зве угадаешь? И здесь, именно  здесь.
Путаная история. Неужели никогда не забыть?
   Флер ушла укладывать вещи и одеваться. Принесли обед.  Майкл  расска-
зал, что встретил в Маунт-Вернон  премилую  молодую  пару.  "Англичанин.
Сказал, что МаунтВернон вызывает у него тоску по родине".
   - Как его фамилия, Майкл?
   - Фамилия? Не спросил. А что?
   - Так, не знаю. Думала, может, спросил.
   У Сомса отлегло от сердца. Он видел, как она насторожилась,  Малейший
предлог, и ее чувство к сыну Ирэн вспыхнет снова. Это в крови!
   - Брайт Марклэнд все болтает о будущем Америки,  -  сказал  Майкл,  -
очень радужно настроен, потому что осталось так много фермеров и  людей,
работающих на земле. Впрочем, он болтает и о будущем Англии и тоже наст-
роен очень радужно, хотя у нас на земле почти никто не работает.
   - Кто это Брайт Марклэнд? - буркнул Сомс.
   - Редактор одного нашего журнала, сэр. Непревзойденный  пример  опти-
мизма или умения поворачиваться, куда ветер дует.
   - Я надеялся, - сказал Сомс вяло, - что, посмотрев новые  страны,  вы
почувствуете, что старая еще на что-то годится.
   Майкл рассмеялся.
   - В этом нет надобности меня убеждать, сэр. Но я, видите ли,  принад-
лежу к так называемому привилегированному классу, и вы, сколько я  знаю,
тоже.
   Сомс поднял глаза. Этот молодой человек иронизирует!
   - Ну-с, - сказал он, - а я буду рад вернуться. Вещи уложены?
   Да, вещи были уложены. И скоро он вызвал им по телефону такси.  Чтобы
они не замешкались в вестибюле, он сам сошел вниз усадить их  в  машину.
Совершилось это гладко и без помехи. И с глубоким вздохом облегчения  он
вошел в лифт и был доставлен назад в свой номер.


   III

   Он стоял у окна и смотрел на высокие дома, огни, автомобили, пробега-
ющие далеко внизу, и чистое звездное небо. Теперь он  и  вправду  устал;
еще один такой день - и не нужно будет симулировать недомогание. Ведь на
волоске висело, и не один раз, а несколько! Он жаждал дома и покоя. Быть
под одной крышей с этой женщиной - как странно! Он не проводил ночи  под
одной крышей с нею с того страшного дня в ноябре 87-го  года,  когда  он
все бродил и бродил по Монпелье-сквер и вернулся к  своей  двери,  чтобы
столкнуться там с молодым Джо пионом. Один любовник мертв, а другой  уже
на его пороге! В ту ночь она скрылась из его дома; и никогда с  тех  пор
до самого этого дня они не ночевали под одной крышей, Опять эта музыка -
тихая и дразнящая! Неужели играет она? Чтобы не  слышать,  он  прошел  в
спальню и стал складывать вещи. Это заняло не много времени, так  как  у
него был всего один чемодан. Что же, ложиться? Лечь и не спать?  Он  был
выбит из колеи. Если это она сидит у рояля так близко от него...  как-то
она выглядит теперь? Семь раз - нет, восемь - видел он ее с  того  давно
ушедшего ноябрьского вечера. Два раза в ее квартирке в  Челси;  потом  у
фонтана в Булонском лесу; в Робин-Хилле, когда явился с ультиматумом  ей
и молодому Джолиону; на похоронах королевы Виктории; на стадионе;  снова
в Робин-Хилле, когда ездил просить за Флер, и в галерее  Гаупенор  перед
самым ее отъездом сюда. Каждую встречу он помнил во всех подробностях  -
вплоть до прощального движения затянутой в перчатку руки тогда,  в  пос-
ледний раз, до чуть заметной улыбки губ.
