ла.
   - Добрый вечер, мисс Форсайт. Не могу ли я оказать  вам  какую-нибудь
маленькую услугу?
   - Да - перейти на ту сторону.
   - Скажите на милость! За что вы меня так не любите?
   - Вам кажется?
   - Похоже на то.
   - Хорошо, я скажу вам: потому что вы  заражаете  меня  чувством,  что
жить на свете не стоит труда.
   Мсье Профон улыбнулся.
   - Бросьте, мисс Форсайт, не огорчайтесь. Все уляжется. Ничто на земле
не прочно.
   - Нет, многое прочно, - вскричала Флер, - по крайней мере для меня, в
особенности приязнь и неприязнь.
   - Однако это делает меня немного несчастным.
   - А я думала, что вас ничто не может сделать счастливым или  несчаст-
ным.
   - Я не люблю докучать людям, а потому уезжаю на своей яхте.
   Флер удивленно вскинула на него глаза.
   - Куда?
   - В маленькое плавание, к островам Океании  или  еще  куда-нибудь,  -
сказал мсье Профон.
   Флер почувствовала и облегчение и обиду. Он явно давал ей понять, что
порывает с ее матерью. Как смеет он иметь с нею  какую  бы  то  ни  было
связь и как он смеет ее порывать!
   - Всего хорошего, мисс Форсайт! Кланяйтесь от меня миссис Дарти. Пра-
во, не такой уж я дурной человек. Всего хорошего!
   Он остался стоять на углу со шляпой в руке. Оглянувшись украдкой, она
увидела, как он - элегантный и грузный - направился обратно в клуб.
   "Он даже любить не может с убеждением, - подумала она. -  Что  станет
делать мама?"
   Сны ее в эту ночь были отрывочны и тревожны; она встала с тяжелой го-
ловой и сразу принялась за изучение Уитекерского альманаха. Каждый  Фор-
сайт убежден в глубине души, что в любой ситуации самое важное -  факты.
Пусть даже ей удастся одолеть предубеждение Джона, - без точно  разрабо-
танного плана для выполнения их отчаянного замысла у них ничего не  вый-
дет. Неоценимый справочник сообщил ей, что каждому из них  надо  достичь
двадцати одного года, а иначе требуется чье-то  согласие,  которого  им,
конечно, не получить; потом она совсем заблудилась среди указаний о раз-
решениях, справках, повестках, районах и, наконец, наткнулась  на  слова
"дача ложных показаний". Ерунда! Кто, в самом деле, осудит их, если  они
неправильно укажут свой возраст ради того, чтобы  пожениться  по  любви?
Она кое-как позавтракала и вернулась к Уитекеру. Чем больше она знакоми-
лась с ним, тем меньше у нее оставалось уверенности; и вот, лениво пере-
вернув страницу, она напала на раздел "Шотландия". В Шотландии можно по-
жениться без всякой канители. Ей нужно только прожить там двадцать  один
день, а потом приезжает Джон, и они пред  лицом  двух  свидетелей  могут
объявить себя мужем и женой. И что всего важнее - это действительно  де-
лает их мужем и женой. Так будет лучше всего; и Флер тут же перебрала  в
памяти всех своих школьных подруг. Мэри Лэм! Мэри Лэм - молодчина и  жи-
вет в Эдинбурге. И у нее есть брат. Можно поехать погостить к Мэри Лэм -
они с братом и будут свидетелями. Флер прекрасно знала, что  многие  де-
вушки нашли бы все это излишним; ей с Джоном достаточно было бы  поехать
куда-нибудь вдвоем на воскресенье, а потом заявить родителям: "Мы факти-
чески муж и жена, теперь надо это узаконить". Но Флер недаром была  Фор-
сайт; она чувствовала сомнительность  подобного  предприятия  и  заранее
боялась выражения лица, с которым ее отец встретит такое заявление. Кро-
ме того, возможно, что Джон на это не пойдет; он так в нее верит, нельзя
ронять себя в его глазах. Нет! Мэри Лэм предпочтительней, и сейчас самый
сезон для поездки в Шотландию.  Значительно  успокоенная.  Флер  уложила
свой чемодан, счастливо избежала встречи с теткой и села  в  автобус  на
Чизик. Она приехала слишком рано и отправилась в Кью-Гарденс, но не наш-
ла покоя среди его цветов, клумб, деревьев с ярлычками, широких  зеленых
лужаек и, проглотив в павильоне чашку кофе и два бутерброда  с  паштетом
из килек, вернулась в Чизик и позвонила у подъезда Джун. Австрийка  про-
вела ее в столовую. Теперь, когда Флер знала,  какое  препятствие  стоит
перед ней и Джоном, ее тяготение к нему возросло в десять раз, как  если
бы он был игрушкой с острыми краями или ядовитой краской, какие  у  нее,
бывало, отбирали в детстве. Если она не добьется  своего  и  не  получит
Джона навсегда, она, казалось ей, умрет от горя. Правдой  или  неправдой
она должна его получить - и получит! Круглое  тусклое  зеркало  с  очень
старым стеклом висело над розовым изразцовым камином. Она стояла и  гля-
дела на свое отражение - бледное лицо, темные круги под глазами.  Легкий
трепет прошел по ее нервам. Но вот раздался звонок, и, подкравшись к ок-
ну, она увидела, что Джон стоит перед дверью, приглаживая волосы и обли-
зывая губы, словно и он старался совладать с нервным волнением.
