордер-стрит.  Немало
удачных покупок сделал он там. Даже в течение тех семи лет, что он жил в
Брайтоне после смерти Боснии, и исчезновение Ирэн, он иногда  приобретал
там сокровища, хотя ему, в сущности, негде было держать их,  ибо,  когда
он убедился наконец, что жена ушла от него совсем, он велел  прибить  на
Монпелье-сквер дощечку:
   ПРОДАЕТСЯ
   Об условиях продажи этого удобного особняка справляться у гг. Лессона
и Тьюка.
   Корт-стрит. Белгрэвия.
   Не прошло и недели, как его продали - этот удобный особняк, под  без-
мятежной сенью которого так долго страдали два сердца - мужчины и женщи-
ны.
   Однажды в туманный январский вечер, незадолго до  того,  как  дощечка
была снята. Сомс пришел туда еще раз  и  стал,  прислонившись  к  ограде
сквера, глядя на неосвещенные  окна  и  снова  жуя  жвачку  все  тех  же
собственнических воспоминаний, жвачку, от которой становилось так горько
во рту. Почему она его не любила? Почему? Она получала все,  чего  могла
желать, и взамен давала ему в течение трех долгих лет все, что он желал,
- кроме своего сердца, правда. У него невольно вырвался глухой  стон,  и
проходивший мимо полисмен подозрительно взглянул на него - ведь  у  него
больше не было права войти в эту зеленую дверь с медным резным  молоточ-
ком под доской с объявлением: "Продается"! Он почувствовал, как  у  него
сдавило горло, и поспешно скрылся в тумане. В тот же вечер  он  переехал
жить в Брайтон...
   Подходя к Мальта-стрит и ресторану "Бретань", где красивые плечи  Ан-
нет склонялись над кассовой книгой, Сомс с удивлением вспоминал эти семь
лет жизни в Брайтоне. Как только он мог прожить так долго в этом городе,
где никогда не слышно запаха цветущего горошка, где ему негде было  даже
развесить свои сокровища? Правда, это были годы, когда у  него  не  было
даже времени любоваться ими, -  годы  какой-то  исступленной  погони  за
деньгами, когда "Форсайт, Бастард и Форсайт" вели дела  стольких  акцио-
нерных обществ, что едва в состоянии были с  ними  справиться.  Утром  в
пульмановском вагоне в Сити, вечером в  пульмановском  вагоне  из  Сити.
После обеда просмотр деловых бумаг, потом сон утомившегося  человека,  и
наутро опять все сначала. Конец недели с субботы до понедельника он про-
водил у себя в клубе в Лондоне - забавное нарушение  привычного  уклада,
основанное на инстинктивном, но  глубоко  предусмотрительном  убеждении,
что во время столь утомительной работы  ему  необходимо  дышать  морским
воздухом дважды в день, когда он отправляется на станцию и обратно, а во
время отдыха можно отдать дань и своим семейным привязанностям. Воскрес-
ные визиты к родным на Парк-Лейн, к Тимоти и на Грин-стрит  и  время  от
времени визиты в кое-какие другие места казались ему столь же  необходи-
мыми, как морской воздух в будни. Даже когда он переселился в  Мейплдер-
хем, он сохранял эти привычки, пока не познакомился с  Аннет.  Аннет  ли
произвела революцию в его взглядах на жизнь, или эти взгляды были причи-
ной появления Аннет - он знал об этом не больше, чем мы знаем о том, где
начинается круг. Все это глубоко и сложно переплеталось с растущим в нем
сознанием, что собственность, если ее некому  оставить,  есть  отрицание
истинного форсайтизма. Иметь наследника, некое продолжение самого  себя,
который начнет там, где он кончит, послужит гарантией, так сказать,  что
все нажитое не пойдет прахом, - мысль эта за последний год  преследовала
его все больше и больше. Как-то апрельским вечером, удачно  купив  чашку
веджвудского фарфора, он завернул на Мальта-стрит взглянуть на дом, при-
надлежавший отцу и превращенный теперь в ресторан -  предприятие  риско-
ванное и не предусмотренное в условиях найма. Он некоторое  время  расс-
матривал дом снаружи: выкрашен в красивый молочный цвет, две  ярко-голу-
бые кадки с лавровыми деревцами в глубине у входа, над которым  золотыми
буквами красовалось: "Ресторан Бретань", - впечатление  довольно  прият-
ное. Войдя, он увидел изрядное количество народу  за  круглыми  зелеными
столиками, на которых стояли вазочки с живыми цветами и бретонская посу-
да. Он обратился к опрятно одетой служанке, сказав, что ему нужно видеть
хозяина. Его провели в заднюю комнату, где за простым письменным столом,
заваленным бумагами, сидела молоденькая девушка, а на маленьком  круглом
столике было приготовлено два прибора. Впечатление чистоты, порядка, хо-
рошего вкуса усилилось у Сомса, когда девушка, встав, спросила с  акцен-
том:
   - Вы хотите видеть maman, мсье?
