что им не поверят, и одна только мысль о том, что она, которая для  него
была самим воплощением Красоты и Природы, будет  стоять  там  под  всеми
этими подозрительными, жадными взглядами, - все это казалось  совершенно
нестерпимым. Нет, нет! Защищаться - это  только  доставить  удовольствие
Лондону и повысить тираж газет! В тысячу раз лучше принять то, что посы-
лает Сомс и боги!
   "Кроме того, - думал Джолион, стараясь быть честным с самим собой,  -
кто знает, долго ли я мог бы выдержать это положение вещей даже ради мо-
его мальчика? Во всяком случае, она-то хоть наконец  высвободит  шею  из
петли!" Поглощенный всеми этими размышлениями, он почти не замечал удуш-
ливого зноя. Небо нависло низко, багровое, с резкими белыми  просветами.
Тяжелая дождевая капля шлепнулась и  оставила  маленький  звездообразный
след в пыли на дороге, когда он входил в парк. "Фью, - протянул Джолион,
- и гром! Я надеюсь, что она не вышла мне навстречу; сейчас  польет  как
из ведра!" Но в ту же минуту он увидел Ирэн, подходившую к воротам  пар-
ка. "Нам нужно бегом спасаться в Робин-Хилл", - подумал он.
   Гроза пронеслась над Полбри в  четыре  часа  дня,  доставив  приятное
развлечение клеркам во всех конторах. Сомс пил чай, когда  ему  принесли
письмо:
   "Дорогой сэр!
   Форсайт против Форсайт и Форсайта.
   Согласно Вашим указаниям, имеем честь сообщить Вам,  что  мы  сегодня
лично уведомили в Ричмонде и в Робин-Хилле ответчицу  и  соответчика  по
сему делу. С совершенным почтением Линкмен и Денвер".
   Сомс несколько минут тупо смотрел на письмо. С той самой минуты,  как
он отдал эти указания, он все время порывался отменить их.  Такая  скан-
дальная история, такой позор! И улики - то, что он слышал от Полтида,  -
казались ему вовсе не убедительными; он, во всяком случае, все меньше  и
меньше верил в то, что эти двое переступили известный предел. Но  вруче-
ние повестки безусловно послужит для них толчком; и эта мысль не  давала
ему покоя. Этому типу достанется любовь Ирэн, тогда как он потерпел пол-
ное поражение! Неужели уже слишком поздно? Теперь, когда он так серьезно
предостерег их, не может ли он воспользоваться своей угрозой  для  того,
чтобы их разъединить? "Но если я Не сделаю этого сейчас  же,  -  подумал
он, - потом уже будет поздно, раз они получили извещение. Я сейчас поеду
к нему и повидаюсь с ним; сейчас же поеду к нему".
   И в горячке нервного нетерпения он послал за "новомодным"  таксомото-
ром. Понадобится, может быть, немало  времени,  чтобы  сейчас  разыскать
этого типа, и бог знает к какому они решению пришли после такого  удара.
"Если бы я был какой-нибудь театральный осел, - подумал  он,  -  мне  бы
нужно было, я полагаю, взять с собой хлыст, или пистолет, или что-нибудь
в этом роде!" Вместо этого он взял с собой связку бумаг по делу Медженти
против Уэйка, намереваясь просмотреть их дорогой. Он даже  не  развернул
их и сидел не двигаясь, только подпрыгивая и сотрясаясь от  толчков,  не
замечая ни того, что ему дует в затылок, ни  запаха  бензина.  Он  будет
держать себя в зависимости от поведения того; самое главное -  сохранять
спокойствие!
   Лондон уже начал изрыгать рабочих из своих недр, когда Сомс  подъехал
к Пэтнейскому мосту. Муравейник растекался по  улицам.  Какое  множество
муравьев, и все борются за существование, и каждый старается  уцелеть  в
этой великой толчее! Должно быть, в первый раз в своей жизни Сомс  поду-
мал: "Я-то мог бы плюнуть на все, если бы захотел! Ничто бы меня не  ка-
салось. Послал бы все  к  черту,  жил  бы,  как  хотел,  наслаждался  бы
жизнью!" Нет! Нельзя, человек не может жить так, как жил он, и вдруг все
бросить, поселиться где-нибудь в Италии, сорить деньгами, потерять репу-
тацию, которую себе создал. Человеческая жизнь -  это  то,  что  человек
приобрел и что он стремится приобрести. Только дураки думают иначе,  ду-
раки и еще социалисты... да распутники!
