ржал сэр  Ло-
ренс, который сказал, что за эти дни еще ни разу не поговорил с  ней,  и
позвал к себе в кабинет взглянуть на миниатюры.
   - Моя коллекция национальных типов. Все  женщины  мира,  как  видишь:
француженка, немка, итальянка, голландка, американка, испанка,  русская.
Не хватает только тебя. Не согласишься ли попозировать  одному  молодому
человеку?
   - Я?
   - Ты.
   - Почему я?
   - Потому что, - ответил сэр Лоренс, рассматривая племянницу через мо-
нокль, - твой тип - ключ к разгадке английской леди, а я  коллекционирую
такие, которые выявляют различие между национальными культурами.
   - Это звучит страшно интригующе.
   - Взгляни-ка на эту. Вот французская культура в чистом виде: быстрота
восприятия, остроумие, трудолюбие, эстетизм, но не эмоциональный, а  ин-
теллектуальный, отсутствие  юмора,  условная,  чисто  внешняя  сентимен-
тальность, склонность к стяжательству, - обрати  внимание  на  глаза,  -
чувство формы, неоригинальность, четкое, но узкое мировоззрение, никакой
мечтательности, темперамент пылкий, но легко подавляемый. Весь  облик  -
гармоничный, с отчетливыми гранями. А вот редкий тип американки, первок-
лассный образец национальной культуры. Заметь, какой взгляд -  словно  у
нее во рту лакомый кусочек и она об этом знает. В глазах запрятана целая
батарея. Она ее пускает в ход, но  непременно  с  соблюдением  приличий.
Прекрасно сохранится до глубокой старости. Хороший вкус, знаний порядоч-
но, системы мало. Теперь взгляни на эту немку. Эмоционально менее  сдер-
жанна, чем предыдущие, чувства формы тоже меньше, но совестлива,  стара-
тельна, обладает острым чувством долга. Вкуса мало. Не  лишена  довольно
неуклюжего юмора. Если не примет  мер  -  растолстеет.  Полна  сентимен-
тальности и в то же время здравого смысла. Во всех отношениях  восприим-
чивее двух первых. Может быть, это и не самый типичный образец.  Другого
достать не удалось. А вот итальянка, моя любимая. Интересная, не  правда
ли? Великолепная отделка снаружи, а внутри что-то дикое, вернее  сказать
- естественное. Словом, с изяществом носит красивую маску, которая легко
с нее спадает. Знает, чего хочет, - пожалуй, слишком  ясно  знает.  Если
может, добивается этого сама; если не может, добивается того, чего хочет
кто-то другой. Поэтична лишь там, где задеты ее  переживания.  Чувствует
остро - ив семейных делах, и во всех прочих. Не закрывает глаза на опас-
ность, смела до безрассудства, но легко теряет  равновесие.  Вкус  имеет
тонкий, но способна на крупные промахи. Любовью к природе не отличается.
В интеллектуальном плане решительна, но не предприимчива и  не  любозна-
тельна. А здесь, - сказал сэр Лоренс, неожиданно оборачиваясь к Динни, -
я повешу милый моему сердцу образец англичанки. Хочешь послушать  -  ка-
кой?
   - Караул!
   - Не бойся. Личностей касаться не буду. Здесь  налицо  застенчивость,
развитая и подавленная до такой степени, что превратилась в беззастенчи-
вость. Для этой леди собственная личность - самый назойливый и  непроше-
ный гость. Мы наблюдаем в ней чувство не лишенного остроты юмора,  кото-
рое ориентирует и несколько стерилизует все остальные. Нас поражает  об-
лик, свидетельствующий о призвании не к семейной жизни, а, я бы  сказал,
к общественной, социальной деятельности, - особенность, не  свойственная
вышерассмотренным типам. Мы обнаруживаем в нем  некоторую  прозрачность,
словно воздух и туман попали в организм. Мы приходим к выводу, что  дан-
ному типу недостает целенаправленности - целенаправленности в  образова-
нии, деятельности, мышлении, суждениях, хотя  решимость  наличествует  в
полной мере. Чувства развиты не слишком сильно; на  эстетические  эмоции
гораздо энергичнее воздействуют естественные, чем искусственные возбуди-
тели. Отсутствуют - восприимчивость немки,  определенность  француженки,
индивидуальное своеобразие и двойственность итальянки,  дисциплинирован-
ное обаяние американки. Зато есть нечто особое, -  слово,  моя  дорогая,
подбери сама, - за что я страшно хочу включить тебя в мою коллекцию  об-
разцов национальных культур.
