чанин, он втайне недолюбливал и презирал вещи,  казав-
шиеся непонятными: Суизину, да и не одному ему трудно было одолеть  "три
червленые пряжки на черном поле вправо".
   Однако Суизин не забыл, что стоит только уплатить за герб, и он будет
иметь на него полное право, и это еще более укрепило его веру в себя как
в джентльмена. Мало-помалу и остальные  члены  семьи  обзавелись  "нату-
рального цвета фазаном", а кое-кто посерьезнее присовокупил к нему и де-
виз; старый Джолион отверг девиз, сказав, что по его мнению, это чепуха,
полнейшая бессмыслица.
   Старшее поколение, очевидно, догадывалось, какому великому историчес-
кому событию они обязаны своим клейнодом; и если кто-нибудь уж очень до-
нимал их вопросами, они не отваживались лгать - у Форсайтов ложь была не
в ходу, им казалось, что лгут только французы и русские -  и  торопились
заявить, что обо всем этом надо справиться у Суизина.
   Молодое поколение обходило этот предмет "натуральным" молчанием.  Они
не хотели оскорблять чувства старших, не хотели казаться смешными и поп-
росту пользовались одним клейнодом...
   Нет, говорил Суизин, он сам все видел и должен сказать, что Ирэн  об-
ращалась с этим "пиратом", или Босини, или как его там зовут, точно  так
же, как с ним самим; откровенно говоря, он даже... но, к несчастью,  по-
явление Фрэнсис и Юфимии заставило его прекратить этот разговор, так как
обсуждать подобную тему в присутствии молодых девушек не полагается.
   Суизин остался несколько недоволен тем, что его прервали как раз в ту
минуту, когда он собирался сказать нечто очень значительное,  но  благо-
душное настроение вскоре вернулось к нему. Фрэнсис, или, как ее звали  в
семье, Фрэнси, ему нравилась. Она была очень элегантна и, по слухам, за-
рабатывала своими романсами приличные деньги на мелкие  расходы;  Суизин
называл ее толковой девушкой.
   Он всегда гордился своим свободомыслием в отношении  женщин  -  пожа-
луйста! Пусть рисуют, сочиняют романсы, даже пишут книги, раз уж  на  то
пошло, особенно если этим можно заработать кое-что. Меньше будут  думать
о всяких глупостях! Ведь это не мужчины.
   "Маленькая Фрэнси", как ее с добродушным презрением звали родственни-
ки, была особой весьма значительной, хотя бы потому, что в ней  воплоща-
лось отношение Форсайтов к искусству. Фрэнси была далеко не "маленькая",
а высокая девушка, с довольно темной для Форсайтов шевелюрой, что в  со-
четании с серыми глазами придавало ее внешности "что-то кельтское".
   Она сочиняла романсы вроде "Трепетные вздохи" или "Последний поцелуй"
с рефреном, звучавшим, как церковное песнопение:
   Унесу с собою, ма-ама.
   Твой последний поцелуй!
   Твой последний, о-о! последний.
   Твой последний поце-е-луй!
   Слова к этим романсам, а также и другие стихи Фрэнси  писала  сама  В
более легкомысленные минуты  она  сочиняла  вальсы,  и  один  из  них  -
"Кенсннгтонское гулянье" - своей мелодичностью чуть ли не заслужил славу
национального гимна Кенсингтона. Он начинался так:
   Очень оригинальный вальс. Кроме того, у Фрэнси были "Песенки для  ма-
лышей" - весьма нравоучительные и в то же время не  лишенные  остроумия.
Особенно славились "Бабушкины рыбки" и еще одна, почти пророчески возве-
щавшая дух грядущего империализма: "Что там думать, целься в глаз!"
   От них не отказался бы любой издатель, а такие журналы,  как  "Высший
свет" или "Спутник модных дам", захлебывались от восторга по поводу "но-
вых песенок талантливой мисс Фрэнси Форсайт, полных веселья  и  чувства.
Слушая их, мы не могли удержаться  от  слез  и  смеха.  У  мисс  Форсайт
большое будущее".
   С безошибочным инстинктом, свойственным всей ее породе, Фрэнси  заво-
дила знакомства с нужными людьми - с теми, кто будет писать о ней, гово-
рить о ней, а также и с людьми из высшего света; составив в  уме  точный
список тех мест, где следовало отпускать в ход свое очарование,  она  не
пренебрегала и неуклонно растущими гонорарами, в которых, по ее  поняти-
ям, и заключалось будущее. Этим Фрэнси заслужила всеобщее уважение.
