изнь, которых объединенные в общество люди добивались в тече-
ние тысячелетий; благ, необходимых каждому и в особенности тем, кто, по-
добно ее родным, приучен подчиняться лишь одному кнуту - собственной со-
вести. И Динни лежала в постели с таким ощущением, словно это она  лежит
в тюремной камере, вглядываясь в будущее, тоскуя по Джин и с  ненавистью
чувствуя, как в душе нарастает болезненное, бессильное и горькое  отчая-
ние. Что, господи, что же он сделал такого, чего не  сделал  бы  на  его
месте любой, в ком есть мужество и сердце?
   Неясный шум большого города, доносившийся с Парк Лейн, как бы оттенял
бунтующую тоску девушки. Ее охватило такое беспокойство, что она вскочи-
ла с постели, набросила халат и стала бесшумно расхаживать  по  комнате,
пока ее не пробрал озноб: окно было открыто, несмотря на конец  октября.
Наверно, в браке все-таки есть что-то хорошее: грудь,  к  которой  можно
прижаться, если хочется выплакаться; ухо, в которое можно излить жалобу;
губы, которые могут бормотать слова сочувствия. Но Одиночество - это еще
не самое скверное в дни испытаний; самое скверное - сидеть  сложа  руки.
Динни завидовала отцу и сэру Лоренсу: они, по крайней мере,  могли  "на-
нять такси и ездить хлопотать"; еще больше она завидовала Джин и  Алену.
Пусть замышляют что им угодно, - это лучше, чем не  делать  ничего,  как
она сама! Динни достала изумрудную подвеску и посмотрела на нее: на  ху-
дой конец завтра будет чем заняться. Девушка уже представляла себе,  как
с подвеской в руках она  выжимает  кругленькую  сумму  из  какого-нибудь
твердолобого типа, склонного давать деньги взаймы.
   Засунув подвеску под подушку, словно близость драгоценности избавляла
от сознания бессилия, Динни наконец уснула.
   Она поднялась рано: ей пришло в голову,  что  можно  успеть  заложить
подвеску, достать деньги и передать их Джин еще до ее  отъезда.  Девушка
решила посоветоваться с дворецким Блором. В конце концов, она знает  его
с пяти лег. Это - не человек, а нечто незыблемое. В детстве она поверяла
ему свои горести, и он никогда ее не выдавал.
   Поэтому она подошла к нему, как только он появился, неся кофейницу ее
тетки, сделанную по особому заказу.
   - Блор!
   - Да, мисс Динни?
   - Будьте так любезны, скажите мне по  секрету,  кто  самый  известный
ростовщик в Лондоне?
   Удивленный, но бесстрастный, - в наши дни у любого может явиться  не-
обходимость что-нибудь заложить, - дворецкий опустил кофейную машину  на
верхний конец стола и погрузился в размышления.
   - Что ж, мисс Динни, есть, конечно, Эттенборо, но я слышал, что знат-
ные люди обращаются к некоему Феруэну на Саут-Молтон-стрит. Могу  разыс-
кать вам адрес по телефонной книге. Говорят, он человек надежный и чест-
ный.
   - Великолепно, Блор! У меня еще один вопрос...
   - Какой, мисс?
   - Да так... Блор, назвали бы вы... назвать ли мне свое имя?
   - Нет, мисс Динни. Осмелюсь посоветовать: назовите имя  моей  жены  и
дайте наш адрес. Если нужно будет что-нибудь передать, я вам  позвоню  и
никто ничего не узнает.
   - Ох, вы сняли с меня такую тяжесть! А миссис Блор не  станет  возра-
жать?
   - Что вы, мисс, она будет рада услужить вам. Если угодно, я  сам  все
сделаю вместо вас.
   - Благодарю, Блор, но боюсь, что мне придется сделать это самой.
   Дворецкий погладил себя по подбородку и взглянул на Динни; взгляд его
показался ей благожелательным, но чуть-чуть насмешливым.
   - Смотрите, мисс, даже с лучшими из них надо держаться, я бы  сказал,
малость свысока. Если этот не даст настоящей цены, найдутся другие.
   - Страшно признательна вам, Блор. Я извещу вас, если с ним ничего  не
выйдет. Половина девятого - это не слишком рано?
   - Мне говорили, это самое подходящее время: вы застанете его свежим и
сердечным.
   - Какой вы милый, Блор!
   - Я слышал, он человек понимающий и сразу узнает, когда к нему  захо-
дит леди. Он вас не спутает с разными вертихвостками.
