гару.
   - Вы действительно так думаете, сэр?
   - А как же еще думать? Кто может сомневаться в том, что  сейчас,  при
таком развитии техники, настойчивость человечества приведет его к самоу-
ничтожению? Это неизбежный вывод из всех последних событий.  "Per  ardua
ad astra" [21] - "Под градом ударов увидим звезды".
   - Но ведь так всегда было, сэр, и все же мы живем.
   - Да, говорят - живем, но я в этом сомневаюсь. Я считаю, что мы живем
только прошлым. Я не думаю, нет, не думаю, что о нас можно сказать, буд-
то мы надеемся на будущее. Мы говорим о лучшем будущем, но, по-моему, мы
едва ли надеемся на него. Как будто можно возражать против такого  поло-
жения, но подсознательно мы делаем этот вывод. По той путанице,  что  мы
натворили в течение последних десяти лет, мы ясно  чувствуем,  насколько
большую путаницу мы можем натворить в течение  ближайших  тридцати  лет.
Человек может спорить о том, есть ли у осла  четвертая  нога,  но  после
этого спора осел все-таки будет стоять на четырех ногах.
   Майкл вдруг выпрямился и сказал:
   - Вы просто беспощадный и злой старый Барт!
   Сэр Лоренс улыбнулся.
   - Я бы рад признать, что люди действительно верят  в  человечество  и
всякую такую штуку, но ты сам знаешь, что  это  не  так,  -  люди  верят
только в новизну и в то, чего им хочется добиться. За редкими исключени-
ями все человечество - еще обезьяны, особенно ученая его часть.  А  если
ты дашь в лапы обезьянам порох и горящую спичку, они сами себя  взорвут,
чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Обезьяны в  безопасности,  только
когда они лишены всякой возможности подвергать себя опасности.
   - Весело, нечего сказать, - проговорил Майкл.
   - Не веселее, чем все остальное, мой милый. Я вот  думал  недавно:  у
нас здесь есть один член клуба, он изобрел такую  штуку,  перед  которой
все, что было во время войны, - пустяки; необычайно ценный человек. Пра-
вительство к нему присматривается. Он поможет другим таким же ценным лю-
дям - во Франции, Германии, Америке и России - делать историю.  Они  все
вместе сделают нечто такое, перед чем все, что было до сих пор,  поблед-
неет. Да, ты знаешь, новый лозунг homo sapiens - "Шапка набекрень".
   - Так, - сказал Майкл, - ну, а что же вы собираетесь  предпринять  по
этому поводу?
   Брови сэра Лоренса поднялись чуть ли не до самых волос.
   - Предпринять, мой милый? А что мне, мне предпринимать? Разве я  могу
пойти и взять за шиворот этого человека и все наше правительство,  да  и
всех других столь же ценных изобретателей вместе с  их  правительствами?
Нет, конечно. Все, что я могу делать, - это курить  сигару  и  говорить:
"Бог с вами, милые друзья, и мир вам и покой" [22]. Так или  иначе,  они
своего добьются, Майкл, Но, по естественному ходу событий, я до этого не
доживу.
   - А я доживу, - сказал Майкл.
   - Да, мой милый, но ты только подумай, какие будут взрывы, какое зре-
лище, какие запахи! Ей-богу, тебе еще есть ради чего  жить.  Иногда  мне
жаль, что я не твой ровесник. А иногда, - сэр Лоренс вновь раскурил  си-
гару, - не жаль. Иногда мне кажется, что хватит с меня всяких этих  штук
и что ничего не остается, как только умереть джентльменом.
   - Это уже что-то вроде нытья, папа!
   - Ну что ж, - сказал сэр Лоренс, покручивая короткий седой ус, -  бу-
дем надеяться, что я не прав. Но мы идем  к  тому,  что,  нажав  две-три
кнопки, можно будет уничтожить миллионы людей. А какие у нас есть  осно-
вания думать, будто мы станем такими  хорошими,  что  вовремя  откажемся
применять эти потрясающие новые игрушки, несущие смерть и разрушение?