   Когда он вошел, она сидела спиною к двери, на одном из двух стульев с
плетеными сиденьями, и сразу сказала:
   - Садись, Джон, я хочу серьезно поговорить с тобой.
   Джон сел на стол рядом с ней, и, не глядя на него, она продолжала:
   - Если ты не хочешь меня потерять, мы должны пожениться.
   Джон обомлел.
   - Как? Ты узнала еще что-нибудь?
   - Нет, но я почувствовала это в Робин-Хилле и после, дома.
   - В Робин-Хилле... - Джон запнулся. - В РобинХилле все прошло гладко.
Мне ничего не сказали.
   - Но нам будут препятствовать. Я это ясно прочла на лице твоей  мате-
ри. И на лице моего отца.
   - Ты видела его с тех пор?
   Флер кивнула. Идет ли в счет небольшая добавочная ложь?
   - Но, право, - пылко воскликнул Джон, - я не понимаю, как  они  могут
сохранять такие чувства после стольких лет!
   Флер подняла на него глаза.
   - Может быть, ты недостаточно любишь меня?
   - Недостаточно люблю? Я! Когда я...
   - Тогда обеспечь меня за собой.
   - Не говоря им?
   - Заранее - нет.
   Джон молчал. Насколько старше выглядел он  теперь,  чем  каких-нибудь
два месяца назад, когда она увидела его впервые, - на два года старше!
   - Это жестоко оскорбило бы маму, - сказал он.
   Флер отняла руку.
   - Ты должен сделать выбор.
   Джон соскользнул со стола и встал перед ней на колени.
   - Но почему не сказать им? Они не могут помешать нам, Флер!
   - Могут! Говорю тебе - могут!
   - Каким образом?
   - Мы от них в полной зависимости. Начнутся денежные стеснения и  вся-
кие другие. Я не из терпеливых, Джон.
   - Но это значит обмануть их.
   Флер встала.
   - Ты не любишь меня по-настоящему, иначе ты не колебался бы. "Иль  он
судьбы своей боится..."
   Джон силой заставил ее снова сесть. Она продолжала торопливо:
   - Я все обдумала. Мы должны поехать в Шотландию. Когда мы  поженимся,
они скоро примирятся. С фактами люди всегда примиряются. Неужели  ты  не
понимаешь, Джон?
   - Но так жестоко оскорбить их! Так он скорей готов оскорбить ее,  чем
своих родителей!
   - Хорошо. Пусти меня!
   Джон встал и заслонил спиною дверь.
   - Должно быть, ты права, - медленно проговорил он, - но я хочу  поду-
мать.
   Она видела, что чувства в нем кипят, он им мучительно ищет выражения,
но не захотела ему помочь. Она в этот миг ненавидела себя и почти  нена-
видела его. Почему он предоставляет ей одной защищать их любовь? Это не-
честно. А потом она увидела его глаза, полные обожания и отчаяния.
   - Не смотри так. Я только не хочу терять тебя, Джон.
   - Ты не можешь потерять меня, пока ты меня любишь.
   - О нет, могу.
   Джон положил руки ей на плечи.
   - Флер, ты что-то узнала и не говоришь мне.
   Вот он, прямой вопрос, которого она боялась!  Она  посмотрела  ему  в
глаза и ответила:
   - Нет, - сожгла корабли. Лишь бы получить его. Он простит ей ложь. И,
обвив его шею руками, она его  поцеловала  в  губы.  Выиграла!  Она  по-
чувствовала это по биению его сердца на своей груди, по тому, как закры-
лись его глаза. - Я хочу обеспечить. Обеспечит! ", - шептала она. - Обе-
щай.
   Джон не отвечал. На лице его лежала тишина предельного смятения.  На-
конец он сказал:
   - Это все равно что дать им  пощечину.  Я  должен  немного  подумать.