   И Сомс почувствовал озноб. Слишком жарко в этих  американских  комна-
тах! Он опять перешел в гостиную; со стола было убрано, ему принесли ве-
чернюю газету; ни к чему это. Здешние газеты не интересовали его, На та-
ком расстоянии от прошлого - так далеко и так давно - что чувствовал  он
теперь по отношению к ней? Ненависть? Слишком сильно! Нельзя  ненавидеть
тех, кто так далеко. Да ненависти, собственно, и не было! Даже когда  он
впервые узнал об ее измене. Презрение?  Нет.  Она  сделала  ему  слишком
больно. Он сам не знал, что чувствовал. И он стал ходить взад и вперед и
раза два остановился у двери и прислушался, как узник в  темнице  Недос-
тойно! И, подойдя к дивану, он растянулся на нем. Надо подумать о  путе-
шествии. Доволен ли он им? Сплошной вихрь предметов, и лиц,  и  воды,  А
между тем все шло по программе, кроме Китая, куда они  и  не  заглянули,
такое там сейчас положение. Сфинкс и Тадж-Махал, порт Ванкувер и Скалис-
тые горы - они точно в чехарду играли у него в памяти; а теперь эти зву-
ки; неужели она? Странно! В жизни человека бывает,  видно,  только  одно
по-настоящему знойное лето. Все, что случается после, -  чуть  греет;  и
лучше, может быть, а то котел бы взорвался. Чувства первых лет, когда он
знал ее, - хотел бы он пережить их снова? Ни за что на  свете!  А  впро-
чем... Сомс встал Музыка все продолжалась; но когда она кончится,  того,
кто играет - будь то она или не она - уже не увидишь. Почему  не  пройти
мимо маленькой гостиной, просто пройти мимо и... заглянуть? Если  она...
ну что ж, красота ее, наверно, увяла - та красота,  что  так  опустошила
его. Он заметил, как стоял рояль: да, он сможет увидеть играющего в про-
филь. Он отворил дверь, музыка зазвучала громче; и он двинулся вперед.
   Только комната Флер отделяла его теперь от маленькой открытой  гости-
ной по ту сторону лестницы. В коридоре  не  было  никого,  даже  мальчи-
ков-посыльных. В конце концов, наверное, какая-нибудь  американка;  воз-
можно, эта девочка, жена Джона. Но нет - было что-то... что-то  в  самом
звуке! И, держа  перед  собой  развернутую  вечернюю  газету,  он  пошел
дальше, Три колонны отделяли гостиную от коридора, заменяя собою то, че-
го так недоставало Сомсу в Америке, - четвертую стену. У первой  колонны
он остановился. Около рояля стояла высокая лампа под оранжевым абажуром,
и свет ее падал на ноты, на клавиши, на щеку  и  волосы  игравшей.  Она.
Хоть он и предполагал, что она поседела, но вид этих волос, в которых не
осталось ни одной нити прежнего золота, странно  подействовал  на  него.
Волнистые, мягкие, блестящие, они покрывали ее  голову,  как  серебряный
шлем. На ней был вечерний туалет, и он увидел, что ее шея, плечи и  руки
все еще округлы и прекрасны. Все ее тело слегка покачивалось в такт  му-
зыке. Платье ее было зеленовато-серое. Сомс стоял за колонной и смотрел,
прикрыв лицо рукой - на случай, если она обернется. Он, собственно,  ни-
чего не чувствовал - лента памяти развернулась слишком быстро. От первой
встречи с ней в борнмутской гостиной до последней встречи в галерее Гау-
пенор промелькнула вся жизнь со своим жаром, и холодом, и болью;  долгая
борьба чувств, долгое унижение духа, долгая, трудная  страсть  и  долгие
усилия приучить себя к отупению и равнодушию. Ему  сейчас  меньше  всего
хотелось заговорить с ней, но взгляд оторвать он не мог. Вдруг она  кон-
чила играть; наклонилась вперед, закрыла йоты и потянулась к лампе, что-
бы потушить ее. Лицо ее осветилось, и, отступив назад, Сомс увидел его -
все еще прекрасное, может быть, более прекрасное, слегка похудевшее, так
что глаза казались даже темнее, чем прежде, больше, мягче  под  все  еще
темными бровями. И опять явилась мысль: "Вот сидит  женщина,  которую  я
никогда не знал!" И с какой-то досадой он отклонился назад, -  чтобы  не
видеть. Да, у нее было много недостатков, но самым большим всегда была и
осталась ее проклятая таинственность. И, ступая бесшумно, как кошка,  он
вернулся к себе в номер.
   Теперь он устал смертельно; он прошел в спальню и,  поспешно  раздев-
шись, лег в постель. Он всем сердцем желал быть на пароходе под английс-
ким флагом. "Я стар, - подумал он вдруг, - стар". Слишком молода для не-
го эта Америка, полная энергии, спешащая к  непонятным  ему  целям.  Вот
восточные страны - другое дело. А ведь ему в конце концов только семьде-
сят лет. Отец его дожил до девяноста, старый Джолион до восьмидесяти пя-
ти, Тимоти до ста - и так все старые Форсайты. Они-то в семьдесят лет не
играли в гольф; а между тем были  моложе,  уж  конечно  моложе,  чем  он
чувствовал себя сегодня. Вид этой женщины... Стар!
