лежало между ним и  его  прапраде-
дом, первым Джолионом, владельцем приморской фермы в Дорсете.  Джон  был
чувствителен, как девушка, - чувствительней девяти из десяти современных
девушек; силой воображения он не уступал "несчастненьким" своей  сводной
сестры Джун; и, как сын своего отца и своей матери, он, естественно, был
впечатлителен и привязчив. И все же в самых глубинах его  существа  было
нечто от старого основателя их рода - тайное упорство души, боязнь выка-
зать свои чувства, твердая решимость  не  признавать  себя  побежденным.
Впечатлительным и привязчивым мальчикам с  богатым  воображением  обычно
трудно приходится в школе, но Джон инстинктивно скрывал  подлинную  свою
природу и был среди товарищей лишь в меру  несчастлив.  До  сих  пор  он
только с матерью был совершенно откровенен и естествен; когда в  субботу
он ехал домой в Робин-Хилл, на сердце у него  было  тяжело,  потому  что
Флер сказала ему, что он не должен быть  откровенным  и  естественным  с
той, от кого он никогда ничего не скрывал, не должен даже  ей  рассказы-
вать про их вторичную встречу, если только не убедится, что ей  это  из-
вестно и так. Ему казалось это до того невыносимым,  что  он  готов  был
дать телеграмму и под каким-нибудь предлогом остаться в Лондоне. И  пер-
вое, что он услышал от матери, было:
   - Итак, ты встретил там нашу маленькую приятельницу из  кондитерской,
Джон. Какова сна при более близком знакомстве?
   С облегчением и с ярким румянцем на щеках Джон ответил:
   - О, она очень славная, мама.
   Она локтем прижала его руку.
   Джон никогда еще так не любил свою мать, как в эту  минуту,  опровер-
гавшую, по-видимому, опасения Флер и возвратившую его душе  свободу.  Он
повернул голову и посмотрел на мать, но что-то в ее улыбающемся  лице  -
что-то такое, что, может быть, лишь он один мог  уловить,  -  остановило
закипавшие в нем слова. Может ли страх сочетаться с улыбкой? Если да, то
на ее лице он прочел страх. И совсем иные слова сорвались с губ Джона: о
сельских работах, о Холли, о Меловых горах. Он говорил  быстро,  ожидая,
что она сама переведет разговор на Флер. Но этого не случилось.  И  отец
его также не упомянул о девушке, хотя и ему известно было,  конечно,  об
их встрече. Как обкрадывало, как калечило действительность это умалчива-
ние о Флер, когда он был весь полон ею и когда мать его вся  полна  была
своим Джоном, а его отец весь полон его матерью! Так провели они  втроем
субботний вечер.
   После обеда мать села за рояль; она, казалось, нарочно играла его са-
мые любимые вещи, и он сидел, обняв руками одно колено и позабыв пригла-
дить взъерошенные волосы. Он глядел на мать, пока она играла,  но  видел
Флер - Флер в озаренном луною яблоневом саду. Флер над  залитой  солнцем
меловой ямой. Флер в ее фантастическом наряде, - вот  она  покачивается,
шепчет, склоняется над ним, целует в лоб. Слушая, он  на  минуту  совсем
забыл о себе и взглянул на отца, сидевшего в другом кресле. Почему у от-
ца такие глаза, такое грустное, непонятное выражение? С чувством смутно-
го раскаяния Джон встал и пересел на ручку кресла, в котором сидел отец.
Отсюда он не мог видеть его лица; и снова увидел Флер - в белых и тонких
руках матери, скользивших по клавишам, в профиле ее лица, в ее  серебря-
ных волосах и в глубине комнаты у  открытого  окна,  за  которым  шагала
майская ночь.
   Когда Джон поднялся к себе, чтобы лечь спать, мать пришла  к  нему  в
комнату. Она остановилась у окна и сказала:
   - Удивительно разрослись эти кипарисы, которые посадил твой  дедушка.
При свете месяца они мне кажутся всегда особенно прекрасными. Мне  жаль,
что ты не знал своего дедушку, Джон.
   - Когда ты выходила замуж за папу, он - был еще жив? - спросил неожи-
данно Джон.
   - Нет, дорогой; он умер в тысяча восемьсот девяносто  втором  году  -
очень старым, восьмидесяти пяти лет, если не ошибаюсь.
   - Папа похож на него?
   - Похож немного, но тоньше и не такой внушительный.
   - Да, я это знаю по портрету дедушки. Кто его писал?
   - Один из "несчастненьких" нашей Джун; но портрет неплохой.
   Джон осторожно взял мать под руку.