Правда, Флер, должен.
   Флер выскользнула из его объятий.
   - Ах так! Хорошо.
   И внезапно она разразилась слезами разочарования, стыда и чрезмерного
напряжения. Последовало пять остро несчастных минут. Раскаянию и нежнос-
ти Джона не было границ; но он не дал  обещания.  Она  хотела  крикнуть:
"Отлично! Раз ты недостаточно любишь меня, прощай!" -  но  не  смела.  С
детства привыкшая к своеволию, она была ошеломлена  отпором  со  стороны
такого юного, нежного и преданного существа. Хотела оттолкнуть его прочь
от себя, испытать, как подействует на него гнев и холод, - и  не  смела.
Сознание, что она замышляла толкнуть его вслепую на непоправимое, ослаб-
ляло искренность обиды, искренность страсти; и даже в свои  поцелуи  она
не смогла вложить столько обольстительности, сколько хотела. Это  бурное
маленькое столкновение окончилось, ничего не разрешив.
   - Не выпьете ли чаю, gnadiges Fraulein?
   Оттолкнув от себя Джона, она крикнула:
   - Нет, нет, благодарю вас! Я сейчас ухожу.
   И, прежде чем он успел ее остановить, ушла.
   Она шла крадучись, отирая горевшие пятнистым румянцем щеки,  испуган-
ная, разгневанная, донельзя несчастная. Так сильно разволновала она Джо-
на и все-таки ни о чем не договорилась, не добилась от него обещания. Но
чем темней, чем ненадежней казалось будущее, тем упорней "воля к облада-
нию" впивалась щупальцами в плоть ее сердца, как притаившийся клещ.
   На Грин-стрит никого не было дома. Уинифрид пошла с Имоджин  смотреть
пьесу, которую одни находили аллегорической, другие - "очень, понимаете,
возбуждающей". Уинифрид и Имоджин соблазнились  отзывом  "других".  Флер
поехала на вокзал. Ветер дышал в окно вагона запахом поздних  покосов  и
кирпичных заводов Вест-Дрэйтона, овевал ее неостывшие щеки. Еще  недавно
казалось, что так легко сорвать цветы, а теперь они были все в  шипах  и
колючках. Но тем прекрасней и желанней был для ее упрямого сердца  золо-
той цветок, вплетенный в венок из терновника.


   IX
   ПОЗДНО ЖАЛЕТЬ

   Прибыв домой, Флер, как ни была она поглощена  своими  переживаниями,
не могла не почувствовать странности царившей вокруг атмосферы. Мать бы-
ла мрачна и неприступна; отец удалился в теплицу размышлять о жизни. Оба
точно воды в рот набрали. "Это из-за меня? - думала Флер.  -  Или  из-за
Профона?" Матери она сказала:
   - Что случилось с папой?
   Мать в ответ пожала плечами.
   У отца спросила:
   - Что случилось с мамой?
   - Что случилось? А что с ней может случиться? - ответил Сомс и вонзил
в нее острый взгляд.
   - Кстати, - уронила Флер, - мсье Профон  отправляется  в  "маленькое"
плаванье на своей яхте, к островам Океании.
   Сомс рассматривал лозу, на которой не росло ни единой виноградинки.
   - Неудачный виноград, - сказал он. - Ко мне приходил молодой Монт. Он
просил меня кое о чем касательно тебя.
   - А-а! Как он тебе нравится, папа?
   - Он... он продукт времени, как вся нынешняя молодежь.
   - А ты чем был в его возрасте, папа?
   Сомс хмуро улыбнулся.
   - Мы занимались делом, а не всякой ерундой - аэропланами, автомобиля-
ми, ухаживаниями.
   - А ты никогда не ухаживал?
   Она избегала смотреть на него, но видела его достаточно хорошо. Блед-
ное лицо его залила краска, брови, в которых чернота еще мешалась с  се-
диною, стянулись в одну черту.
   - Для волокитства у меня не было ни времени, ни наклонности.
   - Ты, может быть, знал большую страсть?
   Сомс пристально посмотрел на нее.
   - Да, если хочешь, и ничего хорошего она мне не дала!
   Он отошел, шагая вдоль труб водяного отопления. Флер  молча  семенила
за ним.
   - Расскажи мне об этом, папа!
   - Что тебя может интересовать в таких вещах в твоем возрасте?
   - Она жива?
   Он кивнул головой.
   - И замужем?
   - Да.
   - Мать Джона Форсайта, правда? И она была твоею первой женой?