   - Но я же нисколько не культурна, дядя Лоренс!
   - Я употребляю это дьявольское слово лишь за неимением  лучшего.  Под
культурой я подразумеваю не образованность, но  тот  отпечаток,  который
налагают на нас происхождение плюс  воспитание,  если  оба  эти  фактора
рассматривать совокупно. Получи эта француженка твое воспитание,  Динни,
она все-таки не была бы похожа на тебя, равно как и ты, получив ее  вос-
питание, не была бы похожа на нее. Теперь погляди на эту русскую довоен-
ных лет. Тип более расплывчатый и неопределенный, чем у всех  остальных.
Я отыскал ее на Каледонском рынке. Эта женщина, по всей видимости, стре-
милась глубоко входить во все и никогда ничему  не  отдавалась  надолго.
Держу пари, что она не шла, а бежала по жизни, да и  теперь  еще  бежит,
если уцелела, причем это отнимает у нее гораздо меньше сил,  чем  отняло
бы у тебя. Судя по ее лицу, она изведала больше эмоций и была ими  опус-
тошена меньше, чем остальные. А вот моя испанка, может быть, самый инте-
ресный экземпляр коллекции. Это женщина, воспитанная  вдали  от  мужчин.
Подозреваю, что такой тип встречается все реже. В ней  есть  свежесть  -
отпечаток монастыря, мало любопытства и энергии, масса  гордости,  почти
никакого тщеславия; она сокрушительна в своих страстях, -  ты  не  нахо-
дишь? - и столковаться с ней трудно. Ну, Динни, будешь позировать  моему
молодому человеку?
   - Разумеется, если вам этого в самом деле хочется.
   - В самом деле. Коллекция - моя слабость. Я все устрою. Он может при-
ехать к вам в Кондафорд. А теперь мне пора обратно. Нужно проводить Бан-
тама. Ты уже сделала ему предложение?
   - Вчера я вогнала его в сон, читая  ему  дневник  Хьюберта.  Он  меня
просто ненавидит. Не смею ни о чем его просить. Дядя Лоренс, он действи-
тельно важная шишка?
   Сэр Лоренс с таинственным видом кивнул и сказал:
   - Бантам - идеальный общественный деятель. Практически не способен ни
к каким чувствам: все, что он чувствует, неизменно связано  с  Бантамом.
Такого нельзя раздавить: он всегда выскользнет и  окажется  наверху.  Не
человек, а резина. Притом он нужен государству. Кто же воссядет в  сонме
сильных, если мы все окажемся тонкокожими? Эти же люди -  непробиваемые,
Динни. У них не только лбы - все медное. Значит, ты даром потратила вре-
мя?
   - Думаю, что теперь у меня есть в запасе другой выход.
   - Вот и прекрасно. Халлорсен тоже уезжает. Этот парень мне  нравится.
Типичный американец, но крепок как дуб.
   Сэр Лоренс расстался с племянницей, и  Динни,  не  испытывая  желания
встречаться ни с "резиной", ни с "дубом", ушла в свою комнату.
   На следующий день в десять часов утра Липпингхолл опустел с той быст-
ротой, с какою всегда происходит разъезд  гостей  из  загородного  дома.
Флер и Майкл увезли в своей машине в Лондон Эдриена и Диану. Масхемы уе-
хали поездом. Помещик и леди Хенриет отбыли на автомобиле в  свою  Норт-
гемптонскую резиденцию. Остались лишь Динии и тетя  Уилмет,  но  Тесбери
обещали прийти к завтраку и привести с собой отца.
   - Он милый, Динни, - сказала леди Монт. - Старая школа.  Очень  изыс-
канный. Вы'оваривает слова так протяжно:  "Нико'да-a,  все'да-a".  Жаль,
что они бедны. Джин - изумительна. Ты не находишь?
   - Джин чуточку пугает меня, тетя Эм, - она чересчур хорошо знает, че-
го хочет.
   - Очень забавно ко'o-нибудь сватать, - отозвалась тетка. - Я так дав-
но нико'о не сватала. Интересно, что мне скажут Кон и твоя мать.  Теперь
буду плохо спать по ночам.
   - Сперва уговорите Хьюберта, тетя;
   - Я все'да любила Хьюберта, - лицом он настоящий Черрел.  А  ты  нет,
Динни. Не понимаю, откуда у тебя такая кожа. И потом, он такой  интерес-
ный, ко'да сидит на лошади. У ко'о он заказывает себе бриджи?
   - По-моему, он донашивает последнюю военную пару, тетя.