   - "Когда мало знаешь, воображай всякие ужасы".
   - Очень мило сказано. Откуда это?
   - Из биографии Христофора Колумба.
   - А, старый К.! Иногда я ловлю себя на мысли, что было бы лучше, если
бы он не был так чертовски пытлив. В средние  века  жилось  уютней.  Еще
вопрос, стоило ли открывать этих янки.
   - Ладно, - сказал Майкл, - как-нибудь выберемся.
   Кстати, насчет этой элдерсоновской истории; я только что видел  этого
клерка: по-моему, у него не такой вид, чтобы он мог все это выдумать.
   - Ах, ты об этом! Но, знаешь, если уж Элдерсон  мог  проделать  такую
штуку, тогда все на свете возможно. Это совершенная дикость. Он прекрас-
но играл в крикет, всегда вел мяч лучше всех. Мы с ним набили  пятьдесят
четыре очка итонцам. Тебе, наверно, рассказал "Старый Форсайт"?
   - Да, он хотел, чтобы я дал работу этому клерку.
   - Баттерфилд! Ты узнай, не родня ли он старому садовнику Баттерфилду?
Это внесло бы некоторую ясность. Не находишь ли ты, что "Старый Форсайт"
несколько утомителен?
   Майкл из лояльности по отношению к Флер скрыл свои чувства.
   - Нет, мы с ним отлично ладим.
   - Он очень прямой человек, это верно.
   - Да, - сказал Майкл, - исключительно прямой.
   - Но все-таки скрытный.
   - Да, - сказал Майкл.
   И оба замолчали, как будто за этим выводом крылись "всякие ужасы".
   Скоро Майкл встал.
   - Уже одиннадцатый час, пора мне идти домой.
   Возвращаясь той же дорогой, он мог думать только об Уилфриде. Чего бы
он не дал, чтобы услышать от него: "Ладно, старина, все  прошло;  я  все
переборол" - и крепко пожать его руку. Почему вдруг  человек  заболевает
страшной болезнью, называемой любовью? Почему она сводит человека с ума?
Говорят, что любовь и есть защита против ужасов Барта,  против  "чрезвы-
чайно ценных" изобретателей. Непреодолимый импульс - чтобы не дать чело-
вечеству вымереть! Какая проза, если это так. Ему, в сущности, все равно
- будут у Флер дети или нет. Странно, как природа маскирует свои планы -
хитрая бестия! Пожалуй, она все же перестаралась. Если Барт  прав,  дети
могут вообще выйти из моды. Еще немного - и так оно и будет: кто захочет
иметь детей только для того, чтобы иметь удовольствие видеть их взорван-
ными, отравленными или умирающими с голоду?  Несколько  фанатиков  будут
продолжать свой род, но остальные люди откажутся от потомства. Шапка на-
бекрень! Инстинктивно Майкл поправил шляпу, проходя мимо Большого  Бэна.
Он дошел до площади парламента, как вдруг человек, шедший ему навстречу,
круто повернул налево и быстро пошел к Виктория-стрит.  Высокая  фигура,
упругий шаг - Уилфрид! Майкл остановился. Уилфрид идет от Саут-сквера! И
вдруг Майкл, пустился вдогонку. Он не бежал,  но  шел,  как  только  мог
быстро. Кровь стучала в висках, он испытывал почти невыносимое  напряже-
ние, смятение. Уилфрид, наверно, его видел - иначе он не свернул бы  так
поспешно, не летел бы сейчас, как черт. Ужас, ужас! Он не мог  его  дог-
нать - Уилфрид шел быстрее, - надо было просто пуститься за  ним  бегом.