   Однажды, когда чувство влюбленности подхлестнуло все ее эмоции - весь
уклад жизни Роджера,  целиком  подчиненный  идее  доходного  дома,  спо-
собствовал тому, что единственная дочь его  выросла  девушкой  с  весьма
чувствительным сердцем, - Фрэнси углубилась в большую настоящую  работу,
избрав для нее форму скрипичной сонаты. Это было единственное ее  произ-
ведение, которое Форсайты встретили с недоверием. Они сразу почувствова-
ли, что сонату продать не удастся.
   Роджер, очень довольный своей умной дочкой  и  не  упускавший  случая
упомянуть о карманных деньгах,  которые  она  зарабатывала  собственными
трудами, был просто удручен этим.
   - Чепуха! - сказал он про сонату.
   Фрэнси на один вечер заняла у Юфимии Флажолетти,  и  он  исполнил  ее
произведение в гостиной на Принсез-Гарденс.
   В сущности говоря, Роджер оказался прав. Это и была чепуха, но -  вот
в чем горе! - чепуха того сорта, которая не имеет  сбыта.  Как  известно
каждому Форсайту, чепуха, которая имеет сбыт, вовсе не чепуха  -  отнюдь
нет.
   И все-таки, несмотря на здравый смысл, заставлявший их оценивать про-
изведение искусства сообразно его стоимости, кое-кто из Форсайтов - нап-
ример, тетя Эстер, любившая музыку, - всегда сожалел, что романсы Фрэнси
были не "классического содержания"; то же  относилось  и  к  ее  стихам.
Впрочем, говорила тетя Эстер, теперешняя поэзия - это  все  "легковесные
пустячки". Теперь уже никто не напишет таких поэм, как "Потерянный  рай"
или "Чайльд Гарольд"; после них, по крайней мере, что-то остается в  го-
лове. Конечно, это очень хорошо, что Фрэнси есть чем себя занять: другие
девушки транжирят деньги по магазинам, а она сама зарабатывает! Тетя Эс-
тер и тетя Джули всегда были рады послушать рассказы о том,  как  Фрэнси
удалось добиться повышения гонорара.
   Они внимали ей и сейчас, вместе с Суизином, который делал вид, что не
прислушивается к разговору, потому что молодежь теперь так быстро и  так
невнятно говорит, что у них ни слова не разберешь!
   - Просто не могу себе представить, - сказала миссис Смолл, - как  это
ты решилась. У меня бы не хватило смелости!
   Фрэнси весело улыбнулась.
   - Я всегда предпочитаю иметь дело с мужчинами. Женщины такие злюки!
   - Ну что ты, милая! - воскликнула миссис Смолл. - Какие же мы злюки?
   Юфимия залилась беззвучным смехом и, взвизгнув, проговорила  сдавлен-
ным голосом, будто ее душили:
   - О-о! Вы меня когда-нибудь уморите, тетечка!
   Суизин не видел в этом ничего забавного; он терпеть не мог, когда лю-
ди смеялись, а ему самому не было  смешно.  Да,  откровенно  говоря,  он
просто не переносил Юфимии и отзывался о ней так: "Дочь Ника, как ее там
зовут - бледная  такая?"  Он  чуть  не  сделался  ее  крестным  отцом  -
собственно, он сделался бы им неизбежно, если бы не  восстал  так  реши-
тельно против ее иностранного имени: Суизину совсем не  улыбалось  стать
крестным отцом. Повернувшись к Фрэнси, он с достоинством сказал:
   - Прекрасная погода... э-э... для мая месяца.
   Но Юфимия, знавшая, что дядя  Суизин  не  захотел  сделать  ее  своей
крестницей, повернулась к тете Эстер и начала рассказывать о  встрече  с
Ирэн - миссис Сомс - в магазине церковно-экономического общества.
   - И Сомс тоже там был? - спросила тетя Эстер,  которой  миссис  Смолл
еще не удосужилась ничего рассказать.
   - Сомс? Конечно нет!
   - Неужели она поехала по магазинам одна?
   - Не-ет! С ней был мистер Босини. Она изумительно одета.
   Но Суизин, услышав имя Ирэн, строго взглянул на Юфимию,  которая,  по
правде говоря, всегда выглядела непрезентабельно,  во  всяком  случае  в
платье, и сказал:
   - Одета, как и подобает изящной леди. На нее всегда  приятно  посмот-
реть.
   В эту минуту доложили о приезде Джемса с дочерьми. Дарти,  захотевший
выпить, слез у Мраморной арки, заявив, что ему  надо  быть  у  дантиста,
взял кэб и к этому времени уже восседал у окна своего клуба на  Пикадил-
ли.