   Машина, прибавляя ходу, неслась мимо загородных вилл. "Мы делаем миль
пятнадцать в час! - подумал Сомс. - Теперь с этими машинами  люди  будут
селиться за городом". И он задумался  над  тем,  как  это  отзовется  на
участках Лондона, которыми владел его отец; сам он никогда не  интересо-
вался этим способом помещения денег, - скрытый в нем азарт игрока  нахо-
дил выход в коллекционировании картин. А автомобиль мчался, спускаясь  с
горы, пронесся мимо Уимблдонского луга. Ах, это свидание!
   Конечно, человек в пятьдесят два года со взрослыми детьми и  пользую-
щийся некоторой известностью не станет действовать опрометчиво. "Не  за-
хочет же он позорить свою семью, - думал Сомс, - он  ведь  любил  своего
отца так же, как я люблю своего, а они были братья.  Эта  женщина  всюду
несет с собой разрушение. Что в ней такое? Никогда не мог понять". Авто-
мобиль свернул в сторону и поехал вдоль леса, и Сомс услышал позднюю ку-
кушку, чуть ли не в первый раз за это лето. Они сейчас ехали как раз ми-
мо того участка, который Сомс сначала было выбрал для  своего  дома,  но
который Босини так бесцеремонно отверг, остановив свой выбор на  другом.
Сомс несколько раз вытер платком лицо и руки и несколько раз глубоко пе-
ревел дыхание, словно запасаясь решимостью. "Не выходить из себя, -  ду-
мал он, - сохранять спокойствие!"
   Машина свернула на въездную аллею, которая могла бы принадлежать ему,
и до него донеслись звуки музыки. Он и забыл про его дочерей.
   - Возможно, я сейчас же вернусь, - сказал  он  шоферу,  -  но,  может
быть, задержусь некоторое время.
   И он позвонил.
   Проходя вслед за  горничной  в  гостиную  за  портьеры,  он  утешался
мыслью, что тягость этой встречи в первую  минуту  будет  смягчена  при-
сутствием Холли или Джун, словом, кого-то из них, кто там играет на роя-
ле. И он был совершенно ошеломлен, увидев за роялем Ирэн, и  Джолиона  в
кресле, слушающего музыку. Они оба встали. Кровь бросилась Сомсу в голо-
ву, и все его твердые намерения сот образоваться с тем-то или  с  тем-то
разлетелись в прах. Угрюмые черты его предков, фермеров Форсайтов,  жив-
ших у моря, предшественников "Гордого Доссета", обнажились в его лице:
   - Очень мило! - сказал он.
   Он услышал, как тот пробормотал:
   - Здесь не место, пройдемте в кабинет, если вы не возражаете.
   И они оба прошли мимо него за портьеру.
   В маленькой комнатке, куда он вошел вслед за ними, Ирэн стала у  отк-
рытого окна, а "этот тип" рядом с ней у большого кресла. Сомс с  треском
захлопнул за собой дверь, и этот звук воскресил перед ним через  столько
лет тот день, когда он хлопнул дверью перед Джолионом -  хлопнул  дверью
ему в лицо, запретив ему мешаться в их дела.
   - Итак, - сказал он, - что вы можете сказать в свое оправдание?
   У "этого типа" хватило наглости улыбнуться.
   - То, что мы получили сегодня, лишает вас права задавать нам вопросы.
Я полагаю, что вы должны быть рады высвободить шею из петли.
   - О! - сказал Сомс. - Вы так полагаете? Я пришел сказать вам,  что  я
разведусь с ней и не постою ни перед чем, чтобы предать позору вас  обо-
их, если вы не поклянетесь мне прекратить с этого дня всякие отношения.
   Он удивлялся тому, что так связно говорит, потому что  мысли  у  него
путались и руки дрожали. Никто из них не ответил ни слова, но ему  пока-
залось, что на их лицах изобразилось что-то вроде презрения.
   - Так вот, - сказал он, - Ирэн, вы?..
   Губы ее шевельнулись, но Джолион положил руку ей на плечо.
   - Оставьте ее! - в бешенстве крикнул Сомс. - Ирэн, вы  поклянетесь  в
этом?
   - Нет.
   - Ах, вот как, а вы?
   - Еще менее.
   - Так, значит, вы виновны?
   - Да, виновны.
   Это сказала Ирэн своим ясным голосом и с тем неприступным видом,  ко-
торый так часто доводил его до бешенства. И, потеряв всякое  самооблада-
ние, не помня себя Сомс крикнул:
   - Вы - дьявол!
   - Вон! Уходите из этого дома, или я должен буду; прибегнуть  к  наси-
лию!
   И он говорит о насилии! Да знает ли этот тип, что он  мог  бы  сейчас
схватить его за горло и задушить?