   "Не стареть же я еду домой, - подумал, он. -  Если  опять  почувствую
себя так, посоветуюсь с кем-нибудь", Существует какая-то обезьянья  шту-
ка, которую впрыскивают. Это не для него. Обезьяны, скажите  пожалуйста!
Почему не свиньи, не тигры? Как-нибудь продержаться еще лет десять, пят-
надцать, К тому времени выяснится, куда идет Англия, Провалится  пресло-
вутая система подоходного налога. Он будет знать, сколько  сможет  оста-
вить Флер; увидит, как ее малыш подрастет и поступит в школу... только в
какую? Итон? Нет, там учился молодой Джолион. Уинчестер,  школа  Монтов?
Туда тоже нет, если только его послушаются. Можно в Хэрроу. Или в Молбо-
ро, где он сам учился. Может, он еще увидит Кита участником состязания в
крикет. Еще пятнадцать лет, пока Кит сможет играть  в  крикет.  Что  же,
есть чего ждать, есть для чего держаться. Если нет этого, чувствуешь се-
бя стариком, а уж если почувствуешь себя стариком, то и будешь стариком,
и скоро настанет конец. Как сохранилась эта женщина! Она!.. У  него  еще
есть картины; приняться за них посерьезнее. Ах, эта галерея Фриэра!  За-
вещать их государству, и имя твое будет жить - подумаешь, утешение! Она!
Она не умрет никогда!
   Полоска света на стене у самой двери.
   - Спишь, папа?
   Значит, Флер не забыла зайти к нему!
   - Ну, как ты, дорогой?
   - Ничего, устал. Как опера?
   - Так себе.
   - Я просил разбудить нас в семь. Позавтракаем в поезде.
   Она коснулась губами его лба. Если бы... если бы  эта  женщина...  но
никогда - ни разу, - никогда по собственной воле...
   - Спокойной ночи, - сказал он. - Спи спокойно.
   Полоска света на стене сузилась и исчезла. Ну, теперь ему  захотелось
спать. Но в этом доме - лица, лица! Прошлое - настоящее - у  рояля  -  у
его постели - проходит мимо, мимо - а там, за ними,  большая  женщина  в
одежде из бронзы, с закрытыми глазами, погруженная в  вечное,  глубокое,
глу... И с постели раздался легкий храп.



   Джон Голсуори
   Сага о Форсайтах: Лебединая песня


   Изд. "Известия", Москва, 1958
   Перевод М. Лорие
   OCR Палек, 1998 г.


   Из вещества того же, как и сон,
   Мы сотканы, И жизнь на сон похожа.
   И наша жизнь лишь сном окружена.
   Шекспир, "Буря".


   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

   I
   ЗАРОЖДЕНИЕ СТОЛОВОЙ

   В современном обществе быстрая смена лиц и  сенсаций  создает  своего
рода провалы в памяти, и к весне 1926 года стычка между Флер Мон и Мард-
жори Феррар была почти забыта. Флер, впрочем, и не поощряла  мнемоничес-
ких способностей общества, так как после своего кругосветного  путешест-
вия она заинтересовалась империей, а это так устарело, что таило в  себе
аромат и волнение новизны и в какой-то мере гарантировало от  подозрений
в личной заинтересованности.
   В биметаллической гостиной сталкивались теперь жители колоний, амери-
канцы, студенты из Индии - люди, в которых никто не усмотрел бы  "львов"
и которых Флер находила "очень интересными", особенно индийских  студен-
тов, таких гибких и загадочных, что она никак не могла разобрать, она ли
"использует" их, или они ее.
   Поняв, что фоггартиэму уготовлен весьма тернистый путь, она уже давно
подыскивала Майклу новую тему для выступления в  парламенте,  и  теперь,
вооруженная своим знанием Индии, где провела шесть недель, она полагала,
что нашла ее. Пусть Майкл ратует за свободный въезд индийцев в Кению. Из
разговоров с индийскими студентами она усвоила, что невозможно следовать
по какому-либо пути, не зная, куда он  ведет.  Эти  молодые  люди  были,
правда, непонятны и непрактичны, скрытны и склонны к созерцанию, но,  во
всяком случае, они, очевидно, считали, что отдельные молекулы  организма
значат меньше, чем весь организм, что они сами значат меньше, чем Индия.
Флер, казалось, натолкнулась на истинную веру - переживание для нее  но-
вое и увлекательное. Она сообщила об этом Майклу.
