я Джек Масхем.
   Больше никто в знакомстве не сознался.
   Очень смуглый человек с глубокими живыми глазами неожиданно  восклик-
нул:
   - Только бы это не дошло до Афганистана! Я через месяц еду туда.
   - Почему вас это беспокоит? - спросил четвертый член.
   - Просто потому, что это усугубит презрение, с которым там и без того
ко мне отнесутся.
   Последнее замечание, исходившее от известного путешественника, произ-
вело большее впечатление, чем все ранее сказанное. Два члена  правления,
которые, равно как и председатель, еще не брали слова, одновременно  вы-
палили:
   - Верно!
   - Я не привык осуждать человека, не выслушав его, - заметил королевс-
кий адвокат.
   - Ваше мнение, Бентуорт? - осведомился у председателя четвертый член.
   Помещик, куривший трубку, вынул ее изо рта:
   - Хочет еще кто-нибудь высказаться?
   - Да, - откликнулся автор "Второго открытия Мексики". - Ему нужно вы-
нести порицание за то, что он опубликовал эту поэму.
   - Нельзя, - проворчал Джек Масхем. - В этой истории все связано  друг
с другом. Вопрос ясен: достоин он быть членом нашего клуба или нет? Про-
шу председателя поставить вопрос на голосование.
   Но Помещик по-прежнему посасывал трубку. Опыт руководства  многими  и
различными комитетами подсказывал ему, что время голосовать еще не  нас-
тупило. Пусть сначала люди выговорятся. Споры, конечно,  ни  к  чему  не
приведут, но зато убедят всех, что вопрос обсужден должным образом.
   Джек Масхем сидел молча. Его длинное лицо было  бесстрастно,  длинные
ноги вытянуты. Дискуссия продолжалась.
   - Ну, что же решим? - спросил наконец член правления,  вторично  отк-
рывший Мексику.
   Помещик выколотил трубку и сказал:
   - Я полагаю, следует попросить мистера Дезерта изложить нам  причины,
побудившие его опубликовать поэму.
   - Слушайте! Слушайте! - возгласил королевский адвокат.
   - Верно! - поддержали два члена правления, уже сделавшие тот же вывод
несколько раньше.
   - Согласен! - одобрил знаток Цейлона.
   - Кто против? - осведомился Помещик.
   - Считаю нецелесообразным, - бросил Джек Масхем. - Он струсил и  соз-
нался в этом.
   Поскольку других возражений не оказалось. Помещик продолжал:
   - Секретарь предложит ему явиться и дать объяснения. Повестка дня ис-
черпана, джентльмены.
   Хотя всем было ясно, что дело еще остается sub judice [6], три  члена
правления, включая самого Джека Масхема, в тот же день подробно информи-
ровали сэра Лоренса, а он к обеду доставил эти сведения на Саут-сквер.
   После опубликования поэмы и письма  Компсона  Грайса  Майкл  и  Флер,
осаждаемые настоятельными расспросами всех своих знакомых, только и  де-
лали, что говорили о Дезерте. Мнения их радикально  расходились.  Майкл,
который первоначально возражал против публикации  поэмы,  теперь,  когда
она вышла, отважно превозносил честность и смелость Уилфрида, решившего-
ся на подобное признание. Флер не могла простить Дезерту того,  что  она
именовала "противоестественной глупостью". Если бы он сидел себе тихо да
поменьше носился со своей совестью и гордостью, все  мгновенно  забылось
бы, не наложив на него никакого пятна. Поступать так, как  Уилфрид,  ут-
верждала Флер, нечестно по отношению к Динни и бессмысленно с точки зре-
ния его собственных интересов, но ведь он всегда был такой. Флер и поны-
не помнила, как он не пошел на компромисс восемь лет назад, когда просил
ее стать его любовницей, и, получив отказ, бежал на  Восток.  Когда  сэр
Лоренс сообщил Майклу и ей о заседании в "Бэртоне", она сказала только:
   - А на что еще он мог надеяться?
   Майкл удивился:
   - Чем он так насолил Джеку Масхему?
   - Одни собаки бросаются друг на друга с первого взгляда. Другие  рас-
паляются постепенно. Здесь же, по-видимому, сочетались оба варианта. Мне
кажется, костью послужила Динни.
   Флер расхохоталась.
   - Джек Масхем и Динни!
   - Подсознательно, дорогая. Нам не постичь ход мыслей  женоненавистни-
ка. Это умеют только в Вене. Там все могут  объяснить  -  даже,  природу
икоты.
   - Сомневаюсь, чтобы Уилфрид явился на  правление,  -  мрачно  вставил
Майкл.