   - Мама, расскажи мне о ссоре в нашей семье.
   Он почувствовал, как задрожала ее рука.
   - Нет, дорогой; это пусть когда-нибудь расскажет тебе отец, если най-
дет возможным.
   - Значит, ссора была серьезная? - пресекающимся голосом сказал Джон.
   - Да.
   В наступившем молчании ни мать, ни сын не знали, что дрожало  сильнее
- локоть ли, или сжимавшие его пальцы.
   - Некоторые люди, - сказала мягко Ирэн, - находят, что луна на ущербе
имеет злобный вид; а для меня она всегда пленительна. Посмотри  на  тени
кипарисов. Джон, папа говорит, что мы с тобою можем поехать на два меся-
ца в Италию. Хочешь?
   Джон выпустил ее локоть, и рука его повисла: так остры и  так  смутны
были его переживания. Ехать с матерью в Италию! Две недели назад он луч-
шего и не желал бы; а теперь это наполнило его отчаянием; что-то подска-
зывало ему, что неожиданное предложение сделано в связи с Флер. Он  про-
говорил запинаясь:
   - О, конечно; но только, право, не знаю... Как же, ведь я только  что
принялся за дело? Мне хотелось бы подумать.
   Ее голос отозвался холодно и ласково:
   - Да, милый, подумай.  Но  лучше  теперь,  чем  когда  ты  возьмешься
всерьез за сельское хозяйство. С тобою, в Венеции - как было бы хорошо!
   Джон обхватил ее за талию, еще гибкую и упругую, точно у девушки.
   - А как же ты оставишь папу одного? - сказал он робко, чувствуя  себя
виноватым.
   - Папа сам предложил; он считает, что ты должен  посмотреть  хотя  бы
Италию, прежде чем остановишься на чем-нибудь определенном.
   Чувство вины умерло в Джоне: он знал - да, знал, -  что  его  отец  и
мать говорили не откровеннее, чем он сам. Его  хотят  удалить  от  Флер.
Сердце его ожесточилось. И, словно понимая  происходившее  в  нем,  мать
сказала:
   - Спокойной ночи, дорогой. Выспись хорошенько и подумай.  Но,  право,
было бы чудесно!
   Она прижала его к груди так порывисто, что он не  мог  разглядеть  ее
лица. Он стоял, чувствуя себя так, как, бывало, в детстве, когда  напро-
казит; ему было больно оттого, что он не испытывал сейчас прилива  любви
к ней, и оттого, что сознавал свою правоту.
   А Ирэн, помедлив минуту у себя, прошла в гардеробную,  отделявшую  ее
спальню от спальни мужа.
   - Ну как?
   - Он подумает, Джолион.
   Наблюдая усталую улыбку на ее губах, Джолион сказал спокойно:
   - Ты бы лучше позволила мне рассказать ему все, и мы бы с этим покон-
чили. В конце концов, Джон по своим инстинктам настоящий джентльмен.  Он
только должен понять...
   - Только! Он не поймет; это невозможно.
   - Я в его возрасте понял бы.
   Ирэн схватила его за руку.
   - Ты всегда был большим реалистом, чем Джон; и ты никогда не был  та-
ким невинным.
   - Это правда, - сказал Джолион. - Но не странно ли? Ты и я, мы  могли
бы, не стыдясь, рассказать нашу историю всему свету; а перед собственным
нашим мальчиком мы немеем.
   - Нам было безразлично, осуждает нас свет или нет.
   - Джон не может нас осудить!
   - Может, Джолион! Он влюблен, я чувствую, что он влюблен. И он скажет
самому себе: "Моя мать вышла когда-то замуж без любви! Как  она  могла?"
Ему это покажется преступным, да так оно и было!
   Джолион погладил ее руку, и улыбка искривила его губы.
   - Ах, зачем только мы рождаемся молодыми? Если б мы рождались старыми
и с каждым годом молодели бы, мы понимали бы, как что происходит, и отб-
росили бы нашу проклятую нетерпимость. Но знаешь, если мальчик  в  самом
деле влюблен, никакая Италия не заставит его забыть. Мы, Форсайты, упря-
мый народ; и он поймет чутьем, зачем его отсылают. Одно лишь  может  его
излечить - то потрясение, которое он испытает, если ему все рассказать.
   - И все-таки дай мне попробовать.
   Джолион молчал. В этом выборе между дьяволом и морской пучиной, между
болью страшного разоблачения и горем двухмесячной  разлуки  с  женой  он
втайне больше доверял дьяволу, чем морю; но если Ирэн предпочитает море,
он должен примириться. В конце концов, это будет для него подготовкой  к
той разлуке, которой нет конца. Он обнял ее, поцеловал в глаза и сказал:
   - Как хочешь, любимая.