   - Да, - ответил Сомс. - Я представитель вашего домовладельца,  вернее
- я его сын.
   - Будьте добры, присядьте, сэр. Скажите maman, чтобы она вышла к это-
му господину.
   Ему понравилось, что его приход, по-видимому, произвел впечатление на
молодую девушку: это обнаруживало в ней присутствие деловых  инстинктов.
И вдруг он заметил,  что  она  необыкновенно  хорошенькая,  такая  хоро-
шенькая, что его глаза с трудом могли оторваться от ее лица.  Когда  она
встала, чтобы подать ему стул, движения ее были полны такого  неизъясни-
мого изящества, словно ее смастерил кто-то, обладавший особым неуловимым
искусством; а ее лицо и чуть-чуть открытая шея казались такими  свежими,
словно их только что спрыснули росой. Вероятно, в эту минуту Сомс и  ре-
шил, что условия найма вовсе не были нарушены, хотя самому себе  и  отцу
он обосновал свое решение прибыльностью этого не  совсем  законного  ис-
пользования дома, явными признаками процветания и несомненными  деловыми
способностями мадам Ламот. Он, впрочем, не преминул отложить на  будущее
выяснение некоторых вопросов, что вызвало необходимость повторных  посе-
щений, так что маленькая комнатка вскоре привыкла к  его  худощавой,  не
лишенной солидности, но отнюдь не навязчивой фигуре, к его бледному лицу
с выступающим подбородком, коротко подстриженными усами и темными  воло-
сами, еще не поседевшими на - висках.
   "Un monsieur tres distingue" [6] - отозвалась о нем  мадам  Ламот,  а
теперь, заметив взгляды, которые он бросал на ее дочку, стала добавлять:
"Tres amical, tres gentil" [7].
   Она была одной из тех красивых, пышнотелых, темноволосых француженок,
каждый поступок и самый тон голоса которых внушает полное доверие  к  их
осведомленности в домашнем хозяйстве, к их кулинарному искусству  и  за-
ботливому взращиванию текущего счета в банке.
   После того как начались эти визиты в  ресторан  "Бретань",  посещения
других мест прекратились, без всякого, впрочем, определенного решения со
стороны Сомса, ибо он, как и все Форсайты и как большинство  его  сооте-
чественников, был прирожденным эмпириком. И эта-то перемена в его образе
жизни постепенно заставила его ясно осознать, что он стремится  изменить
свое положение неженатого мужа на положение женатого и молодожена.
   Свернув на Мальта-стрит в этот вечер, в начале октября 1899 года,  он
купил газету, чтобы посмотреть, нет ли в ней каких-нибудь новых  сообще-
ний о деле Дрейфуса - вопрос, которым он считал полезным  интересоваться
для установления более дружеских отношений с мадам Ламот и ее дочерью  -
католичками и антидрейфусистками.