Какое-то исступление охватило Майкла. Его лучший друг - его  жена!  Нет,
хватит! Гордость должна удержать от такой борьбы. Пусть, делает, что хо-
чет. Майкл остановился, следя за быстро удаляющейся фигурой, и медленно,
опустив голову в сползшей набекрень шляпе, повернул домой. Он шел совер-
шенно спокойно, с ощущением, что все кончено. Нечего из-за  этого  поды-
мать историю. Не надо скандала, но отступления нет.  Пока  он  дошел  до
своей площади, он главным образом сравнивал высоту  домов  с  ничтожными
размерами людей. Такие букашки - и создали такие громады, залили их све-
том так, что они сверкают огромной сияющей грудой и не  разобрать  даже,
какого цвета небо. Какую невероятную  работу  проделывают  эти  букашки!
Смешно думать, что его любовь к другой букашке что-нибудь значит! Он по-
вернул ключ в замке, снял свою нахлобученную шляпу и вошел  в  гостиную.
Темно - никого? Нет. Флер и Тинг-а-Линг лежат на полу  у  камина.  Майкл
сел на диван и вдруг заметил, что весь дрожит и так вспотел, будто выку-
рил слишком крепкую сигару. Флер села, скрестив ноги по-турецки,  и  не-
подвижно глядела на него. Он ждал, пока справится с дрожью.  Почему  она
молчит? Почему она сидит тут в темноте? "Она знает, - подумал он,  -  мы
оба знаем, что это конец. Господи, только бы побольше выдержки!" Он взял
подушку, засунул ее за спину и откинулся на спинку дивана, положив  ногу
на ногу. Он сам удивился неожиданному звуку своего голоса:
   - Можно мне спросить тебя о чем-то, Флер? И пожалуйста,  отвечай  мне
совершенно искренно - хорошо?
   - Да.
   - Так вот. Я знаю, что ты меня не любила, когда выходила за меня  за-
муж. Думаю, что и теперь ты не любишь меня. Хочешь, чтобы я ушел?
   Казалось, что прошло много, много времени.
   - Нет.
   - Ты говоришь правду?
   - Да.
   - Почему?
   - Потому что я не хочу.
   Майкл встал.
   - Ты ответишь еще на один вопрос?
   - Да.
   - Был здесь Уилфрид сегодня вечером?
   - Да... нет. То есть...
   Майкл стиснул руки; он увидел, что ее глаза прикованы к этим  стисну-
тым рукам, и застыл.
   - Флер, не надо!
   - Нет. Он подошел к окну - вон там. Я видела его лицо, вот и все. Его
лицо... О Майкл, не сердись на меня сегодня!
   "Не сердись!" Сердце Майкла задрожало при этих непривычных словах.
   - Да нет же, - пробормотал он. - Ты только скажи мне, чего ты хочешь?
   Флер ответила, не шевелясь:
   - Хочу, чтобы ты меня утешил.
   О, как она знает, что надо сказать и как сказать! И,  опустившись  на
колени, он стал утешать ее.


   XII
   НА ВОСТОК

   Он не простоял на коленях и нескольких минут, как оба они  почувство-
вали реакцию. Он старался успокоить Флер, а в нем самом нарастало беспо-
койство. Ей он верил, верил в этот вечер так, как не перил  много  меся-
цев. Но что делает Уилфрид? Где он бродит? Лицо в окне - без голоса, без
попытки приблизиться к ней! У Майкла ныло сердце - сердце, существования
которого он не признавал. Выпустив ее из объятий, он встал.
   - Хочешь, я зайду к нему? Если все кончено, то он, может быть...  мо-
жет быть, я...
   Флер тоже встала. Сейчас она была совсем спокойна.
   - Да, я пойду спать.
   С Тинг-а-Лингом на руках она подошла к двери; ее лицо между  каштано-
вой шерстью собаки и ее каштановыми волосами было  очень  бледно,  очень
неподвижно.
   - Кстати, - сказала она, - у меня второй  месяц  не  все  в  порядке,
Майкл. Я думаю, что это, вероятно...