   Жена, сообщил Дарти своим приятелям, собиралась потащить его с  визи-
тами. Но он этого терпеть не может - благодарю покорно. Ха!
   Кликнув лакея, Дарти послал его в холл  узнать  результаты  заезда  в
4.30. Устал как собака, продолжал Дарти; таскался с женой все утро. Хва-
тит с него. В конце концов, есть же у человека личная жизнь.
   Взглянув в эту минуту в окно, около которого он всегда садился, чтобы
видеть прохожих, Дарти, к несчастью, а может быть, и к счастью,  заметил
Сомса, осторожно переходившего улицу со стороны Грин-парка  с  очевидным
намерением зайти в "Айсиум", членом которого он тоже состоял.
   Дарти вскочил с места; схватив стакан, он пробормотал  что-то  насчет
"этого заезда в 4.30" и поспешно скрылся в комнату для  карточной  игры,
куда Сомс никогда не заглядывал. Сидя там в полутьме, он в полном  уеди-
нении наслаждался личной жизнью до половины восьмого, зная, что к  этому
времени Сомс наверняка уйдет из клуба.
   Нечего и думать, повторял Дарти, чувствуя, что его одолевает  соблазн
присоединиться к разговорам у окна, - просто нечего  и  думать  идти  на
риск и ссориться с Уинифрид сейчас, когда его финансы в таком  плачевном
состоянии, а "старик" (Джемс) все еще дуется после той истории с  нефтя-
ными акциями, в которой Дарти совершенно не виноват.
   Если Сомс увидит его в клубе, до Уинифрид обязательно  дойдут  слухи,
что Дарти не был у дантиста. Дарти не знал другой семьи,  где  бы  слухи
"доходили" с такой быстротой. Лакированные ботинки Дарти поблескивали  в
сумерках, он сидел посреди зеленых ломберных столиков с хмурой  гримасой
на оливковом лице и, скрестив ноги в клетчатых брюках, покусывал палец и
ломал себе голову, где же раздобыть деньги, если "Эрос" не выиграет Лан-
каширского кубка.
   Его мрачные мысли обратились к Форсайтам. Что за народ! Ничего из них
не выжмешь - во всяком случае, Сколько надо труда на это ухлопать. В де-
нежных делах - выжиги; и хоть бы один спортсмен среди них нашелся, разве
только Джордж, больше никого. Взять этого Сомса, например: попробуй  за-
нять у него десятку, да его удар хватит, а нет, так он подарит тебя  та-
кой надменной улыбочкой, как будто конченный ты человек, раз уж  решился
просить взаймы.
   А жена этого Сомса! Рот Дарти  непроизвольно  наполнился  слюной.  Он
пробовал подружиться с ней, вполне  естественно,  что  человеку  хочется
дружить с хорошенькой свойственницей, но будь он проклят,  если  у  этой
(мысленно Дарти употребил очень грубое выражение) нашлось для него  хоть
единое словечко: смотрит на него, как будто перед  ней  так,  мразь  ка-
кая-то, а между тем она способна на  многое  -  Дарти  готов  об  заклад
биться. Уж он-то знает женщин; такие мягкие глаза, такая фигура  что-ни-
будь да значат, и Сомс в этом очень скоро убедится, если в слухах, кото-
рые ходят относительно "лихого пирата", есть хоть доля правды.
   Встав с кресла, Дарти сделал круг по комнате и остановился у  мрамор-
ного камина перед зеркалом; он простоял  там  довольно  долго,  созерцая
собственное отражение. Как и у многих мужчин его типа, лицо Дарти с тем-
ными нафабренными усами и благообразными  бачками  казалось  пропитанным
льняным маслом. С озабоченным видом потрогав свой Довольно толстый  нос,
Дарти почувствовал там намек на будущий прыщик.
   Тем временем старый Джолион нашел единственное свободное кресло в по-
местительной гостиной Тимоти. Своим приходом  он,  по-видимому,  помешал
какому-то разговору, все чувствовали явную неловкость. Тетя  Джули,  из-
вестная своей добротой, поторопилась прийти на выручку.
   - Знаешь, Джолион, - сказала она, - мы как  раз  вспоминали,  что  ты
давно уже у нас не показывался; впрочем,  ничего  удивительного  в  этом
нет. Ты, должно быть, занят? Вот Джемс говорит, что сейчас такое горячее
время...
   - Да? - Старый Джолион пристально посмотрел на Джемса. - Не такое  уж
горячее время, надо только поменьше совать нос в чужие дела.