   - Попечитель, - сказал Сомс, - присваивающий то,  что  ему  доверено!
Вор, не останавливающийся перед тем, чтобы украсть жену у  своего  двою-
родного брата!
   - Называйте меня, как хотите. Вы избрали свою долю, мы - свою. Уходи-
те отсюда!
   Если бы у Сомса было при себе оружие, он в эту минуту пустил бы его в
ход.
   - Вы мне за это заплатите! - сказал он.
   - С величайшим удовольствием.
   Это убийственное извращение смысла его слов сыном того,  кто  прозвал
его "собственником", заставило Сомса остолбенеть от ярости. Это бессмыс-
ленно!
   Так они стояли, сдерживаемые какой-то тайной силой. Они не могли уда-
рить друг друга и не находили слов, чтобы выразить то,  что  они  сейчас
переживали. Но Сомс не мог и не знал, как он сможет повернуться и  уйти.
Глаза его были прикованы к лицу Ирэн: в последний раз видит он это роко-
вое лицо, можно не сомневаться, в последний раз!
   - Вы... - вдруг сказал он. - Я надеюсь что вы поступите с ним так же,
как поступили со мной, - вот и все.
   Он увидел, как она передернулась, и со смутным чувством  не  то  тор-
жества, не то облегчения толкнул дверь, прошел через гостиную,  вышел  и
сел в машину. Он откинулся на подушки, закрыв глаза. Никогда в жизни  он
не был так близок к убийству, никогда до такой степени не терял  самооб-
ладания, которое было его второй натурой. У него было какое-то  обнажен-
ное, ничем не защищенное чувство, словно все его душевные силы, вся сущ-
ность улетучились из него: жизнь утратила всякий  смысл,  мозг  перестал
работать. Солнечные лучи падали прямо на него, но ему было холодно. Сце-
на, которую он только что пережил, уже отошла  куда-то,  то,  что  ждало
впереди, не имело очертаний, не материализовалось; он ни за что  не  мог
ухватиться, и он испытывал чувство страха, словно висел на краю  пропас-
ти, словно еще один маленький толчок - и рассудок изменит ему. "Я не го-
жусь для таких вещей, - думал он. - Нельзя мне, я для этого не  гожусь".
Автомобиль быстро мчался по шоссе, и  мимо,  в  механическом  мелькании,
проносились дома, деревья, люди, но все это было лишено  всякого  значе-
ния. "Как-то странно я себя чувствую, - подумал он, - не поехать ли  мне
в турецкую баню? Я... я  был  очень  близок  к  чему-то  страшному.  Так
нельзя". Автомобиль с грохотом пронесся по мосту, поднялся по Фулхем-Род
и поехал вдоль Хайд-парка.
   - В Хаммам, - сказал Сомс.
   Чудно, что в такой жаркий летний день тепло может успокоить! Входя  в
парильню, он встретил выходившего  оттуда  Джорджа  Форсайта,  красного,
лоснящегося.
   - Алло, - сказал Джордж. - А ты зачем тренируешься? Ты,  кажется,  не
страдаешь от излишков.
   Шут! Сомс прошел мимо со своей кривой усмешкой. Лежа на спине и  рас-
тираясь, чтобы вызвать испарину, он думал: "Пусть себе смеются. Я не хо-
чу ничего чувствовать. Мне нельзя так волноваться. Мне это  очень  вред-
но!"


   VII
   ЛЕТНЯЯ НОЧЬ

   После ухода Сомса в кабинете наступило мертвое молчание.
   - Благодарю вас за вашу прекрасную ложь, - внезапно сказал Джолион. -
Идемте отсюда, здесь уже воздух не тот.
   Вдоль высокой, длинной, выходившей на юг стены, у  которой  шпалерами
росли персики, они молча прогуливались взад и вперед. Старый Джолион по-
садил здесь несколько кипарисов, между этой покрытой  дерном  насыпью  и
отлогой лужайкой, поросшей лютиками и желтоглазыми ромашками; двенадцать
лет росли они, пока их темные веретенообразные контуры не  стали  такими
же, как у их итальянских собратьев. Птицы возились и порхали в мокрых от
дождя кустах; ласточки чертили круги - быстрые маленькие тельца, отлива-
ющие стальной синевой; трава под ногами скрипела упруго, красуясь  осве-
женной зеленью; бабочки гонялись друг за дружкой. После этой мучительной
сцены мирная тишина природы казалась сладостной до остроты. Под нагретой
солнцем стеной тянулась узкая грядка с резедой и анютиными  глазками,  а
над нею гудели пчелы, и в этом глухом гуле тонули все другие звуки - мы-
чанье коровы, у которой отняли теленка, голос кукушки с вяза по ту  сто-
рону лужайки. Кто бы мог подумать, что в каких-нибудь десяти милях отсю-
да начинается Лондон - Лондон Форсайтов  с  его  богатством  и  нищетой,
грязью и шумом, с редкими островками каменного великолепия среди  серого
океана отвратительного кирпича и штукатурки! Этот Лондон, который  видел
трагедию Ирэн и тяжелую жизнь молодого Джолиона; эта паутина, этот  рос-
кошный дом призрения, опекаемый инстинктом собственности!