   Динни приложила палец к губам:
   - Ручайтесь головой, Блор...
   - О, тайна абсолютная, мисс. Мистер Майкл и вы всегда были моими  лю-
бимцами.
   - А вы моим, Блор.
   В эту минуту вошел ее отец. Динни взялась за "Тайме", Блор удалился.
   - Хорошо спалось, папа?
   Генерал кивнул.
   - Как мамина голова?
   - Лучше. Мать спустилась к завтраку. Мы решили, что  нет  смысла  Зря
убиваться, Динни.
   - Конечно, нет, дорогой. Как ты думаешь, можно нам позавтракать?
   - Эм не выйдет к столу. Лоренс завтракает в восемь. Завари кофе.
   Динни, разделявшая пристрастие тетки к  хорошему  кофе,  благоговейно
взялась за работу.
   - Как Джин? - неожиданно спросил генерал. - Она переедет к нам?
   - Вряд ли, папа: у нас ей было бы слишком тяжело. Думаю, что  в  оди-
ночку она лучше справится. Будь я на ее месте, я так бы и сделала.
   - Бедная девочка! Мужества, во всяком случае, у нее хватает. Рад, что
Хьюберт женился на смелой девушке. У всех Тесбери  сердце  на  месте.  Я
знавал в Индии одного из ее дядей.  Смелый  парень.  Командовал  полком,
турки на него молились. Подожди-ка, где он убит?
   Динни еще ниже склонилась над кофе.
   Около половины девятого она вышла из дому, надев свою лучшую шляпу  и
спрятав подвеску в сумочку. Точно в половине девятого она вошла в конто-
ру на Саут-Молтон-стрит и поднялась на второй этаж. В просторной комнате
за столом красного дерева сидели два джентльмена, которых девушка приня-
ла бы за букмекеров высшего разбора, если бы знала, как  таковые  выгля-
дят. Она с опаской взглянула на них: никаких признаков  сердечности,  но
вид у обоих свежий. Один из них направился к ней.
   Динни незаметно провела языком по губам.
   - Насколько я слышала, вы так любезны, что ссужаете деньги  под  юве-
лирные изделия.
   - Совершенно верно, мадам.
   Джентльмен был седой, лысоватый, довольно краснолицый, глаза светлые.
Он взглянул на нее через пенсне, которое держал в руке, водрузил его  на
нос, придвинул к столу стул, сделал приглашающий жест и вернулся на свое
место.
   - Мне нужно порядочно - пятьсот фунтов, - сказала девушка  и  улыбну-
лась. - У меня фамильная вещь, очень недурная.
   Оба джентльмена, не вставая, поклонились.
   - И деньги мне нужны немедленно: мне предстоит платеж. Вот она.
   Динни вынула подвеску из сумочки, развернула, положила на стол и под-
винула к ним. Затем, вспомнив, что держаться надо "малость свысока", от-
кинулась назад и заложила ногу на ногу.
   Оба джентльмена с минуту смотрели на подвеску, не шевелясь и не гово-
ря ни слова. Затем второй из них выдвинул ящик стола и вынул лупу.  Пока
он разглядывал подвеску, первый - Динни чувствовала  это  -  разглядывал
девушку. Очевидно, предположила она, у них принято такое разделение тру-
да. Интересно, кого они сочтут более подлинной - ее или драгоценность? У
Динни слегка перехватило дыхание, но она не  опустила  чуть  приподнятых
бровей и не подняла приспущенных ресниц.
   - Это ваша собственность, мадам? - спросил первый джентльмен.
   Снова вспомнив старую школьную поговорку, Динни подчеркнуто бросила:
   - Да.
   Второй джентльмен отложил лупу и взял подвеску в руку, словно  прики-
дывая, сколько она весит.
   - Недурна, - сказал он, - старомодна, но недурна. А на какой срок же-
лательно вам получить деньги?
   Динни, у которой на этот счет не было никаких соображений, храбро от-
ветила:
   - На полгода. Но думаю, что смогу выкупить раньше.
   - Вот как? Вы сказали - пятьсот?
   - Совершенно верно.
   - Если вы не возражаете, мистер Бонди, - сказал второй джентльмен,  -
я согласен.
   Динни подняла глаза на мистера Бонди. Неужели он  скажет:  "Нет,  она
мне только что солгала"? Однако тот лишь выпятил верхнюю губу, поклонил-
ся девушке и произнес:
   - Нисколько.
   "Интересно, - подумала девушка, - всегда они верят тому, что  слышат,
или, наоборот, никогда. Впрочем, все равно - подвеска у них. Это не  они
мне, а я, или, вернее, Джин, должна им верить".