   Джемс, с угрюмым видом сидевший в таком низеньком кресле, что  колени
его углом торчали кверху, беспокойно задвигал ногами и наступил на  кош-
ку, неосмотрительно спрятавшуюся здесь от старого Джолиона.
   - Тут, кажется, кошка, - проворчал он обиженным тоном,  почувствовав,
что нога его попала во что-то мягкое и пушистое.
   - И не одна, - сказал старый Джолион, оглядывая всех  присутствующих,
- я только что наступил на какую-то.
   Последовало молчание.
   Миссис Смолл сплела пальцы и, переводя свой  трогательно  безмятежный
взгляд с одного лица на другое, спросила:
   - А как поживает наша Джун?
   В суровых глазах старого Джолиона промелькнула усмешка. Поразительная
женщина эта Джули! Второй такой не найдешь -  всегда  ухитрится  сказать
что-нибудь некстати!
   - Плохо! - ответил он. - Лондон ей вреден - слишком много народа кру-
гом, слишком много всяких пересудов и болтовни!
   Он подчеркнул эти слова и посмотрел на Джемса.
   Снова наступило молчание.
   Все чувствовали, что предпринять сейчас какой-нибудь  шаг  или  отва-
житься на какое-нибудь замечание слишком опасно. Ощущение неотвратимости
рока, знакомое зрителям греческой трагедии, нависло и в  этой  загромож-
денной мебелью комнате, где собрались седовласые старики, нарядно одетые
женщины - все люди одной крови, люди, объединенные  неуловимым  семейным
сходством.
   Они не сознавали этой неотвратимости - роковое, холодное  дыхание  ее
можно только чувствовать.
   Суизин встал. Он-то не намерен оставаться здесь, он никому не  позво-
лит себя запугивать! И, с подчеркнутой величавостью пройдясь по комнате,
он каждому по очереди пожал руку.
   - Передайте Тимоти, - сказал Суизин, - что он напрасно так носится  с
собой! - затем, повернувшись к Фрэнси, которую считал "элегантной", при-
бавил: - Ас тобой мы как-нибудь на днях поедем кататься, - и  сейчас  же
перед ним встала картина  той  знаменательной  поездки,  о  которой  шло
столько разговоров за последнее время, и он замер на месте, глядя  прямо
перед собой остекленевшими глазами, словно стараясь осмыслить  всю  важ-
ность своих же собственных слов; затем, вспомнив вдруг, что  ему  "реши-
тельно все равно", повернулся к старому Джолиону: - До свидания,  Джоли-
он! Напрасно ты ходишь без пальто - схватишь ишиас или еще  какую-нибудь
гадость!
   И, легонько подтолкнув кошку узким носком лакированного башмака, Суи-
зин величественно выплыл из гостиной.
   После его ухода все тайком переглянулись, стараясь проверить друг  на
друге впечатление от слова "кататься", которое уже получило  известность
в семье, приобрело глубочайший смысл, будучи единственным, так  сказать,
достоверным фактом, имевшим непосредственное отношение к тому,  что  по-
рождало столько неясных, зловещих толков, Юфимия не сдержалась и загово-
рила с коротким смешком:
   - Как хорошо, что дядя Суизин не приглашает меня кататься!
   Желая утешить ее и сгладить неловкость, которую мог вызвать  разговор
на подобные темы, миссис Смолл ответила:
   - Милочка, дядя Суизин любит катать элегантных  женщин,  ему  приятно
немного покрасоваться в их обществе. Никогда не забуду своей  поездки  с
ним. Как я трусила!
   На мгновение пухлое старческое лицо тети  Джули  расплылось  от  удо-
вольствия, затем сморщилось, и на глазах у нее  навернулись  слезы.  Она
вспомнила одну свою давнишнюю поездку в обществе Септимуса Смолла.
   Джемс, с мрачным видом сидевший в низеньком кресле, вдруг очнулся.
   - Чудак Суизин, - сказал он вяло.
   Молчаливость старого Джолиона и его суровый  взгляд  держали  всех  в
состоянии, близком к параличу. Старый Джолион и сам был смущен впечатле-
нием, создавшимся после его слов, - оно только подчеркивало всю  серьез-
ность слухов, которые он пришел опровергнуть; но гнев все еще не покидал
его.
   Он не кончил - нет, нет, - он еще проучит их как следует!
   Старый Джолион не хотел "учить" племянниц, он с ними  не  ссорился  -
молодые хорошенькие женщины всегда могли рассчитывать на его милосердие,
- но этот Джемс и остальная публика - правда, в меньшей степени - заслу-
жили хороший урок. И старый Джолион тоже справился о Тимоти.