   - И у не'о все'да такие приятные длинные жилеты. Теперь носят  корот-
кие полосатые. Они превращают мужчину в како'о-то коротышку. Я пошлю е'о
вместе с Джин осматривать грядки.  Портулак  -  самый  удобный  предлог,
ко'да нужно свести людей. А-а! Вон Босуэл-и-Джонсон. Он мне нужен.
   Хьюберт приехал в первом часу и чуть ли не сразу же объявил:
   - Я раздумал публиковать дневник, Динни. Выставлять свои раны напоказ
- это слишком мерзко.
   Радуясь, что не успела предпринять никаких шагов, Динни мягко ответи-
ла:
   - Вот и хорошо, мой дорогой.
   - Я все взвесил. Если не получу назначения здесь, переведусь  в  один
из суданских полков или в индийскую полицию, - там, я слышал, нужны  лю-
ди. Буду лишь рад снова уехать из Англии. Кто здесь сейчас?
   - Только дядя Лоренс, тетя Эм и тетя Уилмет. К завтраку придет  мест-
ный пастор с детьми. Это Тесбери, наши дальние родственники.
   - Вот как? - угрюмо буркнул Хьюберт.
   Динни ожидала прихода Тесбери чуть ли не с раздражением. Однако сразу
же выяснилось, что Хьюберт и молодой Тесбери служили по соседству - один
в Месопотамии, другой на Персидском заливе. Они обменивались  воспомина-
ниями, когда Хьюберт увидел Джин. Динни заметила, как он бросил  на  де-
вушку взгляд пристальный и вопросительный  -  взгляд  человека,  который
подстерег птицу незнакомой породы; затем он отвел глаза, заговорил, зас-
меялся и опять посмотрел на Джин.
   Тетя Эм подала голос:
   - Хьюберт похудел.
   Пастор вытянул руки, словно желая привлечь всеобщее внимание к  своим
ныне столь изысканно округлым формам:
   - Сударыня, в его годы мне была свойственна еще большая худоба-а.
   - Мне тоже, - вздохнула леди Монт. - Я была такая же  тоненькая,  как
ты, Динни.
   - Никто из нас не избегнет этого... э-э... незаслуженного  приращения
объема-а. Взгляните на Джин. Без преувеличения - она гибкая как змея.  А
через сорок лет... Впрочем, может быть, нынешняя молодежь  никогда-а  не
потолстеет. Они ведь принимают... э-э... меры.
   Во время завтрака за уже сдвинутым столом  обе  пожилые  дамы  сидели
справа и слева от пастора. Напротив него - сэр Лоренс, напротив Хьюберта
- Ален, напротив Джин - Динни.
   - От всего сердца возблагодарим господа, в милости своей ниспославше-
го нам все эти благословенные дары.
   - Странная милость! - шепнул молодой Тесбери на ухо Динни. - Выходит,
убийство тоже благословенно?
   - Сейчас подадут зайца, - сказала девушка. - Я видела, как  его  под-
шибли. Он кричал.
   - Лучше уж собачина, чем заяц!
   Динни бросила ему признательный взгляд:
   - Не хотите ли вы с сестрой навестить нас в Кондафорде?
   - Почту за счастье!
   - Когда вам обратно на корабль?
   - У меня еще месяц.
   - Мне кажется, вы любите вашу профессию?
   - Да, - просто ответил он. - Это в крови. У нас а семье все моряки.
   - А у нас все военные.
   - Ваш брат чертовски умен. Страшно рад, что познакомился с ним.
   - Благодарю вас, Блор, не надо, - бросила Динни дворецкому.  -  Дайте
лучше холодную куропатку. Мистер Тесбери тоже съест что-нибудь холодное.
   - Говядины, сэр? Телятины? Куропатку?
   - Куропатку. Благодарю вас.
   - Я однажды видела, как заяц мыл уши, - вставила девушка.
   - Когда у вас такой вид, - сказал молодой Тесбери, - я просто...
   - Какой такой?
   - Ну, словно вас нет.
   - Весьма признательна.
   - Динни, - спросил сэр Лоренс, - кто это сказал,  что  мир  похож  на
устрицу? А по-моему - на улитку. Как ты считаешь?
   - Я не очень разбираюсь в моллюсках, дядя Лоренс.
   - Твое счастье. Эта брюхокогая пародия на чувство собственного досто-
инства - единственное осязаемое воплощение американского идеализма. Аме-
риканцы так стараются ей подражать, что готовы даже употреблять ее в пи-
щу. Стоит американцам от этого отказаться, как они станут  реалистами  и
вступят в Лигу наций. Тогда нам конец.