   Тем временем второй джентльмен спрятал  подвеску,  достал  конторскую
книгу и начал писать. Мистер Бонди направился к сейфу:
   - Мадам угодно получить кредитными билетами?
   - Да, пожалуйста.
   Второй джентльмен, у которого были усы,  гетры  и  слегка  выпученные
глаза, протянул девушке книгу:
   - Вашу фамилию и адрес, мадам.
   Пока Динни писала фамилию миссис Блор  и  номер  дома  тетки  на  Ма-
унт-стрит, в голове ее раздавалось "караул!" и она сжимала  левую  руку,
пряча палец, на котором полагалось быть кольцу: ее перчатки плотно обле-
гали руку и выдавали отсутствие необходимой выпуклости.
   - Если вы  пожелаете  выкупить  заклад,  вы  должны  будете  уплатить
пятьсот пятьдесят фунтов до двадцать девятого апреля. Если по  истечении
данного срока вы не явитесь за ним, он поступит в продажу.
   - Да, конечно. А если я выкуплю его раньше?
   - Тогда сумма соответственно уменьшается. Мы взимаем двадцать процен-
тов, так что, скажем, через месяц, считая с сегодняшнего дня, мы  потре-
буем пятьсот восемь фунтов шесть шиллингов восемь пенсов.
   - Понятно.
   Первый джентльмен оторвал полоску бумаги и подал девушке:
   - Вот квитанция.
   - Разрешается ли выкупить заклад другому лицу, которое предъявит кви-
танцию, если я не смогу явиться сама?
   - Да, мадам.
   Динни как можно глубже засунула в сумочку квитанцию и  левую  руку  и
стала слушать, как мистер Бонди отсчитывает у стола кредитки. Он  считал
превосходно; бумажки тоже издавали приятный хруст и казались совсем  но-
венькими. Она взяла их правой рукой, опустила в сумочку  и,  придерживая
ее спрятанной туда левой рукой, поднялась:
   - Весьма признательна.
   - Не за что, мадам. Счастливы были вам услужить. До свидания.
   Динни поклонилась и  медленно  направилась  к  двери.  Там,  взглянув
из-под опущенных ресниц, она отчетливо увидела,  как  первый  джентльмен
прищурил один глаз.
   Спускаясь по лестнице и застегивая сумочку, она размышляла: "Интерес-
но, что они вообразили: я жду ребенка или просто проигралась на  скачках
в Ньюмаркете?" Как бы то ни было, деньги в  кармане,  а  времени  только
четверть десятого. Обменять их можно у Томаса Кука, а если  нельзя,  там
скажут, где достать бельгийские.
   Но прежде чем большую часть полученной  суммы  удалось  превратить  в
бельгийскую валюту, Динни потратила целый час на визиты в различные  уч-
реждения, и, когда она с перронным билетом проследовала  через  турникет
вокзала Виктория, ей было довольно жарко. Она медленно шла вдоль поезда,
заглядывая в каждый вагон, и миновала уже две трети состава, когда за ее
спиной раздался возглас:
   - Динни!
   Она оглянулась и увидела Джин в дверях купе.
   - Вот ты где, Джин! Фу, как жарко, - я так  торопилась.  Нос  у  меня
блестит?
   - Ты никогда не выглядишь разгоряченной, Динни.
   - Итак, все готово. Вот результат - пятьсот, почти целиком  бельгийс-
кими.
   - Великолепно.
   - Держи квитанцию. Она на предъявителя. Они берут двадцать  процентов
годовых, день в день, но после двадцать восьмого апреля подвеска  пойдет
в продажу, если ты ее не выкупишь.
   - Храни ее у себя, Динни, - понизила  голос  Джин.  -  Если  придется
действовать, нас здесь не будет. Существует несколько стран,  у  которых
нет Дипломатических отношений с Боливией. Там мы и обоснуемся, пока  все
так или иначе не устроится.
   - О! - беспомощно вздохнула Динни. - Я могла бы получить больше.  Они
прямо-таки схватились за нее.
   - Ничего. Ну, пора садиться. Брюссель, главный почтамт. До  свидания!
Передай Хьюберту мой самый горячий привет и скажи, что все в порядке.
   Джин обняла Динни, прижала к себе и вскочила в вагон.  Поезд  тут  же
тронулся, и Динни долго махала рукой, глядя на повернутое к ней смуглое,
сверкающее здоровьем лицо.