   Майкл обомлел. Волнение нахлынуло, захлестнуло, закружило, отняло дар
речи.
   - С той ночи, как ты принес воздушный шар, - сказала она. - Ты ничего
не имеешь против?
   - Против? Господи! Против!
   - Значит, все в порядке. Я тоже ничего не имею против. Спокойной  но-
чи.
   Она ушла. Майкл без всякой связи вдруг вспомнил:
   "Вначале было слово, и слово было у бога, и слово было бог".  Так  он
стоял, оцепенев, охваченный огромным чувством  какой-то  определенности.
Будет ребенок! Словно корабль его жизни, гонимый волнами, вдруг пришел в
гавань и стал на якорь. Он подошел к окну и отдернул занавесь.  Звездная
ночь! Дивный мир! Чудесно, чудесно! Но - Уилфрид? Майкл прижался лицом к
стеклу. Так прижималось к стеклу лицо Уилфрида. Если закрыть глаза, мож-
но ясно увидеть это. Так нельзя! Человек не собака. Человек  за  бортом!
SOS. Он прошел в холл и вытащил из мраморного  ларя  свое  самое  теплое
пальто. Он остановил первое встречное такси.
   - Корк-стрит. Скорее!
   Искать иголку в стоге сена! На Большом Бэне - четверть  двенадцатого.
Великое облегчение, которое Майкл ощущал, сидя в этом тряском  автомоби-
ле, казалось ему самому жестоким. Спасение! Да, это спасение; у него по-
явилась какая-то странная уверенность, словно он  увидел  Флер  внезапно
"крупным планом" в резком свете, настоящую, под сетью грациозных уловок.
Семья! Продолжение рода! Он не мог ее привязать, потому что  он  не  был
частью ее. Но ребенок, ее ребенок, сможет. А быть может,  и  он  тоже  с
рождением ребенка станет ей ближе. Почему он так любит  ее  -  ведь  так
нельзя! Они с Уилфридом ослы - это так несовременно, так нелепо!
   - Приехали, сэр, какой номер?
   - Отлично. Отдохните-ка, подождите меня! Вот вам папироска.
   И с папироской в пересохших губах Майкл пошел к подъезду.
   В квартире Уилфрида светло! Он позвонил.  Дверь  открылась,  выглянул
слуга.
   - Что угодно, сэр?
   - Мистер Дезерт дома?
   - Нет, сэр. Мистер Дезерт только что уехал на Восток.
   Его пароход отходит завтра утром.
   - Откуда? - упавшим голосом спросил Майкл.
   - Из Плимута, сэр. Поезд отходит с Пэддингтонского  вокзала  ровно  в
полночь. Вы еще, может, успеете его захватить.
   - Как это внезапно, - сказал Майкл, - он даже не...
   - Нет, сэр. Мистер Дезерт внезапный джентльмен.
   - Ну, спасибо. Попробую поймать его.
   Бросив шоферу: "Пэддингтон - гоните вовсю!" - он подумал:  "Внезапный
джентльмен!" Замечательно сказано! Он вспомнил совершенно внезапный раз-
говор у бюста Лайонеля Черрела. Внезапной была их дружба, внезапным  ко-
нец, внезапность была даже в стихах Уилфрида - плодах внезапных  пережи-
ваний! Глядя то в одно, то в другое окно  дребезжащего,  подпрыгивающего
такси, Майкл ощущал что-то вроде пляски святого Витта. Не дурак  ли  он?
Не бросить ли все это? Жалость - чушь! И все-таки! С Уилфридом отрывался
кусок его сердца, и, несмотря ни на что, Майкл хотел, чтоб его друг  это
знал. Брук-стрит, Парк-Лейн! Пустеющие улицы, холодная ночь, голые  пла-
таны, врезанные светом фонарей в темную синеву. И Майкл подумал:  "Блуж-
даем! А где конец, в чем цель? Делать то, что тебе предназначено, - и не
думать! Но что мне предназначено? А Уилфриду? Что с ним будет теперь?"