   XI
   ДУЭТ

   "Маленькое волнение" любви поразительно разрастается, когда ей грозит
опасность. Джон прибыл на Пэддингтонский вокзал за полчаса до  срока  и,
как ему казалось, с опозданием на добрую неделю. Он стоял  около  услов-
ленного книжного киоска в  толпе  воскресных  дачников,  и  даже  грубая
шерсть клетчатого костюма не могла скрыть взволнованное биение его серд-
ца. Он читал названия романов на прилавке и наконец купил один  из  них,
чтобы избежать косого взгляда продавца. Роман назывался  "Сердце  стези!
", что должно было иметь какой-то смысл, хотя,  по  всей  видимости,  не
имело. Купил он, кроме того, "Зеркало дамы" и "Земледельца". Каждая  ми-
нута длилась час и полна была воображаемых ужасов. Когда  прошло  девят-
надцать таких минут, Джон увидел Флер в сопровождении носильщика, катив-
шего багаж. Она подошла быстро, спокойно. Она поздоровалась с ним, как с
братом.
   - Первый класс, - сказала она носильщику, - угловые места, одно  про-
тив другого.
   Джон дивился ее поразительному самообладанию.
   - Нельзя ли нам занять целое купе? - спросил он шепотом.
   - Не выйдет. Поезд с частыми остановками. Разве что после Мэйденхеда.
Держись непринужденно, Джон.
   Джон скривил лицо в хмурую гримасу. Они вошли в купе - и с ними  двое
каких-то болванов, черт бы их побрал! От смущения  он  дал  на  чай  но-
сильщику уйму денег. Подлец не заслужил и пенни за то, что привел их сю-
да, да еще с таким видом, точно все понял!
   Флер спряталась за "Зеркало дамы". Джон в подражание ей - за  "Земле-
дельца". Поезд тронулся. Флер уронила "Зеркало дамы" и наклонилась  впе-
ред.
   - Ну? - сказала она.
   - День тянулся, точно две недели!
   Она кивнула в знак согласия, и у Джона сразу просветлело лицо.
   - Держись непринужденно, - шепнула Флер и прыснула со смеху.
   Джон почувствовал обиду. Как может он держаться непринужденно,  когда
над ним нависла угроза Италии? Он намеревался сообщить ей новость  осто-
рожно, но тут выложил сразу:
   - Меня хотят на два месяца отправить С мамой в Италию!
   Флер опустила ресницы, чуть побледнела и прикусила губу.
   - О! - сказала она.
   Вот и все, но этого было довольно.
   Это "О!" было как быстро отдернутая рука в фехтовании при  подготовке
к неожиданному выпаду. Выпад тотчас последовал.
   - Ты должен ехать!
   - Ехать? - повторил Джон придушенным голосом.
   - Конечно!
   - Но - на два месяца! Это ужасно!
   - Нет, - сказала Флер, - на полтора. Ты меня тем  временем  забудешь.
Мы встретимся в Национальной галерее на следующий день после вашего при-
езда.
   Джон засмеялся.
   - А что, если ты забудешь меня? - пробормотал он под грохот колес.
   Флер покачала головой.
   - Какой-нибудь другой мерзавец... - проговорил Джон.
   Она носком придавила ему ногу.
   - Никаких других мерзавцев! - сказала она, поднимая "Зеркало дамы".
   Поезд остановился; двое попутчиков сошли, вошел один новый.
   - "Я умру, - думал Джон, - если мы так и не останемся одни".
   Поезд покатил дальше. Флер опять наклонилась вперед.
   - Я ни за что не отступлю, - сказала она, - а ты?
   Джон горячо тряхнул головой.
   - Никогда! - воскликнул он. - Ты будешь мне писать?
   - Нет. Но ты можешь писать мне - в мой клуб.
   У нее свой клуб... - удивительная девушка!
   - Ты пробовала нажать на Холли? - прошептал он.
   - Да, но ничего не выведала. Я боялась нажимать слишком сильно.
   - Что бы это могло быть? - воскликнул Джон.
   - Что бы ни было, я узнаю.
   Последовало долгое молчание, которое нарушила, наконец Флер:
   - Мэйденхед, держись. Джон!
   Поезд остановился. Единственный попутчик вышел. Флер  опустила  штору
на окне.
   - Живо! - сказала она. - Смотри в свое окно!  Сделай  самое  зверское
лицо, какое только можешь.