   XXXIV

   Оборотная сторона успеха, которого добилась Динни, так деятельно  на-
чав день, заключалась в том, что девушка оказалась теперь вовсе без  де-
ла.
   Отсутствие министра внутренних дел и боливийского посла неизбежно па-
рализовало всякую попытку воздействовать на них, даже если бы она  могла
принести пользу, что было маловероятно. Оставалось одно - ждать, изнывая
от тоски! Динни все утро пробродила по городу, разглядывая витрины и лю-
дей, разглядывавших витрины. Позавтракала яичницей в закусочной и  пошла
в кино, смутно чувствуя, что планы Алена и Джин покажутся ей более прав-
доподобными, если она увидит нечто похожее на экране. Но ей не  повезло.
В фильме, который она смотрела, не показывали ни самолетов, ни  бескрай-
них просторов, ни сыщиков, ни бегства от правосудия. Это было подробней-
шее повествование о некоем французском джентльмене не первой  молодости,
попадающем в чужие спальни, хотя никто из персонажей до самого конца так
и не поступается своей добродетелью. Динни непритворно наслаждалась кар-
тиной, - герой был очень милый и, вероятно, самый  законченный  из  всех
виденных ею лжецов.
   Посидев в тепле и уюте, она вновь направила путь на Маунт-стрит.
   Там выяснилось, что ее родители уехали дневным поездом в Кондафорд.
   Динни заколебалась. Что делать? Уехать и ограничиться пассивной ролью
преданной дочери или остаться и ждать, не подвернется ли случай  что-ни-
будь сделать?
   Так и не приняв решения, она ушла к себе в комнату  и  нехотя  начала
укладывать вещи. Выдвинула ящик комода, увидела дневник Хьюберта,  кото-
рый по-прежнему возила с собой, бесцельно полистала страницы и неожидан-
но наткнулась на место, показавшееся ей незнакомым, так как оно не имело
никакого касательства к лишениям, перенесенным ее братом.
   "В книге, которую читаю, попалась фраза: "Мы  принадлежим  к  особому
поколению. Оно много видело, убедилось в тщете всего и  обладает  доста-
точным мужеством, чтобы сказать себе: нам осталось одно -  развлекаться,
кто как умеет". Да, это действительно мое поколение, видевшее войну и ее
последствия, и такова точка зрения очень и очень многих. Но  если  хоро-
шенько подумать, оказывается, что такие же слова мог необдуманно бросить
представитель любого поколения, например  предыдущего,  на  чьих  глазах
Дарвин нанес удар религии. Стоит ли бросать такие фразы? Предположим, вы
до конца поняли, что такое  религия,  брак,  порядочность,  коммерческая
честность и всякие идеалы, поняли, что они отнюдь не безусловны  и  сами
по себе еще не дают права на определенную награду ни в этом, ни в потус-
тороннем мире, которого, может быть, нет, и что безусловно лишь  одно  -
удовольствие, которое вы и намерены получить. Разве, поняв все  это,  вы
облегчили себе получение удовольствия? Нет! Напротив,  затруднили.  Если
каждый беззастенчиво объявит своим кредо: "Хватай наслажденье любою  це-
ной", - то каждому придется хватать его за счет ближнего, а  в  выигрыше
неизменно останется дьявол: поскольку так  будут  поступать  почти  все,
особенно лентяи, которым это кредо наиболее близко, - урвать наслаждение
наверняка почти никому не удастся. Все то, что вы так  мудро  поняли  до
конца, представляет собой лишь правила  движения,  выработанные  челове-
чеством на его тысячелетнем пути для того, чтобы держать людей в узде  и
предоставлять каждому из них разумный шанс  на  наслаждение,  которое  в
противном случае досталось бы лишь немногим сильным, бессердечным, опас-
ным и умелым. Все наши установления, религия, брак, порядочность,  закон
и прочее - лишь формы нашего уважения к другим, без  которых  другие  не
будут уважать вас. Без них общество  превратилось  бы  в  моторизованное
скопище жалких бандитов и проституток, порабощенных немногими архиплута-
ми. Поэтому, отказывая в уважении другим, человек превращается в  идиота
и лишает себя возможности получить наслаждение. Самое  смешное,  что  мы
прекрасно отдаем себе в этом отчет, какие бы фразы мы при этом ни произ-
носили. Люди, которые бросаются словами, как этот парень в книге,  забы-
вают о своем кредо, как только доходит до дела. Даже моторизованные бан-
диты не выдают сообщников. В сущности, эта новая философия, которая при-
зывает  быть  достаточно  мужественным  и  хватать  наслаждение,  свиде-
тельствует лишь о неумении глубоко мыслить,  хоть  она  и  казалась  мне
весьма приемлемой, когда я читал книгу".