   Словно почувствовав опасность, грозившую младшему брату, миссис Смолл
предложила Джолиону чаю.
   - Правда, он совсем остыл, пока ты сидишь тут, - сказала  она,  -  но
Смизер заварит свежий.
   Старый Джолион встал.
   - Благодарю, - ответил он, в упор глядя на Джемса, - мне некогда пить
чай, разводить сплетни и тому подобное! Пора домой! До свидания,  Джули,
до свидания, Эстер, до свидания, Уинифрид!
   И без дальнейших церемоний вышел из комнаты.
   В кэбе гнев его испарился. Так бывало всегда: стоило ему только  дать
волю своему гневу - и он исчезал. Старому Джолиону стало грустно.  Может
быть, он и заткнул им рты, но какой ценой! Старый Джолион  знал  теперь,
что в слухах, которым он отказался верить, была правда. Джун брошена,  и
брошена ради жены сынка Джемса! Он чувствовал, что все это правда, и уп-
рямо решил считать эту правду вздором; а боль, которая таилась под таким
решением, медленно, но верно переходила в слепую злобу против  Джемса  и
его сына.
   Шесть женщин и один мужчина, оставшиеся в комнате, занялись  разгово-
ром, насколько разговор мог удаться после всего, что  произошло;  каждый
считал себя совершенно непричастным к сплетням, но  был  твердо  уверен,
что остальные шестеро сплетнями не гнушаются; поэтому все сидели злые  и
растерянные. Один только Джемс сохранял молчание, взволнованный до  глу-
бины души.
   Фрэнси сказала:
   - По-моему, дядя Джолион ужасно изменился за последний  год.  Правда,
тетя Эстер?
   Тетя Эстер съежилась.
   - Ах, спроси тетю Джули! - сказала она. - Я не знаю.
   Остальные не побоялись подтвердить слова Фрэнси, а Джемс мрачно  про-
бормотал, не поднимая глаз от пола:
   - Ничего прежнего в нем не осталось.
   - Я уже давно это заметила, - продолжала Фрэнси, - он  ужасно  поста-
рел.
   Тетя Джули покачала головой; лицо ее превратилось в сплошную  гримасу
сострадания.
   - Бедный Джолион! - сказала она. - За ним нужен уход!
   Снова наступило молчание; затем все пятеро гостей встали сразу, слов-
но каждый из них боялся задержаться здесь дольше других, и простились.
   Миссис Смолл, тетя Эстер и кошка снова остались одни; вдалеке хлопну-
ла дверь, возвещая о приближении Тимоти.
   В тот же вечер, когда тетя  Эстер  только  что  задремала  у  себя  в
спальне, которая принадлежала тете Джули до того, как тетя Джули  переб-
ралась в спальню тети Энн, дверь приотворилась и вошла  миссис  Смолл  в
розовом чепце и со свечой в руках.
   - Эстер! - сказала она. - Эстер!
   Тетя Эстер слабо зашевелилась под одеялом.
   - Эстер, - повторила тетя Джули, желая убедиться, что сестра  просну-
лась, - я так беспокоюсь о бедном Джолионе. Как ему помочь? - она сдела-
ла ударение на этом слове. - Что ты посоветуешь?
   Тетя Эстер снова завозилась под одеялом, в голосе ее послышались умо-
ляющие нотки:
   - Как помочь? Откуда же я знаю?
   Тетя Джули вышла из комнаты вполне удовлетворенная и с удвоенной  ос-
торожностью притворила за собой дверь, чтобы  не  беспокоить  Эстер,  но
ручка выскользнула у нее из пальцев и дверь захлопнулась с грохотом.
   Вернувшись к себе, тетя Джули остановилась у окна и сквозь щелку меж-
ду кисейными занавесками, плотно задернутыми, чтобы с  улицы  ничего  не
было видно, стала смотреть на луну, показавшуюся над деревьями парка. И,
стоя там в розовом чепчике, обрамлявшем ее круглое, печально сморщившее-
ся лицо, она проливала слезы и думала о "бедном Джолионе" - старом, оди-
ноком, и о том, что она могла бы помочь ему и он привязался бы к  ней  и
любил бы ее так, как ее никто не любил  после...  после  смерти  бедного
Септимуса.


   VIII
   БАЛ У РОДЖЕРА

   Дом Роджера на Принсез-Гарденс был ярко освещен.  Множество  восковых
свечей горело в хрустальных канделябрах, и паркет длинного зала  отражал
эти созвездия. Впечатление простора до