   Джон раздул ноздри и нахмурился; он отроду, кажется, так не хмурился!
Одна старая дама отступила, другая - молоденькая - взялась за ручку две-
ри. Ручка повернулась, но дверь не подалась. Поезд тронулся, молодая да-
ма бросилась к другому вагону.
   - Какое счастье! - воскликнул Джон. - Замок заупрямился.
   - Да, - сказала Флер, - я придержала дверь.
   Поезд шел. Джон упал на колени.
   - Следи за дверью в коридор, - прошептала Флер, - и живо!
   Их губы встретились. И хотя поцелуй длился всего каких-нибудь  десять
секунд, душа Джона покинула его тело и унеслась в такую даль, что  когда
он снова сидел против этой спокойной и сдержанной девицы, он был  бледен
как смерть. Он услышал ее вздох, и этот звук показался ему самой дорогою
вестью - чудесным признанием, что он кое-что значит для нее.
   - Шесть недель совсем не долго, - сказала она, - а тебе нетрудно  бу-
дет свести поездку к шести неделям: - надо только не терять голову, ког-
да будешь там, и делать вид, что не думаешь обо мне.
   Джон обомлел.
   - Как ты не понимаешь, Джон! Их необходимо в этом убедить. Если мы не
исправимся к твоему приезду, они оставят свои причуды. Жаль только,  что
вы едете в Италию, а не в Испанию. В Мадриде на картине Гойи есть девуш-
ка, папа говорит, что она похожа на меня. Но она совсем не  похожа  -  я
знаю, у нас есть копия с нее.
   Для Джона это было словно луч солнца, пробившийся сквозь туман.
   - Мы поедем в Испанию, - сказал он. - Мама не станет  возражать,  она
никогда не была в Испании. А мой отец очень высокого мнения о Гойе.
   - Ах да, ведь он художник?
   - Он пишет только акварелью, - честно признался Джон.
   - Когда мы приедем в Рэдинг, Джон, ты выйдешь первым и подождешь меня
у Кэвершемского шлюза. Я отправлю машину домой, и мы  пойдем  пешком  по
дорожке вдоль реки.
   Джон в знак благодарности поймал ее руку, и они сидели молча, забыв о
мире и одним глазом косясь на коридор. Но поезд бежал, казалось, с удво-
енной скоростью, и шум его почти заглушало бурное дыхание Джона.
   - Подъезжаем, - сказала Флер. - Береговая дорожка возмутительно  отк-
рытая. Еще разок! О, Джон, не забывай меня!
   Джон ответил поцелуем. И вскоре можно было видеть, как разгоряченного
вида юноша выскочил из вагона и торопливо зашагал по платформе, шаря  по
карманам в поисках билета.
   Когда наконец Флер догнала его на берегу, немного дальше Кэвершемско-
го шлюза, он сделал над собой усилие и привел себя в относительное  рав-
новесие. Если разлука неизбежна, что ж, он не будет устраивать сцен. Ве-
тер с ясной реки переворачивал наизнанку листья ракит, и они серебрились
на солнце и провожали двух заговорщиков слабым шелестом.
   - Я объяснила нашему шоферу, что меня укачало  в  поезде,  -  сказала
Флер. - У тебя был достаточно естественный  вид,  когда  ты  выходил  на
платформу?
   - Не знаю. Что ты называешь естественным?
   - Для тебя естественно выглядеть  сосредоточенносчастливым.  Когда  я
увидела тебя в первый раз, я подумала, что ты ни капли не похож на  дру-
гих людей.
   - В точности то же я подумал о тебе. Я сразу понял, что не  буду  лю-
бить никого, кроме тебя.
   Флер засмеялась.
   - Мы до нелепости молоды. А юные грезы любви  несовременны,  Джон.  К
тому же они поглощают массу времени и сил.  Сколько  веселых  похождений
предстоит тебе в жизни! Ведь ты еще и не начал; даже стыдно, право. И я;
Как подумаешь...
   На Джона нашло смущение. Как она может говорить  такие  вещи  сейчас,
перед самой разлукой!
   - Если ты так говоришь, я не могу уехать. Я скажу  маме,  что  должен
работать. Подумай, что творится в мире.
   - Что творится?
   Джон глубоко засунул руки в карманы.
   - Да, именно: подумай, сколько людей умирают с голоду.
   Флер покачала головой.
   - Нет, я не желаю портить себе жизнь из-за ничего.
   - Из-за ничего! Но положение отчаянное, и ведь нужно как-то помочь.
   - Ох, все это я знаю. Но людям нельзя помочь, Джон;  они  безнадежны.