   - Конечно, не явится, Майкл, - подтвердила Флер.
   - Что же тогда будет?
   - Его почти наверняка исключат, подведя под любой параграф устава.
   Майкл пожал плечами:
   - Плевать ему на это. Одним клубом больше, одним меньше - велика раз-
ница!
   - Ты не прав, - возразила Флер. - Делу дан ход, в городе лишь о нем и
говорят. Исключение из клуба будет  означать,  что  Дезерт  окончательно
осужден. Только это и нужно, чтобы общественное мнение высказалось  про-
тив него.
   - И за него.
   - Да, и за него тоже. Но ведь нам заранее известно, кто за него всту-
пится - кучка недовольных, самое большее.
   - Зря на него накинулись, - проворчал Майкл. - Я-то знаю,  что  мучит
Уилфрида. Его первым побуждением было не поддаваться арабу, и он  горько
раскаивается, что уступил.
   Сэр Лоренс кивнул:
   - Динни спрашивала меня, как Дезерту публично  доказать,  что  он  не
трус. На первый взгляд, придумать что-нибудь такое легко, а на деле сов-
сем не просто. Люди упорно не желают подвергаться смертельной  опасности
ради того, чтобы их спасителями занялись газеты. Ломовые лошади на Пика-
дилли тоже бесятся не часто. Конечно, можно сбросить кого-нибудь с Вест-
минстерского моста и прыгнуть вдогонку, но это расценят как  убийство  и
самоубийство. Странно! В мире так много героизма и так мало возможностей
проявить его, когда это тебе нужно.
   - Он должен явиться на заседание и, надеюсь, явится, - сказал  Майкл.
- Он мне признался в одной вещи, Звучит глупо, но, зная  Уилфрида,  нет-
рудно понять, что для него она существенно все меняла.
   Флер поставила локти на полированный стол, подперла подбородок руками
и наклонилась вперед. В такой позе она выглядела совсем как та  девочка,
которая разглядывает китайские тени на картине Альфреда  Стевенса,  дос-
тавшейся Флер от отца.
   - Ну, в какой? - спросила она.
   - Он сказал, что пожалел своего палача.
   Ни жена Майкла, ни его отец не шелохнулись. У них только слегка  при-
поднялись брови. Майкл с вызовом в голосе продолжал:
   - Разумеется, это звучит абсурдно, но он сказал, что араб  умолял  не
принуждать его к выстрелу, - он дал обет обратить неверного.
   - Рассказывать об этом членам правления - все равно, что  угощать  их
баснями, - с расстановкой произнес сэр Лоренс.
   - Он и не подумает рассказывать, - заверила свекра Флер. - Он  скорей
умрет, чем даст себя высмеять.
   - Вот именно! Я упомянул об этом лишь с одной целью - показать, что с
Уилфридом все обстояло не так просто, как воображают настоящие саибы.
   - Давно я не слышал ничего более парадоксального, - задумчиво  вымол-
вил сэр Лоренс. - Но от этого Динни не легче.
   - По-моему, я должен еще раз зайти к нему, - сказал Майкл.
   - Самый простой выход для него - немедленно отказаться от членства, -
заключила Флер.
   И на этом практичном выводе дискуссия оборвалась.


   XXIII

   Любящий обязан уметь одновременно и скрывать и выказывать  сочувствие
любимому человеку, когда тот попадает в беду. Динни это давалось  нелег-
ко. Она рысьими глазами следила, а возлюбленным,  ловя  случай  смягчить
его душевную горечь, но он не давал ей возможности к тому, хотя встреча-
лись они по-прежнему ежедневно. - Если не считать выражения,  появлявше-
гося у него на лице, когда он предполагал, что его не видят, Уилфрид ни-
как не реагировал на постигшую его трагедию. В течение двух недель, пос-
ледовавших за дерби, Динни приходила к нему домой, они ездили  гулять  в
сопровождении спаниеля Фоша, но Уилфрид ни разу не упомянул о том, о чем
говорил весь официальный и литературный Лондон. Тем не менее через  сэра
Лоренса девушка узнала, что Уилфриду было предложено явиться на  заседа-
ние правления Бэртон-клуба и что  он  ответил  отказом  от  членства.  А
Майкл, который снова зашел к другу, рассказал ей, что Дезерту  известно,
какую роль сыграл в его исключении Джек Масхем.  Поскольку  Уилфрид  так
непреклонно отказывался поделиться с нею своими переживаниями, она  ста-
ралась еще бесповоротное, чем он, забыть о чистилище, хотя это стоило ей
дорого. Взгляд, брошенный на лицо любимого, нередко причинял ей боль, но
она силилась не дать ему прочесть эту боль на ее лице. Между  тем  Динни
терзалась мучительными сомнениями. Права ли она, воздерживаясь от попыт-
ки заглянуть ему в сердце? Жизнь давала ей долгий и жестокий урок,  поу-
чая ее, что даже настоящая любовь не способна ни  проникнуть  в  глубину
душевных ран, ни умастить их. Второй источник ее горестей  -  молчаливый
нажим со стороны семьи, пребывавшей в тревоге и отчаянии, приводил Динни
в раздражение, которого она сама стыдилась.