   Но Динни не слушала, - она наблюдала за лицом  Хьюберта.  Взгляд  его
больше не светился тоской, глаза были прикованы к глубоким манящим  гла-
зам Джин. Динни вздохнула.
   - Совершенно верно, - подхватил сэр Лоренс. - Мы, к сожалению, не до-
живем до того дня, когда американцы перестанут подражать улитке и  всту-
пят в Лигу наций. В конце концов, - продолжал он, прищурив левый глаз, -
она создана американцем и представляет собой единственное разумное начи-
нание нашей эпохи. Тем не менее она вызывает непреодолимое отвращение  у
почитателей другого американца по имени Монро, который умер в тысяча во-
семьсот тридцать первом году и о котором люди типа СаксенДена никогда не
вспоминают без насмешки.
   Выпад, глумленье и грубый пинок.
   Редкие фразы, но как они злобны!..
   Читала ты эту вещь Элроя Флеккера?
   - Да, - ответила пораженная Динни. - Хьюберт цитирует его в дневнике.
Я прочла это место лорду Саксендену. Как раз на нем он заснул.
   - Похоже на него. Но не забывай, Динни: Бантам дьявольски хитер и ве-
ликолепно знает мир, в котором живет. Допускаю, что ты предпочтешь  уме-
реть, чем жить в таком мире, но ведь в нем и без того недавно умерло де-
сять миллионов более или менее молодых людей. Не помню, - задумчиво зак-
лючил сэр Лоренс, - когда еще за собственным столом меня кормили  лучше,
чем в последние дни. На твою тетку что-то нашло.
   После завтрака, затеяв партию в крокет - она сама  с  Аденом  Тесбери
против его отца и тети Уилмет, Динни стала свидетельницей того, как Джин
с Хьюбертом отправились осматривать грядки портулака. Последние тянулись
от заброшенного огорода до старого фруктового сада, за которым простира-
лись луга и начинался подъем.
   "Они не ограничатся портулаком", - решила она.
   В самом деле, закончилась уже вторая партия, когда Динни снова увиде-
ла их. Они возвращались другой дорогой и были поглощены разговором. "Вот
самая быстрая победа, которая когда-либо одержана на свете!" -  подумала
она, изо всех сил ударив по шару священника.
   - Боже милостивый! - простонал совершенно уничтоженный церковнослужи-
тель.
   Тетя Уилмет, прямая, как гренадер, громогласно изрекла:
   - Черт побери, Динни, ты просто невозможна!..
   Вечером Динни ехала рядом с братом в их открытой  машине  и  молчала,
приучая себя к мысли о втором месте, на которое ей, видимо, придется те-
перь отступить. Она добилась того, на что надеялась, и, несмотря на это,
была удручена. До сих пор она занимала в жизни  Хьюберта  первое  место.
Девушке потребовалось все ее философское спокойствие, чтобы  примириться
с улыбкой, то и дело мелькавшей на губах брата.
   - Ну, какого ты мнения о наших родственниках?
   - Он славный парень. По-моему, неравнодушен к тебе.
   - В самом деле? Когда им лучше приехать к нам, как ты считаешь?
   - В любое время.
   - На будущей неделе?
   - Прекрасно.
   Видя, что Хьюберт не склонен к разговорам, Динни отдалась  созерцанию
красоты медленно угасавшего дня. Возвышенность Уэнтедж и дорога  на  Фа-
рингдон были озарены ровным сиянием заката. Впереди громоздились Уиттен-
хемские холмы, и тень их скрывала от глаз подъем  дороги.  Хьюберт  взял
вправо, машина выехала на мост. На середине его девушка тронула брата за
руку:
   - Вон тут мы видели с тобой зимородков. Помнишь, Хьюберт?
   Хьюберт остановил машину. Они смотрели на тихую безлюдную реку, у ко-
торой так привольно живется веселым  птицам.  Брызги  меркнущего  света,
пробиваясь сквозь ветви ив, падали на южный берег. Темза  кажется  здесь
самой мирной, самой покорной прихотям человека рекой на свете и в то  же
время, спокойно, но безостановочно струясь по  светлым  полям  мимо  де-
ревьев, склонившихся к ее невозмутимо чистым водам, живет своей  жизнью,
обособленной и прекрасной.
   - Три тысячи лет назад, - внезапно сказал Хьюберт, - эта древняя река
текла по непроходимой чаще и была таким же хаотическим потоком, какие  я
видел в джунглях.