   Просматривая столбцы газеты. Сомс не обнаружил ничего, имеющего отно-
шение к Франции, но заметил общее падение курса на бирже и зловещую  пе-
редовицу о Трансваале. Он вошел в ресторан с мыслью: "Войны не миновать;
надо будет продать консоли". Не то чтобы их было у него так много -  до-
ход они давали ничтожный, - но надо посоветовать клиентам; консоли  упа-
дут наверняка. Бросив беглый взгляд внутрь  через  дверь  ресторана,  он
убедился, что дела идут как нельзя лучше, но это открытие, которое обра-
довало бы его в апреле, теперь вызвало в нем некоторое беспокойство. Ес-
ли шаги, которые он собирается предпринять, окончатся его браком  с  Ан-
нет, было бы весьма желательно, чтобы ее мамаша благополучно отправилась
к себе во Францию - путешествие, которому  процветание  ресторана  "Бре-
тань" может стать препятствием. Разумеется, ему придется откупиться, по-
тому что французы только за тем и приезжают  в  Англию,  чтобы  наживать
деньги, но чем лучше идут дела ресторана, тем дороже ему это  обойдется.
Но тут томительно-сладостное жжение в горле и усиленное биение сердца  -
ощущения, которые он всегда испытывал перед дверью в маленькую комнатку,
- помешали ему думать о том, во что это ему обойдется.
   Входя, он заметил сначала широкую черную юбку, тут же  исчезнувшую  в
глубине ресторана, а затем Аннет, которая, подняв руки, поправляла  при-
ческу. Это была поза, в которой она особенно восхищала его -  вся  такая
округлая, гибкая и стройная. И он сказал:
   - Я пришел переговорить с вашей матушкой, чтобы снять ту  перегородку
в зале. Нет, нет, не зовите ее.
   - Вы поужинаете с нами, мсье? Через десять, минут все будет готово.
   Сомс, не выпускавший ее руки из своей, поддался неудержимому  порыву,
удивившему его самого.
   - Вы такая хорошенькая сегодня, -  сказал  он,  -  удивительно  хоро-
шенькая. Вы знаете, какая вы хорошенькая, Аннет?
   Аннет вспыхнула и выдернула руку.
   - Вы очень добры, мсье.
   - Ничуть я не добр, - сказал Сомс и мрачно опустился на стул.
   Аннет сделала легкий протестующий жест рукой, и ее красные  губы,  не
тронутые помадой, дрогнули улыбкой.
   И, глядя на эти губы. Сомс сказал:
   - Вам нравится здесь или вам хотелось бы вернуться к себе?
   - Ах, я люблю Лондон. Париж, конечно, тоже. Но Лондон лучше  Орлеана,
и здесь чудесные загородные места. В прошлое воскресенье я была  в  Рич-
монде.
   Сомс секунду колебался, взвешивая: Мейплдерхем? Можно ли решиться  на
это? Но в конце концов почему бы ему не решиться показать ей, на что она
может рассчитывать? Однако... Там можно было бы и объясниться. Здесь,  в
этой комнате, это невозможно.
   - Я бы хотел, чтобы вы с вашей матушкой приехали ко мне  в  следующее
воскресенье, - внезапно сказал он. - Мой дом стоит на самом берегу реки;
пока еще не поздно и погода держится теплая; кроме того, я могу показать
вам кое-какие хорошие картины. Что вы скажете?
   Аннет всплеснула руками.
   - О, как это чудесно! Река такая красивая!
   - Тогда решено. Я попрошу мадам.
   Ему больше ничего не следует говорить ей сегодня, чтобы не выдать се-
бя. Но разве он уже и так не сказал слишком много? Разве без умысла при-
дет кому-нибудь в голову пригласить к себе за город хозяйку ресторана  с
хорошенькой дочкой? Если Аннет не понимает, то мадам Ламот отлично  пой-
мет. И пусть. Много ли есть на свете такого, чего бы не поняла мадам?  К
тому же он второй раз остается у них ужинать, должен же он отплатить  за
гостеприимство...