   Флер сказала это по наитию. Несомненно,  причиной  его  сопротивления
был страх, как бы дочь не узнала о той давнишней  ране,  нанесенной  его
гордости. Но она сама испугалась своих слов. Этот старый и такой спокой-
ный человек передернулся, точно обожженный хлыстом, и острая  нота  боли
прозвучала в его голосе:
   - Кто тебе это сказал? Если твоя тетка, то...  Для  меня  невыносимо,
когда об этом говорят.
   - Но, дорогой мой, - мягко сказала Флер. - Ведь это было так давно.
   - Давно или недавно, я...
   Флер стояла и гладила его руку.
   - Я всегда старался забыть, - вдруг заговорил он. - Я не хочу,  чтобы
мне напоминали. - И затем, как будто давая волю давнему и тайному  разд-
ражению, он добавил: - В наши дни люди этого не  понимают.  Да,  большая
страсть. Никто не знает, что это такое.
   - А вот я знаю, - сказала Флер почти шепотом.
   Сомс, стоявший к ней спиной, круто обернулся.
   - О чем ты говоришь - ты, ребенок!
   - Я, может быть, унаследовала это, папа.
   - Как?
   - К ее сыну.
   Он был бледен как полотно, и Флер знала, что и  сама  не  лучше.  Они
стояли, глядя друг другу в глаза, в парной жаре, напоенной рыхлым  запа-
хом земли, герани в горшках и вызревающего винограда.
   - Это безумие, - уронил наконец Сомс с пересохших губ.
   Еле слышно Флер прошептала:
   - Не сердись, папа. Это сильнее меня.
   Но она видела, что он и не сердится; только он был потрясен,  глубоко
потрясен.
   - Я думал, что с этим дурачеством давно покончено.
   - О нет. Это стало в десять раз сильнее.
   Сомс стукнул каблуком по трубе. Это беспомощное  движение  растрогало
девушку, нисколько не боявшуюся отца, нисколько.
   - Дорогой, что должно случиться, от того не уйти.
   - "Должно", - повторил Сомс. - Ты не знаешь, о чем говоришь. Мальчику
тоже все известно?
   Кровь прилила к ее щекам.
   - Нет еще.
   Он опять от нее отвернулся и, подняв одно плечо, пристально разгляды-
вал склепку труб.
   - Мне это крайне противно... - сказал он вдруг. - Противней  быть  не
может. Сын того человека. Это... это извращение.
   Флер почти бессознательно отметила, что он не сказал: "Сын той Женщи-
ны", - и снова заработала интуиция. Значит, призрак той большой  страсти
еще таится в уголке его сердца?
   Она взяла его под руку.
   - Отец Джона совсем больной и дряхлый: я его видела.
   - Ты? " - Я ездила туда с Джоном, я видела их обоих.
   - И что же они тебе сказали?
   - Ничего. Они были очень вежливы.
   - Еще бы!
   Он вернулся к созерцанию склепки и потом вдруг сказал:
   - Я должен это обдумать, вечером мы с тобой поговорим еще раз.
   Флер знала, что сейчас ничего больше не добьется, и тихо вышла, оста-
вив его разглядывать склепку труб. Она прошла во фруктовый сад и бродила
среди малины и смородины, без малейшего желания полакомиться. Два месяца
назад у нее было легко на сердце, два дня назад - пока Проспер Профон не
раскрыл ей тайну. А теперь она опутана паутиной страстей, законных прав,
запретов и бунта, узами любви и ненависти. В этот темный час уныния даже
она, такая по природе стойкая, не видела выхода. Как быть? Как Подчинить
обстоятельства своей воле и добиться того, что желанно сердцу? И  вдруг,
обогнув высокую самшитовую, изгородь, она едва не столкнулась  со  своею
матерью, которая шла быстро, зажав в руке развернутое письмо.  Грудь  ее
вздымалась, глаза расширились, щеки  пылали.  Флер  мгновенно  подумала:
"Яхта! Бедная мама!"
   Аннет кинула на нее испуганный взгляд широко раскрытых глаз и  сказа-
ла:
   - J'ai la migraine [25].
   - Мне очень жаль, мама.
   - О да, жаль - тебе и твоему отцу.
   - Но, мама, мне правда жаль. Я знаю, каково это.
   Испуганные глаза Аннет раскрылись еще шире, так что над синевой пока-
зался белок.
   - Бедное невинное дитя, - сказала она.
   Это говорит ее мать, образец самообладания  и  здравого  смысла!  Все
стало страшным. Ее отец, ее мать, она сама. А только два  месяца  назад,
казалось, у них было все, чего они желали.
   Аннет скомкала в руке письмо. Флер поняла, что  реагировать  на  этот
жест нельзя.