   Динни изменилась в лице и, как ужаленная, выронила тетрадь. Эту пере-
мену вызвали не слова, которые она прочла, - смысл их еле доходил до  ее
сознания. Нет! На нее низошло вдохновение, и девушка  не  могла  понять,
почему это не случилось раньше. Она бросилась вниз к телефону и позвони-
ла Флер,
   - Слушаю, - донесся голос Флер.
   - Флер, мне нужен Майкл. Он дома?
   - Да. Майкл, тебя просит Динни. " - Майкл?  Можешь  немедленно  прие-
хать? Насчет дневника Хьюберта. У меня родилась одна мысль, но лучше  не
по телефону. Не приехать ли мне самой? Значит, приедешь? Хорошо. Захвати
Флер, если она хочет; если нет - ее голову.
   Майкл приехал через десять минут один. Он прибыл в состоянии  делови-
той возбужденности: в голосе Динни было что-то заразительное. Она  увела
его в нишу и уселась с ним на диване под клеткой попугая.
   - Майкл, дорогой, мне вдруг пришла такая  мысль:  если  бы  мы  могли
быстро напечатать дневник Хьюберта, - в нем  тысяч  пятнадцать  слов,  -
держать весь тираж наготове и назвать книжку как-нибудь позвучней,  нап-
ример "Преданный"...
   - "Покинутый", - вставил Майкл.
   - Вот именно - "Покинутый"... Написать хлесткое предисловие  и  пока-
зать ее до выпуска в свет министру внутренних дел, это, вероятно,  Удер-
жало бы его от приказа о выдаче. С таким заглавием  и  предисловием,  Да
еще разрекламированная прессой, книжка произвела бы сенсацию и  была  бы
для него неприятным сюрпризом. В предисловии нужно нажать на то, как со-
отечественника покинули в беде, на раболепство перед иностранцами и  так
далее. А уж газеты за это ухватятся.
   Майкл взъерошил себе волосы:
   - Это мысль, Динни! Но есть несколько щекотливых моментов.  Вопервых,
как сделать, чтобы нас не заподозрили в шантаже. Без этого  не  стоит  и
начинать. Если Уолтер почует, что пахнет шантажом, он упрется.
   - Но ведь суть в этом и заключается. Пусть  почувствует,  что,  отдав
приказ, он о нем пожалеет.
   - Дитя мое, - сказал Майкл, пустив клуб дыма в попугая, -  это  нужно
сделать гораздо тоньше. Ты не знаешь государственных деятелей. Вся штука
в том, чтобы заставить их поступать себе же на благо из высоких побужде-
ний и по собственному почину. Мы должны вынудить Уолтера  отдать  приказ
из низких побуждений, но уверить его, что они высокие.  Это  непременное
условие.
   - Так ли обязательно, чтобы он в это уверовал? Пусть  просто  скажет,
что они высокие.
   - Нет, он должен в это верить - хотя бы при дневном свете. То, о  чем
он думает в три часа ночи, не имеет значения. Но он не  дурак.  -  Майкл
снова взъерошил себе волосы. - По-моему, единственный, кто сумел бы  все
устроить, это Бобби Феррар. Он знает Уолтера до косточек.
   - А он хороший человек? Он согласится?
   - Бобби - сфинкс, но сфинкс благожелательный. Кроме того,  он  всегда
все знает. Он вроде звукоулавливателя: до него доходит любой  слух.  Нам
даже не придется открыто предпринимать никаких шагов.
   - Но, Майкл, разве не самое главное - напечатать  дневник  и  сделать
вид, что мы готовы выпустить его в продажу?
   - Это полезно, но главное - предисловие.
   - Почему?
   - Мы хотим, чтобы Уолтер прочел напечатанный дневник и  на  основании
его сделал вывод: отдать приказ - значит нанести дьявольски тяжелый удар
Хьюберту, как оно, впрочем, будет и на самом деле. Иными словами, мы хо-
тим воздействовать на него как на частное лицо. Я уже представляю  себе,
что он скажет, прочитав дневник. "Да, это большое горе для молодого Чер-
рела, но суд вынес постановление, боливийцы нажимают, да и сам  он  при-
надлежит к высшему классу. Следует быть осторожным, чтобы не пошли  раз-
говоры о лицеприятии..."
   - Как это несправедливо! - горячо перебила Майкла Динни. -
   Неужели с человеком можно обращаться хуже, чем с д