   Машина пролетела спуск к вокзалу и остановилась под навесом. Без  де-
сяти двенадцать, и длинный тяжелый поезд на первой платформе.
   "Что делать? - подумал Майкл. - До чего это трудно. Неужели надо  его
искать по всем вагонам? Я не мог не прийти, старина, - фу, какой бред!"
   Матросы! Пьяные или подвыпившие. Еще восемь минут! Майкл медленно по-
шел вдоль поезда. Не прошел он и четырех окон, как увидел того, кого ис-
кал. Дезерт сидел спиной к паровозу в ближнем углу пустого купе  первого
класса. Незажженная папироса во рту, меховой воротник  поднят  по  самые
брови, и пристальный взгляд устремлен на неразвернутую газету  на  коле-
нях. Он сидел неподвижно. Майкл стоял, глядя на него. Сердце у него дико
билось. Он зажег спичку, шагнул вперед и сказал:
   - Прикуришь, старина?
   Дезерт поднял на него глаза.
   - Спасибо, - проговорил он и взял спичку. При вспышке его лицо  пока-
залось темным, худым, осунувшимся; глаза - темными, глубокими, усталыми.
Майкл прислонился к окну. Оба молчали.
   - Если едете, сэр, занимайте место.
   - Я не еду, - сказал Майкл. Внутри у него все переворачивалось.
   - Куда ты едешь? - спросил он вдруг.
   - К черту на кулички.
   - Господи, Уилфрид, до чего мне жаль!
   Дезерт улыбнулся.
   - Ну, брось!
   - Да, я понимаю! Дай руку!
   Уилфрид протянул руку.
   Майкл крепко ее пожал.
   Прозвучал свисток.
   Дезерт вдруг поднялся и повернулся к верхней сетке.
   Он достал сверток из чемодана.
   - Вот, - сказал он, - возьми эту несчастную рукопись.
   Если хочешь - можешь издать.
   Что-то сжало горло Майклу.
   - Спасибо, старина. Это замечательно с твоей стороны! Прощай!
   Лицо Дезерта осветилось странной красотой.
   - Ну, пока! - сказал он.
   Поезд тронулся. Майкл отошел от окна; он стоял не шевелясь,  провожая
взглядом неподвижную фигуру, медленно отодвигающуюся от него все дальше,
дальше. Вагон за вагоном проходил мимо, полный матросов, - они высовыва-
лись из окон, шумели, пели, махали платками и бутылками. Вот и служебный
вагон, задний фонарь - все смешалось, - багровый отблеск - туда, на Вос-
ток, - уходит - уходит - ушел!
   И это все, да? Он сунул рукопись в карман  пальто.  Теперь  домой,  к
Флер. Так уж устроен мир: что одному - жизнь, то другому - смерть. Майкл
провел рукой по глазам. Вот проклятые, полны слез... фу, бред!


   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


   I
   ПРАЗДНИК

   Троицын день вызвал очередное нашествие на Хэмстед-Хис; и в толпе гу-
ляющих была пара, которая собиралась утром заработать  деньги,  а  после
обеда истратить их.
   Тони Бикет, с шарами и женой, спозаранку погрузился в вагон хэмстедс-
кой подземки.
   - Вот увидишь, - сказал он, - я к двенадцати распродам всю эту черто-
ву музыку, и мы с тобой покутим.
   Прижимаясь к нему, Викторина через платье коснулась  рукой  небольшой
опухоли над своим правым коленом. "Опухоль"  была  вызвана  пятьюдесятью
четырьмя фунтами, зашитыми в край чулка. Теперь шары уже не огорчали ее.