   И в то время как они прогуливались здесь, Джолион думал об этих  сло-
вах: "Я надеюсь, что вы поступите С ним так же, как поступили со  мной".
Это будет зависеть от него. Может ли он поручиться за себя? Способен  ли
Форсайт по своей натуре не сделать рабой ту, что внушает  ему  обожание?
Может ли Красота довериться ему? И не лучше ли ей быть  только  гостьей,
что приходит, когда ей вздумается, позволяя обладать собой лишь недолгое
мгновение, к уходит и возвращается, когда захочет? "Мы из поводы захват-
чиков, - думал Джолион; - грубых и алчных, цветок жизни не может быть  в
безопасности в наших руках. Пусть она придет ко мне, когда захочет,  как
захочет, или, если не захочет, не придет совсем. Пусть я буду ей опорой,
насестом, но никогда, никогда не буду клеткой!"
   Она была тем просветом Красоты, который он видел во сне.  Пройдет  ли
он теперь сквозь занавес и обретет ли ее? Этот пышный покров  врожденной
привычки владеть, тесная смыкающаяся завеса  инстинкта  собственности  -
преградит ли она путь этой маленькой черной фигурке - ему и Сомсу -  или
занавес раздвинется и он сможет проникнуть в свое видение и найти в  нем
не только то, что доступно одним  грубым  чувствам?  "Ах,  если  бы  мне
только постичь одно, - думал он, - только одно: как не завладеть, не по-
губить!"
   За обедом нужно было обсудить план действий. Сегодня она  вернется  в
отель, но завтра им придется поехать в Лондон. Ему нужно будет дать ука-
зания своему поверенному Джеку Хэрингу. Пусть он не вздумает  и  пальцем
шевельнуть, с их стороны не должно быть никакого  вмешательства  в  этот
процесс. Возмещение убытков, судебные издержки - что угодно, пусть  сог-
лашается на все с самого начала, только бы наконец ей вырваться из  этой
петли! Он завтра же, увидит Хэринга - они с Ирэн вместе поедут к нему. А
потом за границу, так, чтобы не оставалось никаких сомнений,  чтобы  там
могли собрать сколько угодно улик, чтобы ложь, произнесенная  ею,  стала
правдой. Он поднял на нее глаза, и его благоговейному  взору  представи-
лось, что против него сидит не просто женщина, а  сама  душа  Красоты  -
глубокая, загадочная, которую старые мастера - Тициан, Джорджоне,  Боти-
челли - умели находить и запечатлевать на своих полотнах в лицах женщин,
- эта неуловимая красота, казалось, осеняла ее лоб, ее волосы, ее  губы,
смотрела из ее глаз.
   "И это будет моим! - подумал он. - Мне страшно!"
   После обеда они вышли на террасу пить - кофе. Они долго сидели -  был
такой чудесный вечер - и смотрели, как медленно спускается летняя  ночь.
Было все еще жарко, и в воздухе пахло цветущей липой - так рано этим ле-
том. Две летучие мыши с таинственным, чуть слышным шуршанием носились по
террасе. Он поставил стулья против стеклянной двери  в  кабинет,  и  мо-
тыльки летели мимо них, на слабый свет в комнате. Не было ни  ветра,  ни
малейшего шороха в листве старого дуба в двадцати  шагах  от  них!  Луна
вышла из-за рощи, уже почти полная, и два света вступили в борьбу друг с
другом, и лунный свет победил, он одел весь сад в  другой  цвет,  сделал
его неузнаваемым, скользя по каменным плитам, подкрался к их ногам, под-
нялся и изменил их лица.
   - Ну что же, - сказал наконец Джолион, - я боюсь, что вы очень  уста-
нете, дорогая; нам уже пора идти. Девушка вас проводит в комнату  Холли,
- и, войдя в кабинет, он позвонил.