   Он повел машину дальше. Теперь солнце светило им в спину, и казалось,
что они въезжают в какой-то неестественный, нарочно нарисованный для них
простор.
   Так они ехали до тех пор, пока в небе не угас пожар заката и одинокие
вечерние птицы не взмыли над потемневшими сжатыми полями.
   У ворот Кондафорда Динни вылезла и, напевая сквозь  зубы:  "Она  была
пастушкой, ах, какой прекрасной!" - посмотрела брату в лицо. Но  он  во-
зился с машиной и не уловил связи между словами и взглядом.


   XII

   Характер человека, относящегося к  молчаливой  разновидности  молодых
англичан, трудно поддается определению. Если же человек относится  к  их
разговорчивой разновидности, сделать это довольно просто. Его  манеры  и
привычки бросаются в глаза, хотя отнюдь не показательны для национально-
го типа. Шумный, склонный все критиковать и все высмеивать, знающий  все
на свете и признающий только себе подобных, он  напоминает  ту  радужную
пленку на поверхности болота, под которой залегает  торф.  Он  неизменно
блистает умением говорить и ничего не сказать; те же, чья жизнь посвяще-
на практическому применению заложенной в них энергии, не становятся  ме-
нее энергичными оттого, что их никто не слышит. Непрестанно  декларируе-
мые чувства перестают быть чувствами, а чувствам, которые никогда не за-
являют о себе, молчаливость придает особую глубину. Хьюберт  не  казался
энергичным, но не был и флегматичным. У него отсутствовали даже  внешние
приметы молчаливой разновидности англичанина. Воспитанный, восприимчивый
и неглупый, он судил о людях и событиях трезво и с такой меткостью,  ко-
торая поразила бы его разговорчивых соотечественников, если бы он не так
упорно избегал высказывать свои суждения вслух. К тому же до  последнего
времени у него не было для этого ни досуга, ни удобного случая.  Однако,
встретив его в курительной, или за обеденным столом, или в любом  другом
месте, где можно блеснуть красноречием, вы сразу же догадывались, что ни
досуг, ни удобный случай не сделают его разговорчивым. Он рано  ушел  на
войну, стал профессиональным военным и не испытал воздействия  универси-
тета и Лондона, которое так расширяет горизонт. Восемь лет  в  Месопота-
мии, Египте, Индии, год болезни  и  экспедиция  Халлорсена  придали  ему
замкнутый, настороженный и несколько желчный вид. Он был наделен  темпе-
раментом, который снедает человека, если тот обречен на  праздность.  Он
еще кое-как выносил ее, когда мог разъезжать верхом и бродить с ружьем и
собакой, но без этих вспомогательных, отвлекающих средств  просто  поги-
бал.
   Дня через три после возвращения в Кондафорд он  вышел  на  террасу  к
Динни с номером "Тайме" в руках:
   - На, взгляни.
   Динни прочла:
   "Сэр,
   Льщу себя надеждой, что вы простите мою назойливость. Мне  стало  из-
вестно, что некоторые места из моей книги "Боливия к ее тайны",  опубли-
кованной в июле прошлого года, доставили прискорбные неприятности  моему
помощнику капитану Хьюберту Черрелу, кавалеру ордена "За  боевые  заслу-
ги", который во время нашей экспедиции ведал транспортом. Перечитав  эти
места, я пришел к выводу, что, обескураженный частичной неудачей  экспе-
диции и крайне утомленный, я подверг поведение капитана Черрела незаслу-
женной критике. Хочу еще до выхода второго, исправленного издания книги,
которое, надеюсь, не замедлит  появиться,  воспользоваться  возможностью
публично, через вашу широко известную газету  взять  обратно  выдвинутые
мной обвинения. Считаю приятным долгом принести  капитану  Черрелу,  как
человеку и представителю британской армии, мои  искренние  извинения  по
поводу тех огорчений, которые я ему причинил и о которых сожалею.
   Ваш покорный слуга
   Эдуард Халлорсен, профессор.
   Отель "Пьемонт".
   Лондон.
   - Очень мило! - объявила Динни, незаметно вздрогнув.
   - Халлорсен в Лондоне! Какого черта он все это затеял ни с того ни  с
сего?
   Динни обрывала пожелтевшие лепестки африканской лилии. Только  теперь
ей стало понятно, насколько опасно устраивать чужие дела.
   - Все это очень похоже на раскаяние, мой дорогой.
   - Что? Этот тип раскаялся? Ну нет! За этим что-то стоит.
   - Да. Стою я.
   - Ты?
   Динни скрыла ис