Они давали временное пропитание, пока она  не  заработает  те  несколько
фунтов, которых не хватало им на билеты. Тони все  еще  верил  в  спаси-
тельную силу своих драгоценных шаров: уж он такой, этот  Тони,  хотя,  в
сущности, его заработки еле-еле их содержат. И Вик улыбнулась. У нее бы-
ла своя тайна - и теперь она могла безразлично относиться к его позорно-
му торчанию на тротуаре. Она уже подготовила свой рассказ.  Из  вечерних
газет, из разговоров в автобусах с людьми,  увлеченными  любимым  нацио-
нальным времяпрепровождением, она узнала все, что нужно, о скачках.  Она
даже говорила о них с Тони, который знал о них все, как и всякий уличный
торговец. Она уже подготовила целый рассказ о двух воображаемых  выигры-
шах: соверен, полученный за шитье воображаемых блузок, был поставлен  на
победителя, взявшего приз в две тысячи гиней, а выигрыш - на  победителя
в юбилейных скачках, с неплохой выдачей. Вместе  с  третьим  призовиком,
которого еще предстояло выбрать, эти выигрыши должны были составить сум-
му в шестьдесят фунтов, которую она скоро накопит позированием. Все  это
она выложит Тони и наизусть отбарабанит рассказ о том, как ей необычайно
повезло и как она все скрывала от него, пока не скопила всю  сумму.  Она
прижмется лбом к его глазам, если он станет слишком пристально  смотреть
на нее, и зацелует его так, что у него голова закружится. А  наутро  они
встанут и купят билеты на пароход. Вот какой план  был  у  Викторины,  а
пять десятифунтовых и четыре фунтовых бумажки были уже зашиты  в  чулок,
пристегнутый розовой шелковой подвязкой.
   "Отдых дриады" был давно закончен и выставлен  в  галерее  Думетриуса
вместе с другими произведениями Обри Грина. Викторина заплатила шиллинг,
чтобы посмотреть картину, и несколько минут простояла, украдкой погляды-
вая на белое тело, сверкающее среди травы и пестрых цветов, и  на  лицо,
которое как будто говорило: "Я знаю тайну".
   "Просто гений этот Обри Грин. Лицо совершенно изумительно!"  Испугав-
шись, пряча лицо. Викторина убежала.
   С того дня, как она стояла, дрожа, у дверей студии  Обри  Грина,  она
все время работала. Он рисовал ее три раза - всегда приветливый,  всегда
вежливый - настоящий джентльмен! И он рекомендовал ее своим друзьям. Од-
ни рисовали ее в платье, другие - полуодетой, третьи - "нагой  натурой",
что больше уже не смущало ее, - а Тони ни о чем не  подозревал,  и  край
чулка набухал от денег. Не все были с ней  "вежливы";  некоторые  делали
попытки поухаживать, но она пресекала их в корне. Конечно, деньги  можно
было бы заработать быстрее, но - Тони! Зато через две недели она  сможет
все-все бросить! И часто по дороге  домой  она  останавливалась  у  зер-
кальной витрины, где были фрукты, и колосья, и синие бабочки...
   В переполненном вагоне они сидели рядом, и Бикет, держа лоток на  ко-
ленях, обсуждал, где ему лучше стать.
   - Я облюбую местечко поближе к пруду, - говорил он. - Там  у  публики
будет больше денег, пока не потратятся на карусели да орехи; а ты можешь
посидеть на скамье у пруда, как на пляже, - нам лучше быть врозь, пока я
не распродам все.
   Викторина сжала его локоть.
   На валу и дальше по лугу со всех  сторон  плыла  веселая  праздничная
толпа с бумажными кульками. У пруда дети с тонкими, серовато-белыми сла-
быми ножками плескались и верещали, слишком довольные, чтобы  улыбаться.
Пожилые пары медленно проползали, выпятив  животы,  с  изменившимися  от
напряжения лицами, устав от непривычного подъема. Молодежь уже  разбежа-
лась в поисках более  головокружительных  развлечений.  На  скамьях,  на
стульях из зеленой парусины или крашеного  дерева  со