   Возвращаясь домой на Парк-Лейн (он гостил у отца), он вспоминал  неж-
ную подвижную ручку Аннет в своей руке и предавался  приятным,  немножко
чувственным и довольно сбивчивым размышлениям. Предпринять  шаги!  Какие
шаги? Каким образом? Перемывать на людях свое грязное белье? Фу!  С  его
репутацией предусмотрительного, дальновидного человека, так умело  выру-
чавшего других, ему, стоявшему на страже интересов  собственности,  сде-
латься игрушкой того самого Закона, оплотом которого он был! В этом есть
что-то отталкивающее! Достаточно истории  Уинифрид!  Двойная  огласка  в
семье! Не лучше ли ограничиться связью - любовная связь и сын,  которого
потом можно усыновить? Но путь к этим мечтам преграждала грозная,  твер-
дая, бдительная мадам Ламот, Нет! Это не выйдет. Ведь, разумеется. Аннет
не пылает к нему страстной любовью; в его годы нечего  на  это  и  наде-
яться! Но если бы ее мать захотела, если бы это сулило им несомненные  и
существенные выгоды, тогда - возможно. Если же это не так, то  наверняка
последует отказ. Но, кроме этого, Сомс думал: "Я не подлец, я не хочу ее
обижать, и я не хочу ничего тайного. Но я хочу ее и  хочу  сына!  А  для
этого нужен развод - так или иначе, во что бы то ни стало развод".
   В тени платанов, освещенных  уличными  фонарями,  он  медленно  шагал
вдоль ограды Грин-парка. Меж синеватыми очертаниями деревьев  висел  ту-
ман, непроницаемый для уличного света. Сотни раз проходил он  мимо  этих
деревьев по пути из дома отца на Парк-Лейн, когда еще был совсем молодым
человеком, или из своего собственного дома на Монпелье-сквер в продолже-
ние четырех лет супружеской жизни! И сегодня, когда у него созрело реше-
ние освободиться от этих бессмысленных давних супружеских уз, ему  вдруг
пришла фантазия пройти до угла Хайд-парка  и  выйти  к  Найтсбридж-Гейт,
как, бывало, он ходил в прежнее время, возвращаясь домой к  Ирэн.  Како-
ва-то она теперь? Как она жила эти годы с тех пор, как он видел ее  пос-
ледний раз, двенадцать лет назад - ведь уже семь лет  прошло,  как  дядя
Джолион оставил ей эти деньги! Все так же ли она хороша?  Узнает  ли  он
ее, если увидит? "Я не очень изменился, - подумал он, - а вот она,  надо
полагать, изменилась. Сколько страданий она мне  причинила!"  Ему  вдруг
вспомнился один вечер. Это было в первый год после их свадьбы. Он в пер-
вый раз отправился без нее на обед - это была встреча  школьных  товари-
щей. Как он торопился домой; он вошел крадучись, бесшумно,  как  кот,  и
услышал, что она играет. Беззвучно отворив дверь гостиной, он остановил-
ся, следя за выражением ее лица; оно было так не похоже на  то,  что  он
знал, такое открытое, доверчивое, как будто  она  отдавала  музыке  свое
сердце, которое для него было закрыто. И он вспомнил, как она вдруг  пе-
рестала играть и обернулась, и как лицо ее сразу стало таким,  какое  он
знал, и как ледяная дрожь прошла по его телу, хотя в следующую минуту он
уже обнимал ее плечи. Да, сколько он из-за нее  выстрадал!  Развод!  Это
смешно после стольких лет полного разрыва! Но  это  необходимо.  Другого
выхода нет. "Вопрос в том, - подумал он с  неожиданной  деловитостью,  -
кому из нас придется взять на себя вину. Ей или мне? Она  меня  бросила.
Она должна поплатиться за это. У нее, наверно, есть ктонибудь". И у него
невольно вырвался глухой, сдавленный стон; повернув обратно,  он  напра-
вился на Парк-Лейн.


   V
   ВИДЕНИЯ ДЖЕМСА

   Дворецкий сам открыл дверь и, бесшумно прикрыв ее, остановил Сомса  в
вестибюле.