   - Все это очень хорошо, - ответил он, - но наши индийские  друзья  во
имя своей веры не провели четырех лет в окопах или в постоянном  страхе,
как бы не попасть туда. Иначе у них не было бы чувства, что все это  так
уж важно. И захотели бы, может быть, почувствовать, да нервы бы притупи-
лись, В этом-то и есть смысл войны для всех нас, европейцев, кто побывал
на фронте.
   - Вера от этого не менее интересна, - сухо сказала Флер.
   - Знаешь ли, дорогая, проповедники громят нас за  отсутствие  убежде-
ний, но можно ли сохранить веру в высшую силу, если она  до  того,  черт
возьми, взбалмошна, что миллионами гонит людей в мясорубку? Поверь  мне,
времена Виктории породили у огромного количества людей очень  дешевую  и
легкую веру,  и  сейчас  в  точно  таком  же  положении  находятся  наши
друзья-индийцы - их Индия с места не  сдвинулась  со  времени  восстания
[1], да и тогда возмущение было только на поверхности. Так что не стоит,
пожалуй, принимать их всерьез.
   - Я и не принимаю. Но мне нравится, как они верят в свое служение Ин-
дии.
   И на его улыбку Флер нахмурилась, прочтя его мысль,  что  она  только
обогащает свою коллекцию.
   Ее свекор, в свое время  серьезно  занимавшийся  Востоком,  удивленно
вскинул брови, узнав об этих новых знакомствах.
   - Мой самый старый друг - судья в Индии, - сказал он ей первого  мая.
- Он провел там сорок лет. Через два года после отъезда  он  писал  мне,
что начинает разбираться в характере индийцев. Через десять лет  он  пи-
сал, что совсем в нем разобрался. Вчера я получил от него письмо  -  пи-
шет, что после сорока лет он ничего о них не знает.  А  они  столько  же
знают о нас. Восток и Запад - разное кровообращение.
   - И за сорок лет кровообращение вашего друга не изменилось?
   - Ни на йоту, - ответил сэр Лоренс, - для этого нужно  сорок  поколе-
ний. Налейте мне, дорогая, еще чашечку вашего восхитительного  турецкого
кофе. Что говорит Майкл о генеральной стачке?
   - Что правительство шагу не ступит, пока Совет тредюнионов не возьмет
назад свои требования.
   - Вот видите ли! Если б не английское кровообращение,  заварилась  бы
хорошая каша, как сказал бы "Старый Форсайт".
   - Майкл держит сторону горняков.
   - Я тоже, моя милая. Горняки милейший народ, но, к сожалению, над ни-
ми проклятием тяготеют их вожди. То  же  можно  сказать  и  о  шахтовла-
дельцах. Уж эти мне вожди! Чего они только не натворят, пока не  сорвут-
ся. С этим углем не оберешься забот: и грязь от него, и копоть, и до по-
жара недолго. Веселого мало. Ну, до свидания! Поцелуйте Кита да передай-
те Майклу - пусть глядит в оба.
   Именно это Майкл и старался делать. Когда вспыхнула "Великая  война",
он, хотя по возрасту и мог уже пойти в армию, все же был слишком  молод,
чтобы уяснить себе, какой фатализм овладевает людьми с приближением кри-
тического момента. Теперь, перед "Великой стачкой", он осознал  это  со-
вершенно ясно, так же как и то огромное значение, которое человек прида-
ет "спасению лица". Он подметил, что  обе  стороны  выразили  готовность
всячески пойти друг другу навстречу, но, разумеется, без взаимных  усту-
пок; что лозунги: "Удлинить рабочий день, снизить  заработную  плату"  и
"Ни минутой дольше, ни на шиллинг меньше" любезно  раскланивались  и  по
мере приближения все больше отдалялись друг от  друга.  И  теперь,  едва
скрывая нетерпение, свойственное его непоседливому характеру, Майкл сле-
дил, как осторожно нащупывали почву типичные трезвые  британцы,  которые
одни только и могли уладить надвигающийся конфликт. Когда в тот памятный
понедельник вдруг выяснилось, что спасать  лицо  приходится,  не  только
господам с лозунгами, но и самим типичным британцам, он понял,  что  все
кончено; и, возвратившись в полночь из палаты общин, он взглянул на спя-
щую жену. Разбудить Флер и сказать ей, что  правительство  "доигрались",
или не стоит? К чему тревожить ее сон? И так скоро узнает. Да она  и  не
примет этого всерьез. Он прошел в ванную" постоял у окна, глядя вниз  на
темную площадь. Генеральная стачка чуть не экспромтом. Неплохое  испыта-
ние для британского характера. Британский характер? Майкл уже давно  по-
дозревал, что внешние проявления его обманчивы;  что  члены  парламента,
театральные завсегдатаи, вертлявые дамочки в платьицах, туго  обтягиваю-
щих вертлявые фигурки, апоплексические генералы, восседающие в  креслах,
капризные, избалованные поэты, пасторы-проповедники, плакаты  и  превыше
всего печать - не такие уж типичные выразители настроения нации. Если не
будут выходить газеты, представится, наконец, возможность увидеть и  по-
чувствовать британский характер; в течение всей войны газеты мешали это-
му, по крайней мере в Англии. В окопах, конечно, было не то: там  сенти-
менты и ненависть, реклама и лунный свет были "табу"; и с мрачным юмором
британец "держался" - великолепный и без прикрас, в грязи и крови,  вони
и грохоте и нескончаемом кошмаре бессмысленной бойни. "Теперь,  -  дума-
лось ему, - вызывающий юмор британца,  которому  тем  веселее,  чем  пе-
чальней окружающая картина, снова найдет себе богатую пищу".  И,  отвер-
нувшись от окна, он разделся и пошел опять в спальню.