   Вошла горничная и подала ему телеграмму.  Глядя,  как  она  уходит  с
Ирэн, он подумал: "Наверно,  телеграмму  принесли  час  назад,  если  не
больше, и она не подала ее нам! Это знаменательно! Похоже, что нас скоро
повесят за дело!" И, распечатав телеграмму, он прочел:
   "Джолиону Форсайту. Робин-Хилл. -  Ваш  сын  скончался  безболезненно
двадцатого июня. Глубоко сочувствуем" - и какая-то неизвестная  фамилия.
Он выронил телеграмму, повернулся и замер. Луна светила на него, бабочка
ударилась ему в лицо. Это первый день за все время, что он непрерывно не
думал о Джолли. Ничего не видя, он шагнул к окну,  наткнулся  на  старое
кресло - кресло отца - и опустился на ручку. Он сидел сгорбившись,  наг-
нувшись вперед, глядя перед собой в темноту. Сгорел, как свеча, вдали от
дома, от любви, совсем один, в темноте! Его мальчик! С  раннего  детства
такой добрый с ним, такой ласковый! Двадцать лет -  и  вот  скошен,  как
трава, не успев и пожить! "Я, в сущности, не знал его, - думал  Джолион,
- и он меня не знал; но мы любили друг друга. Ведь только любовь и имеет
значение".
   Умереть там, одному, вдали от них, вдали от дома!  Это  казалось  его
форсайтскому сердцу более мучительным, более ужасным, чем  сама  смерть!
Ни крова, ни заботы, ни любви в последние минуты! И все:  глубоко  зало-
женное в нем чувство родства, любовь к семье и крепкая  привязанность  к
своей плоти и крови, которая так сильна  была  в  старом  Джолионе,  так
сильна во всех Форсайтах, - надрывалось в нем, пришибленное,  раздавлен-
ное этой одинокой кончиной его мальчика. Лучше бы он  умер  в  сражении,
чтобы у него не было времени тосковать о них, звать их,  быть  может,  в
предсмертном бреду!
   Луна зашла за дуб, и он как-то странно ожил и, казалось, наблюдал  за
ним - этот дуб, на который так любил взбираться его мальчик,  а  однажды
он упал оттуда и разбился, но не заплакал!
   Дверь скрипнула. Он увидел, как  вошла  Ирэн,  подняла  телеграмму  и
прочла ее. Он услышал легкий шелест ее платья. Она опустилась на  колени
около него, и он заставил себя улыбнуться ей. Она протянула руки и поло-
жила его голову к себе на плечо. Ее аромат и тепло охватили его; и  мед-
ленно она завладела всем его существом.


   VIII
   ДЖЕМС В ОЖИДАНИИ

   Вспотев до восстановления душевного равновесия. Сомс пообедал в клубе
"Смена" и отправился на Парк-Лейн. Отец в последнее время чувствовал се-
бя хуже. Эту историю придется скрыть от него!  Никогда  до  этой  минуты
Сомс не отдавал себе отчета в том, какое большое место  в  его  чувствах
занимал страх опозорить седины Джемса и свести его преждевременно в  мо-
гилу; как тесно это было связано с его собственной боязнью скандала. Его
привязанность к отцу, всегда очень глубокая, за последние годы еще  уси-
лилась, ибо он чувствовал, что отец смотрит на него как на  единственную
опору своей старости. Ему казалось ужасным,  что  человек,  который  всю
свою жизнь так заботился, так много сделал для того, чтобы возвысить имя
семьи, что оно теперь стало почти синонимом благосостояния и  незыблемой
респектабельности, должен при последнем издыхании увидеть  свое  имя  во
всех газетах. Это было все равно, что помогать смерти,  этому  исконному
врагу Форсайтов. "Придется сказать матери, - думал он, - а когда все это
начнется, нужно будет как-нибудь прятать от него газеты. Ведь он  теперь
почти никого не видит". Открыв дверь своим  ключом.  Сомс  только  начал
подниматься по лестнице, как вдруг услышал какой-то шум на площадке вто-
рого этажа. Голос матери говорил:
   - Но ведь ты же простудишься, Джемс. Почему ты  не  можешь  подождать
спокойно?
   И голос отца отвечал:
   - Подождать? Я всегда жду. Почему он не возвращается?
   - Ты можешь поговорить с ним завтра утром, вместо того чтобы  торчать
таким пугалом на лестнице.
   - Он может пройти прямо к себе, не зайдя к нам, а я всю ночь не  зас-
ну.
   - Ну иди же в постель. Джемс!
   - Ах, да ну, почем ты знаешь, что я не умру до завтра!
   - Тебе не придется ждать до завтра. Я сойду вниз и приведу  его.  Мо-
жешь не во