   И тут произошел случай, крайне прискорбный и чреватый  последствиями,
но все же принесший девушке облегчение хоть тем, что пробил стену молча-
ния.
   Возвращаясь из галереи Тэйта, они поравнялись со ступенями Карлтонха-
ус-террас. Динни, увлеченная разговором о прерафаэлитах, "сначала ничего
не заметила, и только изменившееся  лицо  Уилфрида  заставило  ее  огля-
нуться. В двух шагах от них стояли Джек Масхем, приподнявший  цилиндр  с
таким официально бесстрастным видом, как будто он  здоровался  с  кем-то
отсутствующим, и черномазый человечек, одновременно со спутником снявший
серую фетровую шляпу. Когда Динни с Уилфридом прошли,  Масхем  отчетливо
произнес:
   - Это переходит все границы, Рука Динни инстинктивно рванулась к руке
Уилфрида, но было уже поздно. Он повернулся и нагнал их. Динни  увидела,
как он тронул Масхема за плечо, и оба застыли лицом к лицу в трех  ярдах
от нее; черномазый человечек остановился сбоку, глядя на них, как терьер
смотрит на двух больших, готовых сцепиться псов. Она услышала сдавленный
голос Уилфрида:
   - Вы трус и хам, вот вы кто! Затем последовало молчание, показавшееся
ей нескончаемым. Ее глаза перебегали с судорожно искаженного лица  Уилф-
рида то на каменное, угрожающее лицо Масхема, то  на  человечка-терьера,
уставившегося на противника. Она услышала, как человечек  сказал:  "Пой-
дем, Джек!" - и увидела, как Масхем, вздрогнув всем телом, сжал кулаки и
разжал губы:
   - Слышали, Юл? Человечек взял его под руку и потянул в сторону; высо-
кий Масхем повернулся, и оба пошли дальше. Уилфрид присоединился к ней.
   - Трус и хам! - повторял он. - Трус и хам! Слава богу, что я ему  все
выложил.
   Он поднял голову, перевел дух и бросил:
   - Так оно лучше. Извини, Динни.
   Смятение, овладевшее девушкой, помешало ей ответить. Эта по-первобыт-
ному грубая стычка вселила в Динни кошмарный страх, что дело не  ограни-
чится только словами. Интуиция также подсказывала ей, что она сама  пос-
лужила поводом и тайной причиной выходки Масхема. Ей  вспомнились  слова
сэра Лоренса: "Джек убежден, что ты - жертва". Ну и что, если даже  так?
Неужели этому длинному фланеру, который ненавидит женщин,  есть  до  нее
дело? Абсурд! Она услышала, как Уилфрид бормочет:
   - "Переходит границы"! Мог бы, кажется, понять, каково другому!
   - Но, родной мой, если бы мы понимали, каково другому, мы  давно  уже
стали бы ангелами. А он всего лишь член Жокей-клуба.
   - Он сделал все возможное, чтобы выставить меня, и даже сейчас не по-
желал воздержаться от хамства!
   - Сердиться должна я, а не ты. Это я заставляю тебя всюду  ходить  со
мной. Что поделаешь? Мне так нравится. Я, дорогой, уже ничего не  боюсь.
Зачем мне твоя любовь, если ты не хочешь быть со мной откровенным.
   - К чему тревожить тебя тем, чего не изменишь?
   - Я существую для того, чтобы ты  меня  тревожил.  Пожалуйста,  очень
прошу, тревожь меня!
   - Динни, ты - ангел!
   - Повторяю тебе - нет. У меня в жилах красная кровь.
   - Эта история - как боль в ухе: трясешь, трясешь головой, а  оно  все
болит. Я надеялся покончить с этим, издав "Барса".  Не  помогло,  Динни,
скажи, трус я или не трус?
   - Я не любила бы тебя, если бы ты был трусом.
   - Ах, не знаю! Женщины всяких любят.