   Флер не спала.
   - Ну что, Майкл?
   - Стачка объявлена.
   - Какая тоска!
   - Да, придется нам потрудиться.
   - К чему же тогда было назначать комиссию и  давать  такую  субсидию,
если все равно не смогли этого избежать?
   - Да ясно же, девочка, совершенно ни к чему.
   - Почему они не могут прийти к соглашению?
   - Потому что им нужно спасти лицо. Нет в мире побуждения сильнее.
   - То есть как?
   - Ну как же - из-за этого началась война; из-за этого теперь  начина-
ется стачка. Без этого уж наверно вся жизнь на земле прекратилась бы.
   - Не говори глупостей.
   Майкл поцеловал ее.
   - Придется тебе чем-нибудь заняться, - сказала она сонно. - В  палате
не о чем будет говорить, пока это не кончится.
   - Да, будем сидеть и глядеть друг на друга и время от  времени  изре-
кать слово "формула".
   - Хорошо бы нам Муссолини.
   - Ну нет, За таких потом расплачиваются. Вспомни Диаса и Мексику; или
Наполеона и Францию; и даже Кромвеля и Англию.
   - А Карл Второй, по-моему, был славный, - пролепетала Флер в подушку.
   Майкл не сразу уснул, растревоженный поцелуем, поспал немного,  опять
проснулся. Спасать лицо! Никто и шагу не ступит ради этого. Почти час он
лежал, силясь найти путь всеобщего спасения, потом заснул. Он  проснулся
в семь часов с таким ощущением, точно потерял массу времени. Под  маской
тревоги за родину и шумных поисков "формулы" действовало столько  личных
чувств, мотивов и предрассудков! Как и перед войной, было налицо страст-
ное желание унизить и опозорить противника; каждому хотелось спасти свое
лицо за счет чужого.
   Сейчас же после завтрака он вышел из дому.
   По Вестминстерскому мосту двигался поток машин и пешеходов: ни  авто-
бусов, ни трамваев не было, но катили грузовики, пустые  и  полные.  Уже
появились полисменыдобровольцы, и у всех был такой вид, точно  они  едут
на пикник, все прятали свои чувства  за  каким-то  вызывающим  весельем.
Майкл направился к Хайд-парку. За одну ночь успела возникнуть эта  пора-
зительная упорядоченная сутолока  грузовиков,  бидонов,  палаток.  Среди
полной летаргии ума и воображения, которая  и  привела  к  национальному
бедствию, какое яркое проявление административной энергии! "Говорят,  мы
плохие организаторы, - подумал Майкл. - Как бы не так! Только вот задним
умом крепки".
   Он пошел дальше, к одному из больших вокзалов, На площади  были  выс-
тавлены пикеты, но поезда уже ходили обслуживаемые добровольцами. Он по-
толкался на вокзале, поговорил с ними. "Черт возьми, ведь их нужно будет
кормить, - пришло ему в голову, - Столовую что ли  устроить?"  И  он  на
всех парах пустился к дому. Флер еще не ушла.
   - Хочешь помочь мне  организовать  на  вокзале  столовую  для  добро-
вольцев? - Он прочел на ее лице вопрос: "А это выигрышный  номер?"  -  и
заторопился:
   - Работать придется во-всю, и всех, кого можно, привлечь  на  помощь.
Думаю, для начала можно бы моб