   - Мистер Форсайт плохо себя чувствует, сэр, - прошептал он. - Он ска-
зал, что не ляжет, пока вы не вернетесь. Он сейчас в столовой.
   Сомс спросил, понизив голос, как теперь все говорили в доме:
   - Что с ним, Уормсон?
   - Он, кажется, нервничает, сэр. Может быть, эти похороны, или вот еще
миссис Дарти заходила сегодня. Должно быть, он слышал что-нибудь. Я сва-
рил ему глинтвейн. Миссис Джемс только что поднялась наверх.
   Сомс повесил шляпу на вешалку из красного дерева с оленьим рогом.
   - Хорошо, Уормсон, можете идти спать. Я сам отведу его наверх.
   И Сомс направился в столовую...
   Джемс сидел в большом кресле перед камином; поверх сюртука на  плечах
у него был накинут плед из верблюжьей шерсти, очень легкий и  теплый,  и
на него свисали его длинные седые бакенбарды. Седые волосы, все еще гус-
тые, блестели в свете лампы; мелкие слезинки, выкатившиеся из неподвижно
вперившихся в одну точку светло-серых глаз, оставили следы  на  его  все
еще румяных щеках и в глубоких впадинах морщин, тянувшихся до самых  уг-
лов гладко выбритых губ, которыми он шевелил,  словно  пережевывая  свои
мысли. Его длинные ноги в клетчатых брюках, тощие, как  у  петуха,  были
согнуты почти под прямым углом, и худая рука, лежавшая на колене, безос-
тановочно перебирала широко раздвинутыми пальцами с блестящими заострен-
ными ногтями. Около него на низеньком столике стоял  наполовину  опорож-
ненный стакан глинтвейна, запотевший и покрытый капельками влаги.  Джемс
просидел здесь целый день с перерывами только для еды. В восемьдесят во-
семь лет он все еще был физически здоров, но очень страдал от мысли, что
ему никогда ничего не рассказывают. Было даже непонятно,  каким  образом
он узнал, что сегодня схоронили Роджера, - Эмили от него это скрыла. Она
вечно от него все скрывает. Эмили ведь всего только семьдесят лет! Джемс
досадовал на молодость жены. Он иногда думал, что ни за что бы не женил-
ся на ней, если бы знал, что у нее будет так много лет впереди, когда  у
него уже останется так мало. Это неестественно. Она проживет еще пятнад-
цать - двадцать лет после него, истратит массу денег; у нее всегда  были
такие экстравагантные вкусы. Она, чего доброго, еще вздумает завести ав-
томобиль. Сисили, Рэчел, Имоджин, вся эта молодежь разъезжает на велоси-
педах, носится бог весть где. А теперь вот и Роджер умер. Он  ничего  не
знает, не может сказать!  Семья  разваливается.  Сомс,  наверно,  знает,
сколько оставил его дядя. Странно, что он думал о  Роджере  как  о  дяде
Сомса, а не как о своем родном брате. Сомс! Все больше и больше он  ста-
новится его единственной опорой в этом уходящем от него мире;  Сомс  бе-
режлив; Сомс богатый человек, но ему некому оставить свои деньги. Вот  и
опять! Ведь он ничего не знает! А теперь еще этот Чемберлен! [8] Полити-
ческие взгляды Джемса сложились между семидесятым  и  восемьдесят  пятым
годами, когда "этот грязный радикал" был занозой  в  глазу  для  каждого
собственника, и Джемс не доверял ему и по сие время, несмотря на его пе-
рерождение; он еще втянет страну в какую-нибудь историю и  добьется  что
курс фунта упадет. Прямо какой-то буревестник! А где же  Сомс?  Конечно,
отправился на похороны, про которые от него все скрывают. Но он  отлично
знает, он видел, в каких брюках ушел Сомс. Роджер! Роджер  в  гробу!  Он
вспомнил, как они вместе возвращались из школы, примостившись на  козлах
дилижанса "Черепаха", - это было в 1824 году. А Роджер залез в ящик  под
козлы и у