   - Мы прежде всего ценим в мужчинах смелость. Это же старо, как  пого-
ворка. Слушай, я буду откровенной до жестокости. Ответь мне: твои терза-
ния вызваны тем, что ты сомневаешься в своей смелости? Или  тем,  что  в
ней сомневаются другие?
   Он горько рассмеялся.
   - Не знаю. Я знаю только одно - меня гложет сомнение.
   Динни взглянула на него:
   - Ох, родной, не страдай! Я так не хочу, чтобы ты страдал.
   Они на секунду остановились, глядя друг другу  в  глаза,  и  торговец
спичками, которому безденежье не позволяло предаваться духовным терзани-
ям, предложил:
   - Не угодно ли коробочку, сэр? Хотя этот вечер как-то особенно  сбли-
зил Динни с Уилфридом, она вернулась на Маунт-стрит  совершенно  раздав-
ленная страхом. Она не могла забыть ни выражения лица  Масхема,  ни  его
вопроса: "Слышали, Юл?"
   Как глупо бояться! В наши дни  такие  столкновения-вспышки  кончаются
всего-навсего удовлетворением в судебном порядке. Но среди  ее  знакомых
именно Масхема труднее всего представить себе в роли истца, взывающего к
закону. В холле девушка заметила чью-то шляпу, а проходя  мимо  кабинета
дяди, услышала голоса. Не успела она снять свою шляпу, как он уже  прис-
лал за нею. Динни застала сэра Лоренса за беседой с человечком-терьером,
который сидел верхом на стуле, словно был скаковой лошадью.
   - Знакомься, Динни. Мистер Телфорд Юл - моя племянница Динни Черрел.
   Человечек склонился к ее руке.
   - Юл рассказал мне о стычке. У него неспокойно на  душе,  -  объяснил
сэр Лоренс.
   - У меня тоже, - отозвалась Динни.
   - Я уверен, мисс Черрел, Джек не хотел, чтобы его слова услышали.
   - Не согласна. По-моему, хотел.
   Юл пожал плечами. Он был явно расстроен, и Динни даже  нравилась  его
до смешного уродливая мордочка.
   - Во всяком случае он не хотел, чтобы их услышали вы.
   - Напрасно. Мне полезно было их услышать. Мистер Дезерт  предпочитает
не появляться со мной в общественных местах. Я сама заставляю его.
   - Я пришел предупредить вашего дядю. Когда Джек избегает о  чемнибудь
говорить, - значит, дело принимает серьезный оборот. Я  ведь  давно  его
знаю.
   Динни молчала. От румянца на ее щеках  осталось  только  два  красных
пятнышка. А мужчины смотрели на нее и, наверно, думали, что такие  испы-
тания не под силу этой хрупкой девушке с васильковыми глазами  и  копной
каштановых волос. Наконец она спросила:
   - Что я могу предпринять, дядя Лоренс?
   - Я не знаю, кто вообще может что-нибудь предпринять при таком  поло-
жении, дорогая. Мистер Юл говорит, что простился с Джеком, когда тот со-
бирался обратно в Ройстон. Не съездить ли нам, с тобой  к  нему  завтра,
чтобы объясниться? Он - странная личность; не будь он человеком прошлого
столетия, я не тревожился бы. Такие столкновения, как правило,  остаются
без последствий.
   Динни подавила внезапную дрожь.
   - Что вы имеете в виду, называя его человеком прошлого столетия?  Сэр
Лоренс посмотрел на Юла и ответил:
   - Мы не хотим выглядеть смешными. Насколько мне  известно,  в  Англии
уже лет семьдесят - восемьдесят как прекратились дуэли. Но Джек -  пере-
житок. Мы не знаем, что и думать. Грубости - не в его стиле; суды  тоже.
Но все-таки нельзя предполагать, что он оставит оскорбление без ответа.
   - Может быть, он поразмыслит и поймет, что виноват больше, чем  Уилф-
рид? - спросила Динни, собравшись с духом.
   - Нет, не поймет, - ответил Юл. - Поверьте, мисс  Черрел,  я  глубоко
сожалею о случившемся.
   Динни поклонилась:
   - Вы очень любезны, что пришли; Благодарю вас.
   - Я думал, ты вряд ли сможешь заставить Дезерта  послать  Джеку  свои
извинения, - с сомнением в голосе промолвил сэр Лоренс.
   "Вот зачем я им понадобилась!" - мелькнуло в голове у Динни.
   - Нет, дядя, не смогу. Больше того - даже не заикнусь об этом. Я  за-
ранее уверена, что он не согласится.
   - Понимаю, - мрачно бросил сэр Лоренс.