Только их вытащат из ямы - они тотчас лезут в другую.  Смотри,  они  все
еще дерутся, строят козни, борются, хотя ежедневно умирают кучами. Идио-
ты!
   - Тебе их не жалко?
   - Жалко? Конечно, жалко, но я не намерена из-за этого страдать: что в
том пользы?
   Они замолчали, взволнованные:  перед  каждым  впервые  обнажилась  на
мгновение природа другого.
   - По-моему, люди - скоты и идиоты, - упрямо повторила Флер.
   - По-моему, они просто несчастные, - сказал Джон.
   Между ними словно произошла ссора в этот высокий и страшный час, ког-
да в последних просветах между ракитами им уже виделась разлука.
   - Ладно, ступай спасай своих несчастных и не думай обо мне.
   Джон застыл на месте. На лбу у него проступила испарина. Он весь дро-
жал; Флер тоже остановилась и хмуро глядела на реку.
   - Я должен хоть во что-нибудь верить, -  сказал  Джон  в  смертельной
тоске. - Все люди созданы, чтобы наслаждаться жизнью.
   Флер засмеялась.
   - Да, но ты сам-то смотри не упусти свое.  Впрочем,  может  быть,  по
твоим понятиям, наслаждение заключается в том, чтобы мучить самого себя.
Таких немало, что и говорить.
   Она была бледна, глаза ее стали темнее,  губы  тоньше.  Флер  ли  это
смотрела на воду? У Джона явилось чувство нереальности, точно он пережи-
вает сцену из романа, где влюбленному приходится выбирать между  любовью
и долтом. Но вот она оглянулась на него.  Ничего  не  могло  быть  упои-
тельней этого быстрого взгляда. Он подействовал на Джона, как  натянутая
цепь на собаку, - заставил его рвануться к девушке, виляя хвостом и  вы-
сунув язык.
   - Нечего нам глупить, - сказала она, - времени слишком мало.  Смотри,
Джон, отсюда тебе будет видно, где я переправлюсь через реку.  Вон  там,
за поворотом, у опушки леса.
   Джон увидел конек крыши, две-три дымовые трубы"; заплату стены  между
деревьями - и у него упало сердце.
   - Мне нельзя больше мешкать. Лучше не заходить дальше  той  изгороди,
там слишком открыто. Дойдем до нее и распрощаемся.
   Они молча шли бок о бок, рука об руку, приближаясь  к  изгороди,  где
полным цветом распустился боярышник, белый и розовый.
   - Мой клуб - "Талисман", Стрэттон-стрит. Пикадилли. Туда можно писать
совершенно безопасно, и я бываю там довольно аккуратно раз в неделю.
   Джон кивнул. Лицо его застыло, глаза глядели на неподвижную  точку  в
пространстве.
   - Сегодня двадцать третье мая, - сказала Флер, - девятого июля я буду
стоять перед "Вакхом и Ариадной" в три часа; придешь?
   - Приду.
   - Если тебе так же скверно, как мне, значит все хорошо. Пусть пройдут
эти люди!
   Муж и жена, гулявшие с детьми, шли мимо по-воскресному чинно.
   Последний из них прошел наконец в калитку.
   - Семейный жанр! - сказала Флер и прислонилась к  цветущей  изгороди.
Ветви боярышника раскинулись над ее головой, и розовая кисть прильнула к
щеке. Джон ревниво протянул руку, чтобы отстранить ее.
   - Прощай, Джон.
   Мгновение они стояли, крепко сжимая Друг Другу руки,  Потом  губы  их
встретились в третий раз, а когда разомкнулись, Флер отпрянула  и,  мет-
нувшись за калитку, убежала. Джон стоял там, где она его оставила,  при-
жимался лбом к той розовой кисти. Ушла! На вечность - на семь недель без
двух дней! А он тут упускает последнюю возможность смотреть на  нее!  Он
бросился к калитке. Флер быстро шла, чуть не наступая на пятки отставшим
детям. Она обернулась, помахала ему рукой, потом заторопилась вперед,  и
медленно шествовавшая семья заслонила ее от его глаз.
   Вспомнилась смешная песенка:
   Пэддингтонский вздох - самый горький, ох! -
   Испустил он похоронный пэддингтонский вздох...
   И он в смятении заспешил назад к Рэдингскому вокзалу. Всю  дорогу  до
Лондона и от Лондона до Уонсдона он держал на коленях раскрытое  "Сердце
стези!" и слагал в уме стихотворение, до  того  переполненное  чувством,
что строки нипочем не желали рифмоваться.


   XII
   КАПРИЗ

   Флер спешила. Быстрое д