   - Не могу ли я чем-нибудь облегчить твою мигрень, мама?
   Аннет мотнула головой и пошла дальше, покачивая бедрами.
   "Какая жестокость, - думала Флер - А я-то радовалась. Противный чело-
век! Чего они тут рыскают и портят людям жизнь! Мама ему, верно,  надое-
ла. Какое он имеет право, чтоб моя мама ему надоела? Какое  право?"  При
этой мысли, такой естественной и такой необычной. Флер  усмехнулась  ко-
ротким сдавленным смешком.
   Конечно, ей следовало бы радоваться, но чему тут радоваться? Отцу это
безразлично. Ну, а матери? Пожалуй, что и нет. Флер вернулась во фрукто-
вый сад и села под вишней. Ветер вздыхал в верхних  ветвях;  небо  густо
синело сквозь их нежную зелень, и очень белыми казались облака,  которые
почти всегда присутствуют в речном пейзаже. Пчелы, укрываясь  от  ветра,
мягко жужжали, и на сочную траву падали  темные  тени  от  плодовых  де-
ревьев, посаженных ее отцом двадцать пять лет назад. Птиц почти не  было
слышно, кукушка смолкла, только лесные голубя продолжали ворковать.  Ды-
хание гудящего, воркующего лета  недолго  действовало  успокоительно  на
возбужденные нервы. Обхватив руками колени, она принялась строить планы.
Нужно заставить отца поддержать ее. Зачем он станет противиться, раз она
будет счастлива? Прожив без малого девятнадцать лет, она успела  узнать,
что его единственной заботой было ее будущее. Значит, нужно только  убе-
дить его, что будущее для нее не может быть счастливым  без  Джона.  Ему
это кажется сумасбродной прихотью. Как глупы старики, когда  воображают,
будто могут судить о чувстве молодых! Сам же он сознался, что в молодос-
ти любил большою страстью. Он должен понять. "Он копит для меня  деньги,
- размышляла она, - но что в них пользы,  если  я  не  буду  счастлива?"
Деньги со всем, что можно на них купить, не приносят счастья. Его прино-
сит только любовь. Большеглазые ромашки в этом саду, которые придают ему
иногда такой мечтательный вид, растут, дикие и  счастливые,  и  для  них
наступает их час.
   "Не нужно было называть меня Флер, - размышляла она, -  если  они  не
желали, чтобы и я дожила до своего часа и была бы счастлива,  когда  мой
час придет. На пути не стоит никаких реальных препятствий, вроде беднос-
ти или болезни, только чувства - призрак несчастного прошлого. Джон пра-
вильно сказал: они не дают людям жить, эти старики! Они  делают  ошибки,
совершают преступления и хотят, чтобы дети за них расплачивались". Ветер
стих, покусывали комары. Флер встала, сорвала ветку жимолости и вошла  в
дом.
   Вечер выдался жаркий. Флер и ее мать обе надели тонкие, светлые, отк-
рытые платья. Стол был убран бледными цветами. Флер поразило, каким  все
казалось бледным: лицо отца и плечи матери, и бледная  обшивка  стен,  и
бледносерый бархатистый ковер, и абажур на лампе бледный, и даже суп. Ни
одного красочного пятна не было в комнате - ни хотя бы  вина  в  бледных
стаканах, потому что никто не пил. А что не  бледное,  то  было  черным:
костюм отца, костюм лакея, ее собака,  устало  растянувшаяся  в  дверях,
черные гардины с кремовым узором. Влетела ночная бабочка, тоже  бледная.
И был молчалив этот траурный обед после знойного, душного дня.
   Отец окликнул ее, когда она собралась выйти вслед за матерью.
   Она села рядом с ним за стол и, отколов от платья веточку бледной жи-
молости, поднесла ее к носу.
   - Я много думал, - начал он.
   - Да, дорогой?
   - Для меня очень мучительно говорить об этом, но ничего не поделаешь.
Не знаю, понимаешь ли ты, как ты много значишь для меня;  я  никогда  об
этом не говорил - не считал нужным, но  ты...  ты  для  меня  все.  Твоя
мать...
   Он запнулся и стал разглядывать вазочку венецианского стекла.
   - Да?
   - Ты единственная моя забота. Я ничего не имею, не желаю с  тех  пор,
как ты родилась.
   - Знаю, - прошептала Флер.
   Сомс провел языком по пересохшим губам.
   - Ты, верно, думаешь, что я мог бы уладить для тебя это дело? Ты оши-
баешься. Я... я тут бессилен.
   Флер молчала.
   - Независимо от моих личн