   Динни поклонилась Юлу и направилась к двери. В холле  ей  показалось,
что она видит сквозь стену, как они снова пожимают плечами, как мрачнеют
их расстроенные лица, и она поднялась к себе. Извинения?  Сама  мысль  о
них оскорбляла девушку, - перед нею стояло затравленное, измученное лицо
Уилфрида. Он задет за живое тем, что его мужество поставлено под  сомне-
ние, и ни за что не станет извиняться. Динни долго и печально бродила по
комнате, затем вытащила его фотографию. Любимое лицо глянуло на  нее  со
скептическим безразличием посмертной маски.  Своенравный,  переменчивый,
надменный, эгоистичный, глубоко двойственный - какой угодно,  но  только
не жестокий, не трусливый.
   "Любимый!" - подумала Динни и спрятала карточку.
   Она подошла к окну и высунулась. Прекрасный  вечер!  Сегодня  пятница
Эскотской недели - первой из двух, когда в Англии почти  всегда  хорошая
погода. В среду был форменный потоп, а сейчас уже лето в полном разгаре.
К дому подъехало такси, - ее дядя и тетка приглашены  куда-то  на  обед.
Они выходят в сопровождении Блора; тот усаживает их и  стоит,  глядя  им
вслед. Теперь слуги включат радио. Так и есть. Grand opera.  [7]  "Риго-
летто". Щебет давно знакомых мелодий донесся к девушке во всем великоле-
пии века, который лучше, чем нынешний, умел выражать порывы  своенравных
сердец.
   Гонг! Хорошо бы не спускаться, - есть совсем не хочется, но придется,
иначе она расстроит Блора и Огюстину. Динни торопливо  умылась,  кое-как
переоделась и сошла вниз.
   За обедом девушкой овладело еще большее беспокойство, словно  сидение
за столом, где приходится медлительно заниматься одним делом, до предела
обострило ее тревогу. Дуэль? В наши дни - немыслимо! И все же  дядя  Ло-
ренс - человек проницательный, а Уилфрид в таком состоянии,  что  пойдет
на все, лишь бы доказать свое бесстрашие. Запрещены ли дуэли во Франции?
Слава богу, что она не истратила деньги. Нет, это абсурдно! Вот уже  це-
лое столетие, как люди безнаказанно поносят друг друга. Волноваться  нет
смысла. Завтра они с дядей Лоренсом поедут  к  этому  человеку.  Как  ни
странно, все произошло из-за нее. Как поступил  бы  один  из  членов  ее
собственной семьи - отец, брат, дядя Эдриен, если бы его обозвали трусом
и хамом? Что они могли предпринять? Хлыст, кулаки, суд? Безнадежно грубо
и уродливо. И впервые Динни почувствовала, что Уилфрид  поступил  дурно,
употребив такие слова. Как! Разве он не имел права  ответить  ударом  на
удар? Конечно, имел! Девушка снова увидела его откинутую  назад  голову,
услышала слова: "Так оно лучше!"
   Проглотив кофе, Динни встала и перешла в гостиную. На диване валялось
вышивание ее тетки; девушка без  особого  интереса  стала  рассматривать
его. Сложный старинный французский рисунок, - на такой нужна шерсть мно-
гих цветов. Серые зайцы поглядывают через плечо на странных длинных  ры-
жих собак, которые сидят на еще более рыжих  задних  лапах,  поблескивая
красными глазами и высунув языки; деревья,  листва,  кое-где  на  ветвях
птички; фон из темно-коричневой шерсти; десятки тысяч стежков. Потом ра-
бота будет кончена, ляжет под стекло на маленький столик и останется там
долго-долго, пока все не умрут и никто уже не вспомнит, кем она сделана.
Tout lasse, tout passe. [8] Снизу все еще доносятся  звуки  "Риголетто".
Наверное, Огюстина пережила в молодости какую-то драму, раз она способна
прослушать целую оперу разом.
   "La donna е mobile!" [9]
   Динни взялась за "Мемуары Хэрриет Уилсон", книгу, в  которой  любимым
изменяют все, кроме самой писательницы. Да и та соблюдала верность  лишь
в своем понимании этого слова, - у этой распущенной, блестящей, остроум-
ной, тщеславной и добросердечной кокотки был  действительно  всего  один
большой роман, но зато целая куча легких интрижек.
   "La donna е mobile!" Мелодия насмешливо взлетает по лестнице,  словно
тенор уже достиг Мекки своих желаний. "Mobile! ". Нет. Это скорее  отно-
сится к мужчине, чем к женщине. Женщина не меняется. Она любит - и теря-
ет.